Книга: Скверна
Назад: Глава 30 Шеннаар
Дальше: Глоссарий

Эпилог
Анкида

Лаурус вернулся в Самсум точно в середине второго месяца осени. Сойдя с тиренского парусника в порту и прокляв осенние волны и морскую болезнь, он пошел, почти побежал вверх по улице, расспрашивая каждого второго, где найти лекаря Аллидуса. К счастью, его знали почти все. Через десять минут Лаурус уже стучал в низкую дверь, на которой было написано тиренскими рунами, что лекарь Аллидус принимает всех, даже если у них нет денег, а имеются только благие намерения и что-нибудь полезное в хозяйстве, пусть даже доброе слово, хотя…
Дверь открыл невысокий и чем-то недовольный крепыш.
– На что жалуемся? – окинул он взглядом Лауруса.
– Я… – начал говорить тот, но Аллидус уже понял и затащил Лауруса за рукав внутрь.
– Значит, так, – вздохнул лекарь, когда Лаурус понял, что его семья в порядке и он скоро ее увидит. – Все хорошо. Сейчас мы пойдем к тебе домой. Он, правда, на самом берегу моря, но твоей жене там понравилось. А детишки просто в восторге. Твоя дочь устроила домик для кукол во дворе, а сын ловит рыбу прямо из окна дома. Потом я тебе покажу лавку в порту, там пока только старое оружие, амулеты, всякая дребедень, но монеты есть, постепенно расторгуешься по своему вкусу. Для начала натяни колпак потуже, надо будет отрастить волосы и поменять их цвет, а усы и бородку убрать. Или, наоборот, удлинить. Вот твой ярлык, запомни свое имя, теперь тебя зовут Нетос. Остальное расскажу по дороге. Да, и сбрось свой ардуусский гарнаш, накинь вот эту куртку.
– Что случилось? – остановил за плечо лекаря Лаурус. – У тебя слезы стоят в глазах. Где Йор?
– Меньше недели назад… – всхлипнул Аллидус. – Йора больше нет…

 

В тот же день, когда Лаурус сходил на берег в Самсуме, в стальные ворота, вделанные в стену, окружающую Светлую Пустошь со стороны Эбаббара, постучали. Дозорный не поверил своим ушам, поскольку эбаббарские колдуны не ходили в поганое место в последние дни, но в ворота постучали еще раз. Выглянув с дозорной башни, он увидел странную парочку – оборванного молодого человека с волосами, затянутыми в хвост, и какой-то деревяшкой за спиной, и тонкую девчушку с двумя луками и тулом, плотно заполненным стрелами.
– Открывай! – крикнул человек. – Я чекер Асаш из Ультимуса. Есть такой город в Самарре. Со мной жена, под именем Ирис. Открывай, деньги на проход имеются, ярлыки в порядке!
– Чего вы там делали?! – заорал в ответ дозорный.
– Были в свадебном путешествии, да заблудились, – пошутил человек.
Его жена не смеялась. Она казалось очень уставшей, хотя ее глаза смотрели твердо.
– Что дальше? – спросила Ирис Игниса, когда, миновав примыкающие к Эбаббару села, они вошли в город.
– Снимем или купим жилье, осмотримся, – ответил он ей. – Может быть, пока не будем ничего делать. Йор не только сказал, что моя сестра жива. Он еще предупредил, что мне не стоит показываться в Ардуусе. С одной стороны, королю Пурусу не нужен наследник трона королевства, которое он превратил в герцогство. С другой – он жаждет моей смерти.
– Из-за камня в твоей груди? – недоверчиво спросила она.
– Из-за него, – кивнул Игнис. – К тому же Эбаббар древний город, некоторым домам в нем более двух тысяч лет, и в нем имеются сильные колдуны, которые порой занимаются запретным колдовством. Или не только колдовством. Я хочу с твоей помощью через них узнать что-нибудь о моей сестре. А потом… Потом мы можем остаться здесь, можем отправиться в Самсум. Тебе чего больше хочется?
– Пока я хочу быть рядом с тобой, – прижалась она к нему.

 

Через полтора месяца, почти в начале зимы, когда улицы Эбаббара порой начинало заметать сухим снегом, Ирис заглянула в дом на краю площади с шестью башнями магических орденов. Поговаривали, что в магазинчике, над которым висела вывеска с изображением змеи, проглатывающей калба, служили маги, чем-то не угодившие орденским мастерам. Во всяком случае, магазинчик торговал всякой, в том числе и магической ерундой, а за вывеской таилась большая голубятня. Ирис подошла к прилавку, высыпала на него десять золотых монет, взяла пакет с изюмом, приготовленный для всякого любопытного взора, и листок бумаги, сложенный в крохотный квадрат. Игнис, потягивая из кубка разогретое с травами и медом вино, ждал Ирис в трактирчике через дорогу. Развернув листок, он прочитал его и отодвинул кубок в сторону.
– Что случилось? – спросила Ирис.
– Не могу понять, – ответил Игнис. – Всей моей родни в Дакките оказалось два человека: Авункулус Этли – дядя моей матери и совсем дальняя родня – Скурра Сойга. Она сестра моего наставника. Оба убиты. И в убийстве обвинена Камаена Тотум, моя сестра.
– Как так? – замерла Ирис.
– Ерунда, – скомкал и убрал листок Игнис. – Этого не может быть. Я не сомневаюсь в том, что эти двое могут быть убиты, но Кама не могла сотворить подобное. К тому же здесь говорится и о других странностях. Она обвинена еще и в смерти короля и королевы Даккиты. И в смерти принцессы Эсоксы. Сейчас на троне наследник, Фамес Гиббер. Я его почти не знаю, но на вид он всегда был отталкивающим типом.
– Потому что дакит? – спросила Ирис.
– Нет, – покачал головой Игнис. – Мой наставник, Сор Сойга, дакит, был обаятельным человеком. И имей в виду, что у меня не только какой-то там камень в груди, но и даккитская кровь, и даже кровь этлу в жилах.
– Хорошо, – вздохнула Ирис. – У нашего ребенка будет кровь дакита и кровь этлу.
– Уже? – обеспокоенно спросил Игнис.
– Нет, – надула губы Ирис. – Мы же решили, чуть позже.
– Ладно, – разочарованно вздохнул Игнис и продолжил: – Теперь о главном. Сестра до сих пор не поймана. И, кроме того, разыскивается якобы мертвая принцесса Эсокса. По приметам – она. И вот за последнюю новость, я думаю, нам и пришлось выложить столько золотых.
– И что это значит? – спросила Ирис.
– Кажется, что две девочки с даккитской кровью пустились во все тяжкие, – ответил Игнис. – Конечно же, не по своей воле. И вряд ли я смогу их отыскать…

 

…В тот же день, когда Ирис несла Игнису известие о судьбе его сестры, Камаена Тотум и Эсокса Гиббер, пошатываясь от изнеможения, пробирались через заполненную тленом, костями и мусором пещеру к солнечному свету.
– Что над нами? – жмурилась Кама.
– Судя по холоду, зима, – отвечала ей Эсокса. – А так-то увидим. Должен быть мертвый город Алу и берег озера Аббуту. Но я уже ни в чем не уверена. Кроме того, что очень хочу есть.
– Это точно, – вздохнула Кама. – Еще немного, и мы начнем есть друг друга.
– Тогда я протяну дольше, – усмехнулась Эсокса. – Или наемся больше тебя.
– Все, – вышла из пролома в стене Кама. – Это Алу.
Они стояли на дне огромной ямы, диаметр которой был не менее четверти лиги. Под ногами лежали обломки породы, а где-то высоко вверху в почти идеальном круге плыли холодные облака.
– Смотри, – протянула руку Эсокса.
Дно ямы было заполнено костями и высохшими трупами. Блестели мечи, отсвечивали амулеты.
– Ничего съедобного, – вздохнула Кама. – Я, во всяком случае, копаться в сумках покойников, которым лет по сто или больше, не собираюсь. Сколько тут высоты?
– Двести двадцать локтей, – ответила Эсокса. – Дозорные Даккиты замеряли. Правда, веревку приходилось выдвигать на шесте. Груз цеплялся за стены.
– А насколько Змеиная башня выше озера? – спросила Кама.
– Берег крутой, – наморщила лоб Эсокса. – Я, конечно, не была в Алу, но видела рисунки и карту. Мне кажется, высота берега локтей в четыреста.
– Значит, затопить через эту дыру подземелья Донасдогама невозможно, – кивнула Кама. – Мы спускались сюда, да и там стена высокая.
– Ты меня обрадовала, – скривилась Эсокса. – Я уж думала, что сейчас придется долбить канал к озеру.
– А я вот могу думать только о еде, – призналась Кама. – И о том, почему вон тот обрывок доспеха прилип к стене? Что ты говорила о веревке? Приходилось выдвигать ее на шесте?
– Подожди, – Эсокса прищурилась.
На высоте в полсотни локтей действительно висело что-то вроде кожаного наруча. Можно было предположить, что несчастный, летя вниз, зацепился за острое, и сорвал доспех, но стена на вид была гладкой.
– Не вижу, – прошептала Эсокса. – Все плывет, и голова кружится.
– Ты боишься высоты? – спросила ее Кама.
– Сейчас уже не важно, – пошатнулась Эсокса. – Веревку я все равно не докину. Да и коротка она.
– Интересно, как же отсюда выбралась вся та нечисть, что заполонила Сухоту? – задумалась Кама и с трудом подняла тяжелый камень.
– Зачем он тебе? – удивилась Эсокса.
– Так легче думается, – ответила Кама и, подойдя к стене, прижала к ней камень. Тот упал и едва не отдавил принцессе ноги.
– Лестницу хочешь строить? – поняла Эсокса.
– Подожди, – отмахнулась Кама, прижалась к стене, потом оттолкнулась от нее, присвистнула и, оглянувшись, взяла камень еще тяжелее, но плоский.
– Точно лестницу, – махнула рукой Эсокса.
– Почти, – просипела натужно Кама и прижала камень к стене. Тот не упал. Кама отошла и торжествующе оглянулась на подругу. – Держится!
– Будем так лепить до самого верха? – удрученно предположила Эсокса.
– Нет, – сказала Кама. – Иди сюда. Стена – как будто земля. Тут магия. Почувствуй. Древняя магия, которая рассеялась еще не до конца. Думаю, что тысячу лет назад по этой стене можно было идти вверх, как по ровной земле. Ну, может быть, кроме самого верха. А теперь она осталась у самой стены.
– И что мы должны делать? – спросила Эсокса.
– Ползти по ней, – уверенно ответила Кама.
– Какой смысл? – прошептала Эсокса. – Еды наверху все равно нет.
Они доползли почти до самого верха за час. Когда им осталось два десятка локтей, Кама почувствовала, что любое ее движение может оторвать ее от стены и сбросить назад. Собравшись с силами, она отползла немного вниз, сняла с плеча обессилевшей Эсоксы веревку и с третьей попытки забросила ее вверх.
– И ты думаешь, что она там за что-то зацепилась? – пробормотала Эсокса.
– Сейчас, – Кама подергала веревку, почувствовала упругость и тут же поймала упавший сверху второй конец.
– Там кто-то есть, – вздохнула Эсокса. – Впрочем, мне уже все равно. Даже если это сухотные людоеды. Я им пожелаю приятного аппетита и сломать зубы о мои кости. Что ж я раньше не догадалась, явилась бы в таком виде перед Фамесом, и он навсегда бы отстал от меня.
– Обвязывайся, – сказала Эсоксе Кама. – Под руками, на двойной узел. Да осторожнее, не отстраняйся от стены. А теперь поползли дальше.
Им помогали. Неизвестный, ухвативший веревку наверху, тянул ее. Кама даже встала на ноги, опираясь о камень, а Эсокса вовсе лишилась чувств и просто болталась в петле. Выбравшись наверх, Кама тут же схватила веревку Эсоксы и помогла ее вытянуть. Только после этого она оглянулась, увидела присыпанную первым снегом равнину, развалины мертвого города, странную, похожую на обвитый змеей столб башню, черное озеро до горизонта и женщину. Та стояла в двух десятках шагов. Чем-то она напомнила Каме ее собственную мать. Только волосы у нее были черные и в лице было больше спокойствия, чем беспокойства. И, конечно же, она была красива. Той самой красотой, которая ни на что не претендует, потому что уверена в самой себе.
– Уже и не надеялась, – проговорила женщина. – Хотя по времени угадала довольно точно. Добрый день. Есть повод выпить по кубку горячего вина и перекусить. Как-никак завтра первый день зимы.
– Хорошо бы, – просипела, садясь, Эсокса.
– Кто ты? – спросила женщину Кама.
– Виз Вини, – ответила та. – Мастер Ордена Смирения Великого Творца. Или, как пишут в древних трактатах несведущие летописцы, ордена убийц. Наш дом тут недалеко. Сотня лиг по северному берегу озера. В городе Эссуту. Приглашаю в гости. Да что там, вам все равно некуда больше идти. Я нужна вам, а вы нужны мне.
– Ты хочешь сделать из нас убийц? – спросила Кама.
– Я согласна на все, – подала голос Эсокса.
– Я сказала «несведущие», – улыбнулась женщина. – Да, мне приходилось убивать. В том числе и за деньги. За очень большие деньги. Но не это задача моего ордена.
– А какая его задача? – спросила Кама.
– Спасти все, что видят твои глаза, – ответила женщина. – И чтобы вопросов не осталось совсем, ну, хотя бы на первое время. Я не человек. Я акс.
– Ты служила Лучезарному? – спросила, с трудом поднимаясь, Эсокса.
– Это твои предки служили Лучезарному, – улыбнулась женщина. – И твои, – посмотрела она на Каму. – А я единственная из шести, что остались здесь после исторжения губителя, которая не была на поле у Бараггала.
– Проспала, что ли? – удивилась Эсокса.
– Не захотела, – рассмеялась Виз Вини…

 

…Зима была долгой и холодной. В проливе под горой штормы бушевали каждый день. Казалось, что и древняя валская башня не выдержит порывов холодного ветра, но камень держался прочно, хотя и потрескивал в морозы. Или же это потрескивали дрова в печи. Старик Эту Этемму все чаще закрывался в своей комнате и впадал в спячку на день или на два. «Старость, моя дорогая, – объяснял он сонливость Фламме, которая ковыляла по коридорам, опираясь на палку. – Сон – это как смерть понарошку. Я привыкаю». «Молодость», – подмигивала Фламма Алиусу и гладила выросший живот. Ребенок должен был родиться со дня на день. Дошло уже до того, что Алиус постоянно держал наготове котел горячей воды, чистую ткань и все, что могло понадобиться в первое время. Ему приходилось непросто. Надо было поднять в башню дрова, сходить в сарай, накормить и подоить коз, приготовить еду, стереть с ниш и полок пыль, которая в башне словно бралась неведомо откуда. Да еще и принять соседей, вызнавших, что Эту Этемму приютил хорошего лекаря, который не только залечил старику боли в костях, но и сумел вернуть ему некоторую часть зрения. Но в тот день Алиус никого не ждал. Хотя надобность, даже при малом числе людей, могла случиться в любое время.
Прошел первый месяц весны, но земля еще не оттаяла. Внезапно ударила вьюга, задул ветер, и Алиус уже собирался заварить молочной каши для старика и Фламмы, когда раздал стук в дверь. Он даже подумал, что ослабла колотушка и ветер играется с нею, но Фламма выглянула в коридор и подтвердила, что стучат.
– Кого это принесло в такую вьюгу? – поморщился Алиус и пошел к двери, надеясь, что больной пришел сам и лекарю не придется ковылять в холод и ветер неведомо куда.
За дверью стояла Ути. Она была усталой, одежда на ней изодрана, но щеки ее румянились, а глаза горели. В мгновение она узнала Алиуса, подняла руку, сплела заклинание и выкрикнула:
– Отец! Кто у нас в доме?
Алиус успел скрестить руки. Пожалуй, при всей своей дикости Ути могла сравниться и с Никс Праиной. Но за ее спиной не было долгого обучения и бесчисленных повторений. Пальцы Алиуса ныли от боли, в глазах темнело, но он сдерживал эту стену ненависти, которая пыталась переломать ему кости, пока не нашел выбоину в ней и не развернул всю силу Ути против нее самой. Она обмякла сразу, захлебнулась кровью и упала замертво. Алиус оглянулся. Фламма стояла за его спиной в десяти шагах. Под ней блестела вода. За ней стоял старик Эту Этемму. В руке у Фламмы был ее обнаженный меч. Клинок уходил за спину. Не поворачиваясь, она выдернула меч, и старик Эту упал за ее спиной мертвым.
– Быстрее, – процедила сквозь сомкнутые, посиневшие губы Фламма. – Быстрее. Я рожаю.
Она родила тут же, опираясь спиной о мертвого Эту. Родила, повторяя одно и то же:
– Назови ее Ува. Не забудь. Ува, и никак иначе. Так звали мою бабку, Ува Валор. Ува! Только не забудь!
– Да, да! – повторял Алиус, гладил руку жены, принимал ребенка, радовался звонкому плачу маленькой дочери и слабой улыбке на губах Фламмы, перехватывал и отрезал пуповину, закутывал ребенка в чистое, опять гладил руку жены и…
Он не мог поверить своим глазам. Она смотрела не на него, а в потолок. Взгляд ее остановился. Алиус поднялся на дрожащих ногах, положил ребенка в приготовленную корзину, подошел к Фламме и осторожно поднял. В ее спине на уровне сердца торчал кривой нож старика Эту Этемму. Алиус захотел закричать, но не смог, голос у него пропал, и из глотки раздался только хрип. Он медленно сполз по стене и разглядел сквозь слезы сияющий перстень на пальце Фламмы. Оглянулся. Такой же огонь горел и на пальце Ути. В корзине заплакала Ува.

 

Силентиума в деревне считали придурком. И для этого были основания. Он всегда все делал так, как хотел, а не так, как делали все. И то сказать, старику уже за семьдесят, зубы – один через восемь, на голове козья опушка, а он все пытается куда выползти и чего-то добиться. В прошлый год, когда началась война и большую часть Касаду выжгли и разграбили свеи, даже короля не пожалели, раздели догола, жен всех угнали, вельмож перерезали, да и самого потом проткнули мечом, что делал нахорит Силентиум? Собирал урожай на своем огородике. Вся деревня снялась и ушла в Махру, а Силентиум начал новить изгородь вокруг огорода, крышу перестилать соломой. Нет, понятно, что деревенька-то на отшибе, вон, за околицей поганая река Азу, а за поганой рекой Азу поганый город Уманни на краю поганой Светлой Пустоши, но ведь нельзя же так долго испытывать судьбу? А за каким демоном он после войны стал собирать по дорогам детишек, которые шли, куда глаза глядят? Набрал целую дюжину! И ладно бы одних нахоритов, а то ведь всех подряд! И валы там у него, и атеры, и каламы, и еще кто-то! Сосед как-то прослышал, что с севера Светлой Пустоши кое-кто монету зашибал, возил то ли мертвяков, то ли немощных и сдавал лодочникам. По серебряному кругляшу за каждого! А тут такая выгода, двенадцать душ, да еще какой-то немощный в хлеву уже почти год валяется. Предложил Силениуму заработок. Пообещал половину, но старик едва его не прибил! Так отходил жердиной, что тот на неделю слег. Хотели жалобу на придурка старосте села писать, что за пять лиг, да нет села, сожгли. И старосту убили. И детей его. Один из них, кажется, тоже у Силентиума. Нет, лучше не трогать придурка. Пусть уж как хочет. Кормит своих поскребышей, так пусть и кормит. А голод придет, их же и есть будет. Вон в соседней деревне, что ближе к Эбаббару, лет двадцать назад был случай, в голод семья собственного ребенка съела. А может быть, Силентиум и в самом деле поджирает своих найденышей. Кто их считал-то? Хотя у него ж целый погреб клубней, брюквы, моркови. Связки лука висят под крышей. Рыбы насолили. На всю ораву хватит. А еще говорили, что рыбу из Азу нельзя есть. Вот Силентиум ловит и ест. И ничего. И немощного так же поймал. Уже с год у него в хлеву живет. Ну, как в хлеву, пристройка, внутри-то овцы и козы, но там выгородка еще теплая, для ягнят, там он его и положил. Вытащил вроде сетью из воды – кусок мяса и кусок мяса. Ни рук тебе, ни ног, так, кости спеченные в огне, жаркое. Верно, поймала какая-то мерзость в Светлой Пустоши паломника и жарить начала. Прожарила до корочки, ни ушей, ни глаз, ничего не осталось, так, спекшийся ломоть – два локтя на полтора. Силентиум хотел было этот кусок обратно в воду бросить, а он вроде как сопит. Ну, или стонет. Хотя, чем там стонать-то? Привез он его в тележке к дому и бросил в этом закутке. Тогда его и приметили. Ну, что взять-то с придурка? Говорят, кормит он этого, который только сопит, стонет и гадит неизвестно откуда. Интересно только, куда он его кормит. Прокалывает, что ли, как мясо, и чесноком шпигует?

 

…Весна была холодной, но снег уже сошел и огород следовало копать. Мальчишка, конопатый сирота, сын убитого старосты, прибежал к Силентиуму в полдень. Поставил на землю полведра надоенного козьего молока и вытер рукавом сопливый нос.
– Силентиум, – проговорил он испуганно. – Там этот. Как его. Горелый. Зовет тебя.
Силентиум воткнул в землю лопату и пошел к хлеву. Вошел внутрь, погладил козу, улыбнулся козлятам, открыл вторую дверь и оказался не в отгородке, а в отдельной комнате. Теплые стены, маленькая печь, глиняный пол, окошко с настоящим, пусть и склеенным желчью стеклом. На топчане – горелый. Человек не человек, шрам сплошной. Вместо рук и ног – культи до локтей и до колен. Еще кости горелые торчали, но отпали. И вместо головы – бугор. Словно вспаханный ножом, да заживший кое-как. Ни носа, ни ушей, ни глаз, только дырка рта, куда молоко Силентиум вливал. Ну, так было-то и еще хуже. Одни кости до плеч и до задницы, ребра горелые наружу. Кости переломанные. Страшно посмотреть. Хоть разогреть да на стол с укропом и солью. А теперь-то, другое дело. Обрастать стал. Если так дело пойдет, то и голос появится, и руки ноги вытянутся. И пусть так не бывает. У кого-то не бывает, а у Силентиума бывает. У него и урожай на огородике в любой год случается. И ни засуха, ни лень этому не помеха.
– Кто ты? – вдруг послышалось хриплое из дырки рта. Демоны превеликие! Еще две дырки прорезались! Никак глаза вылупились? Ну, не глаза, точки со слезой, но сверкают все-таки.
– Силентиум я, – ответил старик. – А ты кто?
– Я-то? – прохрипел кусок мяса и вдруг задергался, забился, затрясся.
– Больно тебе? – участливо спросил старик.
– Больно, – согласился кусок мяса. – Даже не думал, что будет так больно. И теперь больно. Привык, конечно. Но больно.
– Ну, ты не плачь, – успокоил его старик. – Я тебе молочка дам. Ты у меня тут давно уже. Летом год будет. Выздоравливаешь ты. Медленно, но выздоравливаешь. Не плачь.
– Я не плачу, – ответил кусок мяса. – Я смеюсь.
– Чего смешного-то? – не понял старик.
– Представил, что Энки, когда сгорел на поле под Бараггалом, не в небесные чертоги отправился, а очнулся потом, вроде как я теперь, – забулькал, затрясся кусок мяса. – Ну, разве не смешно?
Назад: Глава 30 Шеннаар
Дальше: Глоссарий