Двадцать третьего октября тысяча двести тринадцатого года Агафья Всеволодовна успешно разрешилась мальчиком. Первенца назвали в честь дедов Всеволодом, а позже он получил княжеское имя Дмитрий. Звоном колоколов, благодарственным молебном и пиршественными столами отпраздновал Владимир появление на свет наследника великого князя. Юрий, глядя на красное сморщенное личико сына, был счастлив. Он не мог себе даже представить, что появление младенца вызовет в нем такую бурю чувств, желание созидать. По совету епископа Симона он заложил две церкви: в Суздале и Владимире.

С первенцем приехал поздравить Юрия Ярослав. В подарок своему племяннику он привел тонконогого арабского скакуна.

— Как постриг княжеский совершать будешь, посади Всеволода на этого коня. Он хорош, чистых кровей, княжеский конь! — передавая повод Юрию, высказал свое пожелание Ярослав.

Но переяславский князь приехал не только на родины. Его привели во Владимир также тревоги и заботы, вызванные делами Южной Руси.

— После смерти Рюрика Ростиславича тесть твой, Всеволод Чермный, на черниговские земли зарится, козни супротив Рюриковичей строит, брату нашему Владимиру грозит отнять поднепровские городки, — с тревогой вещал Ярослав своему брату, уведя его в маленькую горенку под самой крышей терема. — И то бы ничего, да мой тесть, Мстислав Мстиславич, вознамерился вмешаться в дела киевские, указать место Всеволоду Чермному. Быть замятне! Ты бы вмешался, Юрий, развел старых коней по своим конюшням, не то передерутся.

— Я бы вмешался, помог Рюриковичам, да не просят меня, — развел руками Юрий. — Они больше к нашему старшему брату Константину льнут. Вон сын Рюрика Ингварь тайно был в Ростове, встречался с Константином. О чем говорили, мне неведомо, но догадаться можно.

— Значит, коли Мстислав в дела Южной Руси ввяжется, не поможешь ему? — спросил Ярослав, глядя прямо в глаза брату.

— Нет, — твердо ответил Юрий. — Вот ежели мой тесть на Владимира, часом, навалится, то сам поведу дружину на Киев и тебя позову. Пойдешь?

— Пойду, будь в надеже, брат.

Не напрасно тревожился Ярослав за своего тестя. Мстислав Удалой, приняв на себя нелегкое звание защитника Русской земли, устремился не на юг, а на северо-запад, где медленно, но неумолимо нарастала угроза со стороны литовцев и немцев. Литовцы, воспользовавшись тем, что псковская дружина ушла в Чудскую землю для сбора дани, дерзким налетом ворвалась во Псков, но взять его не смогла. Тогда в злобе и бессилии они выжгли город и разорили его окрестности. Псковский князь Владимир Мстиславич, изгнанный накануне жителями города за его дружескую связь с рижским епископом, удалился в Ригу, а вместо него Мстислав Мстиславич прислал своего двоюродного племянника Всеволода Борисовича. Он-то и увел псковскую дружину на чудь. Немецкие же рыцари, завладев Южной Ливонией, решили покорить и Северную, куда ходили новгородцы брать дань и считали ее землей своей. Рыцари нападали на деревни, грабили жителей, насильно крестили идолопоклонников.

Тогда Мстислав Удалой, собрав пятнадцать тысяч воинов, вместе с князем псковским и Давыдом торопецким, своим сводным братом, выступил против ордена. Но епископ Альберт вовремя увел рыцарей в Ригу, и Мстиславу Мстиславичу ничего не оставалось, как пройти по Чуди, беря дань. Деревни и городки были богаты. Только с Верпеля, осадив его, Мстислав взял с жителей семьсот гривен ногатами. Возвратившись в Великий Новгород, Мстислав отдал две трети собранной дани новгородцам, а третью часть — своей дружине и своим боярам. После столь щедрого дара новгородцы готовы были идти за Мстиславом Удалым, куда бы он их ни позвал. И вскоре беспокойный князь приказал ударить в вечевой колокол.

Споро собирался народ новгородский. Вести о замятне в Южной Руси давно витали среди купцов и ремесленников, бояр и дружинников, а когда в Новгороде объявился старший сын Рюрика Ростислав, новгородцы поняли, что Мстислав Удалой обязательно ввяжется в дела киевские. Так оно и случилось.

С последним ударом вечевого колокола на каменную степень поднялись князья Мстислав Мстиславич и Ростислав Рюрикович, посадник Твердислав, тысяцкий Якун, архиепископ Варлаам, в недавнем прошлом именитый гражданин новгородский Добрыня Ядренкович, принявший постриг в Хутынском монастыре и поставленный вечем вместо изгнанного святителя Митрофана. На степень поднялось также с десяток бояр и купцов.

— Здрав будь, Господин Великий Новгород! — зычно выкрикнул князь Мстислав. Сорвав с головы кунью шапку, он соколом оглядел колышущееся людское море. — Из Руси вести плохие: киевский князь Всеволод Чермный нарушил клятву, данную князю Рюрику — жить в мире и не зариться на землю черниговскую. Сыновьям Рюрика князь Всеволод Чермный, обвинив их в смерти князей Игоревичей, повешенных в Галиче боярами, не дает земли на Руси. Он изгнал Рюриковичей из Чернигова, разорил их дворы и дворы бояр черниговских, а вместо них посадил на стол своего сына. Не по Правде княжит Всеволод Чермный! — Передохнув, Мстислав крикнул: — А не след ли князю киевскому указать место? Пойдет ли со мной походом Великий Новгород на Русь?

Огромная многотысячная толпа, внимавшая речи Мстислава Удалого, собранная перед Ярославовым дворищем, всколыхнулась ревом тысяч глоток:

— Веди, князь!

— Веди на Русь!

— Зададим Всеволоду!

Когда шум поутих, посадник новгородский вышел перед Мстиславом Удалым, поклонился поясно и громко, чтобы слышали все, произнес:

— Ты, князь Мстислав Мстиславич, нам отец, а мы — дети твои. Куда укажешь, туда и пойдем, там, коли нужда в том будет, и головы за тебя положим. Веди, князь!

…Новгородское ополчение и княжеская дружина шли налегке, сложив оружие и доспехи на телеги.

— Тебя-то какая нелегкая понесла в этот поход? — поглядывая на своего соседа скорняка Фрола, полюбопытствовал Лука Меньшой. За неделю пути он уже порядком надоел своими расспросами, но Фрол не хотел ссориться с говорливым попутчиком и потому ответил:

— Женка твоя, Настя, просила за тобой присмотреть. Вот потому и пылю теперь по дороге.

— Вона как… — удивленно протянул Лука. — А я-то ненароком подумал, что ты разжиться на Руси захотел.

— Разживешься, как же! — уже серьезно проговорил Фрол. — Ты много серебра в кошель положил, когда на князя Всеволода Юрьевича походом ходили?

Лука боднул головой.

— Во-во, и я столько же! Слава Господу, без крови дело порешили, а то… Да и ноне надо бы миром.

— Хорошо бы, — согласился Лука Меньшой. — Токмо Чермный жаден не в меру да злобен, а наш-то князь хотя и бессребреник, да больно горяч. Коли что, сразу за меч хватается.

— Что верно, то верно. Одно радует, что силища вон какая идет, а там смоляне присоединятся. Да Мстислав Мстиславич говорил, что еще и князь луцкий Ингварь Ярославич с дружиной поспешает. Во как!

— С таким-то войском токмо на Орден ходить или Дикое поле воевать, а мы супротив своих мечи навострили, — невесело проговорил Лука, и ратники надолго замолчали.

Мстислав не повел свое войско в Смоленск. Новгородцы стали лагерем под стенами города. Ждали прихода луцкой дружины. Воины маялись от безделья: кто плескался в речке и грелся на солнышке, кто ходил по знакомцам и бражничал, кто днями пропадал на торгу, заводя дружбу среди смоленских купцов. И никто не мог предположить, что вынужденная праздность обернется бедой. Как-то на торгу заспорили новгородцы и смоляне, кому из князей быть во главе похода: Мстиславу Удалому или Мстиславу Романовичу, который стоял во главе смоленских полков.

— Нас больше числом, нам и первенствовать! — кричали смоляне.

— Мстислав Мстиславич позвал князей в поход на Русь, ему и быть во главе! — не уступали новгородцы.

Слово за слово, дошло дело до кулаков. На беду, среди спорщиков оказался новгородский купец Микеша. Кулаки что молоты. Сгоряча стукнул смолянина, у того голова и раскололась, словно скорлупа ореха. Возроптали смоляне, стали требовать суда над новгородцами. Насилу князь Мстислав Романович унял горячие головы. Мстислав же Удалой обрушил свой гнев на новгородцев. Но те обиделись на него и заявили, что на Киев не пойдут. Князь стал звать новгородцев на вече, чтобы на нем разрешить возникшие разногласия, но они не пришли. И тогда Мстислав Удалой, собрав новгородцев, заявил:

— Я вам не князь! Вы вольны вернуться в Новгород и призвать того, кто вам глянется. Я же со своей дружиной ухожу со смоленскими полками.

А наутро подошел луцкий князь Ингварь Ярославич с дружиной. К полудню смоленские полки, новгородская и луцкая дружины вышли из города. Под стенами Смоленска остались лишь новгородцы.

— Что деется-то! Стыдоба-то какая! Князя Мстислава одного бросили, а он нам служил верой и правдой, защищал вежи земли новгородской, — все чаще звучали недовольные голоса. — Вся Белая Русь над нами смеяться будет: не поделили первенства! Вече давай! Совет держать будем!

Под вечер собрались новгородцы на совет.

Говорили много, сошлись в одном: повиниться перед Мстиславом.

Шли всю ночь, а утром уже стояли перед лагерем князей. Мстислав Удалой молча выслушал посадника Твердислава, погрозил перстом новгородцам и, улыбнувшись в бороду, кинул в сторону виновато склонивших головы выборных вечем:

— Бог вам судья. Поспите малость, скоро выступаем!

Как ни противился Владимир садиться на стол в Переяславле Южном, а за год пообвык, прижился. После Владимира, Ростова, Москвы Переяславль казался ему серым, сонным, невзрачным. Не единожды разоренный половцами, город медленно наполнялся народом, отстраивался, но все равно смотрелся каким-то обветшалым и недужным. Владимир, понимая, что здесь он надолго, понемногу принялся укреплять его стены, детинец, углублять ров, налаживать ратную службу в порубежных городках. Давалось это с величайшим трудом, ибо переяславцы уже давно не ведали твердой княжеской руки, жили бедно, в великом страхе. И как не страшиться, коли на юге половцы, на северо-востоке — Новгород-Северский, князья которого только и ждут повода, чтобы присоединить к своим землям ослабленный Переяславль.

Помня наказ Юрия, Владимир жил мирно, стремясь налаживать добрососедские отношения, но в свой первый же приезд в Киев понял, что Всеволод Чермный — волк и с ним дружбы не будет. Когда же он услышал, что против киевского князя идет огромное войско, Владимир принялся готовить дружину к походу, и на чьей стороне ему быть, сомнений не было.

Объединенное войско князей взяло на щит Речицу и еще несколько городков по Днепру. Всеволод Чермный ожидал их с войском под Вышегородом. Туда же пришел и Владимир со своей дружиной. Всеволодович был встречен Мстиславом Удалым тепло, по-родственному, по-отечески. По предложению новгородского князя Владимир поставил свой шатер рядом с его шатром, и их княжеские стяги реяли на ветру тоже рядом.

— Вон как наш-то взлетел, — не без гордости говорили переяславцы о Владимире Всеволодовиче, — с самим Мстиславом на равных! Уважает земля русская сыновей Всеволодовых!

Уже второй день стояло два войска на виду друг друга. Князья, пришедшие к Вышегороду, ждали, что Всеволод Чермный, увидев перед собой столь много княжеских стягов, придет с повинной, но тот решил по-иному. Рано утром третьего дня стояния, когда полки князей, рассеявшись по полю, принимали пищу и только сторожевой полк стоял при оружии, князь Всеволод Чермный повел вышегородцев и киевлян на пришлых. Сторожевой полк черниговского князя Ростислава Рюриковича заслоном встал на их пути. Сеча была жестокой, много воинов пало на поле брани, в их числе сложил голову и старший сын Рюрика, зять великого князя владимирского — Ростислав. Но жертвы не были напрасны. Полки князей, спешно построившись, двинулись к месту схватки. Они шли полукольцом, обтекая вышегородцев и киевлян с двух сторон, а когда те опомнились, было уже поздно: путь к отступлению за стены города был отрезан. Предстояло биться до последнего воина или сложить оружие. Предпочтение было отдано последнему. Войско Всеволода Чермного сдалось, а сам князь успел вовремя покинуть место битвы. Он вернулся в Киев, чтобы набрать новые полки, но киевляне не пошли в войско. Они стали грозить Всеволоду, что выдадут его, и тогда тот бежал из Киева в Чернигов.

Вышегородцы открыли ворота города победителям. Посадив в Вышегороде князя Мстислава Романовича, новгородский князь Мстислав Удалой повел объединенное войско на Киев. Киевляне тоже открыли ворота и с радостью впустили в город князей. По решению совета киевский стол был отдан луцкому князю Ингварю Ярославичу, но тот, отказавшись от великой чести, передал великокняжеское правление смоленскому князю, а сам ушел с дружиной в Луцк.

Мстислав Мстиславич повел своих новгородцев в Чернигов, где затворились в крепости Всеволод Чермный и его брат Глеб. Двенадцать дней они стояли под городом, осадив его, разорив посады и окрестности. Глеб Святославич, выйдя из города, умолил новгородского князя снять осаду, простить Всеволода Чермного, который, потеряв все, ослабел умом и теперь лежит в жару и беспамятстве. Получив немало отступного, Мстислав Удалой, отдав Чернигов Глебу, мало того, отпустил плененных под Вышегородом князей Ростислава Ярославича и Ярополка, брата его.

Владимир Рюрикович, единственно оставшийся из славного рода и шедший со смоленскими полками на Чернигов, стал не у дел. О нем забыли. Цель — установить справедливость и вернуть стол черниговский Рюриковичам — была утрачена, она затерялась при дележе городов и земель. Лишь позже смоленский князь Мстислав Романович отдал младшему сыну Рюрика Владимиру Вышегород в кормление.

Мстислав Удалой вернулся с войском в Новгород. Новгородцы были недовольны походом: телеги в обозе были пусты, а в земле новгородской добавилось вдов и сирот. Посадник Твердислав не вернулся из похода. Раненный, он остался в Смоленске, а новгородцы на этот пост избрали Юрия Кончаковича — мужа сурового нрава, ярого сторонника дружбы с родом Всеволодовичей. Исподволь он и его сторонники начали подбивать новгородцев на бунт, сея недовольство правлением князя Мстислава, тысяцкого Якуна и других бояр. Все шло к тому, что вече должно было указать князю на ворота, но он не стал дожидаться этого позорного действа. Собрав на Ярославовом дворище новгородцев, Мстислав заявил:

— У меня дела на Руси, потому вы вольны в князьях. Прощай, Господин Великий Новгород!

С тем и покинул город торопецкий князь.

Новгородцы, собравшись на вече, в жестоких спорах решили обратиться к Ярославу переяславскому с предложением сесть на пустующий стол. В Переяславль-Залесский отправились с важной миссией посадник Юрий Иванкович, тысяцкий Якун да с десяток именитых купцов новгородских.

Ярославу было лестно сесть на новгородский стол, и потому после недолгих раздумий он согласился.

Свое правление Ярослав Всеволодович начал властно и круто: двух бояр, противников его приглашения на стол, приказал схватить и, заковав в цепи, отправил в Тверь; тысяцкого Якуна, обвиненного ложно, отрешил от дел, а сына его Христофора взял под стражу. Новгородцы же, распаленные речами противников Якуна, разгромили двор тысяцкого. Но по пути, допустив своеволие, разграбили двор и убили жителей Прусской улицы: Овстрата и сына его Лугошу. Князь Ярослав приказал дознаться, кто совершил сие зло, грозя примерно наказать убийц. Почувствовав властную руку переяславского князя, новгородцы заволновались за свои привилегии и вольности.

По Новгороду поползли тревожные слухи.

Но Ярослав решил выждать. Он не стал доводить до крайности новгородцев, кичащихся своими вольностями, а, взяв своих бояр и дружину, тихо ушел в Торжок. Новгород же Ярослав Всеволодович оставил на посадника и своих бояр — верных и доверенных: Твердислава Михайловича, Микифора Полюда, Сбыслава Смена и Олексу.

Озадаченные этим, новгородцы собрались на вече. Много шумели, но так ни к чему не пришли.

— Надо будет, другого князя призовем. Свято место пусто не бывает!

И новгородцы за свою спесь, заносчивость были жестоко наказаны. Ближе к осени на землю новгородскую упал мороз. Хлебные нивы поникли, невызревшая рожь пожухла и почернела, убирать на полях стало нечего. Цена на хлеб выросла до неимоверных размеров, и его не было. Все меньше и меньше возов с зерном приходило в город, а к первым осенним заморозкам хлеба не стало вообще. Лавки новгородских купцов, заваленные завезенными за лето товарами, обезлюдели. Да и зачем кому-то железо или заморские ткани, коли есть нечего. Голод и смерть распростерли свои страшные руки над городом.

Вече бушевало уже полдня, ибо новгородцы дознались наконец, почему иссякла хлебная река, растекающаяся по амбарам новгородских купцов тысячами пудов отборного зерна. Князь Ярослав, поделив свою дружину на несколько десятков отрядов, перегородил дороги, ведущие в Новгород. Обозы с хлебом, мясом и другими съестными припасами княжеские воины отводили в Торжок, который очень скоро был забит возами и пришлым народом.

— Чего мы ждем? — взойдя на степень, кричал молодой купец, взывая к новгородцам. — Надо собирать полки и идти на Ярослава. Этот выродок Всеволодов решил поставить нас на колени. Не бывать этому! Еще никому не удавалось покорить Новгород!

Купца на помосте сменил боярин Лавр Никитич. Сегодня уже никто не смеялся над его торчащим животом и путаной речью. Новгородцам было не до смеха.

— Хорошо Михалке в войско народ звать, — кивнул он на сошедшего со степени молодого купца, — вона рожа какая справная да красная. Видно, припас хлебушко на черный день. А останним каково? Мужики от голода еле ноги волочат! Им ли на Ярослава походом идти? — И, уже обращаясь к притихшему народу, сказал: — Ноне не до гордости. Женок, детишек от голодной смерти спасать надобно. Как ни горестно, как ни тяжело, а придется кланяться князю Ярославу.

В полной тишине, тяжело дыша, покряхтывая, спустился Лавр Никитич со степени. Помост долго пустовал. Правда, открывшаяся каждому в своей неприглядной наготе, поражала жестокостью и безысходностью.

На степень поднялся посадник новгородский Юрий Иванкович. Поклонившись поясно народу, он глухо произнес:

— Правду баял Лавр Никитич. Не гордыми, но смиренными должно предстать нам перед князем Ярославом. Просить его слезно о возвращении в Новгород.

В Торжок отправились бояре: Семен Бориславич, Вячеслав Клемятица, Якуна Зубец. Князь Ярослав их принял, выслушал и, усмехнувшись, произнес:

— Никак Господин Великий Новгород смирил гордыню свою и просит о милости? Но еще не время… Я дождусь того, что вы на коленях умолять меня будете принять вас под свою руку! — И, обращаясь к гридям, приказал: — Бояр новгородских — в поруб! В темнице все занято купцами да пришлыми мужиками. А в порубе им самое место! Стольный город ноне не Новугород, а Торжок!

Ярослав, глядя на поникших новгородцев, хохотал долго и от всей души.

Голод в Новгороде усиливался: кадь ржи стоила по десяти гривен, овса — по три, воз репы — две гривны; работный ремесленный люд ел сосновую кору, липовый лист, мох; в отчаянии отдавали детей в вечное холопство, продавали иноземным купцам за краюху хлеба; на торгу, по улицам валялись трупы, их некому было убирать. Лишь собаки да вороны, сытые от мертвечины, лениво тявкали и каркали над обглоданными трупами, наводя ужас на живых.

Долго и тревожно гудел вечевой колокол. На совет пришли немногие. По решению веча в Торжок отправились посадник Юрий Иванкович, бояре Степан Твердиславич и Микифор Полюда. Ярослав выслушал новгородских послов и тоже приказал бросить в поруб, а боярина Микифора, ранее посланного им в Новгород, привести вечером к себе в трапезную.

— Что еще скажешь? — требовательно спросил князь. — Так ли голодно в Новгороде, как говорил о том посадник?

— Так, князь. Я за свою жизнь немало смертей видел, но то, что деется в Новгороде, страшно. Кругом мертвые, а те, кто еще жив, тенями бродят по заваленному снегом городу. Наши пока держатся: и Олекса, и Твердислав Михайлович, и Сбыслав Смена, и Хота Григорьевич. Дворы бояр крепки, и припасов у нас вдосталь. У княгини, жены твоей, ни в чем нужды нет, но есть опасения, что новгородцы, озлобившись, учинят разбой, пойдут на княжеские палаты.

— Хорошо. — Ярослав в раздумье зашагал по горнице. Приняв решение, он остановился перед боярином Микифором. — Вот что: тебе в помощь я дам двух бояр. Вернешься в Новгород и тайно вывезешь из города княгиню.

Через неделю перепуганная, но счастливая дочь Мстислава Удалого упала в объятия Ярослава.

Встревоженный противостоянием князя Ярослава и Великого Новгорода, Юрий поспешил в Торжок. Город был неузнаваем: в короткий срок он разросся, расстроился, был наводнен торговым людом и товаром. Зная, что происходит в Новгороде, и глядя на нагромождения возов с хлебом, Юрий Всеволодович все больше и больше мрачнел.

Ярослав встретил брата на крыльце большого, рубленного из светлой лиственницы дома. Он был весел, радушен и гостеприимен. За трапезой Юрий не удержался и с раздражением спросил:

— Скажи, брат, как намерен ты поступить с Новугородом? Город вымирает, и в твоих руках дать ему жизнь.

— Эка невидаль, перемрет народец новгородский! Чего их жалеть? Сколь славных князей с позором изгнали они из города, сколь бояр неугодных им бросили в Волхов, а дворы их разорили! Нет, брат! Я пожду еще. Пока на коленях, с веревками на шеях не приползут умолять меня прийти в Новугород. И чего бы мне ни стоило, я заставлю их забыть вече!

— А ежели не приползут? Некому ползти будет. Вымрет народ. Что тогда?

— Этих посажу в Новугороде, — кивнул Ярослав на окно. — Видел, сколь народа в Торжке? Надо будет, из Переяславля привезу мужиков, с малых городков.

— Как бы все это бедой не обернулось. Крепки в коленях новгородцы, от веча не отрекутся. Могут призвать на стол Лешку Белого или Мстислава Мстиславича.

— Лешку не боюсь, а тесть мой супротив меня не пойдет. Так что не тревожься, все уладится.

— Дай-то Бог, — вздохнул Юрий. — Тяжело здесь, — прижал он руку к груди. — Чует сердце беду, да не знает, с какой стороны она подкрадется.

Несколько дней уговаривало посольство новгородское князя Мстислава Удалого прийти на новгородский стол. Князь понимал, что прийти в Новгород — это значит пойти против Ярослава, а того поддержит Юрий Всеволодович. Опять князь на князя, опять кровь, слезы вдов и сирот. С приходом старости князь Мстислав все болезненнее стал ощущать, как слабеет Русь от междоусобиц, как нищают города и от безлюдья зарастают травой пашни, как поднимают голову враги и все чаще разоряют порубежье. Но позволить, чтобы вымер город, которому долгие годы служил его отец Мстислав Храбрый и он сам, допустить не мог. И князь согласился. Собрав дружину, нагрузив два обоза хлебом, Мстислав выступил из Торопца.

Новгород встречал тишиной. Некому было звонить в колокола. Правда, звонарь сумел подняться на звонницу, но не осталось сил раскачать тяжелый язык. Сверху он смотрел на втягивающихся на Ярославово дворище дружинников торопецкого князя, обозы с хлебом и плакал от бессилия и от счастья. Наконец-то пришло избавление.

Вскоре появилось еще два обоза. Один из Можайска, другой из Полоцка. Оживился торг, появилась надежда у выживших новгородцев на возрождение.

Мстислав Мстиславич понимал, что с тем количеством воинов, приведенных им из Торопца, он не мог идти на Ярослава, и тогда в Смоленск, в Ростов, Псков поскакали гонцы с призывом присоединиться к торопецкому князю, восстановить справедливость и порядок в Белой Руси. Первым откликнулся брат Мстислава — псковский князь Владимир. Он привел три сотни воинов. Вместе с торопецкой дружиной было пять сотен. Какое-то количество ратников мог дать и Новгород, но надежд на это было мало: слишком ослабели новгородцы.

Мстислав не желал зла своему зятю. Перед его глазами не раз всплывали картины свадьбы и счастливые лица дочери и ее мужа. Он надеялся, что Ярослав одумается, отпустит из Торжка пленных бояр и удерживаемые обозы новгородских купцов. И потому в Торжок был отправлен священник поречистее, чтобы увещеваниями, божьим словом привел князя к праведному решению. Но Ярослав даже не выслушал священника. Отмахнувшись от него, как от назойливой мухи, он с раздражением приказал воеводе:

— Чернорясника, что пришел от Мстислава, вывести за город и пустить вольно. И вот еще что: до меня дошел слух, что Мстислав собирает супротив меня войско. Так ли это?

— Так, государь, — склонил голову воевода.

— Почто молчал? — сурово сдвинул брови Ярослав.

— Не был в том уверен.

— И много собрал воинов мой тестюшка?

— Пять сотен.

— И только-то! — рассмеялся Ярослав. Воевода замялся и нерешительно произнес:

— Поговаривают, что к нему идут смоленские полки и брат твой Константин тоже готовится выступить.

— Та-а-ак! — угрожающе повысил голос Ярослав. — Не думал, что Мстислав на родича руку поднимет. Но я тоже не лыком шит. Готовь посыльщиков к братьям моим: к Юрию, Святославу и Ивану. Да вот еще что: новгородские крикуны легко князей меняют, не помочь ли им от Мстислава избавиться? Мужиков из земли новгородской у нас поболе двух тысяч. Отбери из них с сотенку посмышленее, да чтобы нам верны были, и с наказом бунтовать народ супротив Мстислава отправь в Новугород. Остальных же переимать, в железа заковать и по городкам земли переяславской отправить. Кто же воле моей начнет противиться, того без жалости сечь мечами!

Среди сотни отобранных для тайного дела новгородцев оказался и Лука Меньшой. Он сам вызвался идти в Новгород. Два месяца Лука терзался неизвестностью о судьбе своего семейства, оставленного им в гибнущем городе. С десятком таких же, как он, работных людей Лука пошел в поисках хлеба из города, но, перехваченный заставой ярославских мужиков, оказался в Торжке.

С тяжелым сердцем брели новгородцы в свою отчину. Молчали, стыдились смотреть друг другу в глаза, но при подходе к городу, остановившись на последний привал, решили: повиниться князю торопецкому.

Мстислав Мстиславич вышел на высокое крыльцо княжеского терема к стоявшим на коленях мужикам, терпеливо выслушал покаянную речь и, махнув рукой, сказал:

— Вижу, что не жажда наживы, а беда привела вас на Ярославов двор, и потому прощаю вашу вину. Идите с Богом по домам.

В этот же вечер князь Мстислав приказал схватить Хота Григорьевича и других Ярославовых бояр, а дворы их разорить. Торопецкому князю стало ясно, что кровопролития не избежать.