Отряд Эксилиса Хоспеса догнал беглеца из проклятого трактира уже через десяток лиг. Тот шел по проселку на север, утопая по колена в снегу. Услышав преследование, он вытянул из ножен тонкий меч и отступил в низкорослый ельник, поднявшийся после пожара. Так и замер среди вымахавших ему в пояс корявых, заснеженных елочек; высокий, чуть сутулый или приготовившийся к схватке, одетый по-каламски в стеганый войлочный халат и в войлочный же треух. Со следами недавней схватки на одежде и на лице. Лет восемнадцати, но с болью в темных глазах, которой хватило бы на долгую жизнь.

– Хороший меч, – нарушила тишину Туррис, когда весь отряд сгрудился вдоль ельника. – Древний меч. Такой же у моей хорошей знакомой. Но она завоевала его, убив близ Иалпиргаха стража Храма Света.

– Стража Храма Света нельзя убить, – глухо обронил парень. – Его умение обращения с мечом выше умения любого мастера. Мой далекий предок был стражем Храма Света. Никто не смог его победить. Он умер от старости.

– Никто не может покинуть Храм Света по собственной воле, – усмехнулась Туррис. – И уж тем более унести с собой меч. Меч всегда остается в храме. Если твой предок сумел нарушить правила, значит, и моя знакомая тоже могла их нарушить. Оказалась сильнее стража Храма Света.

– Может быть, стражи Храма Света стали не те? – наклонил голову парень. Он говорил с легким акцентом, как чужеземец, но не тушевался перед отрядом вооруженных незнакомцев.

– Однако их хозяин, – вдруг подала голос Бибера, – явно стремится сравняться с Лучезарным!

Парень вгляделся в юную всадницу, спросил после короткой паузы:

– Но ведь вы ему не служите?

– А ты ему служишь? – ответил вопросом на вопрос герцог Эксилис.

– Ты герцог Кирума, – кивнул парень. – Я видел тебя на торжище в Кируме.

– К герцогу нужно обращаться Ваше Высочество, – холодно заметила Монс.

– Оставь, Монс, – покачал головой Эксилис. – Теребить титулы будем потом, когда иссякнет эта мерзость на нашей земле.

– Да, – пробормотал парень, который словно прислушивался к чему-то. – Все это мерзость. Но она не иссякнет. Простите меня, Ваше Высочество, герцогиня Монс. Вас я тоже видел на торжище. Вы же никогда ни на шаг не отходите от мужа? Но это не плохо, нет. Да и кто я такой, чтобы судить вельмож… Я вообще никто… У меня остался только этот меч и все…

– Куда же ты идешь? – спросил Эксилис.

– На север, – решительно заявил парень. – Больше идти некуда. В Ардуусе – зло. Там никогда не хватало добра, но в конце первого месяца зимы, когда вдруг случилась гроза, оно воцарилось. В Светлой Пустоши – бездна, которая затягивает в себя каждого. На юге – что-то страшное творится в Кируме. Больше идти некуда. Поэтому я иду на север, пока еще дорога туда свободна.

– Откуда ты знаешь все это? – спросила Аментия.

– Я чувствую, – проговорил парень. – К примеру, ты – колдунья. Большая колдунья. И девчонка, что рядом с тобой, тоже большая колдунья. Но еще неумелая. Ты, – он посмотрел на Туррис, – словно мать колдуний. Ты не столь сильна, по сравнению с ними, но очень умелая. Кажется, ты что-то знаешь о древней магии. Я всех вижу. Кроме тебя.

Парень вперил взор в Игниса.

– Ты словно покрыт панцирем. Зря. Не нужно закрываться так. Так ты еще заметнее, чем те, кто прогуливаются по жизни. Ты должен быть закрытым, но выглядеть как все. А ты почти невидим, хотя и тяжел. Очень тяжел. Это чувствуется, когда ты рядом. А вот она, – парень ткнул эфесом меча в сторону Биберы, – она, как мотылек. Невесома. Но пламя не опалит ее крылышек. Они стальные.

– Ты песенник или сказитель? – усмехнулся Игнис. – Кто ты? Ты ведь не колдун? Я думаю, ты можешь сражаться с мечом, во всяком случае, держишь его как мастер. Но кто ты по сути? Я не могу угадать. Что у тебя с магией? Она не действует на тебя?

Парень молчал.

– Мы видели твой дом, – сказала Аментия. – Мы видели лохмотья паутины. Как тебе это удалось? Ты порвал ее, а я не вижу ожогов на твоем лице. Эти раны не от магии. Даже я не сунулась бы в это заклятье, не уничтожив его.

– Это не так просто, уничтожить его, – исказилось гримасой лицо парня. – Зачем вам знать, что я могу с магией, Ваше Высочество? Чего вы хотите от меня? В твоем отряде полсотни воинов, да еще пять всадников, каждый из которых, без сомнения, является колдуном. Еще месяца два назад за вами гналась бы инквизиция всего Ардууса! Какое вам дело до меня?

– Мы были в твоем доме, – ответил Эксилис. – Нам пришлось убить околдованную женщину. Она была твоей матерью?

– Была, – прошептал парень, но так, что его услышали все, кто стоял рядом. – И оставалась ею даже тогда, когда корча охватила ее. Мне пришлось сражаться с нею, но убить ее я не смог. Я оставил ловушку у входа, надеясь, что она остановит ее, если ей удастся вырваться. И ушел. Меня зовут Холдо.

– Холдо, – задумался Эксилис. – Мы идем на север с заходом в Бэдгалдингир. – Хочешь пойти с нами? Я включу тебя в отряд, если ты будешь готов слушаться меня в пути.

Парень медленно вставил меч в ножны, замер в растерянности.

– И вот еще что, – добавил Эксилис, – среди моих воинов нет рабов. И тебе рабская участь не грозит.

– Ваше Высочество не колдун, – криво улыбнулся Холдо. – Хотя в магии сведущ. Но я вижу умение читать мысли.

– Угадывать, – улыбнулся Эксилис. – Поспеши. Мы торопимся. Кто посадит Холдо к себе за спину?

– Я! – крикнула Бибера. – Если у меня стальные крылышки, мне точно нечего бояться.

Тем же вечером отряд остановился в последнем селе перед Бэдгалдингиром, таком же пустом и мрачном, как все предыдущие деревни. На окраине нашлись два больших и заброшенных сенных сарая, в одном из которых расположился Эксилис. Там же у костра, без просьб и напоминаний, Холдо начал рассказ. Он заговорил вдруг, когда по рукам разошлись чаши с горячим напитком, и когда стало понятно, что никто не станет допытываться, что же случилось в деревеньке недалеко от Ардууса и что за таланты позволили парню разорвать сильную магию, нисколько не пострадав от нее.

– Хозяин Храма Света не стремится сравняться с Лучезарным, – глухо заговорил он. – Я знаю. Тот, кто теперь воцарился в Ардуусе, вот он, наверное, хочет сравняться с Лучезарным. Но я ничего не знаю о нем. А хозяин Храма Света его верный слуга. Его зовут Вененум, но в моей семье его всегда звали Фабоан. Он не человек. Он нечисть. Полудемон. Акс. И если он служит этому новому императору… Зелусу, кажется? Тогда тот или демон, или тень демона. Никогда акс не будет служить равному или тому, кто ниже его.

– Откуда ты это знаешь? – спросила Туррис.

– Я же говорил, – пожал плечами Холдо и погладил потрепанные ножны своего черного меча, – мой далекий прадед был стражем Храма Света. Почему-то он решил закончить служение ему. И сумел уйти. У него был дар, который, наверное, перешел ко мне и, так или иначе, был свойственен любому в нашем роду. Наверное, именно он помог моему деду и уж точно помог мне. Но не помогло моему роду, я остался один. Мой прадед был даку. Но даже с его даром ему пришлось долгие годы скрываться в копях Униглага. Он вышел из них уже стариком, когда все сочли его мертвым. Но он успел продолжить свой род.

– Ты тоже обеспокоен судьбой своего рода? – усмехнулась Бибера.

– Нет, – покачал головой парень, – я пока не думаю об этом. Все-таки то, что случилось с моим дедом, было не во время битвы при Бараггале, а позже. А в такие времена, как теперь, кажется, что лучше бы дети не рождались. Вы знаете, куда делись жители окрестных деревень? Кстати, вместе с детьми и домашней скотиной.

– Было бы любопытно узнать, – подала голос Аментия.

– Я расскажу, – кивнул парень. – Но сначала об остальном. Да, мой род может оборваться на мне. Но если я погибну, то исчезнут и сожаления. Не о чем будет говорить. Или некому.

– Все когда-то подходит к концу, – заметила Туррис.

– Мать моя так не думала, – сказал Холдо. – Долгое время все мои предки были сначала даку, потом дакитами. Мать была первой, которая соединилась с обычным человеком. Хотя что тут такого? Простая дакитка сошлась с простым человеком. Просто полюбили друг друга. Мы жили в Талхо, на севере Атеры. Отец был скорняком, помогал матери, которая держала небольшое придорожное заведение. По тракту из Северной Лаэты в Атеру день и ночь гнали рабов, но это нас не касалось. Особенно много рабов было шесть лет назад, после свейской войны. Потом появились балахонники из Илапиргаха. Храм Энки в Талхо разорили, служителей храма перебили. Неизвестно кто. И это нас тоже не касалось. Потом наш король как будто сошел с ума, повелел выстроить Храм Лучезарного. Город наводнили белые жрецы. И вот это уже нас коснулось. Отец не поклонился их процессии, и его убили. Неизвестно кто. Мы нашли его тело у дороги. Мать не стала ждать, когда убьют и нас всех. Она тут же продала трактир, и мы отправились на запад. Остальное не слишком интересно. Одними из последних мы успели миновать Даккиту, проторчали пару месяцев под стенами Алки, потом приняли подданство Бэдгалдингира, но осели в деревне под Ардуусом. И трудились, не разгибаясь, больше пяти лет.

– Почему вы не пошли в Лапис? – спросил Игнис. – Твоя мать была дакиткой, а я слышал, что Лапис зазывал к себе всех даку и дакитов.

– Мать хотела, чтобы мы затерялись среди людей, – пожал плечами Холдо. – Она все еще боялась, что Храм Света рано или поздно настигнет нас. Она говорила, что среди дакитов могут оказаться лазутчики Храма Света и мой меч или мой дар привлекут их.

– Не привлекут, если его не обнажать, – не согласилась Туррис. – На твоем мече другие ножны, не родной эфес, похожий на потертый эфес обыкновенного дакитского меча, который прошел через сотню рук. Я узнала его не глазами. Почувствовала. Ты ведь недавно полнил его?

– Полнил, – опустил голову Холдо. – Когда разорвал ту паутину. Вы знаете, что такое корча?

Молчание было ему ответом.

– Корча – это проклятие, – произнес Холдо. – Говорят, раньше, когда Эрсетлатари еще правил Лучезарный, он не всегда уничтожал тех, кто не хотел повиноваться ему. Иногда, может быть, ради забавы он насылал на них проклятье. И они обращались в мерзкое зверье. В калбов, волков, змей, сэнмурвов, во что угодно. Но, обращаясь в зверье, они становились не зверями, а чудовищами, замешенными на их крови. К тому же жажда убийства, жажда живой плоти поселялась в них. И остановить их было почти невозможно. Всякая рана, причиненная ими, приводила или к смерти, или к тяжелой болезни. И только пламя или отсечение головы могло пресечь их существование. Но самым страшным было то, что жертва корчи продолжала осознавать себя человеком или дакитом, даже становясь зверем. Когда моя мать пожирала моего младшего брата, она понимала, что пожирает собственную плоть, в ее глазах горел ужас, но она не могла остановиться.

– У Лучезарного на поле Бараггала не было воинов-оборотней, – нахмурился Игнис. – Я ничего не слышал об этом.

– Пораженным корчей можно управлять, – сказал Холдо. – Но говорят, что даже самый рукастый погонщик собак не может удержать в одной руке поводки псов, которые вместе в два раза тяжелее его самого. Ненависть, которой одаривает корча, может оказаться сильнее магии, потому что она замешена на древнем колдовстве, на колдовстве земли, на том, что дает жизнь всякой твари. Говорят, что Лучезарный обезглавил некоторых из древних богов еще до Бараггала. Обезглавил или как-то выманил их из убежищ и подчинил себе. А затем вплел их силу в свое колдовство. Тех богов, что владели этой землей еще до Энки. Корча – от них. Теперь это их месть Лучезарному, которая обратилась не на него, а на его подданных.

– Но Лучезарного нет! – воскликнул Эксилис.

– Есть его слуги, – сказал Холдо и замер на мгновение, закрыв глаза. – Наверное, некоторым из них это подвластно. Все случилось на второй день после грозы. В небе показались сэнмурвы. Я сразу их узнал. Их много в горах Сагкал, иногда они долетали и до Талхо, но тогда они казались просто дикими летающими псами. Падальщиками. Я никогда не видел их больше пары за один раз, а тут их были тысячи. Думаю, что они летели от деревни к деревне. Я был у сарая, закидывал сено под навес. Даже взял вилы в руки, думал, что отмашусь, если они вздумают напасть, сэнмурвы довольно трусливы, хотя, когда они кучей… Но это не были обычные сэнмурвы. Они вдруг образовали над деревенькой кольцо. Огромное кольцо, которое стало вращаться. У меня загудело в ушах, я почувствовал магию. Так и побежал домой вместе с вилами. Брат и мать стояли на крыльце.

– Будет беда, – сказала мать.

– Уже, – добавил мой младший брат. Он был нисколько не слабее меня, может быть, даже стал бы сильнее, чем я. Но теперь уже не судьба.

– Смотрите! – закричал мой брат.

Кольцо сэнмурвов распалось, и они полетели на юг, наверное, к другой деревне. А брат подбежал к воротам, забрался на ограду и закричал, что мы должны это видеть. Мы вышли из ворот и увидели, что все жители нашей небольшой деревни вместе с собаками, кошками, лошадьми и всей другой живностью уходят на запад, к Светлой Пустоши. Закрывают двери, овины, ставни на окнах, так, словно идут на сельский сход, но уходят на запад. Причем скотину никто не гонит, она идет сама. Мы ведь тоже давно подумывали убираться куда-нибудь, потому как чернота подбила деревню месяца полтора назад, стало трудно дышать, какая-то мерзость порою выла за оградами, но мать говорила, что надолго этой дряни не хватит. Весна придет как обычно. Тем более зима завалит черноту снегом, вот как теперь, а весной талые ручьи что-то унесут в реки, а остальное, может быть, сделает нашу землю еще жирнее. Все так думали. Тяжело бросать нажитое после пяти лет работы до кровавых мозолей. Я, кстати, думаю, что мать была права. Но кто же мог представить, что хозяева этой гадости делают последнюю ставку?

– Последнюю? – не понял Игнис. Ему нравился этот паренек.

– А какую? – повернул Холдо голову. – Какую ставку делает крестьянин, если режет весь скот, уничтожает все зерно, не оставляя даже на посев?

– Никакую, – хмыкнула в тишине Аментия. – Если он безумен. Не так, как я, я знаю, что меня называли безумной. А безумный совсем.

– Возможно, – задумался Холдо. – Но это безумие было очень точным. Через дом жила травница. Видимо, ее не схватила магия. Она не была колдуньей, но могла прикрыться от наговора, от ворожбы. Она выскочила на улицу за своей кошкой, которая брела, как все, тоже на запад. Схватила ее, взяла на руки, стала причитать, отпустила, но кошка все равно пошла на запад. Старуха поймала ее второй раз, и тут появился призрак. Тень с окровавленным горлом.

– Веп, – вспомнил слова Бриты Игнис. – Мурс Светлой Пустоши.

– Значит, Веп, – кивнул Холдо. – Я слышал о нем. Но в преданиях говорилось о чем-то вроде платка. Но это была алая кровь. Да. Он махнул рукой, и бабка замерла. А потом опала, оплыла грудой истлевшей плоти. И из этой кучи поднялась тень бабки и пошла вслед за своей кошкой на запад.

– А потом? – прошептала Серва.

– Потом мурс поплыл к нам, – прошептал Холдо. – И тоже махнул рукой. Но нас не так легко взять. Однако он оказался очень силен. Очень. Мне даже почудилось удивление на его лице. Он опустил руки в красное на собственном горле и мазнул нас всех по губам. Я не увидел, как это произошло. Мурс исчез, а на губах остался вкус крови. Я посмотрел на мать, на брата, разглядел красные мазки.

– Быстро! – закричала она вне себя. – Бегом в дом!

Мы забежали в наш трактир, который давно забыл о едоках, умылись. Мать взяла нож и вскрыла каждому из нас сосуды на запястьях и велела сосать собственную кровь. Столько времени, пока она не перестанет идти. И сама сделала то же самое. Мы сидели так долго. Пока не начала кружиться голова. Потом мать сказала, что иногда это спасает. Но редко. Сказала, что мужчины в нашем роду не подвержены корче, которая обращает человека в зверя, и что именно поэтому мой прадед ушел из храма. Он не был таким уж добряком, просто понял, что его неподверженность корче заинтересовала Фабоана, и решил, что ни к чему ему служить соломенной куклой для вельможных забав. Но мать… Она была уже не молода. Поэтому вечером, когда у нее поднялся жар, ушла в сарай и попросила запереть ее снаружи, оставив там кадушку воды. Два дня я слышал оттуда ее голос. А потом только шипение. Я запретил брату даже подходить к этому сараю. Но он младше меня. А она – мать. Он это сделал вчера. Открыл сарай. Я прибежал на крик. И увидел чудовище, которое пожирало моего брата. Я бросился домой за мечом, но в окно увидел ту гнусность, которая убила моего брата. У нее было лицо матери. Глаза ее. Мне даже почудились слезы в ее глазах. И я остался в доме.

Холдо замолчал. Игнис слушал, как потрескивают угли в костре, и представлял сотни, тысячи людей, которые уходят из деревень на запад, к Светлой Пустоши. Шесть лет назад ее хозяева собирали даже мертвых и что-то делали с ними. Теперь им понадобились живые. Зачем? Может быть, стоило пройти шесть лет назад поближе к самому центру Пустоши, к зловонному болоту на месте умаления Лучезарного, к бездне, называемой в Эрсет – Пиром?

– Она забралась на крышу и стала что-то плести, – продолжил Холдо. – Я не видел нитей, но я их чувствовал. Она превращала в логово наш дом. Покрывала его паутиной. А затем…

Холдо сглотнул и вымолвил с трудом:

– Затем она вошла внутрь. Я стоял у печи с топором и мечом. Тут же стояли вилы. Но мать вошла не чудовищем, а в своем обычном облике, разве только одежда ее была изодрана и прихвачена на поясе обычной веревкой.

– Холдо! – сказала она как ни в чем не бывало. – А где твой братик?

– Оближи губы, – ответил я ей. – Разве не его кровь у тебя на них? И она облизала. Гримаса исказила ее лицо на мгновение. На долю секунды, но я понял, что там, в этой бездне, она все понимает, но не может с собой совладать. И на моих глазах, стремительно, она вновь начала превращаться в то же самое чудовище…

– Ты хороший мечник? – спросил в тишине Игнис.

– Не знаю, – ответил Холдо. – Мать учила меня. Всю мою жизнь. Затем учила брата. Но я никогда не испытывал свое умение. Вчера это было в первый раз. Я отсек несколько ног у чудовища, пригвоздил его к полу вилами, затем остался на ночь. Мне показалось, что в глазах у нее что-то еще было. Я думал, она опять станет сама собой. Может быть, умрет в человеческом облике. Но я не дождался. Утром я сжег останки брата в печи, соорудил ловушку, надеясь, что она вытолкнет мать в снег и заставит замерзнуть, и ушел.

– Раны? – спросила Туррис. – Паутина?

– Раны – ерунда, – махнул рукой Холдо. – Я переношу их еще лучше, чем колдовство. Мать так и сказала, если чувствуешь жжение в ране, значит, в ней яд. Но жжется не он, твое тело выжигает грязь, попавшую в него. А паутина… Я щит.

– Щит? – удивилась Аментия.

– Я – щит, – твердо повторил Холдо. – Я отражаю удары. Я могу пропустить удар мечом или когтями, как видите по моему лицу, но магия для меня подобна дождю или пущенной стреле, которую я вижу. И которая летит медленно. Я становлюсь щитом. Закрываюсь от дождя, от стрелы, заставляю ее лететь туда, куда нужно мне. Может быть, вернуться к тому, кто послал ее.

– А если посыл будет так силен, что ты не устоишь на ногах? – прошептала Аментия.

– Не знаю, – признался Холдо. – Вчера я впервые резал мечом живую плоть в схватке. Затем я впервые рвал сотканную вокруг моего дома паутину. До этого я верил словам матери и ее наущениям. Все совпало. Но в паутине магии было слишком много, и я слил ее часть в меч.

– Туда, где тебе открылся простор, который ты не сможешь наполнить никогда, – поняла Туррис.

– Наверное, – погладил ножны Холдо. – Дна в этом мече я и в самом деле не почувствовал.

– Все! – поднялся Эксилис. – Хватит на сегодня разговоров. – Спать. Завтра – Бэдгалдингир.

…На следующий день к полудню отряд приблизился к главным воротам древней крепости. Еще издали Игнис почувствовал что-то неладное, а вблизи тревога и вовсе захлестнула его. Великая древняя стена, соединяющая отроги гор Балтуту и Хурсану, была усыпана сэнмурвами. Из-за стены глухо раздавались удары.

– Энки всемилостивый, – сдавленно выдохнула Бибера, прошептала что-то и упала на шею коня.

– Что случилось? – обернулся Эксилис.

– Мать, – прошептал Холдо, который сидел за спиной Биберы. – Она сказала, что над воротами Бэдгалдингира висит труп ее матери.

Игнис прищурился. Солнце не слепило глаза, но расстояние было слишком большим. Над дозорными бойницами ворот и в самом деле висело, раскачиваясь, что-то красно-розовое, и сидящие в бойницах сэнмурвы тянули шеи и делали тело все краснее и краснее.