– Это не вирское название, – неожиданно пробормотал Касасам.

Подвода катилась по каменистой степи, почти не оставляя следов. Скалы гор Митуту, которые здесь были особенно высоки и мрачны, казалось, нависали над головой, хотя до первых из них было не менее лиги. Солнце уходящего лета палило нещадно. Тени от скал казались черными. Впереди угадывались остовы обрушившихся башен.

– Ты о чем? – переспросила кузнеца Эсокса.

– Эрсет, – объяснил Касасам. – Эрсетлатари. Земля, из которой нет возврата. Это каламское слово. Сколько названий ни придумывали для этой равнины, а прижилось то, что ей дали те, кто жил за горами. Так что, девоньки, вы пытаетесь выбраться из земли, из которой нет возврата. А я живу здесь. И умру здесь. И надеюсь, что проживу долго, но детей своих не переживу.

– Помоги тебе Энки, – пробормотала Кама, глотая воду из меха.

– Забудь, – махнул рукой Касасам. – Тот же Хаустус часто говорил, что бесполезно ждать помощи от богов. Все, что нам надо от них, – это сочувствие. Они не помогут, пожалели хотя бы, и то ладно.

– И как ты это себе представляешь? – удивилась Эсокса.

– Поплакали бы над нами, что ли, – натянул посильнее колпак на голову Касасам, – дождик бы не помешал.

Эсокса прыснула, а Кама вскочила на подводу, вгляделась в развалины.

– Это ведь…

– Они самые, – кивнул Касасам. – Башни Фаонтса, или Башни Новых Угодников. Сразу после битвы под Бараггалом Фаонтс был очень силен. Тогда в него входили и Карма, и Гросб, и Лулкис. Его земли простирались вплоть до Донасдогама и Мерифри. Тогда же появились новые угодники. Или старые, которые пережили битву или не успели на нее. К Хаустусу иногда приходил один такой, Син. Знаете, наверное. Он сказал, что угодниками не становятся. Ими просыпаются.

– Это как же? – не поняла Кама.

– А вот так, – щелкнул пальцами Касасам. – Живешь как все, а потом очнешься – и понимаешь, что раньше вроде как в обмороке был. Хотя все помнишь. Но очнулся – и вот ты почти угодник. Хотя долгое это дело, жизни может не хватить. Хаустусу не хватило. Но он и не слишком рвался по этому поводу. Прожить долгую жизнь, стать хорошим стариком – и это мало кому удается.

– Дальше, – попросила Эсокса. – Что сделали новые угодники в Фаонтсе?

– В Фаонтсе ничего, – пожал плечами Касасам, – а здесь построили три башни. В сотом году. Запечатали ворота Донасдогама и построили три башни. Ну, вроде как отворот от мерзости. Чтобы она не выползла из подземелий. Туда же многие пытались проникнуть, но только никто не преуспел. А из тех, что были слишком упорны, никто наружу не выбрался. А если кто и выбирался, то только сойдя с ума. Ну, или я не все знаю. Вот. А через четыреста лет, когда случилась мерзость с той стороны гор, когда началась Сухота, башни рухнули, и ворота Донасдогама тоже. Правда, сначала через щели вышибло кучу всякой дряни, всю равнину отравило, но в Донасдогама с тех пор никто проникнуть не может. Но теперь точно проникнут. Эти уже не отстанут…

– Подожди, – прошептала Кама. – Ты хочешь сказать, что где-то здесь, поблизости, ворота Донасдогама? Вход в мастерскую Лучезарного?

– Ну, ты загнула, – усмехнулся Касасам. – Кто его знает, что у него там было – мастерская или мертвецкая? Судя по запаху, который вышибло из горшочка тысячу лет назад, варево там томилось не на всякий вкус. Отрава! Скверна! А относительно того, что где-то здесь, так не где-то, а как раз здесь!

Сказал и махнул перед собой рукой. В этот миг мерины вытащили подводу на край распадка, не распадка, а впадины в степи, со дна которой гнилыми зубными корнями торчали оскверненные остовы башен, а сразу за ними, под огромной, вырезанной из черного камня аркой, под которой бы целиком поместилась цитадель короля Пуруса Арундо, высилась груда камней. И вокруг этой груды, и на ней, словно живая плесень, шевелились крохотные человеческие существа, оглашая впадину стонами и каменным стуком. И две полосы уходили от ворот к востоку, две дороги. По одной брели и ехали на подводах к воротам люди, а по другой вывозились груды щебня и то ли трупы, то ли обессиленные тела.

– Да, чуть в сторону, и эта арка – вроде как неровность скалы, – пробормотал Касасам, направляя меринов на узкую, петляющую по склону вниз тропу. – А уж отсюда-то… Говорят, что башни Фаонтса, которые были даже выше тех, что небо в Бэдгалдингире царапают, все равно не достигали высоты арки.

– Подожди, – смахнула со лба пот, чувствуя пробивающий ее озноб от холода, накатившего от развалин, Кама, – зачем вниз? Ты хочешь сказать, что мы пересечем эти дороги?

– Иначе нельзя, – обернулся Касасам, и Кама разглядела на его лице боль. – Другой дороги нет. Мне еще тут возвращаться или закладывать крюк через Книлу, а это лишних недели две, если не три. Мои с ума сойдут. Но я возьму на пару лиг восточнее, чтобы интереса к пропавшим спутницам не было… Но вы не дергайтесь, я так уже ходил. Только на рабов… на людей не смотрите. А то прихватывает… Насквозь.

Ярлыки у Касасама проверили дважды; у окончания спуска и перед дорогами. Точно такие же дозорные, как те, что пытались убить спутников два дня назад, только стражей Храма Света среди них не было, придирчиво вглядывались в наряд Касасама на покупку зеленого блеска, едва ли не с ненавистью оглядывали его дочерей, а Кама смотрела на несчастных, бредущих к воротам Донасдогама, и представляла, как один из них нашел в себе силы подняться по крутому склону и пошел на север. Наверное, надеялся на прохладу и воду. И на покой. Хорошо бы, если бы он отыскал его до того, как простился с головой. Или чтоб его смерть была безболезненной. Здесь-то покоя точно не было. Снизу черная арка словно вонзалась в небо. Камни, которые обрушились тысячу лет назад, упали из внутренности сводов, внешняя их сторона осталась неповрежденной, и на ней, начиная от мертвой земли, была вырезана какая-то глухая, замороченная вязь, которая заставляла смотреть на нее и смотреть, до тех пор, пока сердце не разорвется и не выхаркнет кровавым сгустком проникшую в него драгоценность.

– Что с тобой? – сжала ладонь Камы Эсокса. – Ты побелела. Выпей воды.

– Не могу, – прошептала Кама, торопливо скрывая, заплетая, топя, пряча, заглатывая то, что вдруг засияло в ней. – Не могу пить. Оглянись.

Они пересекали дорогу и видели глаза людей. Люди еще шли, наверное, что-то видели и слышали, но на самом деле они были уже мертвы. Они умерли внутри себя. И хотели только одного, чтобы настоящая смерть не слишком задерживалась и не была грубой.

Позади осталась и одна дорога, и другая. Подвода медленно забиралась наверх по противоположному склону. Наверное, надо было бы напоить меринов, но выбраться из провала хотелось как можно быстрее.

– Все постепенно обретает смысл, – прикрыв глаза, бормотала Кама.

– А до этого его не было? – спросила Эсокса.

– Был, но простой, – шептала, словно в бреду, Кама. – С вечера до утра. Или от радости до печали. От зимы к лету. От мечты к мечте. А этот – другой. Хотя, может быть, еще проще. Вот этого, того, что мы видели внизу, – не должно быть!

– Я что-то не пойму, – обернулся Касасам, – ты какую себе тропу выглядываешь? Убийцы или угодника?

– А разве угодники не убивают? – ответила вопросом на вопрос Кама.

– Случается, – мрачно пробормотал кузнец. – Но не упиваются этим. Кстати, насчет упиваться. Если бы я был беглецом, я бы уходил на юг. Тут в двадцати лигах есть питьевая вода. Правда, мало кто знает…

До воды спутники добрались к вечеру. Водой оказалось гнилое и вонючее болото, наполненное затхлой тиной, но Касасам разулся, закатал порты, подхватил пустые мехи и бутыли и ушлепал по тине к скалам. Вернулся он весь обвешанный наполненными холодной водой емкостями.

– Так бывает, – крякнул кузнец, трогая с места лошадей. – Течет вода чистая, а попадает в гнилое место и становится помоями. А было бы ей куда вырваться отсюда, эх…

На стоянку встали уже в темноте. Костра Касасам разводить не стал, предупредил, что вокруг не Сухота, но лучше внимания к себе не привлекать. Тут уже опасно. Спутники поели, а потом еще долго не могли уснуть, глядя в звездное небо, которое, как казалось Каме, ничем не отличалось от такого же неба над Лаписом.

– Слабая была печать угодников, – наконец пробормотала Эсокса, и Кама поняла, что дакитка думала о том же, о чем и она. – И сама не удержалась, и башни обрушились. Если бы не рухнули ворота Донасдогама… Тогда бы тут точно была бы вторая Сухота. Там так просто не полежишь…

– Так думаешь? – подал голос Касасам. – А вот тот же Син думал иначе. С Хаустусом говорил об этом, тот тоже все сомневался, а я слушал. Мне, правда, показалось, что Син говорил так, словно он сам эту печать накладывал, но я тогда еще не очень хорошо каламский понимал, может быть, он за всех угодников крепился, не знаю. Он сказал, что в том печать и состояла, какая бы сила ни пыталась открыть ворота, она не должны были открыться. И они не открылись. Рухнула вся галерея на лигу или на две внутрь! Запечаталась накрепко. И пусть башни не устояли тоже, но они свое дело сделали! Погань была заперта!

– И что же, она не могла найти другого выхода? – спросила Эсокса.

– Нашла, как знаешь, – вздохнул Касасам. – Не вытекла, конечно, но пробилась. Здесь, через щели. В Соболне, на юге, говорят, отыскались прогалы. В Сухоте, за горами, целый провал образовался.

– Так ведь там вроде бы такой провал, что никакие ворота Донасдогама не нужны? – спросила Кама.

– Сложно об этом говорить, – зашевелился Касасам. – Тот же Син рассказывал, правда, вроде как передавал слова другого мудреца из угодников, Бенефециума, есть такой старичок в Бэдгалдингире, что неизвестный колдун, который собирал камни Митуту и набрал аж шесть камней из семи, не был таким уж законченным мерзавцем. Хотя силы имел предостаточно! Но когда они вдруг стали пошаливать, он схватился за голову. Почувствовал, что под его Змеиной башней зашевелился если не сам Лучезарный, то уж великая гадость. Вот тут-то и начал свою ворожбу. Но не успел.

– Как это не успел? – воскликнула Эсокса. – Изгадил всю долину Иккибу, превратил ее в Сухоту – это не успел? Он что, должен был всю Ки изгадить? От океана до океана? Или одной Анкидой ограничился бы?

– Эх, – вздохнул Касасам. – Моими словами говоришь. Тогда и я не удержался, в разговор влез. И ведь Син не погнушался с сопливым собакоголовым спорить, стал разъяснять. Сказал, что и сам все до конца не понимает. Сказал, что колдун тот великой силы был и что, может быть, он и теперь где-то бродит по дорогам Анкиды или Эрсет. И если бы он встал на какую-нибудь сторону, то большой бы перевес той стороне дал.

– А он, выходит, ни на какой стороне не был? – прошипела Эсокса. – И Сухота, и гибель тысяч, десятков, сотен тысяч людей – это шуточки?

– Вот! – засмеялся Касасам. – Ну точно прямо как я. И Син тогда засмеялся так же, как я теперь смеюсь. Он ведь не спорил с тем, что этот провал у Змеиной Башни, эти, как говорят, Врата Бездны, поганая дыра в земле. Тут ведь как, какую бы ты яму ни копал, если докопаешься до дерьма, то и яма будет поганой. Мы же не знаем, что грозило Иккибу? Может быть, Сухота, самая меньшая беда из возможных? Может быть, из нее вырвалась тысячная часть гадости, да и то с превеликим трудом! Син сказал, что та дыра у Змеиной башни вообще не выход, а вход!

– Вход? – не поняла Кама.

– Есть предположение, что колдун тот пытался исправить покатившуюся по его ошибке или вовсе не по его воле ворожбу, – прошептал Касасам. – Хотел затопить подземелья Донасдогама. Водами озера Ааббу. Но не сумел. Или сил не хватило, или помешали ему. Там же колдун был на колдуне вокруг. Великие мастера. Нынешние им и в пояса не годятся. Они против него ворожбу затеяли, не могли понять, что происходит. Он даже отбиваться от них пытался, имел на это дело некий запас, за неделю, что ли, когда почувствовал что-то неладное, выманил к себе шестерых горожан, из тех, что сами колдовством не занимаются. Говорят, таких тогда еще поискать было надо. Да отсыпал каждому по толике силы камней. По искре. Эту искру на шею каждому и прилепил. Так что не камни сияли у них на груди. Камни Митуту – это совсем другое, совсем. Это такое пламя…

Касасам снова вздохнул, а Кама замерла, затаила дыхание.

– Ну, так и случилось. Шестеро потеснили магов, но среди тех нашелся умелец, вроде даже какой-то угодник, что порубил этих шестерых, как хозяйка рубит морковь под печеную птицу. Время колдуна иссякло, заклинание не удалось, рухнуло то, что рухнуло. До озера Ааббу было еще далеко, и уже никто не сможет пустить его воды в подземелье. И началась Сухота…

– А колдун? – спросила Кама.

– Исчез, – проговорил Касасам. – И где он, кто он, никто не знает. И только когда он исчез, все поняли, что никто не видел его лица. О чем это говорит?

– О чем же? – переспросила Эсокса.

– Что даже великая сила и великая мудрость не обещают непременного спасения от великого дерьма, – негромко засмеялся Касасам.

– Вот уж я не смотрела на эту беду с такой стороны, – задумчиво пробормотала Эсокса. – А у меня из головы не выходят эти рабы. И то, что рано или поздно они расчистят проход в Донасдогама…

– Рано или поздно случается все, что может случиться, – согласился Касасам. – Но это еще не самая страшная беда… Самая страшная беда – это когда те же самые люди, которых сейчас гонят умирать у ворот Донасдогама и в Иалпиргахе, побегут туда сами и будут счастливы, что им позволено умереть именно таким образом. И так может случиться… И скоро…

Касасам молчал минут десять. Но и Кама, и Эсокса лежали рядом с кузнецом, затаив дыхание, потому что догадывались – он сказал еще не все.

– Так будет, – наконец произнес он. – Я это чувствую. И не спрашивайте меня, почему я сижу на месте и почему я не бегу куда-то спасаться. Бог даст мне сил, я отвечу за себя и за своих детей там, где мне за них придется ответить. Каждый отвечает так, как может. Тот парень, который… ярлык которого вы принесли… У которого вы нашли ключики. Ну, мертвый из башни угодников в Кагале. Я ведь знал его. Он был… светлым человеком. Очень светлым. В комнате становилось светло, когда он заходил в нее. И он был очень любопытен. Я и сам страдал от этого в юности, даже как-то ходил в Иалпиргах. С паломниками. С нормальными паломниками, тогда еще было можно. Но он пошел посмотреть туда, когда этого уже нельзя было делать. Я не знаю, что ему пришлось там перетерпеть. Не знаю, что он пережил и как так случилось, что тень Лучезарного пала на него. Да, что бы я ни говорил, это не сказки. Есть такое, есть. Закроешься в темной комнате, ляжешь в постель, накроешься толстым одеялом, забьешься своей песьей головой под подушку, и там понимаешь, что есть такое, есть!

Касасам перевел дыхание, глубоко вздохнул:

– Я не знаю, как он попал в Кагал. Может быть, пробрался как-то в подземелья Донасдогама. Или любопытство туда его привело. Провалился в какую-нибудь расщелину в горах Митуту. И летел до самого дна. А потом выбрался из провала у Змеиной башни и по горной тропе, там она одна, пришел в Кагал. Я даже представляю, как он стоял на горе и смотрел на древний город. Смотрел и понимал, что он вестник его гибели. Все всегда всё понимают. Самые последние мерзавцы внутри себя всё про себя понимают. Очень глубоко. Просто в какой-то момент начинают упиваться этим. А он, наверное, ужаснулся. И ответил за себя так, как может ответить не каждый. Вошел в башню угодника, прислонился спиной к священной стене и умер самой страшной смертью, какая только может быть. Сгнил заживо. Все, дорогие мои, спать. Со мной вы будете еще четыре дня.

В последующую неделю разговоров почти не было. Разве только иногда Касасам бормотал что-то вполголоса. Справа тянулись безжизненные скалы гор Митуту, слева раскинулась еще более безжизненная равнина. Ни зверя, ни птицы ни в небе, ни на земле не увидели за всю дорогу путники.

– Ничего, – бормотал кузнец. – У Кривого и вода есть, и тень, и трава. Там уже полегче. Ближе к югу – полегче. Подальше от ворот Донасдогама, так и полегче. Но эта пустыня только здесь пустыня. Эрсетлатари – великая страна. Великая сила. Те же Поганые Печи – искра против пламени, что пылает в горнах Униглага! А какие мастера трудятся в Чилдао? А какие огромные города в Атере? Два дня надо, чтобы пересечь некоторые из них! Села размером с тот же Лулкис! А в деревнях живет людей больше, чем во всей Карме! По просторам Руфы бродят миллионные табуны лошадей! И так до самого далекого восточного океана! Великая земля, великая. Земля, из которой нет возврата.

Только однажды Эсоксе удалось разговорить кузнеца. В последний день пути она спросила его на коротком привале, что такое Мерифри и что такое Иалпиргах? Касасам долго молчал, потом поднял большой камень и несколько камешков и сказал:

– Смотри. Я расскажу тебе так, как рассказывал мне мой отец. Конечно, не с самого начала. С самого начала он не любил, потому что там совсем уж были какие-то выдумки, что-то о прошлой родине, о долгом полете или долгой дороге. С этим нужно к белым храмовникам, хотя к ним лучше вообще не приближаться. Но как рассказывали мне… Смотри.

Касасам двинул ногой, разгладил, очистил от угольков и сора песок, бросил маленький камешек.

– Иногда камни падают с неба. Уж не знаю почему, но такое случается. А иногда с неба падают куски железа. Горячие. Мне не попадались, но отец рассказывал, что даже видел кинжалы, выкованные из такого железа. Не скажу, что они были очень уж хороши, но во всяком случае, не боялись ржавчины, это точно. Будем считать, что четыре тысячи лет назад в небе появились очень большие камни. Наверное, их держала там очень сильная магия. Те, у кого были зоркие глаза, разглядели, что над ними нависает что-то огромное, и назвали его Бледной Звездой. Хотя вначале им казалось, что это не одна большая Бледная Звезда, а семь маленьких, ярких. Потом оказалось, что они словно камни на ее поясе. И когда они стали слишком близки, семь звезд вдруг разлетелись во все стороны, подобно ударам молний. Упали и вызвали пожары и всякие беды. Вот.

Касасам начал бросать маленькие камешки.

– Но упали они не просто так. Они старались уничтожить следы прошлых богов. Стереть память о них. Да, это им не вполне удалось, но, тем не менее, и по сей день следы от этих падений видны. Камни Иевуса. Камни под Шуманзой. Пепелище напротив Самсума. Горелые камни Этуту. Пепел Обстинара. Великие зиккураты и каменный человеколев за рекой Элену. Единственное место, от которого осталось хоть что-то. Те зиккураты так велики, что лишь Бледная Звезда могла бы уничтожить их. Но она упала здесь.

Касасам ударил камнем о песок. От удара тот разлетелся, образовав выемку.

– Так получился провал Мерифри, – сказал Касасам. – И только увидев его, я понял, что все это – не сказки. Его ширина – двести пятьдесят лиг. Высота вала, который окружает эту огромную яму, выше, чем эти скалы, возле которых мы сидим. Мудрецы говорят, что от этого удара вся Земля, вся Ки, сдвинулась и покоробилась. Что там, где теперь горы Митуту, было море. А где были горы, стали моря и равнины. Что солнце стало подниматься с другой стороны, и то, что мы теперь называем востоком, когда-то было севером. И именно из-за этого земля обратилась в лед на долгую тысячу лет. А там, в провале Мерифри, был такой жар, что земля сгорела, а песок расплавился. И когда идешь там, до сих пор кажется, что идешь по стеклу.

Кама и Эсокса затаили дыхание.

– И все же ничто не сравнится с тем, что я почувствовал, когда увидел осколки Бледной Звезды, – продолжил Касасам. – Я замер, словно окаменел. Мне показалось, что сейчас я умру. Я не мог дышать, так был взволнован. На мгновение мне почудилось, будто я что-то помню о прошлом своих предков. До сих пор не могу забыть это ощущение. И, наверное, это тоже держит меня здесь.

– На что она похожа? – спросила в тишине Кама.

– На осколки огромного яйца, – после долгой паузы ответил Касасам. – Черные, толстые, толщиной не менее полусотни локтей каждый. Они так и лежат, опаленные, железные, словно птенец, который был ростом в два или три раза выше ворот Донасдогама, вылупился и ушел. А осколки остались.

– Мы все знаем, что за птенец там был, – проговорила Эсокса.

– Мы и сами там были, – добавил кузнец.

– Но… – задумалась Кама. – Но как мы… наши предки… пережили это падение?

– Может быть, ответ на этот вопрос таится в подземельях? – предположил Касасам. – Говорят разное. Будто сила Лучезарного охраняла нас от великого огня и великого холода. Или будто, прежде чем упасть, это яйцо, или чем бы оно ни было, сбросило с себя нас, подобно семенам. Не знаю. Может быть, ответы скрываются и внутри Храма Света?

– Ты был там? – спросила Эсокса.

– Я даже не смог подойти к нему, – признался Касасам. – Иалпиргах и сам по себе странный город. В его центре огромная пустынная площадь, на которой лежат останки Бледной Звезды. Пять лиг ее ширина. А уже в центре площади, между скорлупой, или, как некоторые говорят, лепестками, – стоит Храм Света. Он черный. И те, кого вы называете белыми, там тоже ходят лишь в черном. А сам Храм… Он, конечно, не так велик, как ворота Донасдогама, но внешне похож на куб, каждая сторона которого те же самые ворота. Еще за четверть лиги до него я почувствовал жжение в горле и боль в груди. Ноги налились свинцом. И я понял, что это развлечение не для меня.

Больше разговоров не случилось. Однажды Касасам привстал на облучке и свернул в ущелье, засыпанное мелкой галькой и песком, напоминавшее след от водяного потока. Через пару лиг ущелье обратилось небольшой долиной, в которой обнаружился и горный поток, а точнее, узкий ручей, наполняющий крохотное озерцо. Путь в ущелье ему преграждала самодельная дамба. Под не слишком раскидистыми деревьями стояли три или четыре дома, к одному из которых и направил подводу Касасам.

– Если бы не равнина, с которой мы завернули сюда, я был бы счастлив прожить здесь годиков так с пятьдесят, – признался Касасам. – А вот если бы на этой равнине жили добрые люди, то и до самой смерти. Привет, Кривой!

Кривым оказался не кривой, а одноглазый и сутулый руф, рыжий, как ночной костер, угрюмый, как пережженный кирпич. Он был одним из четырех братьев, что правили в крохотной долине, и единственным, кто не имел ни жены, ни детей. Прочие подошли к Касасаму, перебросились парой слов, кивнули его спутницам. Утомленные, но стройные руфки выглянули из своих домов и тоже кивнули гостям. Их такие же рыжие дети смотрели на них, высунув головы из воды озерца. Каме мучительно захотелось окунуться в воду. Она даже потянула руку к шнуровке котто, но Эсокса остановила ее.

– Нельзя. Это их озеро. Нельзя. Даже воды нельзя набрать без разрешения. Руфы очень строги. Если руф в Эрсетлатари смотрит на тебя мрачно, считай, что он улыбается. Если морщит нос – хохочет. Ну, а уж если хохочет – беги прочь. Или он сошел с ума, или это вовсе не руф.

– Судя по лицу этого Кривого, он улыбается, – заметила Кама.

– Если он руф, – усомнилась Эсокса.

– А ну-ка, – подозвал девчонок Касасам. – Смотрите!

В жестяном ведре, которое принес Кривой, лежали странные камни, напоминающие графит.

– Точно, – кивнул Касасам. – Похоже. Только это не графит, смотрите, – кузнец натянул на локте сукно и провел полосу. – Видите? Зеленоватая. Почти серая. Так что это зеленый блеск. И вот что я вам скажу, пока он у меня будет, я останусь лучшим кузнецом в Лулкисе. А может быть, и во всей Эрсетлатари. Кроме, – Касасам вздохнул, – конечно, кроме Униглага и Дакки. Но там такие кузнецы!

– Мы шли сюда за одним ведром этого блеска? – вытаращила глаза Эсокса.

– За тремя, – поправил ее Касасам, показывая на Кривого, который тащил еще два ведра. – И если бы вы знали, сколько этот блеск стоит, вы бы уже никогда не относились с пренебрежением ко всем своим знакомым кузнецам.

– Девок зачем притащил? – глухо спросил Кривой, принимая тугой кошель у кузнеца.

– Девки не мои, – ответил Касасам. – Им нужно вырваться из Эрсет. Ты ведь знаешь дорогу в Араману?

– Знаю, – кивнул Кривой. – Больше не присылал никого?

– Нет, – удивился Касасам. – А что?

– Был тут один, – поджал губы Кривой. – С полгода назад. Маленький, худой, испуганный. Дорогу выспрашивал, как в Араману пройти или в Даккиту кружным путем. Я его не повел. Денег у него не было. Но сказал, куда путь держать надо. Предупредил, что сожрут его сэнмурвы. А он сказал, что сам их жрать будет. Ползком будет пробираться. Твои девки из таких?

– Нет, – потемнел Касасам.

– Верить им можно? – проскрипел Кривой.

– Больше, чем мне, – уверил Кривого кузнец.

– Пять золотых, – бросил кузнецу Кривой и ушел в дом.

– Вот, – поторопилась распустить кошель Кама. – С самого Ардууса жду возможности расплатиться хоть с одним проводником.

– Спасибо, – Касасам поднял с телеги меч Сора Сойга и низко поклонился спутницам. – Это величайшая драгоценность для моей семьи.

– Знакомство с тобой, кузнец, – неожиданно для самой себя произнесла Кама, – величайшая драгоценность для моего сердца.

– Что собираешься делать дальше? – спросила покрасневшего от смущения кузнеца, обняв покрасневшую от смущения Каму, Эсокса.

– Что и делал, – буркнул Касасам. – Но уж вас не забуду. Словно солнце прокатилось не по небу, а по моей улице…

– Все, – из дверей дома появился Кривой с копьем в одной руке, ведром в другой руке, мешком за спиной. – Золотые?

– Вот, – протянула монеты Кама.

– Есть, – прихватил золото Кривой, оглянулся, свистнул одного из маленьких руфов, вручил ему десяток заткнутых за пояс пустых мехов. – Быстро наполни чистой водой и хорошенько заткни. Вот.

Кривой наклонился и бросил каждой из своих теперешних подопечных по легкому мешку.

– Сушеные яблоки и сливы. На этом можно продержаться две недели. Если не жрать много, то и четыре. Путь через горы – три недели. Я доведу до начала тропы, покажу. Дальше – сами. Тропа – очень узкая. Проходимая туда, обратно нет, потому что горы лежат складками к Араману, на тропе много плавных подъемов, но есть четыре крутых обрыва. Костыли наверху везде забиты, но спускаться только на веревках. Вот веревка.

Кривой бросил моток Каме.

– Покажу, как набросить, спуститься и сдернуть ее за собой.

– Я умею, – сказала Кама.

– Ты что? – скрипнув зубами, напряг скулы Кривой. – Ты мужчина? Или ты принцесса, что позволяешь себе перебивать мужчину?

Кама прикусила губу.

– Я говорю, – прошипел Кривой, – ты слушаешь. Я молчу – ты слушаешь. Я говорю тебе говорить, но ты все равно спрашиваешь разрешения сказать хоть словцо. Понятно?

– Понятно, – отчеканила Кама.

Только после этого Эсокса ослабила хватку у нее на плече.

– С араманской стороны крепость, – продолжил Кривой. – Бьют каждого, кто появляется. Поэтому, как дойдете до белого камня, поднимете руки и дальше две лиги по гребню увала до крепости идете с поднятыми руками, иначе или магией вас поджарят, или стрелой проткнут. Араманы боятся всякого с этой стороны пуще огня! Хотя путь и считается непроходимым. И никто не ходит по нему. Почти никто.

Кривой наклонился и осторожно достал из мешка четыре небольших, залепленных воском или смолой горшка.

– Держите. Каждый стоит по золотому. Это на тот случай, если сочтете во мне скупердяя. Каждой по два. Только не дай вам ваши боги разбить хоть один! Заверните в тряпье, упрячьте в самую глубину мешков да не прислоняйтесь к каждому камню! Внутри поганая смесь от сэнмурвов. Лучшие колдуны атеры ее правили. Когда пройдете пять лиг с начала тропы, выйдете на плато длиной в две лиги. На нем живут сэнмурвы. Их тысячи. Растерзают любого. На входе – бросаете один горшок, зажмуриваете глаза и открываете рты, чтобы кровь из ушей не потекла. Будет очень громко и очень ярко. Сэнмурвы, которые попа€дают, как мертвые, которые и улетят. Через лигу – бросаете еще один горшок, иначе придут в себя. И еще один горшок в конце плато, перед ущельем, чтобы отстали. Все ясно?

– Еще один горшок на всякий случай, – добавил Касасам, – и напоминание – не бросать его в ущельях и под крутыми склонами.

Кривой неодобрительно покосился на кузнеца, принял от подбежавшего пацаненка, который изогнулся от тяжести, меха с водой, бросил по четыре связанных попарно меха подопечным, развернулся и кинул через плечо:

– Идем.

– Уже? – расширила глаза Кама.

– Идите, – кивнул им Касасам да так и остался в их памяти собакоголовым даку, нисколько не похожим на зверя.

Кривой и в самом деле оказался неразговорчивым. Он шел весь день без остановки, нимало не беспокоясь, что его спутницам нужно остановиться, чтобы попить, поесть, отдохнуть или даже справить нужду. Едва небо над головой темнело, Кривой останавливался, где шел, садился, прислонялся спиной к ближайшему камню, забрасывал в рот полоску вяленого мяса или рыбы и закрывал глаза. А утром открывал их и продолжал путь, как будто отдыхал не несколько ночных часов, а неделю. Эсокса даже шипела, что или он мочится в порты, или вовсе не нуждается в подобных несуразностях, но подсмотреть за проводником ночью не удавалось, сон захватывал девчонок сразу и до самого утра. Дорога была не так чтобы слишком трудна, но шла она то по склонам гор, то ущельями, и никаких признаков для того, чтобы назвать ее дорогой, не предлагала. Порой Каме казалось, что никакой дороги нет и вовсе, а Кривой идет туда, куда смотрит его единственный глаз, чтобы однажды ночью подняться и бросить своих спутниц на произвол судьбы.

На двенадцатый день пути, в конце первой недели осени, Кривой вывел спутниц к поднимающейся над глухим ущельем полуразрушенной крепости. Из нескольких башен целой оставалось только одна, и она гордо торчала над затянутым редкой травой склоном, зияя узкими бойницами.

– Соболн, – обернулся и впервые за двенадцать дней подал голос их проводник. – Когда-то была лаэтской крепостью, охраняла тот самый путь на Араману, но когда началась Сухота и равнина Нуам за нашей спиной, так же как равнина Миам, стала гадкой равниной, часть гадости выплеснулась и через подземелья Соболна. Тогда крепость и обрушилась. И это к счастью, иначе в этих подземельях уже копались бы дети Лучезарного. Но, думаю, белые все равно доберутся и сюда. Просто им пока не нужны отнорки и отдушины… Видите ручей? Мокрые камни по правую руку? Набирайте воду, до Араманы воды больше не увидите. И через полчаса я прощусь с вами. Мне обратно.

Кама и Эсокса наполнили мехи водой, напились, но отдохнуть не успели, потому что Кривой уже стоял на ногах.

– За башней плато на четверть лиги, – проговорил он хмуро, – в его конце ущелье. Я покажу. Там начинается тропа. Дальше сами. Идем.

Он поднялся по склону к башне, прошел мимо пролома в стене и по осыпавшейся кладке взобрался наверх. Кама поняла, что когда-то здесь был проездной тоннель. За тысячу лет ни травинки не выросло на старых камнях. Наверху и в самом деле открылось небольшое плато, обрывающееся крутыми склонами вправо и влево. На полпути к скалам впереди стояла затянутая древним мохом невысокая дозорная башенка, к которой каменным плечом примыкали руины невысокой стены.

– Не нравится мне это, – прошептала Эсокса, обернувшись.

Каме и самой не понравилось это место. Она не могла этого объяснить, и если бы у нее было время или бы Кривой не относился так строго к своим спутницам, она бы потребовала остановиться и поняла бы, что дело в не нависшей угрозе, а в отсутствии всяких чувств. Хитрая, сильная магия отсекала все так, словно впереди таилась бездна без сомнений и страха.

– Что-то мне… – вдруг обернулся к ним Кривой, словно хотел что-то сказать, но в тот самый миг черный, блестящий от крови лепесток стрелы вышел из его груди прямо напротив сердца. Кривой пошатнулся, с удивлением и досадой посмотрел на свою грудь и упал замертво. Из-за башенки появились черные фигуры. Три черных фигуры в белых плащах, все подобные тому воину, с которым сражалась Кама. Они улыбались. И у каждого в руке был самострел.

– Стражи храма, – прошептала Эсокса. – Бежим.

Причину их улыбок Кама поняла, когда почти добежала до башни, мимо которой они проходили с Эсоксой. Они улыбались так, словно загнали нужную им добычу в ловушку.

– Все демоны Эрсет! – поморщилась Эсокса.

Внизу, у склона, где они только что набирали воду, стояли еще пятеро таких же стражей.

– Кажется, это из-за меня, – скрипнула зубами Кама.

– Внутрь, – зарычала дакитка и потащила за собой Каму в пролом в стене башни. Где-то снаружи доносился неторопливый звук шагов.

– Сейчас, – Эсокса стала тереть глаза, пытаясь привыкнуть к полумраку. – Сейчас!

На мгновение Кама застыла, не зная, хвататься ли за меч или за оставленный Касасамом самострел.

– Подожди.

Заклинание всплыло в голове само собой. Кама щелкнула пальцами, прижала ставшие ледяными ладони к своим глазам, а затем и к глазам Эсоксы. Свет, падающий из пролома, стал ослепительным.

– Что это? – спросила Эсокса.

– Заклинание кошачьего взгляда, – прошептала Кама, увлекая подругу в темный угол башни. – Голова будет немного болеть, но зато ты сможешь видеть в темноте. Во всяком случае в ближайший час. Сюда. Тут проход в стене.

Узкая дверь на высоте пяти локтей, на самом деле оказалась вырубленной в скале, к которой примыкала башня. Кама вслед за Эсоксой поднялась по остовам обрушившихся ступеней и замерла в узком коридоре, уходящем наклонно вниз.

У входа в башню показалась одна черная фигура. Снова раздались шаги. А затем и голос:

– Это тупик, – холодно прозвучало под ветхими сводами. – Вам некуда деться. Предстоятель Храма Света почувствовал вашу ношу. Сейчас она спрятана, но она должна быть с вами. Отдайте ее нам, и мы отпустим вас.

– О чем он? – похолодела Кама.

– Ну, уж не про твою девственность, – прошипела Эсокса и крикнула: – Сейчас отдадим.

– Ты что? – не поняла Кама.

– Сколько их там? – прошипела Эсокса.

– Трое, – ответила Кама. – Пятеро снаружи. И мне кажется, что все они или почти все владеют магией.

– Вот и проверим, – швырнула в проход горшок Кривого Эсокса. – Рот открой, глаза наоборот!

Грохот был такой силы, что Кама и в самом деле едва не оглохла, но кроме грохота она вдруг почувствовала удар в грудь такой силы, что вместе с Эсоксой полетела кубарем по спускающемуся в темноту коридору. И когда грохот продолжился, а затем под ногами затряслась и сама скала, и камни покатились к их ногам через коридор, порадовалась, что набила шишек таким способом, а не другим.

– Ты что? – поморщилась Кама в непроглядном даже для магии мраке, который полнился поднявшейся пылью. – Кривой же говорил, что только на открытом месте!

– Чего ж тогда ты не построила в ряд этих восьмерых? – закашлялась Эсокса. – Я бы и на открытом месте тогда их припечатала! Лучше подумай, как нам повезло!

– В чем везение? – не поняла Кама, оглядываясь.

Пыль понемногу начинала опускаться, и она ясно видела, что они с Эсоксой находятся в крохотном – десять на десять шагов – каземате, с дальней стороны которого лежит точно такая же груда камней с темной щелью – едва просунуть голову – сверху.

– Если бы хоть один из трех оставшихся горшков разбился, мы бы уже отмучились, – вздохнула Эсокса. – Хотя, может быть, в том-то везение и было бы. Что ж, продолжим путь.

– Ты о смерти от голода? – спросила дрожащим голосом Кама. – Или думаешь, оставшиеся Стражи Храма нас раскопают раньше?

– Я вот об этой дыре, – показала на щель Эсокса. – Несколько лет назад отец посылал сюда лазутчиков. Они поймали сэнмурва и выпустили его здесь. Во всяком случае, других щелей я не вижу, а до того, как башня рухнула, я чувствовала сквозняк. Через полгода сэнмурв вылетел из провала у Змеиной башни. Живой и невредимый. Но сэнмурвы – очень глупые животные. Надеюсь, нам не придется столько плутать? Или у тебя есть другие предложения?

– Ты что? – ужаснулась Кама. – Я и голову не просуну туда.

– Просунешь, – начала быстро раздеваться Эсокса. – А если все остальное застрянет, хотя я бы не назвала тебя толстушкой, тогда повисишь с недельку, пока похудеешь. А я буду с той стороны поить тебя водой. Давай-давай. Я бы не хотела, чтобы нас щупали поганой магией даже через камни. И вот, на, – она бросила Каме кожаный кисет. – Тут медвежий жир. Он, конечно, больше от болезней, но я бы на твоем месте намазалась. Чтобы не худеть в самом начале пути.

Худая и жилистая Эсокса быстро скрутила одежду в узлы, прихватила ее веревкой, туда же привязала свой мешок, затем мешок Камы, затем ее одежду, перетянула бечевой оружие.

– Кажется, застрять не должно.

Перевязав той же веревкой туловище, Эсокса забралась по осыпи и, проклиная пыль и грязь, нырнула в щель. Сначала оттуда ничего не было слышно, затем веревка шевельнулась. Через минут десять донесся голос Эсоксы.

– Подавай мешки. Осторожно. Чтобы не пошло в распор. Тут нормально. Правда, в одном месте еще чуть-чуть у€же, но ты пролезешь. Локтей пятьдесят, и мы снова в пути.

Кама принялась судорожно натираться медвежьим жиром.