Отдых пришел неожиданно. После обеда на краю неба стали копиться лиловые тучи. Потом они стремительно двинулись на поселок. Засверкали молнии, над морем, перекатываясь из одного края неба в другой, загрохотал гром, а потом налетел ураганный ветер, пригибая к земле деревья, и ударил такой ливень, что скрыл за собой все окружающее. Впервые видел Гостомысл грозу на море и был поражен ее мощью и силой.

Гроза перешла в ненастный дождь, который лил весь следующий день. Семья отдыхала, даже ребятишки затаились, они забились в углы и вели себя тихо и незаметно. Гостомысл с утра принес пару охапок дров, а потом лег на свое место и проспал до ужина. Может, и будили его на обед, но он ничего не слышал. Поужинав, снова ткнулся в постель и тотчас уснул глубоким сном.

К утру ветер стих, и семья отправилась на берег. Туда высыпало почти все население поселка, собирали дрова, которые шли на отопление, и сгребали водоросли, их применяли как удобрение для огорода. А потом поплыли ставить сети. По морю ходили пологие волны, лодка то высоко поднималась на водяную гору, то падала вниз, чтобы снова взобраться на нее. Грести было трудно, весла часто срывались с воды или, наоборот, глубоко уходили вглубь, лодку заворачивало, сбивало с курса, и только мастерство рулевого удерживало ее в нужном направлении.

Пока добирались до места, ветер стих и море успокоилось. Стали ставить сети. Гостомысл чуть-чуть замешкался, Раннви грубо бросила ему:

– Что ты возишься, как вялая улитка!

А потом, когда последний поплавок нырнул за борт, непримиримо глядя на него, проронила глухо:

– Не стой как пень. Садись за весла.

«Черт меня дернул заигрывать с ней, – корил себя Гостомысл. – Жил и жил спокойно, никто меня не трогал. Ну хоть бы нравилась немного, не обидно было бы выслушивать оскорбления, переносить придирки. А так она мне что есть, что нет...»

Вечером выбирали сети. Над ними собралась небольшая черная тучка. Вдруг в ней закрутились вихри и начали рвать ее, она стала разрастаться на глазах. Налетел шквалистый ветер, море забурлило, пошли волны с пенистыми гребнями. Веланд закричал, перекрывая вой ветра:

– Оставьте сети! Поднимаем парус, быстро снимаемся!

Гостомысл ухватил веревку и упал на дно лодки, а потом стал быстро перебирать ее руками; парус взмыл на мачте до самого верха, лодка сорвалась с места и понеслась к берегу. Но в этот момент парус развернулся и нижним брусом ударил Раннви по спине; она взмахнула руками и полетела за борт. Руководствуясь скорее не умом, а одним наитием, Гостомысл выкинул руку вперед и перехватил ее за пояс, она повисла над водой у него на руке; какое-то мгновение ему казалось, что не удержит и она свалится в пучину моря. Но в это время волна ударила в бок судна и вытолкнула девушку обратно, они упали на дно лодки.

Некоторое время Раннви лежала рядом с ним, приходя в себя от пережитого. В ее глазах плескался страх, губы мелко-мелко дрожали, она судорожно царапала скрюченными пальцами по корпусу лодки, словно стараясь за что-то зацепиться. Наконец силы оставили ее, и она бессильно прислонилась к стенке.

Когда пристали к берегу и вытащили судно на песок, Веланд подошел к Гостомыслу, положил тяжелую руку ему на плечо и произнес:

– Ты спас мою дочь.

И медленно двинулся к дому. Раннви не сказала ему ни слова. Никто больше ни разу не вспомнил это происшествие, но на ужин Гудни подала ему целую чашку баранины.

Устраиваясь на ночь, на шее почувствовал жжение, какое бывает от большой ссадины. Подумал, что, возможно, задел о мачту или брус скользнул по коже. Потрогал осторожно пальцами. Нет, ссадины не чувствовалось, а жжение все усиливалось и усиливалось. Гостомысл встал, взял тряпку, намочил ее водой и обмотал шею. Вроде стало легче, и он уснул.

Утром его недомогание заметила Гудни. Внимательно оглядела красноту, сказала озабоченно:

– Это от морской воды. Соленые брызги попадают на кожу, шея постоянно трется о воротник, образуются волдыри. Если не лечить, возникнут язвы. Поэтому мужчины носят бороды, волосы предохраняют шею от нарывов. А у тебя пока не борода, а пушок.

Она улыбнулась ему впервые за время пребывания Гостомысла в рабстве, принесла в плошке какую-то мазь.

– Вот бери, смазывай почаще. Помогает.

На другой день Веланд заболел. Пришлось Раннви и Гостомыслу отправляться одним. Утро было какое-то невеселое. Сквозь желтую мглу скупо светило солнышко, море было цвета молока. После дикого бешенства природы тишина казалась праздником, хотелось бросить весла и сидеть на лодке, ни о чем не думая и ни о чем не тревожась.

Когда заканчивали ставить сети, внезапно навалился туман. Море исчезло, белесая сплошная мгла разлилась и поглотила все вокруг, казалось, лодка не плывет, а парит в воздухе. Тишина установилась такой, что давила на уши.

Раннви обеспокоенно оглядывалась, что-то прикидывая, иногда взглядывала на Гостомысла. Он чувствовал, что она хочет что-то сказать, но не решается, не может преодолеть преграду между собой и им, рабом. Наконец, поколебавшись, Раннви произнесла:

– Ты не заметил, в какой стороне остался берег?

Гостомысл беспомощно огляделся.

– Нет, как-то не подумал... Постой, постой. Когда бросали сети, мы стояли кормой от берега. Стало быть, плыть надо прямо по носу.

– Нас могло развернуть течением, – с сомнением проговорила она. – Хотя может быть и так, как ты говоришь.

Она, нахохлившись, посидела некоторое время молча, переспросила:

– Так ты говоришь, берег должен быть там?

– Мне так кажется.

– Тогда гребем, может, угадаем.

Они сели за весла и долго молча гребли, пока наконец она не сказала:

– Должен появиться берег, а его нет. Значит, плывем не в ту сторону.

Он полностью положился на нее, надеясь, что Раннви, потомственная рыбачка, знает морские секреты. Но она вдруг бросила весла, проговорила:

– Надо ждать, когда появится солнце. А так мы можем потерять много сил и еще дальше уйти от берега.

Она сидела близко, и он заметил, что у нее короткая верхняя губа, так что рот был всегда полуоткрыт и видны были крепкие белые зубы, а когда она говорила, кончик носа двигался верх-вниз, в такт движению губы. Это было так необычно, что Гостомысл неожиданно рассмеялся.

– Ты чего? – удивленно спросила она, серьезно взглянув на него. – В нашем положении ничего смешного нет.

– Да нет, просто пришла на ум одна веселая вещь.

– Поделись.

– Потом.

Снова длительное молчание.

Гостомысл вдруг вспомнил, какая хорошая слышимость на море, предложил:

– Давай помолчим подольше, может, откуда-нибудь звук какой раздастся.

Они затаились. Кругом стояла тишина, будто все умерло. Наконец Раннви сказала:

– Туман глушит звуки. Мы как будто в глубоком подвале сидим.

– А подолгу стоят туманы на море?

– Когда как. Иногда через несколько часов ветром растаскивает, а порой и день, и два, и три...

– Ничего, – бодро сказал Гостомысл. – Пока туман, значит, шторма ожидать нечего. А это самое страшное для нашей посудины.

– Так-то так, но у нас нет еды. Мы даже не завтракали. И воды тоже не взяли.

– Будем надеяться на лучшее. К тому же в лодке утренний улов сельди, с голода не умрем.

– Соли нет, а без соли...

Она скривила личико так комично, что Гостомысл рассмеялся вновь. Сказал:

– Голод прижмет, без соли съедим.

Общая беда сблизила их. Она о чем-то напряженно думала, потом решительно подняла голову, сказала намеренно медленно и раздельно:

– Я не поблагодарила тебя за спасение...

– Да ладно. Не стоит.

Раннви взглянула ему в глаза и удивилась, какими они были неправдоподобно синими. Раньше она не обращала внимания, но теперь буквально утонула в их сиянии. Ее поразили яркие краски его глаз: белизна белков, лазурь радужной оболочки, напоминавшей небо поздней осени. Ресницы у основания были темные, а их загибающиеся кончики выцвели на солнце.

Все это она увидела в одно мгновение, смешалась от охватившего ее чувства нежности к нему, но тотчас пересилила себя, напустила на лицо озабоченное выражение, спросила:

– А что, дома ты тоже жил у моря?

– Нет. До моря от нас плыть и плыть.

– Как же вы существуете без моря?

– Пашни у нас и леса необозримые, они и кормят. Ты даже представить не можешь, до самого края неба бесконечные леса с редкими селениями, лугами и полями. Вот так едешь день, два, три, а они никак не кончаются.

– Как, и гор нет?

– И гор нет. Повсюду одна равнина.

– Чудеса-а-а, – выдохнула Раннви.

– Это вы здесь на маленьком пятачке земли обитаете. Как только вам вашего урожая хватает?

– Море помогает. Но все равно приходится туго. Недаром молодежь уходит за море добывать пропитание.

– Грабят они, – резко сказал Гостомысл. – Разоряют города и селения, убивают ни в чем не повинных людей, сжигают их дома. Настоящие разбойники!

– Это верно, – вдруг охотно согласилась с ним она. – Мало того, возвращаются домой и еще хвалятся своими подвигами.

– Какие подвиги? Разбой, настоящий разбой!

Раннви ничего не ответила, отвернувшись, смотрела куда-то вдаль, думала о чем-то своем. Наконец, будто очнувшись, спросила, видно, просто для того, чтобы о чем-нибудь говорить:

– Где ты живешь? Поселок большой?

– Я не в поселке живу, а в городе. Он в десятки раз больше вашего селения.

– Тесно у вас, наверно. Не повернешься. Кругом дома, всюду народ.

– Да нет. Нормально вроде.

Некоторое время молчали. Она опустила руку в воду, рассеянно смотрела в светло-зеленую глубь. Спросила:

– А правда, что ты княжич?

– Откуда знаешь?

– Когда покупали тебя, сказали.

– Ну, княжич.

– А что это такое? Звание или еще что?

– Если по-вашему, то сын ярла или конунга.

– Вон как! – удивилась она. И добавила: – А все-таки раб!

Время шло, туман не рассеивался. Надвигался вечер. Голод стал сводить желудки. Приходилось терпеть.

Ночь упала внезапно, темнота стала непроглядной, подступил холод, начал пробираться сквозь одежду. У Раннви посинело лицо, она мелко-мелко дрожала. Наконец сказала:

– Давай развернем парус и закутаемся в полотно. А то закоченеем.

Вместе оторвали парусину от брусков, уложили на сиденье, сели и укутались с головой. Прижавшись друг к другу, стали согреваться дыханием. Гостомысл ощущал мягкое плечо девушки, чувствовал ее нежный запах, у него сладко заныло сердце. И вдруг ему захотелось обнять ее. Может, толкало его на это мужское начало, может, просто соскучился по ласке, которой не видел в последнее время. По-видимому, он сделал какое-то непроизвольное движение, потому что она вдруг отстранилась от него и сказала строго и сердито:

– Не вздумай позволить себе глупости. Пожалеешь!

– Какие глупости? О чем ты? – невинным голосом спросил он.

– О том! Не забывай, что ты раб и всегда должен знать свое место.

Некоторое время они сидели тихо, прислушиваясь друг к другу. Постепенно напряжение спало, под пологом стало тепло, и они уснули.

Утро не принесло облегчения, туман плотной пеленой окутывал море. Ко всему прочему пришел жестокий голод, они уже не в силах были сопротивляться ему. Подавляя отвращение, стали жевать мягкую, завядшую селедку. Голод был утолен, но пришла жажда. Пить хотелось так, что иссохли губы. Кругом лежало водное пространство, вода плескалась о борт лодки, но нельзя было сделать глотка, и от этого жажда только еще более усиливалась, внутри все горело от иссушающего жара. Они молча сидели рядышком, не хватало сил даже для разговора.

Вторая ночь стала настоящим кошмаром. Едва засыпали, как снились разные яства, они запивали их холодными, освежающими напитками. Просыпались от жажды и голода, снова засыпали и вновь во снах попадали на пиршество...

Утром третьего дня задул легкий ветер, постепенно туман рассеялся, и перед ними открылся близкий берег. Радости не было конца! Они тотчас поставили парус, и лодка послушно заскользила по глянцевой поверхности воды к спасительной суше. А вот и несколько хибарок одинокого селения. Они пристали к берегу, не стали даже закреплять лодку, а бросились к роднику, который струился из обрывистого берега. Припали к чистому ручейку и пили, пили холодную, удивительно вкусную воду...

Когда насытились, увидели, что за ними внимательно наблюдает пожилая женщина.

– Откуда вы приплыли? – спросила она.

Раннви назвала местность.

Женщина покачала головой:

– Из такого далека! Наверно, в тумане заблудились?

– Да, туман застал нас, когда ставили сети.

– Течение вас унесло далеко на север. Что ж, проходите в дом, накормлю, что осталось от завтрака. Отдохнете, отправитесь в обратный путь.

Женщина усадила их за стол, поставила перед ними наваристую уху, дала по куску хлеба. Они с жадностью набросились на еду. Хозяйка сидела рядом, горестно подперев кулаком подбородок. Она была рыбачкой и знала, какие опасности подстерегают людей в море.

Спросила:

– А кем тебе приходится молодец – брат или жених? А может, муж?

Раннви, не отрываясь от тарелки, сказала:

– Он мой раб.

Лицо женщины моментально изменилось.

– Тогда почему раб сидит за столом? Рабу место в углу! Пусть он туда и убирается!

Гостомысл поднял голову, недоуменно посмотрел на женщин, потом взял еду и отправился в указанное место.

Женщины продолжали разговор, будто ничего не случилось.

Улов сельди испортился, они выбросили его в море. Денег с собой у них, разумеется, не было, но женщина щедро снабдила их и жареной, и вареной рыбой, и хлебом, в деревянный жбан налила ключевой воды.

– Ветер благоприятствует вашему плаванию, – на прощание сказала она. – Пусть хранит вас всемогущий Тор!

Едва отчалили от берега, как стал крепчать ветер. И вот уже спокойное море начало кипеть, по нему понеслись, потряхивая белыми шапками, высокие волны. Светло-зеленая вода с плеском кидалась на борта, обливая людей мелкими брызгами. Началась качка, лодка переваливалась с борта на борт. А высоко в голубом чистом небе продолжало ярко светить солнце. Это буйство природы вызывало у Раннви неподдельный восторг. Она встала на корме и, придерживаясь за канат, стала раскачиваться из стороны в сторону, от души наслаждаясь игрой с могучей морской стихией. У Гостомысла сердце замирало от ее проделок. Отчаянная девушка, вися над морской бездной, затеяла опасные шутки с жизнью и смертью, и он не выдержал, крикнул:

– Сорвешься! Пропадешь!

– Не бойся! Я же выросла на море! – с беспечностью, присущей молодости, ответила она, ее лицо сияло, и он невольно залюбовался ею. Кто же будет тот мужчина, кому она достанется? Наверно, еще более смелый и отважный, чем она.

Стремительная скачка по волнам требовала умелого управления судном, постоянного изменения положения паруса. Этим занимался Гостомысл. Руководствуясь одним чутьем, он сильными, размашистыми движениями отодвигал его то в одну, то в другую сторону, ставил под некоторым углом к борту и быстро закреплял веревками на новом месте.

– У тебя неплохо получается, – невольно похвалила она его. – Как будто всю жизнь ходил в море!

Утром следующего дня лодка странников причалила к берегу родного поселка. Увидев дочь, Гудни заломила руки и села на землю, из глаз ее лились обильные слезы.

– Мама, что ты, что ты! Я вернулась! – успокаивала ее Раннви.

– Мы думали, что ты погибла, – сквозь рыдания говорила мать.

– Где папа? Я хочу видеть его.

– Он отплыл в соседний поселок. Там море выбросило на берег мужчину и женщину. Мы думали, что это ты...

В доме Раннви собрались жители поселка. Все хотели знать, какие испытания выпали на ее долю. Пришлось пересказывать события минувших дней несколько раз. Вечером она пошла на гулянье. Девушки и парни окружили ее, все радовались счастливому возвращению. Только нареченный жених, Рапп, сын Остена, встретил ее хмуро. И, когда они остались одни, стал допытываться:

– И чего ты с этим рабом целых три дня делала в море?

– А что делать? – не поняла Раннви. – Сидели и ждали, когда рассеется туман.

– А как вы сидели? Порознь или вместе?

– На что ты намекаешь?

– Ни на что. Просто мне надо знать.

– Ты забываешь, что он мой раб!

– Но красивый раб!

– Разве? А я и не заметила. По-моему, ты самый красивый парень в округе, – решила она подольститься к нему, чтобы прекратить неприятный разговор.

Действительно, Рапп замолчал, переваривая похвалу. Был он высок и худощав, с узким лицом и тонким горбатым носом. В общем, недурен, хотя красавцем назвать его было нельзя. Родители помолвили их в семилетнем возрасте. Отец Раннви дорожил этой помолвкой, потому что родители нареченного были очень богаты и можно было рассчитывать на щедрый «дружеский дар», который предназначался отцу невесты: Остен обещал большой земельный участок недалеко от фиорда; это во многом могло поправить незавидное материальное положение семьи Веланда. Раннви привыкла, что когда-нибудь они поженятся, строго соблюдала верность нареченному, но ее обижали его частые приступы ревности и незаслуженные упреки. К тому же хотя он и был парнем хорошего поведения и завидного трудолюбия, но порой надоедал мелкими придирками и нудными поучениями. Однако сейчас, кажется, их удалось избежать.

Они стали говорить об обыденных вещах и делах, которых было не так много при равномерной и размеренной жизни поселка. Возле дома Рапп привлек ее к себе и поцеловал. Губы у него были сухими и прохладными, поцелуй заботливым и вежливым. Они расстались, но Раннви еще долго не могла уснуть, пытаясь представить совместную жизнь с Раппом. Она виделась ей спокойной и вполне благопристойной.