Колокола соборов и церквей тяжело ухали, словно вздыхали, провожая в последний путь Всеволода Большое Гнездо. Его сыновья, шестеро, понуря головы, в скорбном молчании следовали за гробом.

— Как оно теперь будет? — с опаской, тихо переговаривались владимирские мужики, глядя на братьев. — Константин-то с Юрием, поди, на ножах. Токмо старый князь сдерживал молодых.

Юрий боялся, что старший брат, затаив обиду, не приедет на похороны. Но тот, пересилив себя, все-таки появился и даже при встрече обнял брата.

— Крепко ты обидел меня, — сверкнув глазами, тихо произнес Константин. — Занял стол великокняжеский не по праву.

— Не по своей воле, брат. Отцом посажен, упокой его душу, Господи! — перекрестился Юрий на образа. — Ноне не до времени разговоры вести, а вот после поминального обеда сойдемся вшестером и потолкуем.

Но как только сомкнулись каменные плиты над гробом Всеволода Большое Гнездо, Константин со своими боярами, ни с кем не простившись, уехал в Ростов.

Примирительного разговора с братьями у Юрия не получилось. Вслед за Константином поспешил уехать Владимир, Иван все не мог успокоиться и заливался слезами, Святослав сидел за столом набычившись, молча, ничего не ел и не пил, а Ярослав, набравшись хмельного меда за поминальным столом, задирал молодых владимирских бояр. Воеводы Всеволодовы Михайлович, Дорофей Федорович, Кузьма Ратьшич, глядя на братьев, только вздыхали и осуждающе покачивали головами: ствол-то Всеволодов крепок был, да плоды дал с червоточиной.

Ближе к вечеру народ владимирский и пришлые, приехавшие проститься с Всеволодом Юрьевичем, покинули столы с поминальным обедом, разошлись, разъехались по домам. Лишь нищие да бездомные калеки еще копошились возле столов, собирая объедки впрок.

Юрий устал. Хотелось одного: лечь и забыться сном. Но Агафья уже в который раз звала его в светелку, где дожидалась великого князя Любаша. Все свои украшения, одежды она уже раздарила и теперь только обещание, данное Юрию утром, удерживало ее в княжеском тереме.

Когда великий князь вошел в светлицу, Любаша стояла у окна и смотрела на закат солнца. Огромное, багровое, оно быстро опускалось за чернеющий в надвигающихся сумерках лес.

«Вот так же и жизнь моя, как солнышко, незаметно прокатилась по небу и скрылась. Но солнце взойдет завтра и так же будет сиять, я же, не успев ни пожить, ни порадоваться замужеству, ни понянчить детишек, ухожу в монастырь, и возврата мне нет».

Слезы сбегали по щекам горькие, непрошеные.

Заслышав шум шагов, она обернулась.

— Здравствуй, великий князь, — поклонилась молодая вдова поясно. — Жду тебя, чтобы проститься. Решение мое твердо, и я его не изменю.

— А как же воля Всеволода Юрьевича? Он не хотел, чтобы ты уходила в монастырь, и мне наказал строго следовать этому.

— Я знаю об этом, но еще при жизни великого князя клятву дала епископу Иоанну, что приму схиму .

— Не он ли тебе и присоветовал совершить сие? — спросил, негодуя, Юрий.

Любаша склонила голову.

— Епископ возжелал, а я не противилась. Чего уж теперь говорить об этом. Поздно.

— Может, дождешься батюшку с матушкой? Послал я за ними, скоро будут из Витебска.

— Нет, великий князь, не удерживай меня, — тихо, но твердо ответила Любаша. — Возок уже запряжен, и келья ждет в Успенском монастыре. Прощай и ты, Агафьюшка, — обернулась она к всхлипывающей княгине. — Не горюй, не на смерть иду, а вот когда родишь, дай знать, порадуюсь за тебя, помолюсь во здравие.

Любашу никто не провожал. Закрыв лицо платком, она сбежала с высокого крыльца княжеского терема и только в возке дала волю слезам, впервые за последние три дня.

Хотя уже прошло несколько месяцев со дня возведения Юрия на великокняжеский владимирский стол, только после смерти отца он в полной мере ощутил ношу, что легла на его плечи. И сейчас, находясь в харатейной, среди книг и свитков, он, пожалуй, впервые изведал страх. Этот страх был вызван осознанием той высоты, на которую Юрий вознесся, став великим князем, и той пустоты, разверзшейся под его ногами.

«С чего начать? На кого опереться? На братьев? Но только Иван, по своей молодости и наивности, воспринял меня великим князем как должное. Даже Ярославу я не могу доверять, как хотелось бы: дерзок, ненадежен. Тогда кто? Бояре? Нет! Эти сами не прочь подмять под себя, управлять мной. Значит, им надо показать свою волю, дать почувствовать силу, и я это смогу. Воеводы — вот кого надо ублажать, кормить, приблизить к себе, заставить служить верой и правдой. А также надо иметь сильную дружину. Дружина — это меч, который и сдержит слишком ретивых соседей, и удержит собственных князей и бояр, позволит раздвинуть порубежье на восток, как и хотел отец».

Юрий развернул лежащую на столе карту. Она была старой, кожа местами протерлась и зияла дырами. Вглядевшись в очертания земли владимирской, в порубежные княжества, Юрий решил: начну с Рязани! Не раз усмиряли ее мечом, да все напрасно. После разгрома всякий раз Рязань отстраивалась, крепла и вновь проявляла свой гордый и неуживчивый нрав. А ежели сменить гнев на милость да предложить дружбу князьям? Неужто вновь бунтовать начнут? Не должны!

На следующий день Юрий Всеволодович собрал владимирских, суздальских, юрьевских бояр и объявил им свое решение:

— Всех рязанских мужиков, посаженных на землю, вернуть в Рязань, вольно, дав подводы и дорожные припасы.

— Государь, да как же так? — заволновались бояре. — Рязанские-то мужики обжились, хозяйство завели, на кузне, в гончарне…

— Кто же из бояр и служилых людей воспротивится моей воле, того не прощу! — возвысил голос великий князь.

— Обездолил! По миру пустил! — охали бояре, теребя бороды и подсчитывая убытки. Но делать нечего, волю княжескую надо исполнять.

В Москву, Ярославль, Ростов, куда пять лет тому назад расселили рязанцев, Юрий отправил гонцов с грамотами. В Петров, где в порубе томились рязанские князья, поехал сам.

Когда из земляной ямы на свет божий извлекли тюремных сидельцев, сердце Юрия тоскливо сжалось. Вид рязанских князей был ужасен: заросшие волосом, худые, изможденные, в истлевшем, висящем клочьями тряпье, сквозь которое проглядывало изъеденное язвами тело, усыпанные вшами как пеплом, они казались мертвецами, вставшими из могил. Чтобы солнечные лучи не спалили глаза, годы не видевшие света, князьям повязали полотняные полоски. Они, словно слепые кутята, натыкались друг на друга, падали, но радовались свежему воздуху, весеннему теплу, солнечным лучам. Только Изяслав — князь пронский, еще имевший крепкую одежду и здоровый вид, ибо был посажен Всеволодом Юрьевичем всего несколько месяцев тому, угрюмо проронил:

— Куда нас теперь? Не на плаху ли?

На что петровский воевода Афанасий Никитич с деланой радостью в голосе ответил:

— По домам, страдальцы, по домам! В Рязань, к своим женам, детишкам…

— Кого же благодарить за милость сию?

— Великого князя Юрия Всеволодовича! Ему кланяйтесь. Он перед вами.

Князья, сломленные благой вестью, опьяненные воздухом и свободой, упали на колени. Только Изяслав остался стоять.

Юрий, оглядев еще раз бывших узников, приказал:

— Князей помыть, одеть, накормить, через десять дней быть им во Владимире. С сего дня они не пленники, а гости мои, и обращаться с ними, как того требует чин! С тебя спрошу, коли что! — кивнул он в сторону воеводы.

Через десять дней рязанские князья предстали перед Юрием Всеволодовичем в Посольской палате. Они отдохнули, посвежели, приняли человеческий вид. Великий князь с трудом, но все-таки распознал каждого: Глеб, Роман, Кир Михаил, Святослав, Изяслав, Ростислав. Здесь же были и их воеводы, бояре, освобожденные ранее. Чуть в стороне, поддерживаемый монахами, стоял епископ Арсений.

Юрий встал с кресла, стоявшего на возвышении.

— Зла на вас не держу! — чеканя каждое слово, в полной тишине произнес великий князь. — Что было, то быльем поросло. Но и вы зла не таите. Отпускаю вас, ваших бояр, воевод и дружину вольно. Знаю, что вы немало телесных мук приняли, но не я вас в поруб сажал, я вас из него вызволил. Мало того, хочу, чтобы вернулись вы в Рязань не нищими. В возах, что стоят во дворе, немало отмерено злата-серебра каждому, за городом табун лошадей, обоз с едой и всяким добром. От вас же хочу одного: чтобы в земле володимирской видели не врага, а старшего брата, который всегда придет на помощь Рязани, только позови. Не войны, но мира хочу!

Юрий задохнулся от волнения и опустился в кресло.

— Дозволь слово, великий князь? — Из толпы рязанцев вышел князь Глеб, поклонился поясно и, со слезливой дрожью в голосе, продолжил: — До конца дней своих мы будем молить Господа о здравии твоем. Тебя же благодарим за милость, за щедрость, за мудрость. В том все едины и крест целуем в верности тебе, великий князь!

После крестного целования Юрий отпустил всех рязанцев домой. При прощании много было клятв, заверений, но, несмотря на это, червь сомнения точил доброе в душе князя: простят ли рязанские князья унижения, страдания, забудут ли они земляную яму, голод, болезни, не озлобились ли их сердца, не ожесточились? Может, надо бы было всех разом убить по пути из Петрова во Владимир да на татей шатучих возложить вину?

Несколько дней он мучился сомнениями и в конце концов решил: будь что будет. И слава Господу, что удержал от смертного греха.

Юрий не спал. Уже прошло два дня, как получил он письмо от Константина, но с ответом так и не смог определиться. Что ответить? Константин писал, что отец принял решение под влиянием злых советчиков и будучи слабым в уме, что великое княжение принадлежит ему и он его не уступит. В конце же письма шла приписка, что не хотелось бы кровь христианскую проливать, но ежели Юрий не внемлет слову, то придется это сделать.

В письме была явная угроза, и от ответа Юрия зависели дальнейшие действия старшего брата. Что же делать? Новоявленный великий князь не хотел обнажать меча, не хотел войны.

Решение подсказала Агафья Всеволодовна. Видя мужа озабоченным, с красными от бессонницы глазами и выяснив, отчего все эти ночные терзания, она вкрадчивым голосом посоветовала:

— А ты всю ношу-то на себя не взваливай, подели ее между братьями. Призови на совет бояр, воевод, епископа Иоанна.

— Ну нет! Только не Иоанна, — запротестовал Юрий Всеволодович. — А вот с братьями посоветоваться следует. Владимир и Святослав ноне здесь, за Ярославом и Иваном пошлю.

— Вот и хорошо, вот и славно, — ворковала Агафья. — Батюшка-то, Всеволод Юрьевич, упокой его душу Господи, не раз говаривал, чтобы ты на братьев своих опирался во всех своих делах, возле себя держал, вместо отца им был, а надо… и советовался с ними.

Вначале Иван, а затем и Ярослав по зову брата приехали в стольный град Владимир. Не виделись со дня похорон и потому встрече были рады. За столом было шумно, весело, вспоминали детские проказы, Ярослав с ужимками и прибаутками рассказывал, как ездил в Торопец на смотрины дочери Мстислава Удалого, как тайно проник на княжеский двор и что не только видел молодую княжну, но даже разговаривал с ней, сказавшись заезжим купцом. Видимо, торопчанка пришлась по сердцу Ярославу, потому что тот неожиданно, вполне серьезно, закончил свой рассказ просьбой:

— Сосватаешь ли мне невесту, брат Юрий?

— Не рано ли? Года не прошло, как похоронил половчанку! — улыбнулся великий князь.

— Не рано, — помрачнел Ярослав. — Одичаю я в своем Переяславле. Только и радость, что охота вольная, зверья много. Да наскучило по лесам гонять. — И уже тише добавил: — Не поедешь сватом, Константина попрошу. Ему не впервой.

Юрий уже прикинул выгоду от родственных связей с Мстиславом Удалым и, рассмеявшись, заверил брата:

— Чего скис? Сосватаю тебе торопецкую княжну. Как зовут-то девицу? У Мстислава не одна дочка.

— Ростислава.

Когда о житье-бытье было переговорено, воздано должное еде и питью, Юрий, отставив кубок с вином в сторону, сказал:

— Собрал вас, братья, не только чтобы свидеться, но и совет держать. Получил я письмо от Константина. Вот оно.

Юрий достал свиток, медленно прочитал его и чуть погодя в нависшей тишине спросил:

— Что скажете, братья? Какой ответ дать Константину?

После длительного молчания первым нарушил тишину Ярослав. От шаловливого озорника, рассказывавшего о торопецких смотринах, не осталось и следа. Спокойно и взвешенно он произнес:

— Не след Константину свару заводить. Отец звал его сесть на великокняжеский стол, да он сам не захотел покидать Ростова. Чего теперь кулаками махать…

— Мы волю отца чтим, брат! — воскликнул, вскакивая, младший Иван. — Тебе в верности крест целовали! От тебя не отступимся! Коли надо будет, приструним брата Константина!

— Что? Ногой на него топнешь? — усмехнулся Святослав. — Константин не просто удельный князь, он — старший брат, и по старшинству стол ему принадлежит.

— А как же воля отца? — спросил Юрий. — Он передал мне великое княжение и завещал держать его крепко.

— Есть высшая воля, божья: от отца — к сыну, по старшинству. И никто не смеет нарушить установленный порядок.

— Это кто же тебя так вразумил? — спросил Ярослав.

— Епископ Иоанн. Он несет слово божье…

— Постой, постой! — остановил речь Святослава Юрий. — А давно ли ты с ним встречался?

— Неделю тому. Он приезжал в Юрьев, гостил, рассказывал о делах твоих неправедных, о том, что войско готовишь супротив Константина! — запальчиво выкрикнул Святослав.

— И меня проведал Иоанн, — чуть смущаясь, произнес Иван.

— Ко мне тоже приезжал, — махнул рукой Ярослав, — да я его спровадил быстренько, а ноне он в Ростове, у брата Константина.

— Мутит воду Иоанн, — осуждающе покачал головой Юрий. — Ты что, не понимаешь? — обратился он к Святославу. — Константин что чернец, ему только сана не хватает. А станет он великим князем, кто владеть землей володимирской станет? Иоанн!

— Не возводи напраслину на епископа! Не о своей корысти, о единении и силе земли володимирской заботы его. Я ему верю! — упрямо боднул головой Святослав.

— Вот и шел бы к нему! Он быстро на твою голову клобук наденет, — рассмеялся Ярослав.

Засмеялись и остальные братья.

Святослав вскочил со своего места, хотел было что-то сказать, но, отчаянно махнув рукой, выбежал из трапезной.

— Зря ты его так, — озадаченно потер лоб Юрий. — Ты же знаешь, какой Святослав обидчивый.

— Обидчивый, да отходчивый. Пусть подумает. Нечего под дудку Иоанна петь, свою голову иметь надобно. Да ты не тревожься. Малость ветерком обдует его горячую голову, и вернется, — уверенно произнес Ярослав.

Но Святослав не вернулся. Не дожидаясь утра, еще ночью он со своими боярами выехал в Ростов.

Утром Ярослав и Иван разъехались по своим уделам. Они заверили Юрия, что поддержат его во всем. Надо будет, придут с дружинами. Владимир же опять не поехал в свой удел, назначенный ему Юрием Всеволодовичем. Он выжидал и лелеял надежду осесть в Суздале. Удел больше, богаче, а главное — Владимир близко. Жизнь — она долгая. Всякое может случиться: кто ближе, тот, может статься, и займет великокняжеский стол.

Юрий до поздней ночи писал письмо, тщательно подбирая слова, чтобы ненароком не обидеть старшего брата, не уязвить его княжеской чести. Но в конце письма твердой рукой вывел: «Отец мне старшинство и град Володимир дал. Я крест в том целовал и клятву не нарушу!»

Сосватали невесту споро. Со свадьбой решено было не затягивать: жених торопил. Уж больно распалила сердце Ярославово княжна. Увидев ее впервые, Юрий по-хорошему позавидовал брату. Девушка была высока, стройна, черноброва и черноглаза. Она чем-то напоминала прежнюю жену Ярослава, половецкую княжну, но та была маленькой, худенькой, словно отроковица, эта же сияла пронзительной красотой. Решение отца выдать ее за брата великого князя Ростислава приняла с холодной покорностью, как неизбежное. Юрий одарил ее подарками, но они не радовали торопецкую княжну, так как близилось время расставания с батюшкой и матушкой, сестрами и подружками, с беззаботным девичьим житьем. Великий князь ей не глянулся. «Ни статью не вышел, ни обличьем. Ежели и Ярослав такой же, то радости от мужа будет немного, — разочарованно поглядывала Ростислава на именитого свата. — Но делать нечего. Такова воля батюшки».

Два дня ожидали в Переяславле Константина и Святослава, но те так и не появились. Из Ростова вместо старшего брата приехал боярин Еремий Глебович с подарками молодым и письмом. Прочитав послание от Константина, Ярослав в сердцах кинул свиток на пол и обиженно воскликнул:

— Сказался больным! Бог ему судья! Ждать больше некого, едем!

Свадебный поезд растянулся аж на версту. Князья, бояре, дружинники, в дорогие одежды одетые, на аргамаках, под перезвон колокольцев, переливы свирелек, дудок въезжали в город. Такого великолепия Торопец еще не видел. На крыльце княжеского терема дорогих гостей встречал Мстислав Удалой. Ростислава, укрывшись за занавесочкой, из окошка украдкой высматривала Ярослава. Каково же было ее удивление, когда в спрыгнувшем с аргамака молодце она узнала заезжего купца, опалившего ее сердечко дерзким взглядом серых глаз.

Венчал молодых епископ новгородский владыка Митрофан.

Свадьба удалась шумной, веселой. Пировали и в Торопце, и в Переяславле. Все радовались счастью молодых. Да и невозможно было не радоваться, глядя на сияющие лица Ярослава и Ростиславы, не сводящих влюбленных глаз с друг друга.

После свадьбы, перед отъездом Мстислава в Торопец, Юрий предложил торопецкому князю опробовать подаренного ему жеребца. Тот охотно согласился, понимая, что дело здесь не только в подарке.

Выехали за город вдвоем, оставив и бояр, и дружинников на княжеском дворе. Конь оказался хорошей выучки, в меру горяч, быстр и вынослив. Мстислав Удалой остался подарком доволен.

— Комоня этого привели мне из Ошела. Булгары же добыли его где-то на юге у арабов, — охотно пояснил Юрий. — В зиму жеребца поберечь надобно. Он к нашим морозам непривычен, загубить красавца можно, — предупредил он.

— Побережем, — смеясь, Мстислав похлопал ладонью жеребца по холке. — Я его к двухлеткам в табун пущу. То-то приплод знатный будет.

Мстислав спешился и повел коня в поводу.

Спрыгнул с лошади и Юрий. Он никак не мог начать нужного ему разговора, но Мстислав помог ему в этом сам:

— Не скрою, великий князь, лестно мне породниться со Всеволодовичами. Вижу, обиды на меня не таишь за Святослава. Иначе бы сватом ко мне не приехал. Не так ли, Юрий Всеволодович?

— Так, Мстислав Мстиславич, — согласился Юрий. — Делить нам с тобой нечего. У тебя своих забот вдосталь, а у меня от своих хребет трещит.

— Верно, нелегко тебе. Всеволод Юрьевич, того не ведая, посеял семя раздора между тобой и Константином. Какие всходы то семя даст, не ведаю, да только был он у меня, жаловался, просил помощи.

— И что ты, Мстислав Мстиславич, за кем стоишь? — нахмурив брови, спросил Юрий князя.

— Помириться вам надобно, — ушел Мстислав от ответа. — На вас ноне вся Русь смотрит. Не было еще такого, чтобы порядок наследования нарушать.

— Не я его нарушил, — начал было Юрий, но Мстислав его остановил:

— Знаю и потому прошу: помирись с Константином, уступи ему великое княжение.

— Не проси, князь, не могу. Не могу и не хочу. Силы в себе чувствую для дел великих. Константина же обуяла жадность. Я предлагал ему поменяться: мне — Ростов, ему — Володимир и даже Суздаль. Что он мне наметил в удел? Переяславль Южный!

— Я ваших дел не знаю, но прошу: не трогай Ярослава. Пусть поживет, помилуется с молодой женой.

— И этого обещать тебе, князь, не могу. Ярослав сам за себя и решит, с кем он. Я же заверить могу в одном, что первым меча не обнажу.

— Спасибо и на том… — После длительного молчания Мстислав Удалой продолжил: — И за подарок спасибо. Хорош жеребец. Но надо возвращаться. Верно, заждались нас бояре. Ты уж прости меня, Юрий Всеволодович, коли что не так. Поверь, я от чистого сердца тебе добра желаю, но правда не на твоей стороне.

На следующий день гости разъехались по своим городам. Юрий вернулся во Владимир, и здесь его настигла весть: Константин собрал дружину и готовится выступить на Владимир. Юрий Всеволодович тут же отправил гонца в Переяславль к Ярославу: идти ему с ратниками к Ростову. Вскоре выступил и сам с дружинами владимирской и суздальской. У Ростова, за рекой Ишнею, сошлись владимирцы, суздальцы и переяславцы, а с противоположной стороны реки встали ростовцы. Ишнея, маленькая и спокойная, от таяния снега и льда разлилась и стала непреодолимой. Даже княжеские походные шатры пришлось поставить далеко от берега, на опушке леса.

Ярославу не терпелось вернуться к молодой жене, и потому он торопил брата:

— Чего мы сидим? Надобно строить мост и идти на ростовцев. Вон их сколь мало. Я с одними переяславцами затопчу их конями!

— Ты прав, мы сильнее Константина, — согласился Юрий с братом. — Только надобно выждать малость, чтобы он уразумел, понял, что слаб, что супротив нас ему не выстоять.

— А батюшка покойный меня учил: коли меч обнажил, так не грозить им надобно, а головы врагов рубить, — не унимался Ярослав.

— Так то головы врагов, — улыбнулся Юрий снисходительно, — а перед нами не враги.

— Тебе виднее, брат. Ты — великий князь, ты и думай. Токмо ждать мочи нет: грязно, холодно, тоскливо.

К концу недельного противостояния от ростовского берега отплыла лодка.

Посланцев Константина незамедлительно привели к Юрию. Ими оказались бояре Иван Родилович и Еремий Глебович. Долго говорили братья с боярами и в конце концов сошлись в одном: Константин сидит в Ростове, Юрий во Владимире, а кому быть великим князем, решит время. С тем и разошлись по своим уделам, но ненадолго.

Владимир устал ждать лучших времен. Во главе своих бояр и дружины он пошел на Волок Ламский, а оттуда на Москву. Не встретив сопротивления, Владимир вошел в московский детинец.

— Думается мне, что здесь не обошлось без Константина, — в размышлении произнес Юрий, выслушав своего тайного доглядчика, прискакавшего из Москвы. — А что Святослав? Его нет с Владимиром?

— Нет, государь. Князь Владимир был один.

— Хорошо. Возвращайся. Я должен знать обо всем, что делается в Москве, — отпуская доглядчика, напутствовал его князь.

Кострома горела.

Ростовские дружинники налетели коршунами неожиданно, в полдень. Вначале занялись посады. Но сильный порывистый ветер погнал огонь по узким костромским улочкам от дома к дому, от тына к тыну, растекаясь и охватывая весь город. Спасения не было. Люди в страхе и ужасе метались в огне, задыхались в дыму, а ростовские всадники со взгорка наблюдали за гибнущим городом. Лица их были мрачны и растерянны.

Какая-то городская баба с обожженным лицом и в тлеющим на спине летнике, пятясь от пылающих изб, причитала:

— Да за что же ты, Господи, наказываешь нас? В чем наши прегрешения? — И, увидев ростовских дружинников, она завопила: — Будьте вы прокляты, душегубы! И князь ваш да не возвидит света белого! Пусть дети ваши высохнут от голода и жажды, а жены пойдут в полон!

Крайний от нее дружинник тронул поводья и, перегнувшись в седле, взмахнул мечом. Крик оборвался, и женщина ткнулась окровавленной головой под конские копыта.

— Более нам здесь делать нечего, — оглядев еще раз пылающую Кострому, угрюмо произнес воевода Иван Родилович. Ему, как и его дружинникам, не по душе было приказание князя Константина. Знал, что этот пожар обернется не одной бедой на земле ростовской. Воевода говорил об этом князю, да тот и слушать не захотел. Ноне у него в советчиках сам епископ Иоанн. — Путь нам на Солигалич, а потом на Нерехту. Князь Константин приказал разорить городки.

Возрадовавшись легкой победе над москвичами, прослышав, что Константин пожег Кострому, захватил Нерехту и Солигалич, Владимир вознамерился расширить свой новый удел. Жадные до чужих земель руки он простер к Дмитрову — городку малому, тихо жившему под рукой Ярослава Всеволодовича. Дмитровский воевода Афанасий Микулич, упрежденный о подходе дружины князя Владимира, своей страстной речью распалил в жителях города решимость отстоять Дмитров от грабежей самозванцев. По его приказу сами дмитровцы пожгли посады и затворились за стенами города. Когда же подошла дружина князя Владимира, то встречена она была тучей стрел. Такого поворота дел князь не ожидал. Его просьбы и угрозы отворить ворота не возымели должного действия на защитников города, и тогда Владимир приказал дружинникам взять Дмитров приступом. Однако мирные доселе дмитровцы показывали чудеса храбрости и стойкости. Раз за разом они отбивали приступы владимирских воинов, а когда до Дмитрова докатилась молва, что князь Ярослав идет с войском на помощь осажденному городу, Владимир отступился. Спешно он свернул лагерь и пошел к Москве. Но воевода Афанасий Микулич настолько расхрабрился, что, посадив сотню мужиков на лошадей, погнался за дружиной Владимира и, настигнув замыкавший отход отряд, перебил его до последнего воина.

Князь Владимир, затворившись в Москве, ждал вестей из Ростова. А вести от старшего брата приходили неутешительные.

Константин нервно расхаживал по горнице, бросая нетерпеливые взгляды в створы окон.

— Чего ты изводишь так себя? Поимей терпение. Приедет твой воевода Иван Родиславич. Приедет с победой, а то как же иначе, — склонясь над шитьем, успокаивала мужа Агафья.

— Как я могу быть спокойным, коли деревни в округе горят. Вон сколь дымов. Послушался на свою голову Иоанна, пожег Кострому, а ноне тот пожар во сто крат вернулся на землю ростовскую. А где он, Иоанн? Как токмо Юрий с Ярославом подступили к Ростову, так и след его простыл. Да и брат Владимир хорош. Уверял, что придет с дружиной, только позову, а где дружина, где он сам? Все бросили! — отчаянно выкрикнул Константин. — Бояре кричали: бери стол великокняжеский, а сами мужиков своих жалеют, в войско не дают.

Со двора послышался шум множества голосов, лошадиное ржание. Константин бросился к окну:

— Никак Иван Родиславич вернулся. С чем вот токмо пришел?

Константин отошел от окна, несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь, и замер на лавке в ожидании воеводы. Но в горницу вошел не Иван Родиславич, а духовник игумен Пахомий. Перекрестясь на образа, он глухо произнес:

— Здрав будь, великий князь, и ты, княгиня! С недоброй вестью я. Побили дружинников твоих володимирцы, воеводу Ивана Родиславича принесли на руках израненного. Только до ворот и донесли, преставился. — Пахомий мелко перекрестился. — Царствие ему небесное. Меня бояре к тебе прислали, великий князь. Ждут разрешения войти.

— Чего хотят? — дрогнул голосом Константин.

— Просить станут, чтобы ты замирился с братьями.

Константин побледнел, сгорбился, нервно затеребил жиденькую бороденку.

— А что ты скажешь? — поднял он взгляд на духовного отца.

Пахомий подошел, сел рядом и, положив свою широкую ладонь на колено Константина, спокойно произнес:

— Помириться надобно. Под Ростов пришли не только твои братья, но и князь муромский Давид. Супротив такого войска Ростову не устоять. Выжди.

— А как? Как примириться? Коли у них сила, а я слаб. Захотят ли?

— Захотят, — уверенно произнес Пахомий. — Пошли к братьям боярина Андрея Станиславича. Умен, хитер, языкаст.

— Хорошо, — приободрился Константин. — Зови бояр, совет держать будем.

По только что построенному мосту через Которосль Юрий и Ярослав в сопровождении десятка гридей направились к починку, сиротливо прижавшемуся к начинающему одеваться зеленью лесу. Ехали молча, каждый думал о своем. Возле избы, перед которой развевался княжеский стяг, спешились. Склонив головы, шагнули в черный зев дверного проема.

Константин сидел возле окна. Долго в полной тишине смотрели друг на друга.

— Обнимемся, брат. Не виделись со дня похорон батюшки, — предложил Юрий и шагнул к Константину. Тот встал, прижался сухими губами к щеке брата, обнялся и с Ярославом.

— Присядем.

Братья расселись на лавки вкруг стола.

— Почто Ивана не привезли? — недовольно спросил Константин.

— Мал еще, — резко ответил Юрий. — Да и ты, как я посмотрю, ни Святослава, ни Владимира не взял с собой.

— Владимир в Москве, а Святослав в свой удел ушел, в Юрьев на Ополье. Обиделся на меня, не знаю за что, — развел руками Константин.

— Видно, была тому причина, — усмехнулся Ярослав. — Ты скажи, Константин, почто мой городок Нерехту разорил? Тебе что, своих городков мало?

— А зачем Кострому пожег? — подхватил Юрий. — Сколь безвинных в огне сгинуло.

— Не я свару начал, — возвысил голос Константин. — Ты сел неправдой на великокняжеский стол. Добром сойди, не то…

— Не то силой сдвинешь? — рассмеялся Ярослав. — А где она — сила-то? Ростовцы одни да немного ярославцев. Владимир и то свою дружину не привел.

— Своих воев мало, сторонних призову.

— Это кого сторонних? Мстислава Удалого — тестя моего призовешь или Всеволода Чермного? Так тот тоже вроде бы не твой родственник, а Юрия. Нет, брат. Один ты. И потому смирись!

— Не хотел говорить тебе, боясь тебя обидеть, да, видно, нельзя, — привстав со своего места, навис Юрий над столом. — Ноша великокняжеская тяжела. Тебе ли с твоим здоровьем ее взваливать на плечи свои? Посмотри на себя: высох, что лист осенний. Не бери грех на душу, уймись. Не то прольется крови немало, а ворогам нашим этого только и надобно.

Константин долго молчал, устремив взгляд в черный закоптелый угол, потом вздохнул и тихо произнес:

— Будь по-вашему.

Из-под Ростова Юрий повел дружину к Москве. Он не мог смириться со своеволием Владимира. Встав лагерем у посадов, Юрий послал воеводу Степана Здиловича с письмом, в котором звал младшего брата на ряды. Князь Владимир понимал, что со своей малой дружиной супротив владимирского войска он не устоит, вышел из детинца и смиренно предстал перед Юрием. Девятнадцатилетний молодец, несколько сутулый, с длинными, почти до колен руками, бросал недобрые взгляды на брата, словно жалил. Юрий пожурил князя мягко, по-братски, но вблизи себя не оставил.

— Пойдешь в Переяславль Южный. Там на стол сядешь. Свою дружину возьмешь с собой. С соседями не ссорься, особо с князем киевским — Всеволодом Чермным. Тяжел и скор на руку князь, норовом крут. Поглядывай в сторону Дикого поля. Коли что, шли гонца, помогу супротив половцев. Ехать тебе немедля. Пожитки соберешь, и в путь!

Дождавшись, когда младший брат покинул Москву, великий князь увел дружину в стольный град Владимир. На земле владимирской наступило затишье.

Но Юрий не забыл, благодаря кому столько крови было пролито в Белой Руси. Епископ Иоанн был схвачен и препровожден в Боголюбский монастырь, где, став чернецом, томился под строгим надзором. Епископом Владимирским и Суздальским был посвящен игумен Рождественского монастыря Симон, посланный для этого в Киев к митрополиту Матфею.

Константин, прослышав о смещении Иоанна, направил к киевскому митрополиту своего духовного отца Пахомия, и тот был посвящен в сан епископа Ростовского, Переяславского и Ярославского.

Церковная власть во Владимирском княжестве разделилась.