14
Норрис бросил взгляд на свои руки — корка засохшей крови начала трескаться и отслаиваться от кожи. Его позвали, чтобы помочь в сложной ситуации, но вместо этого он только добавил крови и неразберихи в больничный хаос. Через закрытую дверь был слышен страдальческий мужской крик, и Норрис задумался, какие ужасы творит хирургический нож с этим несчастным. «Ну уж не страшнее тех, что перенесла бедняжка Мэри Робинсон».
Только перетащив тело в здание больницы, где было светло, Норрис смог оценить всю тяжесть ранений.
Оставляя за собой кровавый след, он принес Робинсон в холл, и потрясенная сестра молча указала ему в сторону операционной. Но, кладя Мэри на стол, Норрис уже знал, что никакой хирург ей не поможет.
— Господин Маршалл, насколько хорошо вы знали Мэри Робинсон?
Норрис отвел глаза от своих рук, покрытых засохшей кровью, и воззрился на господина Пратта из Ночной стражи. За спиной у стражника стояли констебль Лайонс и доктор Олдос Гренвилл — во время допроса и тот, и другой хранили молчание. Они отступили в тень, подальше от крута света, который отбрасывала лампа.
— Она была медицинской сестрой. Я ее, конечно же, встречал.
— Но ведь вы знали ее? Была ли у вас с ней какая-то иная связь, кроме деловых контактов в больнице?
— Нет.
— Вообще никакой?
— Я изучаю медицину, господин Пратт. И у меня почти не остается времени на все остальное.
— Из больницы можно увидеть ваше обиталище. Дом, в котором вы живете, стоит на кромке этого поля, а до жилища Мэри Робинсон отсюда рукой подать. Вы могли сталкиваться с ней, выходя из дома.
— Вряд ли это можно считать связью.
Норрис снова бросил взгляд на свои руки. Сегодня я был как никогда близок с бедняжкой Мэри, подумал он. И теперь ее кровь прилипла к моей коже. Пратт повернулся к доктору Гренвиллу:
— Вы осматривали тело, сэр?
— Да. И хочу, чтобы его осмотрел доктор Сьюэлл.
— Но вы ведь можете высказать свое мнение?
— Тот же самый убийца, — тихо проговорил Норрис. — Тот же рисунок. Наверняка вы это уже знаете, господин
Пратт. — Юноша поднял глаза. — Два надреза. Один идет прямо, поперек живота. Затем лезвие развернули и направили вверх, к грудине. Получился крест.
— Но на этот раз, господин Маршалл, убийца пошел дальше, — вставил констебль Лайонс.
Норрис устремил взгляд на старшего Ночной стражи. Ему еще не доводилось встречаться с констеблем Лайонсом, однако Норрису было известно о его репутации. Не в пример напыщенному Прапу констебль говорил негромко. И вполне вероятно, не всегда бросался в глаза. На протяжении часа он позволял своему подчиненному
Пратту безраздельно управлять расследованием. Однако теперь констебль вышел на свет, и Норрис увидел невысокого человека лет пятидесяти в пенсне, с аккуратной бородкой.
— У нее нет языка, — сообщил Лайонс. Стражник Пратт снова обратился к Гренвиллу:
— Убийца отрезал его? Гренвилл кивнул.
— Это не очень трудное иссечение. Все, что для него необходимо, — острый нож.
— Зачем ему понадобилась такая нелепость? Может, это наказание? Или какое-то сообщение?
— Чтобы ответить на этот вопрос, нужно спросить убийцу. Норрису не понравилось, что Пратт тут же обратил взгляд на него.
— И вы, господин Маршалл, говорите, что видели его.
— Я видел нечто.
— Существо в плаще? С лицом, напоминающим череп?
— Он полностью соответствовал описанию, которое дала Роза Коннелли. Она сказала вам правду.
— Однако больничный служитель никакого чудовища не видел. Он сказал, что видел только вас, склоненного над телом. И больше никого.
— Оно стояло там всего мгновение. Когда пришел служитель, оно уже исчезло.
Некоторое время Пратт молча смотрел на юношу.
— Как по-вашему, почему вырезали язык?
— Не знаю.
— Это отвратительно. Но для студента, изучающего анатомию, коллекционирование частей тела может иметь смысл. Из соображений науки, конечно.
— Господин Пратт, — вмешался Гренвилл, — у вас нет причин подозревать господина Маршалла.
— Молодого человека, который находился поблизости во время совершения обоих убийств?
— Он студент-медик. И имеет основания находиться неподалеку от больницы.
Пратт посмотрел на Норриса.
— Вы ведь выросли на ферме, верно? Вам случалось убивать животных?
— Вы слишком далеко зашли со своими вопросами, — прервал его констебль Лайонс. — Господин Маршалл, вы свободны.
— Сэр, — запротестовал Пратт, возмущенный тем, что у него отобрали власть. — Мне кажется, мы не до конца изучили дело.
— Господин Маршалл ни в чем не виноват, и с ним нельзя обращаться как с подозреваемым. — Лайонс бросил взгляд на Норриса. — Вы можете идти.
Юноша поднялся и подошел к двери. Там он остановился и обернулся.
— Я знаю, вы не поверили Розе Коннелли, — проговорил он. — Но теперь и я видел это существо.
— Саму Смерть? — фыркнул Пратт.
— Она существует, господин Пратт. Хотите верьте, хотите нет, но это нечто есть на самом деле. При виде него у меня все похолодело внутри. И я молюсь лишь о том, чтобы больше никогда с ним не повстречаться.
И снова кто-то колотил в его дверь. «Какой же кошмар мне приснился!» — подумал Норрис, открыв глаза и увидев солнечный свет за окном. Вот что бывает, если переесть устриц и перепить бренди. После этого снятся сны о чудовищах.
— Норрис! Норрис, проснись! — крикнул Венделл. «Обход с доктором Краучем! Я опоздал!»
Сбросив одеяло, Норрис сел на кровати. И только тогда увидел свое пальто, которое повесил на стул, — на ткани были огромные кровавые пятна. Кожаные башмаки, оставленные возле кровати, покрывала кровавая корка.
Кровью было изляпано все. Даже на манжетах и рукавах рубашки, в которой юноша спал, остались кирпичнокрасные брызги. Значит, это был не сон. Он заснул в одежде, на которой осталась кровь Мэри Робинсон.
Венделл заколотил в дверь.
— Норрис, нам нужно поговорить!
Спотыкаясь, Норрис прошел по комнате и открыл дверь. На тускло освещенной лестнице стоял Венделл.
— Ты ужасно выглядишь, — заметил он. Охнув, Норрис снова подошел к кровати и сел.
— Это потому что ночь выдалась ужасная.
— Я слышал об этом.
Перешагнув через порог, Венделл закрыл дверь, а затем оглядел жалкую тесную мансарду. Он не произнес ни слова, да это было необязательно — на его лице и без того отразилось впечатление от гниющих балок, проваливающегося пола и набитого соломой матраца, лежавшего на дощатой кровати, которая видала разные виды. Вдруг из полутьмы, стуча когтями по полу, выскочила мышь и тут же исчезла под столом, на котором лежала открытая книга — потрепанный экземпляр «Анатомии» Вистара. Поздним ноябрьским утром на улице стоял такой мороз, что на внутренней стороне окна образовалась наледь.
— Полагаю, ты удивился, что я не пришел на обход, — предположил Норрис.
Сидя в одной рубашке, он чувствовал себя до крайности уязвимым, а посмотрев на свои ноги, заметил, что они покрылись гусиной колеей.
— Я знаю, почему ты не пришел. В больнице только об этом и судачат. О том, что случилось с Мэри Робинсон.
— Тогда ты знаешь, что именно я ее и нашел.
— В любом случае, это одна из версий. Норрис поднял таза.
— А что, есть другие?
— Разнообразных слухов множество. И, к сожалению, они омерзительны.
Норрис снова уставился на свои голые колени.
— Будь добр, подай мне, пожалуйста, брюки. Здесь чертовски холодно.
Венделл передал ему штаны, а затем отвернулся и стал смотреть в окно. Одеваясь, Норрис заметил пятна крови на отворотах брюк. На какую вещь ни глянь, всюду кровь Мэри Робинсон.
— И что же обо мне говорят? — поинтересовался он. Венделл снова обернулся к нему.
— Ты появлялся в больнице вскоре после каждого из преступлений, и это странное совпадение.
— Но ведь это не я обнаружил тело Агнес Пул.
— Однако ты был там.
— И ты тоже.
— Я тебя не обвиняю.
— Тогда что ты тут делаешь? Решил взглянуть на жилище Потрошителя? — Поднявшись, Норрис надел подтяжки.
— Представляю, как можно посплетничать об этом. Такую пикантную подробность не грех посмаковать с гарвардскими дружками, попивая мадеру.
— Ведь на самом деле ты обо мне так не думаешь, верно?
— Но я знаю, что ты думаешь обо мне.
Венделл подошел к Норрису. Он был гораздо ниже, и его взгляд напомнил юноше глазки маленького злобного терьера.
Ты сразу же стал вести себя заносчиво — с самого первого дня. Бедный фермерский мальчишка, все с тобой в контрах. Никто не хочет быть твоим другом, потому что у тебя недостаточно добротный сюртук и в карманах не водится лишней мелочи. Ты действительно думаешь, что я так считаю? Будто ты не стоишь моей дружбы?
— Я знаю, какое место занимаю в вашем кругу.
— Не думай, что способен читать мои мысли. Мы с Чарлзом много раз пытались принять тебя в нашу компанию, чтобы ты не чувствовал себя чужим. А ты продолжаешь держаться на расстоянии, словно заранее решил, что никакой дружбы у нас не получится.
— Мы коллеги, Венделл. Но не более. У нас общие наставник и старик ирландец. А еще мы иногда выпиваем вместе. Но — взгляни на эту комнату. Ты сразу увидишь, что в остальном нас мало что объединяет.
— У меня гораздо больше общего с тобой, чем с Эдуардом Кингстоном.
— О да, — рассмеялся Норрис. — Только взгляни на наши одинаковые атласные жилеты! Назови хоть что-нибудь нас объединяющее, кроме старика ирландца на столе прозекторской.
Венделл повернулся к столу, на котором лежал учебник Вистара.
— Во-первых, ты занимаешься.
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Это и есть мой ответ. Ты сидишь здесь, в холодной мансарде, сжигаешь свечи до последней капли сала и занимаешься. Для чего? Для того только, чтобы в один прекрасный день надеть цилиндр? Как-то не очень мне в это верится. — Венделл повернулся к Норрису. — Думаю, ты учишься по той же причине, что и я. Потому что веришь в науку.
— Ну вот, теперь ты решил, что способен читать мои мысли.
— Вспомни тот день, когда мы делали обход палаты с доктором Краучем. Одна из женщин слишком долго мучилась родами. Он порекомендовал пустить ей кровь. Помнишь?
— И что же?
— Ты поспорил с ним. Сказал, что проводил эксперименты с коровами. И что кровопускание никакой пользы не принесло.
— И был за это как следует высмеян.
— Но ты же наверняка знал, что так оно и будет. И все равно сказал это.
— Потому что это правда. Я научился этому у коров.
— И гордость не мешает тебе учиться у коров.
— Я фермер. У кого же мне еще учиться?
— А я сын священника. Думаешь, то, чему мой отец учил со своей кафедры, оказалось столь же полезно? Любой фермер знает куда больше о рождении и смерти, чем простой человек, сидящий щ церковной скамье.
Норрис, фыркнув, обернулся и протянул руку к сюртуку — единственной вещи, на которой не было крови Мэри
Робинсон, и то только потому, что прошлой ночью он оставил его дома.
— У тебя странные представления о величии фермеров.
— Я всегда знаю, когда передо мной человек науки. А еще я понял, что ты великодушен.
— Я великодушен?
— Это было в прозекторской, когда Чарлз превратил старика ирландца в кровавое месиво. Все мы прекрасно знаем, что одна осечка — и Чарли могут выгнать из колледжа. Но ты вышел и заступился за него, хотя ни Эдвард, ни я этого не сделали.
— Вряд ли это можно назвать великодушием. Просто мне была невыносима даже мысль о том, что взрослый мужчина может расплакаться.
— Норрис, ты отличаешься от большей части наших студентов. У тебя есть призвание. Неужели ты думаешь, что
Чарли Лакауэю есть дело до анатомии, до materia medical? Он здесь только потому, что этого хочет его дядя.
Потому что его отец и дед были врачами, а у него самого не хватает духу восстать против родных. А Эдвард? Он даже не старается скрыть равнодушие. Половина студентов занимаются лишь для того, чтобы порадовать родителей, другие же в большинстве своем хотят выучиться какому-нибудь ремеслу, которое обеспечило бы им безбедное существование.
— А почему же здесь ты? Потому что у тебя тоже призвание?
— Признаюсь, медицина — не первая наука, на которую пал мой выбор. Но поэт вряд ли может заработать себе на жизнь. Хотя меня и публиковали в «Дейли эдвертайзере».
Норрис с трудом сдержал смешок. Вот уж действительно никчемная профессия, такая подходит только обеспеченным счастливчикам, тем, кто может с легкостью тратить драгоценное время, пописывая стишки.
— Боюсь, я не знаком с твоими сочинениями, — дипломатично признался он.
Венделл вздохнул.
— Тогда ты, верно, понимаешь, почему я решил не посвящать всю свою жизнь поэзии. К изучению права я тоже оказался непригоден.
— Так значит, к медицине ты обратился в последнюю очередь. Не очень-то это похоже на призвание.
— Но медицина стала моим призванием. Я знаю, что создан для этого.
Норрис протянул руку к пальто и на секунду замешкался, глядя на кровавые пятна. Но все-таки надел его.
Всего одного взгляда на улицу, на иней, который покрывал траву, хватило, чтобы понять: сегодня понадобится вся теплая одежда, какую можно найти в его жалком гардеробе.
— Прошу меня простить, но я должен успеть хоть что-то сделать сегодня. Мне нужно объяснить свое отсутствие доктору Краучу. Он еще в больнице?
— Норрис, если ты в больницу, я должен предупредить тебя кое о чем.
Норрис повернулся лицом к Венделлу.
— О чем?
— Видишь ли, пациенты и служащие судачат о всяком. Ты вызываешь у них сомнения. Они боятся.
— Считают, что это я убил ее?
— Попечители разговаривали с господином Праттом.
— Надеюсь, они не стали слушать этот вздор?
— Им пришлось слушать, у них не было выбора. Они в ответе за поддержание порядка в больнице. Они могут наказать любого доктора. И уж конечно способны запретить начинающему студенту-медику приходить в палаты.
— И как же я тогда буду учиться? Как мне продолжать занятия?
— Доктор Крауч пытается их урезонить. Доктор Гренвилл тоже выступает против этого запрета. Но есть и другое…
— Другое?
— Слухи, которые поползли среди родственников больных. И на улицах тоже.
— И что же говорят?
— Некоторые убеждены: раз ей отрезали язык, значит, убийца — студент-медик.
— Или тот, кто забивал животных, — добавил Норрис. — И то, и то обо мне.
— Я просто пришел сказать, как обстоят дела. Что есть люди, которые… э-э… боятся тебя.
— А почему же ты меня не боишься? Почему ты полагаешь, что я невиновен?
— Я ничего не полагаю.
Норрис горько усмехнулся.
— О, действительно верный друг!
— Черт возьми, любой друг поступил бы так же! Сказал бы тебе правду: твое будущее в опасности. — Венделл направился к двери. Затем, остановившись, посмотрел на Норриса. — Такой упрямой гордости я не встречал ни в одном богатом сынке, из-за нее ты видишь мир в мрачных красках. Мне не нужен такой друг, как ты. Я не хочу иметь такого друга.
Он резко открыл дверь.
— Венделл.
— Было бы разумно поговорить с доктором Краучем. И поблагодарить его за то, что он тебя защищал. Потому что он заслужил по крайней мере благодарность.
— Венделл, прости, — извинился Норрис. И вздохнул.
— Я не привык видеть в людях хорошее.
— Значит, ты видишь только плохое?
— И редко ошибаюсь.
— Тогда тебе стоит сменить круг общения.
Норрис рассмеялся. Усевшись на кровать, он потер лицо.
— Полагаю, ты прав.
Закрыв дверь, Венделл снова подошел к нему.
— Что ты собираешься делать?
— Со слухами? А что я могу сделать? Чем больше я настаиваю на своей невиновности, тем больше выгляжу виноватым.
— Но ты должен что-то предпринять. Это же твое будущее. И оно висит на волоске. Достаточно лишь нескольких подозрений, нескольких сплетен, и попечители больницы навсегда закроют ему доступ в палаты. Как просто подмочить репутацию, подумал Норрис. Подозрения повиснут на нем, словно заляпанный кровью плащ, отпугивая надежды на будущее и любые перспективы, и останется у него лишь один путь — вернуться на отцовскую ферму. В дом, где живет холодный суровый человек.
— Пока убийцу не поймают, — постановил Венделл, — все будут коситься на тебя.
Норрис взглянул на испачканное пальто и, похолодев, вспомнил существо, которое стояло на набережной и смотрело на него. «Я его не выдумал. Роза Коннели тоже видела его».
