Глава первая
Мечислава
— Тебе говорено было, зять мой, бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе, — скрипучим недовольным голосом молвил боярин Туровид, ведя разговор с Добрыней. — Помнишь, как кое-кто из мужей новгородских уговаривал тебя не затевать кровавую распрю с Ярополком? И я о том же тебя просил. Так ты тогда уперся, как бык. Готов был для племянника своего горы свернуть! Привел варягов из-за моря, новгородцев взбаламутил, чудь и кривичей в поход на Киев двинул. Добился ты своего, сын мой, посадил Владимира на стол киевский. И что с того? — Туровид криво усмехнулся, а его большие, темные, воловьи глаза сердито блеснули. — Пять лет Владимир княжит в Киеве, и все это время, зять мой, ты меч в ножны не вкладываешь, то с ятвягами воюешь, то радимичей к покорности приводишь, то на вятичей походом идешь. Ныне вот полочане непокорность проявили, опять на тебя сия забота свалилась, зятек. Владимир-то живет — не тужит в Киеве, сладко ест и мягко спит, с наложницами развлекается напропалую, а ты, сын мой, мечешься с войском по Руси из края в край, спасая от развала державу Рюриковичей.
Добрыня, сидя за столом, с мрачным видом уплетал просяную кашу с хлебом, постукивая деревянной ложкой о край глиняной тарелки. На его высоком лбу залегли суровые морщины, давно не стриженная борода придавала ему сходство с отшельником, вышедшим из леса.
— Полочан ты ныне примучил, но надолго ли? — тем же ворчливым тоном продолжил Туровид, сидя на скамье у печи. — Радимичи и вятичи тоже небось токмо и ждут случая, чтобы выйти из-под власти Киева. Поляки того и гляди опять Волынь к рукам приберут.
— Хватит каркать, отец мой! — огрызнулся Добрыня, отодвинув тарелку. — Чего ты душу мне терзаешь?
Туровид стремительно встал и подошел к столу, нависнув над Добрыней своей дородной широкоплечей фигурой. В его голосе прозвучали нотки раздражения:
— Любому глупцу понятно, что из Владимира воитель никудышный и правитель никакой. Хотя бы одно сражение Владимир выиграл без твоего участия, сын мой? Затеял ли Владимир хотя бы одно дело без твоего совета? Вот и получается, зять мой, что один все труды на себе тащит, а другой у него на горбу сидит и киевским князем величается! Разве это справедливо?
Добрыня отпил квасу из деревянного ковша и подозрительно глянул на тестя:
— Ты на что это намекаешь, отче? К чему ты клонишь?
— Коль от Владимира нет проку ни на войне, ни в управлении государством, значит, не годится он в князья киевские, — решительно произнес Туровид, ударив своей широкой ладонью по столу. — А вот тебе-то княжеская шапка была бы более к лицу, зять мой. Ты же на любое дело гож, в любой опасности не растеряешься, из всякого затруднения выход найдешь. Чего ты няньчишься с Владимиром? Гони его в шею со стола киевского, бери бразды власти в свои руки! Новгородцы тебя в этом поддержат.
Добрыня поначалу онемел от услышанного: не думал он, что в голове его тестя витают такие мысли!
— Не поднимется у меня рука на родного племянника, — с возмущением в голосе проговорил Добрыня, — оставим этот разговор, отец мой. Я опекаю Владимира с младых лет, он мне как сын. К тому же Владимир по отцу Рюрикович, стало быть, у него есть законное право на киевский стол. У меня такого права нет.
— У тебя есть преданное войско, Добрыня, — многозначительно промолвил Туровид. — С войском ты можешь попрать любой закон, можешь стать выше любого обычая. Я ведь не призываю тебя зарезать Владимира. Пусть он живет в Киеве в свое удовольствие, пусть токмо трон освободит и не путается под ногами. Думаю, и среди киевских бояр найдется немало таких, кто согласится со мной.
— Вот что, отец мой, забудь о том, что ты мне сейчас наговорил, — сказал Добрыня, поднявшись из-за стола. — И ни с кем об этом не толкуй, не мути воду! У Владимира уже сыновья родились от четырех жен, племяш мой крепкие корни пустил в Киеве. Согласен, мудрости и разума у него маловато, так ведь мудрость приходит с годами.
Добрыня направился к выходу из светлицы, обронив, что устал с дороги и хочет прилечь отдохнуть.
Разбив мятежных полочан, Добрыня привел свое войско в Новгород, собираясь перезимовать здесь, чтобы весной выступить в поход на мерян и вятичей. Дом Туровида должен был стать на какое-то время пристанищем для Добрыни. Княжеский терем в Новгороде после отъезда Владимира в Киев стоял в запустении, вещей там почти не осталось, печи были не протоплены, не было там ни слуг, ни съестных припасов.
Княжеский терем Добрыня уступил своим дружинникам, благо места там было много.
Едва Добрыня добрался до постели, как к нему в ложницу проскользнула Мечислава, его жена.
— На сына ты поглядел, свет мой, а со мной толком и не побеседовал, — с обидой в голосе промолвила дочь Туровида, присев на край ложа и положив голову Добрыне на грудь. — Иль не соскучился ты по мне за годы разлуки? Иль подурнела я в свои двадцать шесть годков? А может, зазноба у тебя в Киеве появилась? — Мечислава вскинула голову, заглянув мужу в глаза. — Молви все без утайки! По мне лучше горькая правда, чем сладкая ложь.
Добрыня откинул с себя одеяло, сел на кровати и обнял супругу. Изо всех сил борясь с зевотой, Добрыня ласковым голосом принялся убеждать Мечиславу в том, что он истомился по ней за столь долгую разлуку, что она в его глазах все так же прекрасна и ему постылы все прочие женщины на свете. А то, что Добрыня был так немногословен с Мечиславой, нагрянув в дом ее отца нежданно-негаданно, вполне объяснимо, ведь он не слезал с седла трое суток кряду.
— Осенние дожди зарядили, поэтому надо было спешно вести войско в Новгород, пока дороги совсем не развезло, — молвил Добрыня, покрывая нежными поцелуями белую шею и румяные щеки Мечиславы. — Вот отосплюсь я, тогда мы с тобой наговоримся и намилуемся всласть, лада моя.
Поцеловав Добрыню в губы, Мечислава с посветлевшим лицом направилась к дверям. И уже положив руку на железное дверное кольцо, она оглянулась на Добрыню и бросила с досадой:
— Отец мой прав, не достоин Владимир шапки княжеской. Неслух он и недотепа! Лучше бы тебе сесть князем в Киеве, милый. Это было бы по чести и по справедливости!
Добрыня бросил на Мечиславу осуждающий взгляд.
— Под дверью подслушивала? — хмуро спросил он.
— Ну, подслушивала, что с того? — дерзко подбоченилась Мечислава.
Длинное сиреневое платье из тафты красиво облегало ее стройную фигуру с тонкой талией, выпуклой грудью и довольно широкими бедрами. Пушистая русая коса свисала ей на грудь, вьющиеся тонкие локоны живописно обрамляли ее белый лоб и виски. Концы небрежно затянутого пояса свисали вдоль округлого бедра Мечиславы, явственно проступающего сквозь мягкую ткань платья.
Добрыне не хотелось ссориться с Мечиславой, такой красивой и обворожительной, долгая разлука с нею и впрямь измучила его. Поэтому Добрыня сказал примирительным тоном:
— Ступай, лада моя. После потолкуем об этом.
* * *
Добрыня полагал, что Мечислава настроена непримиримо к Владимиру, глядя на своего отца, наслушавшись его откровенных речей. Добрыня помнил, как Мечислава была дружна с Владимиром в пору его княжения в Новгороде, меж ними никогда не случалось размолвок, а ведь они жили тогда под одной крышей. Хотя Мечислава старше Владимира на четыре года, тем не менее она никогда не задавалась перед ним.
— Почто же ныне ты невзлюбила Владимира, краса моя? — допытывался Добрыня у Мечиславы на другой день, оставшись с ней наедине. — Тебе же был люб Владимир, когда он княжил в Новгороде. А ведь в ту пору Владимир был еще совсем отрок, лишь моим умом он и жил. Теперь Владимир возмужал и стол отцовский в Киеве занимает по праву. Чем Владимир стал плох для тебя, лада моя?
Добрыня сел на скамью рядом с Мечиславой, которая, проворно мелькая крючком, вязала какое-то кружево.
— Ты нянчился с Владимиром, когда он был отроком, и поныне продолжаешь с ним нянчиться, хотя племянник твой уже возмужал, — сердито промолвила Мечислава, не глядя на мужа. Ее красивые синие глаза были сосредоточены на вязанье. — Что изменилось? Просто Владимир занял княжеский стол повыше, а у тебя из-за этого прибавилось хлопот, сокол мой. Сыну твоему шесть лет исполнилось, а он тебя и отцом-то не кличет, поскольку в глаза не видел пять лет. Как ушел ты из Новгорода с ратью против Ярополка, так и сгинул в Киеве вместе со своим ненаглядным Владимиром. Новгородцы уже домой воротились к семьям своим, а тебя все нет и нет. — Мечислава всхлипнула. — Я тут по ночам не сплю, терзаюсь мыслями, жив ли ты там, помнишь ли обо мне и сыне? Наконец-то дождалась я тебя, милый мой, но, оказывается, вместе нам быть токмо до весны. Оказывается, ты в наших краях оказался по своим делам ратным. А я-то, глупая, полагала, что ты насовсем ко мне вернулся.
Мечислава быстро подняла на Добрыню внимательный взгляд и так же быстро опустила глаза на вязанье.
— Вот закончу распрю с вятичами и вернусь к тебе навсегда, милая моя, — вздохнул Добрыня, положив свою широкую ладонь на колено жене. — Все вятичи признали власть Киева, лишь князь Дробислав со своими братьями продолжает проявлять непокорность. Нельзя с этим мириться.
— Закончишь войну с вятичами, где-нибудь новая война начнется, опять Владимир пошлет тебя ратоборствовать, — ледяным голосом сказала Мечислава. — И войнам этим не будет конца, ибо соседние с Киевом князья не страшатся Владимира. Они знают, что Владимир мальчишка и недотепа! А вот если бы ты сидел на столе киевском…
— Довольно! — Добрыня резко прервал жену. — Опять ты за свое? Я запрещаю тебе говорить об этом! Не твоего ума это дело!
— «Не твоего ума дело!» — передразнила мужа Мечислава, отложив вязанье. Она вдруг вся вспыхнула и заговорила с гневным раздражением в голосе: — Я не рабыня, но боярская дочь. А посему могу говорить, что думаю. Кабы у тебя, Добрыня, было две жизни, то я бы еще смирилась с тем, что мне даровано судьбой. Однако ты смертен, как все люди. Ты можешь сложить голову в сече, тогда я останусь вдовой, а твой обожаемый Владимир все едино лишится стола киевского, ибо сам он ни на что не годен. — Мечислава схватила Добрыню за рукава рубахи, слегка встряхнув его. — Вспомни, свет мой, в прошлом Олег Вещий взял власть над Киевом для своего племянника Игоря. Однако Олег Вещий княжил в Киеве до самой своей смерти. Игорь вокняжился в Киеве лишь после кончины Олега, за что и получил прозвище Старый. Разве Олег Вещий был плохим воителем или недостойно правил?
— Нет, — пробормотал Добрыня, — об Олеге Вещем такого не скажешь.
— Вот и ты, сокол мой, ступай по стопам Олега Вещего, — с горящими глазами воскликнула Мечислава. — Стань киевским князем, это и для Руси будет благом. А я стану киевской княгиней. Надоело мне прозябать в безвестности и в одиночестве, устала я от насмешек здешних боярынь, которые за глаза называют меня безмужней женой. Взгляни на меня, Добрыня, погляди внимательно! Неужели я некрасива лицом и телом, неужели я недостойна быть княгиней?
Мечислава, поспешно отвернувшись, вдруг расплакалась злыми, самолюбивыми, гордыми слезами.
Добрыня слегка растерялся, поэтому не сразу обнял супругу, желая приласкать ее и успокоить. Однако Мечислава быстро взяла себя в руки и отняла ладони от лица. Слез больше не было у нее на щеках, хотя ее прекрасные глаза еще сверкали влажным, злобным блеском.
Добрыня знал, что Олега Вещего до сих пор поминают в Киеве добрым словом, несмотря на то что им был коварно убит князь Аскольд, также свершивший немало славных дел. Олег Вещий доводился родственником знаменитому князю Рюрику, ведь его сестра Ефанда была женой последнего. Ефанда родила от Рюрика сына Игоря. Рюрик пал в сражении с разбойными варягами, когда Игорю было десять лет. Из-за малолетства Игоря власть над Новгородом оказалась в руках Олега Вещего, который предпринял поход на Киев вскоре после гибели Рюрика. Взяв Киев, Олег Вещий номинально объявил киевским князем Игоря, но на деле во главе войска и государства стоял он сам.
Добрыня не застал княжение Игоря. Ему было всего два года, когда Игорь был убит древлянами. На памяти Добрыни осталось княжение Ольги, вдовы Игоря, и ее сына Святослава. Однако Добрыня слышал отзывы старых киевских бояр об Игоре, в дружине которого они состояли. Эти седоусые старики мало хорошего говорили об Игоре, который, по их словам, был алчен сверх меры, жесток и вероломен. Вдобавок Игорь не отличался ни храбростью, ни умением принимать быстрые решения на поле битвы. Если Игорь и побеждал на войне своих врагов, то благодаря Свенельду, лучшему из своих воевод.
Волей-неволей Добрыня стал задумываться над тем, о чем ему постоянно втихомолку говорили жена и тесть. Владимир по отцу истинный Рюрикович, а посему достоин стола киевского, но по плечу ли ему сия тяжкая ноша? Ведь и впрямь, не будь Добрыни рядом, не сесть бы Владимиру князем в Киеве. По сути дела, Владимир лишь занимает стол киевский, а спасает Киевскую Русь от развала опять же Добрыня, постоянно воюя то с ятвягами, то с радимичами, то с полочанами, то с вятичами… К ратному делу у Владимира нет ни стремления, ни способностей, это в полной мере показал поход в Польшу. Бояре киевские с большим уважением относятся к Добрыне, нежели к Владимиру, ибо им ведомо, что племянник без дяди и шагу ступить не может.
«Так, может, отстранить Владимира от власти на какое-то время, — размышлял Добрыня. — Самому заняться обустройством Руси, укреплением ее рубежей. От Владимира все равно проку никакого. Может, посадить Владимира в Новгороде, здешние бояре к нему благосклонны, не то что киевская знать!»
Этими своими мыслями Добрыня ни с кем не делился, не хотел он, чтобы новгородцы принялись судачить об этом на каждом углу. Эти опасные разговоры и до Киева дойти могут, а это чревато тем, что бояре киевские осмелеть могут и подняться скопом на Владимира. При таких событиях Добрыне никак не спасти своего племянника, ибо он теперь далече от Киева.
Мечислава нашла единомышленниц в лице своих двоюродных сестер, которые были согласны с ней в том, что Добрыня более годится в князья киевские, чем Владимир. Слыша сетования Мечиславы по поводу того, что Добрыня никак не соглашается на отстранение Владимира от власти, двоюродные сестры посоветовали ей пойти на хитрость.
«Коль Владимир сидит, как кукла, на троне и главная его опора — это Добрыня, значит, надо лишить Владимира этой опоры, — молвила Верея, старшая из двоюродных сестер. — Нужно задержать Добрыню в Новгороде годика на два. За это время бояре киевские сами скинут Владимира с трона. По слухам, Владимир не очень-то ладит с мужами киевскими».
Двоюродные сестры настоятельно велели Мечиславе прибегнуть к волхованию, а именно приворожить к себе Добрыню так, чтобы его влекло к ней неудержимо. Любовные чары — самые сильные силы на свете, полагали советчицы Мечиславы. Они же подыскали для Мечиславы опытную волховицу, сведущую во многих таинствах и обрядах. Мечислава не долго колебалась. Уже наступил март, стало быть, не за горами тот день, когда Добрыня сядет в седло и покинет ее.
Готовясь к колдовскому обряду, Мечислава целую неделю постилась, гнала от себя дурные слова и мысли, не прикасалась ни к золоту, ни к меди, так как к этим металлам, по поверьям волхвов, льнут все злые силы. В условленный день Мечислава сказала отцу и мужу, что идет на торжище, а сама пришла домой к двоюродной сестре Верее, где ее уже ожидала волховица по имени Яробка. Мужа и старшего сына Вереи дома не было, а своих младших дочерей Верея заняла работой, усадив их за пряслица.
Ворожиху Яробку Мечислава доселе никогда не видала. Яробка жила за городом в лесу близ Сытина ручья. В Новгороде Яробка появлялась редко. Обычно девицы и замужние бабы сами приходили к ее одинокой избушке, затерянной в чащобе. Яробка умела ворожить на печной золе и по сучкам в стенах, знала много наговоров, могла пускать присуху и отворот. За приворотным зельем к Яробке захаживали многие женщины, знатные и простолюдинки. Яробка умела хранить чужие тайны, поэтому молодицы несли ей свои сердечные секреты с доверием.
По внешнему виду Яробка выглядела лет на сорок. У нее было белое овальное лицо почти без морщин, на котором ярко смотрелись алые уста и крупные дерзко любопытные темные очи. Волховица была высокого роста, плотного сложения, заячий шугай еле сходился на ее крутой груди. Темная коса на ее голове была уложена венцом.
— Здравствуй, боярыня-краса, — с полупоклоном поприветствовала Яробка Мечиславу. — Ведаю я про твою тугу-печаль, потому и пришла сюда, чтобы помочь тебе.
Мечислава удивленно приподняла брови, узнав от волховицы, что свой таинственный обряд она будет проводить в амбаре. Верея выразительно глянула на Мечиславу, мол, не спорь и не упрямся: ворожее лучше знать, в каком месте колдовать.
— Ты все ли приготовила, как я просила, кума? — обратилась Яробка к Верее.
Та с готовностью закивала головой, повязанной белым платком.
— Вот и славно, — улыбнулась Яробка. — Давай показывай, хозяйка, где у тебя амбар.
Верея накинула на себя лисий шушун почти до пят, повела знахарку и Мечиславу за собой. Выйдя из терема, три женщины пересекли двор и прошли под тесовый навес, где были устроены погреба и клети для различных припасов. Там же находился и амбар.
Хотя день был в разгаре, внутри амбара было довольно темно, поскольку здесь не было окон, свет проникал сюда лишь сквозь неплотно притворенную дверь. Тут пахло пылью, сухим голубиным пометом и зерном, которое было насыпано в мешки и в большие берестяные короба. Пол амбара был выложен камнем.
— Ну-ка, красавица, раздевайся донага и становись-ка вот сюда, — скомандовала Яробка, взяв смутившуюся Мечиславу за руку и подведя ее к расстеленной на полу рогоже. — Понимаю, что зябко сегодня, так ведь дело-то у тебя спешное. До лета ждать недосуг.
Хотя март был на исходе, однако ночи еще стояли морозные, а дневное солнце успело растопить лишь снег на крышах.
В холодном амбаре в воздухе висел пар от дыхания. Мечислава с видом обреченной решимости сбросила с плеч кунью шубейку, сняла с головы круглую парчовую шапочку с собольей опушкой. Верея услужливо протягивала свои руки, принимая от Мечиславы одну одежку за другой. Стянув через голову теплое шерстяное платье и тонкую исподнюю рубашку, Мечислава задрожала мелкой дрожью, ощутив своим голым телом промозглый холод амбара. Сняв с ног короткие сапожки и вязаные шерстяные чулки, Мечислава зябко переступала босыми ногами на грубой подстилке. Она машинально растирала свои плечи ладонями, ей казалось, что кровь застыла у нее в жилах. На порозовевших от мартовской прохлады округлых бедрах Мечиславы явственно проступили следы от тугих завязок, снятых ею вместе с чулками.
— Мед где? — нетерпеливо бросила волховица Верее, которая аккуратно складывала одежду Мечиславы на большую бочку, закрытую крышкой.
Верея суетливо метнулась в темный угол амбара, достав оттуда глиняный горшочек с широким горлом.
— Распаренный мед-то? — спросила Яробка, принимая горшок из рук Вереи. И сама же удовлетворенно добавила: — Вижу, что распаренный, теплом от него так и веет.
Подойдя вплотную к Мечиславе, Яробка принялась негромко бормотать заклинания. При этом ворожея окунала пальцы в жидкий мед и обмазывала этой липкой тягучей желто-прозрачной массой губы, шею, грудь и живот Мечиславы.
— Леля, богиня любви, к тебе я обращаюсь, — бормотала Яробка. — Твои чары да помогут мне в этом волховании. О Леля, милость твоя и благодать да снизойдут на заклинания мои! Пусть эти уста и эта шея, эти перси и это лоно будут так же сладостны для Добрыни, как сей мед. — Смазывая медом бедра и колени Мечиславы, Яробка продолжала тем же монотонным голосом: — Пусть эти белые дивные ноги будут желанны Добрыне, как хмельной мед. Пусть эти прекрасные чресла влекут Добрыню к себе днем и ночью. О Леля, напитай же силой мои заклинания!
Вымазав нагое тело Мечиславы сладким медом, пахнущим сотами, Яробка поставила горшок на пол и кивком указала Верее на короба с зерном.
— Давай-ка, голубушка, набирай пшеницу в пригоршни и обсыпай ею свою сестрицу с головы до ног, — повелительным голосом сказала волховица. — Ну же, живее!
Верея кинулась исполнять приказание ворожеи. Зачерпывая золотистые зерна горстями, Верея подбегала к обнаженной Мечиславе и подбрасывала пшеницу над ее головой. Закрыв глаза и опустив руки вдоль бедер, Мечислава чувствовала, как на нее обрушивается раз за разом пшеничный дождь, с дробным шумом осыпаясь к ее ногам. Часть зерен не осыпалась на пол, но прилипла к нагому телу Мечиславы, густо смазанному медом.
— Пусть Добрыня так же прилипнет к Мечиславе, как это зерно липнет к ней, — вновь забормотала Яробка, ходя вокруг Мечиславы с поднятыми руками. — Пусть сбудется мое заклинание, обретя невиданную силу. О Леля, к твоим ногам я припадаю и на твою милость уповаю! Где Любовь, там и жизнь. О Леля, без твоей милости не будет жизни на земле.
Закончив волхование, Яробка самым обычным голосом бросила Верее:
— Хватит зерно рассыпать, голубушка. Тащи-ка сестру свою поскорее в баню, а то она совсем закоченела. Пусть она помоется и отогреется. Завтра я вновь к тебе приду, принесу зелье приворотное. Как выпьет Добрыня это зелье, так на других женщин глядеть не сможет. Заодно и об оплате поговорим, — с хитрой улыбкой добавила волховица.