16
«Я еще могу передумать».
Эта мысль крутилась в голове Мауры, когда она проходила процедуру регистрации. Когда снимала часы и прятала их вместе с сумочкой в шкафчик. В комнату свиданий запрещалось проносить драгоценности и бумажники, и она чувствовала себя голой без сумочки, лишенная удостоверения личности и всех пластиковых карточек, которые могли бы сообщить миру, кто она. Маура захлопнула дверцу шкафа, и металлический скрежет напомнил ей о том мире, в который ей предстояло вторгнуться: мире, где двери были на замке, а его обитатели коротали жизнь в камерах.
Маура надеялась, что свидание будет приватным, но, когда надзирательница провела ее в комнату, поняла, что ошиблась. Послеобеденные свидания начались часом раньше, и в комнате царил сущий хаос — шумели дети, громко кричали взрослые. Монеты звонко сыпались в торговый автомат, который выдавал завернутые в целлофан сандвичи, чипсы и шоколадки.
— Амальтею сейчас приведут, — сообщила надзирательница. — Почему бы вам пока не поискать свободное место?
Маура подошла к незанятому столу и села. Пластиковая поверхность была липкой от пролитого сока; она сложила руки на коленях и стала ждать. Сердце учащенно билось, в горле пересохло. «Первая реакция организма на стресс — „дерись или беги“, — подумала она. — Какого черта я так разнервничалась?»
Она встала и подошла к умывальнику. Наполнила водой пластиковый стакан и залпом осушила его. Но в горле все равно было сухо. Такую жажду нельзя утолить водой; жажда, учащенный пульс, потливость ладоней — тот же самый рефлекс, подготовка организма к неминуемой угрозе. «Расслабься, расслабься. Ты встретишься с ней, скажешь несколько слов, удовлетворишь свое любопытство и уйдешь. Какие сложности?» Она смяла стаканчик, обернулась и застыла на месте.
Дверь как раз открылась, и в комнату вошла женщина — спина прямая, плечи расправлены, подбородок горделиво вскинут. Ее взгляд выделил из толпы Мауру и на мгновение остановился на ней. Но стоило Мауре подумать: «Это она», как женщина отвернулась и с улыбкой раскрыла объятия, в которые устремился ребенок.
Маура смутилась, не зная, сесть ли ей или продолжать стоять. Дверь снова открылась, и надзирательница, с которой она говорила ранее, за руку ввела в помещение женщину. Она не шла, а едва волочила ноги по полу; ссутулившись, она все время смотрела под ноги, как будто что-то искала на полу. Надзирательница подвела ее к столу Мауры и, выдвинув стул, усадила.
— Вот, Амальтея. Эта дама пришла к тебе на свидание. Почему бы тебе не поболтать с ней, а?
Амальтея по-прежнему не поднимала головы, уставившись на поверхность стола. Спутанные пряди волос сальным занавесом спадали ей на лицо. Густо испещренные сединой, они явно когда-то были черными. «Как у меня, — подумала Маура. — Как у Анны».
Надзирательница пожала плечами и посмотрела на Мауру.
— Ну, я оставлю вас? Когда закончите, махните мне рукой, и я уведу ее.
Когда надзирательница отошла, Амальтея даже не поглядела ей вслед. Она как будто и не замечала женщину, сидевшую прямо перед ней за столом. Она пребывала в каком-то странном оцепенении, спрятавшись за вуалью грязных волос. Арестантская роба свисала с ее плеч, и казалось, что тело под одеждой усохло. Рука, лежавшая на столе, сотрясалась в бесконечной дрожи.
— Здравствуйте, Амальтея, — произнесла Маура. — Вы знаете, кто я?
Ответа не последовало.
— Меня зовут Маура Айлз. Я… — Маура судорожно сглотнула. — Я очень долго искала вас. — «Всю жизнь».
Женщина дернула головой. Но не в ответ на слова Мауры, это был непроизвольный тик. Импульс, пронесшийся по нервным окончаниям и мышцам.
— Амальтея, я ваша дочь.
Маура замерла в ожидании реакции. Она дрожала от нетерпения. Ей казалось, что они одни в этой комнате, она уже не замечала ни какофонии детских голосов, ни грохота автомата, ни скрипа стульев. Центром ее вселенной стала эта измученная, разбитая женщина.
— Вы можете посмотреть на меня? Пожалуйста, посмотрите на меня.
Наконец голова медленно поднялась — рывками, как у заводной куклы с ржавым механизмом. Нечесаные волосы упали с лица, и взгляд ее глаз остановился на Мауре. Непостижимые глаза. Маура не видела в них ничего, в них не было осознанности. Не было души. Губы Амальтеи дрогнули, но беззвучно. Очередная судорога, непреднамеренная, бессмысленная.
Мимо проковылял маленький мальчик, от которого пахнуло мокрым памперсом. За соседним столом помойного вида блондинка в арестантской робе, закрыв лицо руками, тихо всхлипывала, а сидевший напротив мужчина безучастно наблюдал за ней. В комнате свиданий разыгрывались десятки семейных драм; Маура была всего лишь одним из действующих лиц.
— К вам приезжала моя сестра Анна, — сказала Маура. — Она похожа на меня. Вы ее помните?
У Амальтеи задвигались челюсти, словно она пережевывала пищу. Воображаемую пищу, вкус которой могла оценить только она.
«Нет, конечно, она не помнит, — подумала Маура, в раздражении разглядывая безучастное лицо Амальтеи. — Она вообще не соображает, кто я и зачем я здесь. Я кричу в пустоту, а в ответ слышу лишь эхо».
Решив добиться хоть какой-то реакции, Маура произнесла с нарочитой жестокостью:
— Анна мертва. Ваша вторая дочь погибла. Вы знаете об этом?
Никакого ответа.
«Какого черта я настаиваю? У нее явно не все дома. Глаза совершенно пустые».
— Хорошо, — сказала Маура. — Я приду в другой раз. Может, тогда вы поговорите со мной. — Вздохнув, Маура поднялась из-за стола и стала искать глазами надзирательницу. Та была в другом конце комнаты.
Маура подняла руку, чтобы махнуть ей, когда вдруг услышала голос. Вернее, еле слышный шепот:
— Уходи.
Маура потрясенно уставилась на Амальтею, которая сидела все в той же позе и с отсутствующим взглядом шамкала губами. Маура медленно опустилась на стул.
— Что вы сказали?
Амальтея подняла на нее взгляд. И на мгновение в нем появились признаки сознания. Проблеск разума.
— Уходи. Пока он тебя не увидел.
Маура оцепенела. Мурашки пробежали у нее по спине, и волоски на затылке встали дыбом.
За соседним столом по-прежнему плакала блондинка. Мужчина, навещавший ее, встал из-за стола и сказал:
— Мне очень жаль, но ты должна смириться с этим. Ничего не поделаешь. — Он развернулся и пошел прочь, возвращаясь в свою жизнь на воле, где женщины носят красивые блузки, а не синие арестантские рубахи. Где запертые двери можно открыть поворотом ключа.
— Кто? — тихо спросила Маура.
Амальтея не ответила.
— Кто меня увидит, Амальтея? — настаивала Маура. — Что вы хотите этим сказать?
Но взгляд Амальтеи снова затуманился. Короткая вспышка сознания погасла, и Маура вновь смотрела в пустоту.
— Ну что, свидание окончено? — прозвучал бодрый голос надзирательницы.
— Она всегда такая? — спросила Маура, наблюдая за тем, как шевелятся губы Амальтеи, беззвучно произнося какие-то слова.
— Очень часто. Бывает то лучше, то хуже.
— Она практически не говорила со мной.
— Когда привыкнет к вам, заговорит. Она очень замкнутая, но иногда выходит из этого состояния. Пишет письма, даже звонит по телефону.
— И кому она звонит?
— Не знаю. Наверное, своему психиатру.
— Доктору О'Доннел?
— Блондиночка такая. Она несколько раз бывала здесь, и Амальтея чувствует себя с ней комфортно. Правда, милая? — Взяв заключенную под руку, надзирательница сказала: — Ну, пойдем, божий одуванчик. Назад в твою каморку.
Амальтея послушно встала и позволила надзирательнице увести ее от стола. Она сделала всего несколько шагов и вдруг остановилась.
— Амальтея, пойдем.
Но арестантка не двигалась. Она стояла, как будто у нее вдруг онемели конечности.
— Милая, я не могу ждать тебя целый день. Пойдем.
Амальтея медленно повернулась. Ее взгляд был по-прежнему пустым. И слова, которые прозвучали в следующий момент, казалось, произнес не человек, а заводной механизм. Заключенная взглянула на Мауру.
— Теперь и ты тоже умрешь, — сказала она. После чего отвернулась и побрела назад, в свою камеру.
* * *
— У нее поздняя дискинезия, — сказала Маура. — Вот почему суперинтендант Герли пыталась отговорить меня от свидания. Она не хотела, чтобы я видела Амальтею в таком состоянии. И узнала, что они с ней сделали.
— И что же они с ней сделали? — спросила Риццоли. Она вновь была за рулем, бесстрашно лавируя среди грузовиков, которые заставляли дорогу вибрировать и неистово сотрясали маленький «Субару». — Вы хотите сказать, что они превратили ее в зомби?
— Вы видели заключение психиатра. Сначала врачи лечили ее фенотиазинами. Это группа антипсихотических лекарственных средств. Для пожилых женщин они могут иметь разрушительные побочные эффекты. Один из них называется поздней дискинезией — непроизвольные движения рта и лицевых мышц. Пациентка как будто постоянно что-то жует, надувает щеки или высовывает язык. Она не может контролировать себя. Представляете, какое впечатление это производит на окружающих? Все глазеют на то, как ты постоянно корчишь рожи. И выглядишь полным дураком.
— И как это остановить?
— Это невозможно. Они должны были отменить эти препараты, как только проявились первые симптомы. Но они слишком долго ждали. Потом к лечению подключилась доктор О'Доннел. Она наконец отменила этот курс. Поняла, что происходит. — Маура сердито вздохнула. — Поздняя дискинезия, к сожалению, неизлечима. — Она устремила взгляд в окно. Сейчас она не испытывала беспокойства при виде несущихся мимо многотонных грузовиков. Ее мысли крутились вокруг Амальтеи Лэнк; она снова видела ее беспокойные губы, будто нашептывающие какие-то секреты.
— Вы хотите сказать, что ей вообще не требовались эти лекарства?
— Нет, просто их нужно было отменить как можно раньше.
— Так она сумасшедшая? Или все-таки нет?
— Таков был первоначальный диагноз. Шизофрения.
— А каков ваш диагноз?
Маура вспомнила безучастный взгляд Амальтеи, ее загадочные слова. Слова, казалось бы, лишенные всякого смысла, более похожие на параноидальный бред.
— Наверное, я бы согласилась с их диагнозом, — сказала она и, вздохнув, откинулась на спинку сиденья. — В ней нет ничего моего, Джейн. Все в этой женщине чужое.
— Ну разве это не облегчение, учитывая обстоятельства?
— Но ведь связь между нами существует. Невозможно отказаться от собственной ДНК.
— Помните старую поговорку: «Свой своему поневоле брат»? Все это ерунда, доктор. У вас нет ничего общего с этой женщиной. Она родила вас и сразу же отказалась. Вот и все. Конец всяким отношениям.
— Она знает столько ответов на мои вопросы! Кто мой отец. Кто я.
Риццоли метнула взгляд в ее сторону, потом опять уставилась на дорогу.
— Пожалуй, я дам вам совет. Знаю, вы удивитесь, с чего я это взяла. Поверьте, это не высосано из пальца. Вам нужно держаться подальше от этой Амальтеи Лэнк. Не встречайтесь с ней, не разговаривайте. Даже не думайте о ней. Она опасна.
— Да она же просто залеченная шизофреничка.
— Я в этом не очень уверена.
Маура посмотрела на Риццоли.
— Что вы знаете о ней такого, чего не знаю я?
Некоторое время Риццоли вела машину молча. Но не потому, что была слишком увлечена дорогой; казалось, она тщательно обдумывала, как ей лучше построить ответ.
— Помните Уоррена Хойта? — спросила она наконец. Хотя ее вопрос прозвучал непринужденно, Маура заметила, как окаменело ее лицо, а руки крепче сжали руль.
«Уоррен Хойт, — подумала Маура. — Хирург».
Такое прозвище дали ему полицейские. Он заслужил его зверствами, которым подвергал свои жертвы. Его инструментами были скотч и скальпель, а добычей становились мирно спавшие женщины, которые и не подозревали о том, что в темноте над ними склонился убийца, предвкушавший удовольствие от первого надреза. Джейн Риццоли стала последним объектом его фантазий, оппонентом в игре разума, проиграть в которой он не собирался.
Но именно Риццоли обезвредила его единственным выстрелом, поразившим позвоночник. Вселенная парализованного Уоррена Хойта усохла до размеров больничной койки, и его единственной радостью остались фантазии, игры ума, столь же блестящего и опасного, как прежде.
— Конечно, я помню его, — ответила Маура. Она видела результаты его работы, ужасные увечья, которые его скальпель оставил на теле одной из жертв.
— Я ведь постоянно навожу о нем справки, — продолжила Риццоли. — Ну, просто для того, чтобы убедиться: хищник по-прежнему в клетке. Да, он действительно прикован к постели. И каждую среду вот уже в течение восьми месяцев его кое-кто навещает. Доктор Джойс О'Доннел.
Маура нахмурилась.
— Зачем?
— Она уверяет, что это необходимо для ее исследований в области психологии жестокого поведения. По ее теории, убийцы не несут ответственности за свои действия. Корни, дескать, в родовых травмах или тяжелом детстве, которые вызывают у них тягу к насилию. Разумеется, для адвокатов она просто находка. Ее послушать, так Джеффри Дамер был попросту не понят, а Джона Уэйна Гэйси слишком часто били по голове. Она оправдает кого угодно.
— Видимо, она выполняет работу, за которую платят.
— Я не думаю, что она делает это из-за денег.
— Тогда из-за чего?
— Ей просто хочется личного контакта с теми, кто убивает. Она говорит, что это ее исследовательская работа, что она делает это ради науки. Ну да, Йозеф Менгеле тоже убивал ради науки. Все это отговорки, она просто стремится придать лоск респектабельности тому, что она делает.
— И что же она делает?
— Ищет источник возбуждения. Она балдеет, когда слушает о фантазиях убийцы. Ей нравится погружаться в его душу, смотреть на мир его глазами. Понимать, что значит быть чудовищем.
— Вы так говорите, будто она и сама такая.
— Возможно, ей хочется быть такой. Я видела письма, которые она писала Хойту, когда тот находился в тюрьме. Она просила его поделиться с ней деталями совершенных убийств. О да, она обожает детали.
— Многие люди любопытствуют по поводу того, что касается смерти.
— Она не просто любопытна. Ей хочется знать, каково это — резать кожу и наблюдать, как жертва истекает кровью. Что значит наслаждаться бесконечной властью. Она жаждет подробностей, как вампир жаждет крови. — Риццоли немного помолчала. Потом усмехнулась: — Знаете, я только сейчас поняла кое-что. А ведь она и в самом деле вампир. Они с Хойтом питают друг друга энергией. Он пересказывает ей свои фантазии, а она говорит, что в них нет ничего плохого. Что абсолютно нормально заводиться от мысли о чьей-то перерезанной глотке.
— И вот теперь она навещает мою мать.
— Да. — Риццоли взглянула на нее. — Интересно, какими фантазиями делится с ней ваша мать?
Маура подумала о тех преступлениях, в которых обвинили Амальтею Лэнк. Интересно, что она думала, когда подбирала двух сестер на дороге? Возбуждало ли ее предвкушение убийства, пьянящая доза власти?
— Сам факт, что О'Доннел сочла Амальтею достойной своего внимания, кое о чем говорит, — заметила Риццоли.
— И о чем же?
— О'Доннел не тратит время на заурядных убийц. Ей неинтересен вооруженный грабитель, который палит из пистолета. Или муж, который в порыве ярости сбрасывает жену с лестницы. Нет, она предпочитает иметь дело только с теми, кому нравится убивать. Кто лишний раз прокручивает нож в теле жертвы, потому что ему нравится скрести лезвием по кости. Она проводит время только с особенными убийцами. С чудовищами.
«С моей матерью, — подумала Маура. — Выходит, она тоже чудовище?»
