Глава 11
Обречен на вербовку
Рязань — Москва
Занесло его сдуру в командировку на «Рязаньспецприбор» — поставщику по тысяча четвертому проекту. Сам напросился. Отдохнуть от всего, напиться спокойно, блядки какие-нибудь замутить, в конце концов. А что — Наташке можно, а ему нельзя? Вот то-то. Справедливость должна быть. Во всем.
Уехал рано утром, будить ее не стал. В дверях уже почудилось, будто позвала. Но возвращаться не хотелось — дурная примета, да и опаздывал уже. Так и пошел. Никогда потом простить себе этого не мог.
Ладно. В общем, там, в Рязани, все нарисовалось лучше некуда: с утра на заводе, обед у генерального дома, а вечером — ресторан и дым коромыслом. Подцепил себе двадцатитрехлетнюю Оксану из конструкторского бюро, веселую разбитную девицу, совершенно без комплексов, но с грудью четвертого размера.
День так прошел, и второй, и третий. Спал Семаго мало, но как-то посвежел с лица, да и мозги в порядок привел. А чего париться, в самом деле? Еще не старый, при деньгах, полностью состоявшийся мужчина… Классный спец, кстати, один из лучших в мире. В самом ЦРУ, вон, пылинки готовы с него сдувать, в жопу целовать, чтобы только передал пару мегабайт информации. А как он будет смотреться через пару лет владельцем собственной виллы на берегу океана! Хо! Капитаном собственной яхты! Загорелый, мощный, вальяжный, уверенный в себе! Это он — Семаго, а не кто-нибудь другой. Он и есть!
Каждый день созванивался с Наташкой: дела, здоровье, то-сё… но как-то без настроения. Не получалось с настроением. Семаго понимал, что она там, наверное, снова пустилась во все тяжкие, трахается на капоте с этим своим Гариком. Чего тут себя обманывать… Ну, и хрен с ней. Зато Оксанка, хоть и молодая, а под ним наволочку в клочья рвет. Значит, не в нем дело. Значит, Наташка просто не понимает своего счастья. Дура. А раз дура, значит, Семга вполне может обойтись и без нее. Найдет себе помоложе да погрудастей. У нас, у миллионеров, так принято — вилла, яхта и красивая молоденькая сучка рядом. А то и не одна. Вот так-то, Наташка! И трахайся со своим Гариком на здоровье в позе «зет»!
А потом раздался звонок из Москвы. Вечером, за ужином. Гуляев звонил по мобильному.
— Ты, Серега, не волнуйся только, — говорит. — Наташка твоя в аварию попала.
— А-а? И чего? Машину расхерачила? — крикнул Семга.
У него столик возле самой сцены, а там саксофонист прямо в ухо ему гудел.
— Да, Серег. Расхерачила… — сказал Гуляев и как-то странно запнулся.
— Вот блин. Ладно. А чего сама не позвонила? Боится?
И Гуляев опять загундосил:
— Ты, Серега, только это… Только, главное, не волнуйся…
— Да говори толком, что случилось! — гаркнул на него Семаго.
Он встал, показал своей соседке глазами: сейчас вернусь. Она улыбнулась, губы сделала так: чмок. Семга тоже улыбнулся, но уже мертвой механической улыбкой. Он уже понял. Гуляев говорил все это время, говорил. Семаго вышел из зала, ходил кругами по холлу, прижимая телефон к уху, ничего не соображал. Потом забрел в туалет, заперся в кабинке. Опустил сиденье, сел. Заплакал.
— Слышь, Серег. Не надо…
В левом ухе у него поселился маленький Гуляев, бегал там, как таракан, жалил его и жалел одновременно.
— Слышь, я специально в «скорой» спрашивал… Они сказали, все мгновенно произошло, она не мучилась ни секунды. Повезло, говорят… Вот они перед этим женщину одну с ожогами принимали…
— Да пошел ты со своими ожогами!!! — взвыл Семга.
— Ладно! Хорошо! Правильно! — обрадовался, застучал лапками маленький Гуляев. — Ты ори, ругайся, Серег! Это лучше! Хочешь, я кого-нибудь пришлю за тобой? Хочешь, сам приеду? Пизданешь мне по морде по старой дружбе! Серег, Серег, главное, не грузись, не натвори чего, слышь? Я приеду!
Перед глазами ритмично наезжал-отъезжал зеленый плотный туман. Семга долго не мог понять, откуда он взялся, потом дошло, что он раскачивается на унитазе и бьется головой в дверцу. Перестал раскачиваться, встал. Под ногами хрустнули обломки телефона. На дверце осталась кровь. Он вышел, умылся. Бросил деньги на стол, на Оксану — ноль внимания.
Она встревожилась:
— Случилось у тебя что-то, Сережа? Случилось?! Вижу, слу…
По дороге в гостиницу купил бутылку водки у таксиста. Выпил из горлышка на улице. Постоял перед дверью своего номера, войти не решился. Спустился в бар, взял две по сто. Потом пошел к себе и стал собирать вещи. Собрал. Заказал по телефону билет на утренний самолет. Сел на кровать, сумку поставил у ног. Стал ждать. Без десяти четыре вышел из номера, взял такси и поехал в аэропорт. В самолете Семга уснул и сразу же увидел кошмарный сон.
* * *
Это случилось прошлой ночью. Она ехала по Ленинградке в сторону области. Под сто шестьдесят, по левой полосе. На повороте в Шереметьево ее «ягуар» на полной скорости вылетел с дороги, снес ограждение, перевернулся и сложился вокруг опоры рекламного билборда.
Наташка погибла на месте.
Врач в морге отвернул только самый краешек простыни, чтобы он мог опознать лицо. Лицо почти не пострадало, на нем даже сохранилось знакомое Наташкино выражение пофигизма. Все остальное находилось под простыней и выглядело так, словно накрыли разбитый столовый сервиз.
«Ягуар» выглядел не лучше. Он лежал в углу аварийной стоянки в виде нескольких ломтей искореженного металла — машину разрезали сваркой, чтобы отодрать от бетонной опоры. Страховой агент прыгал вокруг, что-то тараторил, а Семга смотрел на задник Наташкиной туфли, запрессованной в этой куче. Что она здесь делает? Забыли убрать или просто не заметили. Семга присел, схватился за каблук и потянул. Агент перестал тараторить, куда-то убежал, и весь офис, наверное, выстроился у окон (там высокие такие окна, от пола до потолка) и смотрел. А Семга все тянул. Изрезал руки, костюм и куртка в крови, но туфлю вырвал. Повертел, понюхал зачем-то, потом бросил в урну.
Приехал домой, а там ее мамаша. Из самого Тамбова. Никогда раньше Семга не видел ни одного из Наташкиных родственников. И вот — приехала. А он весь в кровище. Он ей сразу сказал, чтобы убиралась из его квартиры, чтобы не было потом всяких недоразумений. Позже видел ее на похоронах, рассмотрел. И понял, что Наташке, может, и в самом деле повезло, потому что в шестьдесят она была бы один в один ее мамаша…
О том, что в машине был еще пассажир, Семга узнал только через неделю, когда его вызвали в областную прокуратуру. Налбандян Георгий Ованесович, 1979 года рождения, москвич, инструктор школы автовождения «АС». Он скончался по дороге в больницу не приходя в сознание. Следак сказал: от множественных травм, несовместимых с жизнью. Семга спросил, значились ли в списке травм оторванные во время вхождения в поворот яйца.
— Какие яйца? — удивился следак. Он не понял.
Ну, и ладно. В общем, экспертиза показала, что у «ягуара» были надрезаны тормозные шланги.
— Надрезаны, — повторил следак. — Ножом. Не перетерлись, не порвались во время аварии — кто-то сделал это умышленно. И очень аккуратно. Маленькие такие надрезики, при ударе могли разлохматиться, никто бы и не заметил… Видно, на это и рассчитывали…
Сергей его не слушал — сидел и ждал, когда можно будет пойти домой и напиться вдребодан.
— Какие отношения были у вас с Натальей Колодинской?
— Нормальные отношения.
— Вы состояли в гражданском браке?
— Это типа когда не расписаны?.. Ну да. В гражданском. Давно.
— В последнее время никаких недоразумений не возникало? Ссоры? Скандалы?
— Возникало. Она ебаря себе завела, вот этого самого… Гарика. Как же тут без ссор…
— Были какие-либо угрозы с вашей стороны? Нанесение побоев?
— Съездил ей пару раз. А может, и не пару, — Семга вспоминал. — Ну… Убить обещал… наверное. А вы, товарищ следователь, что в таких случаях девушке говорите?
— Это дела не касается, — оборвал его следак. — Как же вы в таком случае утверждаете, что у вас были нормальные отношения?
— Да так и было. Она сказала, что бросит его. Недели две не встречалась с ним. Мы помирились. Все было хорошо.
— Вы лично были знакомы с Налбандяном?
— С этим, что ли?.. Нет.
— И никогда с ним не встречались?
— Нет. Зачем он мне?
— Вы не задумывали отомстить своей сожительнице и ее любовнику после того, как вам стало известно об их связи?
— Нет. Не успел. Мы с Наташкой почти сразу помирились.
— Где вы находились в день аварии?
— В командировке, в Рязани.
— Это смогут подтвердить свидетели?
И тут Семга понял, куда он клонит, хорек этот. Ему аж живот скрутило, до того гадски все это сразу стало выглядеть.
— Ты что, на меня думаешь?! — загремел он на весь кабинет. — Я даже пальцем ее не тронул бы! Да, еблась! Ну и хуй с ней! Он ей приправил в машине на полном ходу, потому и влетели они!! А про шланги ты лучше страховщиков допрашивай — они сами их и чикнули там, на своей стоянке! Чтобы деньги не платить!!!
Следак смотрел на него, как на пустое место, ждал, когда выкричится. Потом повторил:
— У вас есть свидетели, которые смогут подтвердить, что в день аварии вы находились в Рязани?
Семга подышал-подышал, успокаиваясь, и сказал:
— Мать твою. Да хоть мильон.
— Это хорошо…
Следователь вздохнул. Сразу было видно, что для него, как раз, это не хорошо, а может, наоборот, очень плохо, ибо дело усложняется, и подходящий по всем статьям подозреваемый растворяется в тумане стопроцентного алиби.
— Тогда кому могла понадобиться столь сложная инсценировка? — вроде сам у себя спросил следователь.
— Хер его знает, — исчерпывающе ответил Семаго.
* * *
И все-таки в чем-то следак оказался прав.
Семга прозрел в последний вечер двухнедельного отпуска, который ему дали на работе, чтобы он пришел в себя. Надо сказать, он время зря не терял и все эти дни пил по-черному. Дома. Один, естественно. Какие-то демоны восьмирукие-восьмикрылые — они не в счет.
Они кружились под потолком, выпытывали, что и как, а Семга рассказывал им про все. Как с Наташкой познакомился. Как назначил первое свидание на Нагатинском мосту. Про купальник ее рассказывал — фиолетовый, в маргаритках, тонкий, как змейка, как он снимал его с Наташки той первой ночью на Химкинском озере. Как его колотило тогда, будто в лихорадке, он простой узелок распутать не смог — взрослый женатый мужик! — и нахлобучил там натуральный морской узел, а Наташка рассмеялась и двумя своими детскими ручками просто разорвала лифчик надвое и отбросила в сторону… И как они потом спали на ее квартире, в кухне, на матрасе, пока он разводился со своей Варварой и пил валокардин пополам с водкой, и как потом она переехала к нему, и на ней в тот день были такие пестрые гольфы, от которых Семга просто обалдел… И как потом сто десять раз они ссорились и мирились, разъезжались и снова съезжались… И на кой ему упала какая-то Оксана из конструкторского, если у нее нет таких гольфов и такого купальника, спрашивается? На кой ему вообще кто-то упал? Он ведь всегда любил одну только Наташку, и никого больше, вот те крест!
Пьяный Семаго полез в шкаф — кажется, он собирался продемонстрировать восьмируким демонам тот самый купальник в маргаритках, который Наташка так и не решилась потом выбросить… но вместо купальника нашел под стопкой белья конверт с деньгами. Толстый, тяжелый — Слава передал на последней встрече. Он даже не был распечатан, целехонький. Не успел Семга его распечатать, надобности не было…
И тогда он вспомнил свой последний разговор со связным. Он рассказал Славе про ссору с Наташкой — они как раз накануне повздорили, и Наташка орала, что деньги его ворованные и она настучит на него в ментовку. Семга, честно говоря, струхнул и решил на всякий случай Славу проинформировать… Ну, чтобы тот успокоил его хотя бы. Или рассказал, что делать. А что Слава?.. Он ничего, собственно, и не сказал. Только назвал ее имя и фамилию — спросил, не о Наталии ли Колодинской речь идет. Знал. Хотя она не супруга, не родственница, и Семга ни разу ее по имени не называл… А потом еще выдал это: «В мире нет ничего важнее любимого человека, трам-пам-пам… Любимый человек, вот ради чего стоит жить и умирать! Это я вам как старый холостяк говорю!» И рассмеялся так, с издевкой, что ли. Старый холостяк. Вот сучара!!!
Семгу как током ударило. Это они и подрезали тормозные шланги! Не сам Слава, конечно, у него кишка тонка… Нашли специалиста по «мокрым делам», как в кино показывают. Подгадали, когда он уедет, чтобы от подозрений отвести, и сработали. Грамотно, профессионально, надеялись, что концы в воду, спишут на обычную аварию, да вот что-то не получилось…
Да-а-а… Тогда сам собой складывается ответ на последний вопрос следака: «Кому могла понадобиться столь сложная инсценировка?»
Да вот им и понадобилась! А меня они спросили?!
Он с треском разодрал конверт надвое, вытряхнул на пол ворох зеленоватых банкнот, топтался по ним, рвал зубами и руками, плевался, рычал и выл, как сумасшедший. Суки-и! Они вот так точно поступили с его Наташкой, с ним самим. Вскрыли, выпотрошили и растоптали!
Так. Так-так. Спокойно. Семга стал ходить по комнате, нервно оскаливая зубы и постукивая кулаком по стене. У него есть план. Он сейчас же едет в «Ашан», сделает закладку с требованием срочной встречи. Завтра… Нет, сегодня уже Слава должен перезвонить ему… Он говорил, что за ячейкой все время следят его люди. Так. Назначит встречу. Отлично. Семга сядет к нему в машину, скажет что-нибудь, ну, например, что есть новые данные по «двести девяносто первому»… Соврет что-нибудь. Попросит выехать за город, а там тюкнет молотком по темечку и скинет машину с моста. Пусть тоже насладится полетом, как они Наташке это устроили. Ну а если…
Семга поежился. А если Слава поймет? Догадается?.. Черт. Не так уж сложно вычислить, зачем ему вдруг понадобилась срочная встреча после Наташкиной аварии… Тогда Слава не придет. Или придет, но с оружием. А может, он даже не будет ждать, когда Семга запросит о встрече. Уже сейчас следит за ним, фиксирует. Ждет, когда он начнет метаться, чтобы…
А если он — следующий?!
Во дворе у парковки горел одинокий фонарь. Семга всматривался до рези в глазах, и почудилась какая-то темная фигура рядом с его «лексусом». Опрометью бросился вниз. Никого не увидел. Обошел машину несколько раз. Достал из перчаточного ящика фонарь, залез под днище, подергал какие-то шланги, попробовал на изгиб. Все целое вроде бы. Вернулся домой, выпил. Снова посмотрел в окно. И снова почудилось…
Он схватил себя рукой за лицо, с силой сжал.
«Успокойся, Серега. Так нельзя. Но они в самом деле могут меня прикончить. Им это ничего не стоит — ты же видишь…»
Могут. В любой момент.
Перед глазами поплыли сине-красные огни. Семга разжал пальцы.
И огни, и демоны восьмирукие — все исчезло. Пьяный туман растворился. Стены больше не качались. Он протрезвел в один миг. Он — прозрел.
— Это я убил Наташку, — проговорил Семга в тишине.
И заплакал навзрыд.
Сам настучал на нее гаду этому, Славе! Никто за язык не тянул, сам! Если б молчал, все осталось бы по-прежнему. Ясно, как день. Для Славы она никто, Наталия Колодинская, имя-фамилия, ничего больше. Для него, для Семги, она — Наташка, одна-единственная его Наташка, купальник с маргаритками… И он ее сдал. Продал. ИДИО-О-ООТ!!!
Семга ударился головой об стол. Легче не стало. Надо самого себя стукнуть молотком по темечку! Но не получится… Разве из пистолета…
И главное, ведь эта ссора… Наташка-то права была, на все сто процентов. Деньги действительно ворованные, даже хуже! Если б чистые, честные деньги, то и беспокоиться было бы не о чем!
Распутывайся, клубочек, распутывайся… Куда ты нас приведешь? Так. Наташку убили, потому что настучал. Настучал потому, что деньги… Деньги потому, что… Потому, что ему их предложили. Кто предложил? Слава? Нет, Слава возник потом, уже с тугим конвертом. Предложил… Родик. Родька Мигунов — вот кто! Окрутил. Наобещал виллу, яхту, личного врача и личного финансового менеджера. Что ж ты, Родька, наделал? Я тебя как сына родного принял, Наташка тебе борщи варила с пампушками, а ты?.. Зачем мне эта твоя вилла, скажи — без Наташки? И все остальное?
Он встал у окна, еще раз посмотрел на улицу.
И ведь Родька вместе с теми, в этой шобле. Значит, знал, что ее собираются убить. И ничего не сделал. Не предупредил даже… Не может быть. Нет!
Жутко разболелась голова. Дрожащей рукой Семга налил полный стакан водки, жадно всосал в себя. Вот бы завтра не проснуться. Ни завтра, ни послезавтра, никогда… Потому, что мир опустел. А что ему делать в пустом мире?
* * *
На утреннюю планерку Семаго опоздал. Появился в половине десятого, тихо прошел в свой кабинет, сел за стол. Вскоре примчался Гуляев.
— Ну, ты как? Оклемался маленько?
— Да, — сказал Семаго.
— Жена сегодня ужин роскошный собирает, лазанью домашнюю и все такое… Велела без тебя не являться. Так что, Серег, сегодня никаких мероприятий, понял?
— Понял.
Семаго сидел, навалившись на стол, болезненно прищуривался, будто силился что-то рассмотреть перед собой, что-то невидимое. На правой щеке белела широкая полоса засохшего крема для бритья, на шее и подбородке виднелись следы от порезов. В кабинете стоял дикий запах перегара. Гуляеву стало как-то не по себе. Он переступил с ноги на ногу, кашлянул. Семаго даже не пошевелился.
— Ты чего, Серег? — сказал Главный конструктор.
— Нормально. Оптимум. Блядь. Ты иди. Я сейчас, — сказал Семаго в пространство.
Гуляев понял, что замгенерального директора мертвецки пьян на рабочем месте. Он вышел из кабинета, нажал снаружи на кнопку замка. Замок тихо щелкнул.
* * *
г. Заозерск
Грант Лернер был Дирижером. Именно так, с большой буквы. Хотя столь уважительно пишут обычно о великих Композиторах, для Лернера можно было сделать исключение: ведь он дирижировал человеческими судьбами. Точнее, специальными операциями, в которых решались судьбы и жизни. А по ходу решения своих Дирижерских задач ему многократно приходилось превращаться в представителя других профессий.
Сейчас он перевоплотился в редактора большой ежедневной газеты. Конечно, он терпеть не мог всякую писанину, даже отчеты свои надиктовывал Анне или секретарю. Но писать редактору и не обязательно. Главное — уметь организовать других. Собрать свору профессионалов пера, настроить их на сенсацию, поставить задачи по сбору «жареных» фактов. У Гранта Лернера есть этот редкий дар — заставить журналюгу средних способностей прыгнуть выше собственной головы.
— Раскрыть тему через личность — вот что от вас требуется! — через Женю Курляндскую потребовал он от своих верных «перьев». — Смело, дерзко, широкими мазками! Рассмотреть нашего героя через микроскоп! Выпотрошить и вывернуть наизнанку! Извлечь всю подноготную! Узнать то, чего и сам изучаемый персонаж о себе не знает! Только за такой материал «Мир криминала» заплатит вам по пятьсот долларов!
«Перья», находившиеся в его распоряжении, были, надо признаться, отнюдь не золотыми. Да и вряд ли серебряными. Скорей, гусиными: хронический алкоголик из задрипанного «Заозерского курьера», потрепанный лысый мужичок из областного «Вестника Сибири», «независимый журналист» — пробивной молодой человек с незаконченным высшим и глазами снулой рыбы. Непосредственно руководило ими доверенное лицо — энергичнейшая радиожурналистка Евгения Курляндская, которая могла успешно представлять не только вторую, но и первую древнейшую профессию.
И тем не менее.
Тем не менее, Лернер выжал их досуха. Курляндская жаловалась Анне, что впервые за сознательную жизнь десять дней не спала с мужчиной. Алкоголику некогда было дотянуться до стакана. Возможно, он пережил самую длительную абстиненцию, после которой задумается об окончательной «завязке». Лысый сбросил три килограмма, у «независимого» появился нервный тик. Но это Лернера волновало мало.
Главное, что в результате общих усилий собрался материал, который при соответствующей обработке мог превратиться в гениальный, «забойный» очерк, способный украсить номер любого солидного издания — хоть столичного, хоть международного: «Виталий Воронов. Портрет нетипичного российского следователя: честный, неподкупный, обреченный».
Но в гениальный очерк его никто превращать не собирался: «Гусиные перья» получили обещанные пятьсот долларов, написали небольшие заметочки о несправедливой судьбе Мигунова и были довольны, что больше от них ничего не требуется. О своей истинной роли в этой истории они ничего не заподозрили. А «редактор» Лернер вновь стал Дирижером специальных операций, блестяще использовавшим «слепых агентов» для сбора информации о фигуранте оперативной разработки.
Итак, только факты.
Воронов Виталий Дмитриевич, 34 года, русский, образование высшее юридическое (Иркутский государственный университет). Не пьет, не курит. Подполковник юстиции. Ненормированный рабочий график, зарплата — 25 тысяч рублей (около восьмисот долларов), среднее количество дел, одновременно находящихся в производстве — 10–15. Снимает часть деревянного дома в районе «Северный поселок» площадью 32 квадратных метра, без удобств (5 тысяч рублей в месяц). Личный транспорт — отсутствует. Имеет один «выходной» костюм производства Красноярской швейной фабрики, купленный сразу после последнего повышения в должности (старший следователь), которое имело место в 2005 году. Форму надевает редко. Имеет слабость к качественной кожаной галантерее, но носит через плечо старую сумку из кожзаменителя, которую коллеги по работе за глаза зовут «хабарником». В общении сух, сдержан. Среди коллег пользуется репутацией «правильного юродивого», однако его высоких профессиональных качеств никто не отрицает. В управлении ходит поговорка: «Ворон взятку не возьмет, но глаз выклюет». Для сравнения: все остальные следователи Заозерского управления имеют личные автомобили, подавляющее большинство обеспечено жилплощадью, а двое более молодых коллег Воронова (капитан и майор юстиции) отстроили коттеджи в пригородном районе «Новоселки». Единственное хобби Воронова — утиная охота и рыбалка. Предпочитает охотиться «на вылетку», поэтому отпуск берет обычно в середине августа. Ни лодки, ни собственной собаки не имеет, на охоту выезжает вместе с другом Арсением Белановым, который имеет и то, и другое, да еще и старенький «УАЗик» впридачу. Мечтает о породистом щенке спаниеля.
Жена — Воронова Ирина Сергеевна, 35 лет, работает инженером в Заозерском «Водоканале», зарплата 4 тысячи рублей. Высокая статная брюнетка. Склонна к полноте и быстрой перемене настроения. Неплохая хозяйка. В начале 2000-х имела реальный шанс продвижения по служебной лестнице, пыталась получить второе высшее образование, но бросила учебу в связи с тяжелой семейной обстановкой. Ходят слухи, что до сих пор не может простить этого мужу. На работе малообщительна, «держится с гонором». На стороне связей не имеет.
Дочь Воронова Ульяна Витальевна учится в пятом классе СШ № 3, коэффициент умственного развития по шкале Векслера — 143. Очень развитой, живой, общительный ребенок. Кто-то из учителей советовал родителям перевести ее в специализированную математическую школу, но те отказались, мотивируя это тем, что математическая школа находится в противоположном конце города, добираться самой девочке будет сложно, а возить некому. Школа № 3 пользуется в городе дурной репутацией. На сегодняшний момент семнадцать учеников находятся на учете в милиции, двое осуждены и отправлены в колонии для несовершеннолетних.
Отношения в семье далеки от идеальных. Домой Воронов возвращается поздно, нередко работает по выходным. Жена подозревает, что у него есть любовница, на которую он тратит не только свое свободное время, но и некие «левые» деньги. Возможно, это не подозрение, а его имитация, но в то, что Воронов не берет взяток, она не верит. Или не хочет верить. Сравнивая уровень жизни их семьи с уровнем жизни коллег мужа, она приходит к выводу, что он живет «на две семьи». По крайней мере именно эта версия озвучивается во время частых и громких семейных скандалов…
Ну, и так далее и тому подобное.
Лернер был, мягко говоря, удивлен.
— Дико как-то выглядит, — сказал он Курляндской. — Если бы это происходило в Америке 20-30-х, я бы подумал, что Воронов — негр. Но негру в то время никто не позволил бы работать старшим следователем. Да и младшим тоже… Ты уверена, что сведения точные? Что он зарабатывает, как ненатурализованный мексиканец-мойщик посуды в нью-йоркском «Макдоналдсе»? Причем мойщику еще доплачивают социальные выплаты и дают бесплатные талоны на питание…
— Абсолютно уверена, — сказала Курляндская. — И зарплата у него, по заозерским меркам, очень высокая — в пять раз выше средней…
— Значит, это не «чернуха» и не тенденциозная компиляция в угоду, так сказать, заказчику?
— Нет, это объективная информация.
— Что же они делают! — Грант Лернер взялся за голову. — Они же сами подталкивают своих граждан к коррупции, измене, да к чему угодно… Не могу поверить, что старший следователь с семьей живет в крохотной каморке без воды, отопления и туалета!
— Все проверено и перепроверено мною лично, — твердо подтвердила Евгения Курляндская.
— И все же, проверь еще раз! — озабоченно сказал Лернер. Он думал, что условия жизни Воронова больше отвечают сюрреалистической фантазии Франца Кафки, чем реальному положению ответственного должностного лица в цивилизованном обществе. Как бы это не было провокацией местной контрразведки…
Но Курляндская не ошиблась. Следователь Воронов и в самом деле был честен, неподкупен, беден… И в конечном итоге обречен. В данном конкретном случае — на вербовку.
* * *
Жена позвонила на работу неожиданно:
— Езжай домой, быстро! — проговорила задушенным голосом. — Улька пропала!
И бросила трубку.
Воронов набрал мобильный дочери, тот был недоступен. Позвонил жене — занято. Вот дура! Набрал дежурную часть райотдела милиции, с надеждой спросил:
— ЧП никаких не случалось?
— Никаких, Виталий Дмитриевич! — почтительно отозвался дежурный. — А что, должны?
— Типун тебе на язык!
Позвонил начальнику уголовного розыска.
— Слушай, Иван, как оперативная обстановка? У меня дочь из школы не пришла… Почти два часа, как уроки закончились, а ее нет. И телефон не соединяется!
— Да нет, Виталий Дмитриевич, в городе все спокойно, — ответил Коренюгин. — Может, к подружке забежала. А телефон отключился, или батарея села…
Ну ясно, песня знакомая… Хотя что сейчас может сказать начальник УР? Формально он прав. Но когда твоя дочь пропала, тут не до формальностей! Полез в сейф, путаясь в ремнях, надел плечевую кобуру, вставил пистолет. Зачем? В кого стрелять? Об этом не думал, действовал механически. Когда пропадает дочь следователя, можно ожидать чего угодно…
Он выскочил на улицу, поежился от холодного ветерка, пахнущего тайгой и немного — дымом. Что там могло стрястись? У Ульки сегодня поход в музей с классом и факультатив по математике… Нет, все равно к половине шестого она должна была быть дома — так они рассчитали накануне, Улька любит все рассчитывать. Сейчас пятнадцать минут восьмого.
Воронов опять позвонил жене, она не подняла трубку.
Быстрым шагом дошел, почти добежал, до школы, там пусто, темно и заперто. Пошел домой обычным Улькиным маршрутом, его он знал хорошо. Вынюхивал, как пес, заглядывал во дворы и подъезды, спрашивал у прохожих, у компании возле продуктового магазина. Никто не видел. Прошел из конца в конец темный пустырь, подсвечивая мобильником, кляня себя, заглянул за горы мусора…
Сзади затормозил автомобиль, лязгнули дверцы.
— Стоять! Руки поднял! — грубо приказал кто-то, яркий луч фонаря ударил в спину.
Он выполнил команду, щурясь, повернулся.
— О, товарищ следователь! — тон изменился. — А нас Коренюгин послал вашу дочку искать!
— Фонарь убери…
— Да, конечно, извините, — свет перестал слепить, но в глазах плавали красные круги. — Мы, как найдем, сразу сообщим!
Обещание прозвучало двусмысленно. Дураки! Как они общаются с населением?
Патрульный автомобиль уехал.
Дальше — прямая улица до самого дома. Ее он пробежал бегом.
…В прихожей мялся незнакомый мужчина, зареванная Ира уговаривала его пройти в дом и настойчиво пыталась что-то сунуть ему в руку. Когда вошел Воронов, мужчина пробормотал «здравствуйте» и хотел выскользнуть в дверь, но Воронов заступил дорогу, сунув руку за отворот куртки.
— В чем дело? Что здесь происходит? Кто вы такой?
И тут он увидел Ульку. Живая-здоровая, сидела в кухне за столом, уписывала суп. Махнула ему рукой, как ни в чем не бывало.
— Папа, все нормально! У меня мобильник отобрали!
Воронов снял с плеча сумку, поставил на пол. Он был мокрый от пота, как мышь.
— Кто отобрал?
— Придурки какие-то! Мы их искали, но не нашли!
Он посмотрел на мужчину. Чисто одет, гладко выбрит, глаза умные, вдумчивые. Сразу видно — интеллигент.
— Я, собственно… Услышал, плачет кто-то на детской площадке, — проговорил тот. — Подошел, какие-то парни убежали… А девчонка осталась. Говорит, хулиганы телефон отобрали, грозились убить, если кому расскажет.
— А я не отдавала! А один меня в живот ударил! — похвасталась Улька. — Но несильно!
Воронов стиснул зубы, так что в висках заныло.
— Я бы этих сволочей… — всхлипнула Ира, сжимая кулаки.
— Я предложил отвезти ее домой, у меня машина там стояла… Я, собственно, понимаю… Но она отказалась наотрез. Ни в какую.
— Ты меня сам учил, папа, в чужие машины не садиться! — подтвердила дочь.
— Тогда я проводил ее пешком, вот и все… Ну… — Мужчина развел руками. — Не мог же я бросить такую кроху одну…
Ира выразительно посмотрела на мужа.
«Человек не мог бросить чужого ребенка! — читалось в ее глазах. — А ты своего каждый день бросаешь…»
— Ульяна отсутствовала два часа, — сказал Воронов сухо. — Где вы были все это время?
Мужчина посмотрел на него и неожиданно смущенно улыбнулся.
— Да искали этих… По улицам прошли, к кафе, в магазин заглянули, к ПТУ подошли, где такие компании собираются… Как в кино. Только в кино находят, а мы не нашли…
— В кино вечно глупости показывают, — буркнул Воронов, расслабляясь. — Не так-то это легко. Сейчас я позвоню, сориентирую. Как они выглядели?
— Двое, лет по шестнадцать… Один высокий, второй маленький, щербатый… В джинсах оба, на одном куртка, вроде ватника, на втором пальто, — довольно уверенно назвала приметы Ульяна. — Их действия можно описать математически, папа! С помощью закона Гука, второго закона Ньютона и дифференциальных уравнений! Но это только гипотеза!
— Ги-по-те-за! — зло усмехнулся Воронов, набирая номер дежурного. — Твои придурки ни в логику, ни в математику не вписываются… Но если их найдут, я им покажу математику…
— Ерохин? — переключился он. — Опять Воронов. Давай, запиши приметы по грабежу… Пиши, пиши, дочь мою ограбили, если задержите, заявление будет!
— Нет, пап! Я думаю, они не придурки! — с полным ртом проговорила Ульяна. — Ну, не полные, во всяком случае!.. Пап, ну почему дядя Юра не заходит? Дядя Юра, вы обещали выпить с нами чаю! Если вы не сдержите слово, папа вас арестует! Он следователь, он арестовывает всех нечестных!
— Ульяна! — одернула ее мать.
— Вы — следователь? — удивился «дядя Юра», глядя на рукомойник и щелястый облупленный пол. — Я думал, что они другие. И живут по-другому…
Воронов хмыкнул. Следователи действительно другие. Не потому, что живут в хоромах, а потому, что по-другому думают. И если посторонний человек появляется в доме, пусть под самым убедительным предлогом, это их настораживает и вызывает оборонительную реакцию… Но стереотип следовательского мышления вырабатывается у обычного человека, из плоти и крови. А человек по фамилии Воронов вдруг почувствовал себя зверски уставшим и голодным. И социальная роль благодарного отца перевешивала профессиональную бдительность. Правда, не совсем: раздеваясь, он незаметно переложил пистолет в карман брюк.
— Знаете что? Пройдите, пожалуй, в самом деле, — сказал он. — А то, неровен час…
— Неужели арестуете?! — притворно испугался спаситель.
Следователь улыбнулся.
— Шутка. С машиной вашей ничего не случится? Она далеко?
— Там, где и была… Возле детской площадки. Поймите, мне неудобно вот так…
— Буквально десять минут. Ира, ну что стоишь, глазами хлопаешь? Где чай?
Ему хотелось борща и котлет, но угощать «дядю Юру» обедом в планы не входило: еды могло и не хватить, да и рассиживаться с посторонним тоже не хотелось.
Они сели, выпили чаю. Желудок Виталия Дмитриевича протестующе бурчал. Но он терпел голод и старательно разыгрывал роль гостеприимного хозяина. Оказалось, Юрий Александрович — кандидат технических наук, доцент Иркутского радиотехнического института, а в Заозерске у него родня. Чтобы рассеять возможные сомнения, он показал институтское удостоверение.
— Ну, что вы! Зачем! — пришла в ужас Ира. — Вы же нашу дочь спасли…
Воронов тоже вроде бы сделал протестующий жест, но документ просмотрел профессионально — быстро и внимательно. Желудев Юрий Александрович, состоит в должности доцента… Написано от руки, кривыми буквами. Такое подделать — раз плюнуть… Он отогнал эти мысли.
— Конечно, проще было бы вызвать милицию и передать девочку им, я бы именно так и поступил, но… Ульяна меня заинтересовала, — рассказывал неожиданный гость. — Просто чрезвычайно заинтересовала!
Кому из родителей не прольются елеем на сердце такие слова? Ирина просто млела.
— У вашей крохи абсолютные способности к математике, — сказал он. — Я первый раз такое вижу. Вы знаете, что она работает над решением гипотезы Биля?
Воронов и Ира переглянулись.
— А что это такое? — спросила Ира, враз напрягшись.
— Боюсь, я сам толком не смогу объяснить! — Юрий Александрович рассмеялся. — Я не математик, скорее радиофизик… Знаю только, что это из теории чисел, что как-то связано с теоремой Ферма… И что за ее доказательство или опровержение обещано сто тысяч американских долларов.
— Они будут моими, вот увидите! — важно сообщила Улька из детской. Она уже сидела за уроками. — Очень скоро! И загадки тысячелетия тоже! За них мне целый миллион дадут! Но это попозже!
Юрий Александрович покачал головой. Он не мог сдержать восхищения.
— Ну, вы представляете? Мы обошли соседние улицы, мы как бы искали этих негодяев… Но на самом деле мы просто болтали об этих самых загадках тысячелетия — о Римане, об уравнениях Навье-Стокса… С девчонкой-пятиклассницей. Просто поразительно!
Он смотрел на Воронова. Ира тоже посмотрела.
— Хорошо, хоть вы с ней поболтали, — сказала она. — Отцу, вон, болтать некогда.
— Вам нужно обязательно показать ее специалистам. Привозите ее к нам в институт. Хотя лучше в Красноярск или Москву…
— Мы ее до нашей школы довезти не можем, дорогой вы наш Юрий Александрович! О чем речь! Ребенка убьют когда-нибудь на этом чертовом пустыре!
Ира опять завелась. Страх за дочь плавно перетек у нее в привычное чувство раздражения. И в привычное чувство неловкости — у Воронова.
— Погоди, Ира…
— Ну что погоди? Кузьмин, вон, твой — детей на джипе с телевизором катает! Шагу ступить не дает, трясется! Знает ведь, что́ в городе творится, каждый день на трупы смотрит! А тебе все трын-трава!
— Да брось! На мою зарплату джип не купишь! — пытался отшутиться Воронов. — Разве что «ниву»…
— А на Кузьмина зарплату? А на Вильчинского? — остановить Иру было не так-то легко. — Но они же как-то стараются! Понимают, что надо, — вот и стараются! И в выходные они дома, с детьми, а не на работе!
— Мама, ну не начинай только опять! — выкрикнула из своей комнаты Ульяна. — Я заработаю сто тысяч, папа купит самую лучшую машину в мире!
Все как-то враз замолчали. Юрий Александрович смущенно кашлянул, посмотрел в окно и встал из-за стола.
— Извините, я пойду. Поздно уже. Очень было приятно познакомиться.
— Посидите еще! Куда же вы! — засуетилась, разулыбалась Ира. Ей явно было приятно иметь перед глазами живой укор для своего супруга.
— Нет, пора.
Он прошел в прихожую, обулся. Неожиданно старомодным жестом поклонился Ирине, пожал ей руку. И Воронову тоже пожал.
— Вы подумайте все-таки еще раз обо всем этом, — сказал он на прощанье. — И берегите вашу кроху.
Когда за гостем закрылась дверь, Ира прошла к столу и со злостью стала швырять посуду в пластмассовый тазик.
— Чужие люди о твоей дочери больше заботятся! У тебя работа и вместо жены, и вместо дочери! А что толку?!
— Мама! — крикнула Ульяна.
— Что мама?! Маме уже надоело мыть кипятком тарелки! И выносить помойное ведро в дворовой сортир — тоже надоело!
— Слушай, Ир, давай поговорим спокойно… — начал было Воронов.
— Замолчи!
На семейном море Вороновых редко бывает штиль. Есть такие моря — неспокойные, бурные. Холодные моря. И сейчас там опять свистел ветер, дыбились волны, метались желтые молнии и крошились в щепу корабли. Над морем Вороновых собирался очередной ураган… Бушевал он, впрочем, недолго.
— Значит так, мы должны переехать в нормальную квартиру! Если ты не можешь обеспечить семье нормальную жизнь, то я забираю Ульку и уезжаю в Иркутск, к маме! — с неожиданным спокойствием подвела итог ссоре Ирина.
И это спокойствие испугало Виталия.
— Но где я возьму деньги? — задал он глупый вопрос.
— У своих сослуживцев спроси! — так же спокойно ответила Ирина, и он понял, что жена не шутит.
* * *
г. Заозерск. Следственное Управление Следственного Комитета
Рядом с табличкой «Заозерское межрайонное Следственное Управление Следственного комитета РФ» — дубовая дверь в полтора человеческих роста. Как будто следаки не обычные люди, а огромные суперчеловеки, которым в обычную дверь не пройти. Впрочем, это еще от пап Карл осталось. У них леса много было, вот и творили, что хотели. Гигантоманы! Дверь скрипит, кстати. Даже визжит — тонким поросячьим визгом. Лучше бы петли смазывали в свое время…
— Как дела, Виталий Дмитриевич?
— День добрый, Максимыч. В сейф не помещаются мои дела…
Вахтер Максимыч заулыбался, привстал, высунувшись из-за своей перегородки, почтительно пожал руку. За его спиной — полированная доска, похожая на пожарный щит, только вместо багров, щипцов и ведер на ней висят ключи от кабинетов, конференц-зала, а также подсобных помещений и подвалов. Максимыч не глядя нашел нужный ключ, передал торжественно. По его мнению, старший следователь Воронов — фигура важная. Небось, в собственном особняке живет, три машины в гараже держит, только на работу пешком приходит, чтоб в глаза не бросалось.
Скрипучая лестница, справа криминалистический полигон, когда-то здесь был красный уголок Дирекции деревообрабатывающего комбината. Когда «папы Карлы» съехали в новое здание, сюда заселили СУСК, произвели перепланировки и сделали экономичный ремонт. Налево по коридору — две двери в коротком тупичке, раньше дверь была одна и вела в бухгалтерию. Теперь это кабинеты Воронова и Вильчинского. На стенах — стенд с выдержками из уголовного кодекса и Доска почета Управления, на которой, в числе прочих, висят портреты Кузьмина и Вильчинского. Портрета Воронова на Доске нет, значит, недаром Ирина ставит сослуживцев ему в пример.
Напротив кабинетов стоят обитые дерматином складные кресла для посетителей. На одном устроилась полная скуластая женщина в потертом выношенном пальто, с растрепанными волосами и с подбитым глазом. Она шумно втягивает носом воздух и подозрительно косится на сидящую через три кресла от нее Женю Курляндскую. Женя выглядит так, будто сошла с обложки модного журнала — желтая кожаная куртка с карманами, замочками и хлястиками, короткая черная юбка, высокие облегающие сапоги и черные колготки. Нога закинута на ногу, вокруг невидимый кокон французского парфюма и какого-то явно не нашенского позитива.
— Ты это… чего… за проституцию попала? — попыталась завести светскую беседу полная женщина.
— Что ты знаешь о проституции, — презрительно отозвалась Женя и скривилась. Но тут же принялась широко и двусмысленно улыбаться и хлопать накладными ресницами.
Воронов на улыбку не ответил. Он молча прошел к своей двери, поковырял ключом в замке, открыл. На пороге обернулся, спросил у подбитого глаза:
— Вы ко мне?
— Я до Вильчинского, мне на девять назначено! — сипло проговорила женщина. — Вы тот самый Вильчинский?
— Нет. Он скоро будет, подождите…
— А я — к вам, Виталий Дмитриевич! — радостно объявила Курляндская, вставая.
Воронов невольно окинул взглядом ее фигуру на длиннющих, как у куклы Барби, ногах.
— С вами мы уже обо всем поговорили, — буркнул он, поворачиваясь спиной. — У меня работа, извините.
Курляндская метнулась к нему.
— А я, между прочим, записалась на прием! На девять ноль-ноль! Все как полагается!
— Вам не ко мне записываться надо, а к начальнику пресс-службы управления…
— Нет, именно к вам! Я по уголовному делу! — тараторила Курляндская. — Речь о готовящемся убийстве, Виталий Дмитриевич! Убийство и, возможно, расчлененка!
— Что? — насторожился следователь. — Какое еще убийство?
Женщина с подбитым глазом жадно слушала, смотрела и дышала — здесь пахло уже не только парфюмом и позитивом, здесь пахло каким-то неприличным скандалом.
— Мое! Меня убьют и разрубят на куски! На Мигунова сейчас такой спрос, что если я не выполню задание…
Воронов поморщился, пропустил Курляндскую в кабинет и закрыл дверь.
— Что вы от меня хотите? — устало произнес он. Мысли были далеко отсюда. В центре розыгрыша лотерей, на передаче «Как стать миллионером» или в шоу «Десять миллионов»… Но как туда попасть? К тому же ему всегда не везет…
— Мой радиорепортаж — это ерунда! — тараторила Курляндская. — Я договорилась с зав корпунктом «Ньюсуик»! Она согласовала вопрос с Центральным офисом: восемь тысяч долларов за две тысячи знаков! Это очень хороший гонорар! Маргарита обещала еще купить мне бутылку «Кристалла»! А гонорар мы поделим с вами пополам…
— Какая еще Маргарита? — буркнул Воронов. Мысли его хотя и были далеко, но начинали возвращаться.
— Маргарита и возглавляет корпункт «Ньюсуик». Красивая, элегантная женщина, но это только видимость… Чудовище, а не человек! Она лично потрошит журналистов! Помните нож доктора Ганибала Лектора? Таким ножом и потрошит. А вначале включает какой-нибудь музон на всю катушку…. Если я не выполню обещания, она поставит мое чучело в своем московском кабинете!
Воронов смотрел на нее и думал, что, случись все это неделей раньше, нет, даже вчера, он бы не стал разговаривать с этой фифой. Уже давно выставил бы ее за дверь и занимался своими делами. Или просто не впустил. Или самолично изготовил из нее чучело, не доверяя это дело какой-то Маргарите. Но за последние сутки многое изменилось. Очень многое. Он не думал об этом, но сейчас, в эту именно секунду, вдруг понял.
— Вы сказали: восемь тысяч долларов?
Лицо Курляндской от уха до уха прорезала плотоядная улыбка.
— Да. Половина — ваша. К тому же мы с вами вдвоем разопьем бутылку самого модного шампанского в мире!
— Я не пью шампанского. И вы не интересуете меня как собутыльник…
— Готова выступить в любом качестве…
— У вас есть с собой диктофон? — спросил следователь.
— Спрашивать об этом журналиста то же самое, что спросить, есть ли на нем, простите, трусы! — Курляндская достала из сумочки крохотный серебристый «Сони», помахала им в воздухе.
Воронов усмехнулся, про себя подумав, что насчет диктофона он как раз-таки не сомневался.
— Он выключен?
— Конечно! — сказала она.
— Дайте его мне.
Воронов взял диктофон, проверил. Выключен. Спрятал его в ящик стола. Он был опытен и не хотел лишних неприятностей.
— Другие записывающие устройства имеются?
— Ну… Телефон. Вот. А что? Боитесь, что я…
— Выключите его и положите на стол, пожалуйста.
Телефон он убрал в тот же ящик.
— Хотите, чтобы я записывала от руки? Любой каприз, Виталий Дмитриевич! Еще какие-нибудь пожелания? Могу станцевать, могу раздеться и интервьюировать вас в красном белье! Могу после каждого вашего ответа кричать в окно, что я люблю вас! Пожелайте только чего-нибудь!
— Хорошо. Слушайте меня внимательно, — сказал Воронов. — Я дам вам информацию, которую вы хотите. Кратко или развернуто, как угодно. Но не в виде интервью. Просто голая информация. Мое имя, моя должность не должны предаваться огласке. Как это у вас принято: «неназванный источник в правоохранительных органах сообщил, что…» Что-то в этом роде. Это мое первое пожелание.
Курляндская посмотрела в потолок, подумала.
— Годится! — сказала она.
— Второе. Говорить будем не здесь. В час у нас перерыв, ждите меня в кафе «Эдем», это в трех кварталах отсюда, в сторону автовокзала. Заходите со двора в банкетный зал, я предупрежу кого надо…
Воронов задумался. Он чувствовал себя преступником.
— Как вы уже догадались, никаких записывающих устройств. Я должен прочесть то, что получится — это обязательное условие.
Она картинно расставила руки:
— О чем речь!
— И третье. — Воронов кашлянул. — Деньги я хочу получить в течение недели. Это тоже обязательное условие…
— Да хоть завтра! — воскликнула Курляндская. — Да хоть сегодня вечером!
Воронов почувствовал, что у него стало мокро под мышками.
— Хорошо, — сказал он. — Значит, до обеда.
И опять кашлянул. Ему вдруг показалось, что возвращается та дикая сопливая простуда, которая мучила его на прошлой неделе…
Первое, что он сделал, войдя в «Эдем», — заказал рюмку водки. Пожалуй, это был первый случай в его практике, когда он выпивал в рабочее время. Впрочем, зарабатывал деньги таким образом он тоже впервые в жизни.
* * *
г. Заозерск. Кафе «Эдем»
— Блинов — сантехник, сексуальный маньяк-убийца. Они постоянно ссорились, Блинов ему угрожал, провоцировал…
Деревянные стены с распяленной медвежьей шкурой, тяжелые деревянные столы и лавки. Воронов ел пельмени с медвежатиной и одновременно говорил. Женя, не притронувшись к кофе, быстро писала. Почерк оказался неприличным — как и все у Курляндской. В начале предложения буквы еще как-то пытаются сохранить осанку, дистанцию и четкость, но потом просто валятся друг на друга, укладываются влежку и сливаются в одну дрожащую линию, напоминающую энцефалограмму коматозника.
— …Но Мигунов оказался проворней, он все же бывший офицер, полковник, и он задушил нападающего…
Воронов не представлял, как она будет потом разбирать свои каракули. К счастью, его это нисколько не заботило — да и ее, судя по всему, тоже… В час сорок он напомнил, что время подходит к концу — в три у него очная ставка.
— Никаких проблем, — сказала Курляндская. — Главное я записала, а остальное запомнила. И мы прямо сейчас с вами рассчитаемся…
— Мы? Кто «мы»? — насторожился следователь.
В этот момент из общего зала в кабинет для VIP-персон вошла стройная брюнетка лет тридцати пяти с быстрыми внимательными глазами. Легкий, не по сезону, серебристый плащик с приподнятым воротником, черный, в редкий белый горошек шарф, изящные черные ботиночки на высокой «шпильке», тонкие колготки телесного цвета, — выглядела она очень элегантно. Красивая черная сумка через плечо, в руках — квадратный предмет в оберточной бумаге.
— Здравствуйте, Виталий Дмитриевич.
— Простите… — следователь вопросительно посмотрел на Курляндскую, затем на нежданную гостью.
— Познакомьтесь, Виталий Дмитриевич, это Маргарита — заказчик материала! — Курляндская улыбнулась с самым невинным видом.
— Мардж Коул, — сказала брюнетка, протягивая руку. — Можете звать меня на русский манер — Маргарита, Рита. Или Марго. Как вам удобнее.
Черт, да она еще иностранка! Лицо Воронова напряглось и застыло.
— По-моему, мы так не договаривались. У нас частная встреча, а не собрание трудового коллектива, — сказал он и поднялся, собираясь уйти. — При посторонних я говорить отказываюсь.
— Я не посторонняя, — произнесла Маргарита Коул.
Мало того, что она говорила без малейшего акцента, тембр голоса, манера держаться, большие карие глаза излучали спокойную уверенность в том, что все обстоит именно так, как она говорит. Что она и в самом деле не посторонняя, а в ее появлении здесь нет ничего предосудительного или способного внушить какие-то опасения разумному, не подверженному беспочвенной панике человеку.
— Маргарита привезла ваши деньги, Виталий Дмитриевич, — заметила Курляндская, помешивая остывший кофе. — Вы же сказали, что это срочно.
Воронов остановился, бросил изучающий взгляд.
Правильные черты лица. Холодные умные глаза. Царственные манеры. Располагающая аура. В лице нет ничего яркого и броского, но, несомненно, это красивая женщина. Не «смазливая», не «симпатичная». Именно красивая, причем знающая себе цену. И это не Женя Курляндская, это совсем другой уровень.
— Не надо меня бояться, — она потрясла неловко вытянутой рукой.
Воронов с запозданием пожал узкую теплую кисть, выдавил:
— Воронов. Виталий Дмитриевич… Извините…
— На самом деле Мигунов — это моя тема, — сказала Маргарита, усаживаясь за столик. — Я занимаюсь им с 2002 года, когда его только начинали судить…
— Закажете что-нибудь? — к ней подскочил официант, учтиво склонил голову.
Она отрицательно покачала головой, и тот испарился с легким поклоном. Воронов невольно отметил, что даже ему никто в «Эдеме» таких знаков внимания не оказывал.
— Но я хотела, чтобы этот материал сделала именно Женя. Мне показалось, она скорее найдет к вам подход. И, видите, не ошиблась.
Женя слегка подвигала бровями, изображая приступ скромности.
— Здесь нет ни грамма корысти или самомнения, поверьте, — продолжала Маргарита. — Мне нет нужды в громких материалах под моей фамилией. Главное — судьба моего героя. Судьба Мигунова.
— И вы специально прилетели сюда из Москвы?
Она улыбнулась. И улыбка оказалась располагающей и дружеской.
— Я бы прилетела и специально. Но воспользовалась оказией и аккредитовалась на поисках метеорита. Но там не оказалось ничего интересного. Поэтому я вновь вернулась к своему Мигунову.
— Странный альтруизм… — буркнул Воронов.
— Согласна. Журналистам не свойственно сострадание. Но мои родители были жертвами «охоты на ведьм» в 50-х — Маккартни, «коммунистическая фильтрация», комиссия по антиамериканской деятельности, если вы в курсе… Им даже пришлось покинуть Штаты. И, во-вторых, я человек увлекающийся…
Она поймала недоверчивый взгляд Воронова, улыбнулась краешками губ.
— По мне не скажешь, наверное. Но это так. История Мигунова задела меня за живое. Обычный честный служака, не интриган, даже не карьерист. Выходец из низов… Именно такие чаще всего становятся жертвами политических игр. Или обычного головотяпства.
— Вы хотите сказать, что Мигунов — не шпион? — проговорил Воронов.
Маргарита Коул что-то искала в своей сумочке, наконец достала беззвучно вибрирующий телефон, сказала в него несколько слов по-английски и положила обратно.
— Разумеется, Мигунов не шпион, — сказала она в своей обычной спокойной манере.
Усомниться в ее словах было равнозначно тому, чтобы признать себя человеком недалеким, узколобым и политически ангажированным.
— Может, вы также думаете, что он не убийца?
— Он убийца, — сказала Коул. — Но не шпион. Он стал убийцей здесь, в колонии. Может, он еще кем-нибудь здесь стал, я не знаю. Научился, приспособился. Переродился. Может, он теперь извращенец. Гомосексуалист. Онанист. Короче, жертва бесчеловечного тюремного режима. Возможно, сейчас он искренне жалеет, что не был шпионом, не продавал свою Родину. Даже скорее всего. Если ему удастся выйти на свободу, он будет опасен для общества. Но таким его сделали другие.
— Он никогда не выйдет на свободу, — сказал Воронов.
— Я знаю. Может, так даже лучше для него самого…
Воронов еще раз посмотрел на часы. Теперь ему и в самом деле пора было идти. Хотя, если честно признаться, госпожа Коул его заинтересовала — как женщина в первую очередь. Он был бы не прочь поговорить с ней еще. О чем угодно. В какой угодно обстановке. Он сам удивился своим ощущениям.
Коул заметила его взгляд, спросила у Курляндской:
— Вы успели закончить свои дела?
— Да.
— Отлично. Это вам, Виталий Дмитриевич!
Она развернула квадратный сверток и вручила ему черную мужскую сумку, распространяющую восхитительный аромат настоящей кожи.
— Что это? — завороженно спросил Воронов, трогая матовый замок, «молнию» с крупными зубчиками, карабины плечевого ремня…
— Небольшой презент, Виталий Дмитриевич, — небрежно пояснила Маргарита. — «Труссарди», Италия. Эта вещь изменит ваш имидж…
Воронов никогда не принимал подарков от посторонних людей. Но сейчас он не смог бы отказаться.
— Откройте ее…
В сумке лежала пачка стодолларовых: купюр в банковской упаковке.
— Здесь десять тысяч, Виталий Дмитриевич.
Воронов удивленно посмотрел на Маргариту, на Курляндскую.
— Мы договаривались о четырех…
— Это не принципиально. Просто я хотела бы, чтобы вы, по возможности, как-то облегчили… очеловечили, что ли, условия жизни Мигунова. Телевизор, холодильник, свежие продукты…
Он задумался.
— Что ж… Такое практикуется… Руководство изолятора может принять подарки. Подписывается дарственная, заверяется у нотариуса, техника переходит на баланс СИЗО. Заключенный пользуется ею, пока он там, ну а потом оставляет… Только вы сами понимаете, что я не могу этого сделать для своего подследственного. Это выглядело бы очень странно…
— Конечно. Женя оформит все как надо, верно?
Она посмотрела на Курляндскую. Та с несколько запоздалой реакцией (Воронову показалось, что сумма в десять тысяч ее тоже немного ошеломила) кивнула головой:
— Конечно. Да. Я все сделаю, Виталий Дмитриевич, не беспокойтесь.
— Да мне, собственно, о чем беспокоиться… — сказал Воронов.
Он повертел в руке пачку долларов, сунул в сумку.
«Десять тысяч, — подумал он отстраненно, еще не в силах поверить. — Как с неба свалились… Словно по волшебству!»
— Ну, и вообще, — продолжила Маргарита, глядя прямо в глаза следователю. — Вы же можете облегчить условия его содержания?
Воронов замешкался, но все же кивнул. Самый трудный — первый шаг. Когда переступил черту запрета, все последующие даются легче.
— Хорошо. Я постараюсь сделать для него, что смогу… И в рамках закона, конечно, — добавил он с некоторым усилием. — Режим, белье, лояльность администрации, лишние передачи… — И строго добавил: — Если вы рассчитывали на что-то большее, должен вас разочаровать.
— Нет. Вы меня не разочаровали. Даже напротив. Я вам очень признательна за все. До свиданья.
Она снова протянула руку. Воронов пожал ее и почувствовал в ответ смелое, почти мужское пожатие. Может, даже чуть более смелое, чем требуют приличия. И этот прямой взгляд прямо в глаза…
На работу он шел пешком — по разбитым улицам, мимо обшарпанных домов, среди плохо одетых людей, большинство из которых никогда и в руках не держали десять тысяч долларов. Да и ста долларов тоже не держали. Но он не смотрел по сторонам: только под ноги, чтобы не упасть. Шел и думал, что, видимо, понравился госпоже Коул. Произвел впечатление. Думал еще о том, как вернется домой, увешанный подарками, о том, что, видимо, в ближайшие выходные поедет к заводчикам в Новоселки смотреть щенка немецкой легавой… А может, пора задуматься о собственной машине? Какая-нибудь подержанная «лада»… Или даже «хюндайчик»…
По крайней мере он сможет тогда подвозить Ульку в школу. Даже в «математичку», которая на другом конце города. Это идея, кстати… Правда, тогда придется расстаться с мыслями о щенке. Или — или. Н-да… Воронов даже расстроился немного. Но потом опять вернулся к мыслям о госпоже Коул и расстраиваться перестал. Вот смелая и красивая женщина. Замужем ли она? Кольца на пальце он не заметил. Ни на левой, ни на правой руке. Хотя, собственно, какое это имеет значение… Сам-то он женат и вполне счастлив в браке. Ведь так? Наверное, так. Или почти так. А может… А может, и совсем не так…
…И все-таки, какое смелое у нее пожатие!
К этой мысли Воронов возвращался снова и снова.
* * *
г. Заозерск. СИЗО
С утра приходили двое шнырей из хозобслуги, прибили к стене кронштейн и повесили телевизор. Плоский и черный, как антрацитовая плита, с узкой, почти невидимой рамкой. Мигунов взял пульт, уселся на шконку с ногами (это тебе не «Огненный», где целый день надо стоять, ходить или сидеть на жесткой табуретке) и следующие два упоительных часа посвятил знакомству с новой техникой.
«Ю-эс-би»-интерфейс для просмотра видео, функция «3D» (там, по идее, должны прилагаться специальные очки? Ага, свистнули, выходит…), изображение высокой четкости, раздельная подсветка матрицы… И множество других примочек, о существовании которых Мигунов в своем последнем месте обитания не знал и даже не догадывался… Круто! Старая 42-дюймовая «Тошиба», которая когда-то украшала гостиную его дома на Боровском шоссе, от которой млели гости и которой он гордился, как мальчишка, — она, при всем к ней уважении, и рядом здесь не стояла…
Несколько дней он не отрывался от экрана, даже глаза стали слезиться. Да, за восемь лет многое изменилось. Не только в начинке телевизоров. Жизнь изменилась! Москву показывают — не узнать. Другой город. Понастроили небоскребов, заполонили все иностранной рекламой, запрудили улицы дорогущими автомобилями… И улицы, вроде, не те, что раньше… В чем дело? А-а-а, просто коммерческие киоски убрали! Такая малость, кажется. Мигунов никогда не обращал на них внимания — «комки» и «комки», сигареты иногда покупал там, иногда раздражался из-за нетрезвой публики, которая толпилась рядом, соображая на чекушку-другую. А вот поди ж ты…
Жалко. Чужая стала Москва. Сами улицы при этом краше не стали. Наоборот — как-то сузились, что ли, скукожились. Пробки страшные. Показали как-то в утренней передаче: шесть утра — кольцевая стоит от Можайского до Ленинградки. Это кольцевая-то с ее пятью полосами в каждую сторону! А что тогда творится на Бульварном и Садовом?.. Не-ет, раньше такого не было, раньше с утреца, затемно, можно было проскочить аж до самого центра и даже место найти на уличной парковке… Теперь нельзя, выходит. Ну и как они там живут в таком разе? Пешком ходят? На вертолетах летают? Или «мигалками» обвешиваются кто как может?..
И одеваться стали по-другому. Молодежь, старики — все напялили кофты с капюшонами, которые во времена Мигунова называли пренебрежительно «кенгурухами». В сериалах, а то и в новостях, то и дело мелькают юнцы в каких-то галифе из джинсы. Сверху широко, ширинки в полметра торчат, а начиная с икр — в обтяжку. Жуть. А еще бабы с татуировками. Малолетки — пляшут в каких-то клубах, пузо наружу, а там — ласточки с розочками, змейки с драконами… Много парней, стриженных под «ноль», будто каждый третий сукин сын в уличной толпе — скинхед. При этом «голубых» и кавказцев тоже больше! Непонятно…
Вообще как-то многолюднее, пестрее стало… И толще. Средний москвич разожрался, раздобрел, разбух, как утопленник… Вон, этого хмыря взять хотя бы. Говорит, что будут снова повышать акциз на табак, бюджет-де трещит по швам, денег стране не хватает на самое необходимое, бла-бла-бла — а у самого будка в экране еле помещается. И это в широкоэкранном формате 16 на 9!
В общем, Мигунов обнаружил, что его Родина хуже жить не стала. Даже напротив. Несмотря на его шпионские происки, за которые он получил пожизненное, Родина живет и процветает, Родина живет лучше и богаче! Индийский штат Гоа превратился в дополнительный округ Москвы, Карловы Вары — в курортный район столицы, Лондон — во вторую Рублевку, Куршевель — во что-то непонятное, и его принято ругать последними словами…
Шведский автоконцерн SAAB стал русским, у миллиардеров появилась мода скупать английские футбольные клубы и успешно руководить субъектами Федерации с туманного Альбиона… Взятки нынче берут миллионами евро, у арестованного генерала МВД при обыске нашли сантехнику из золота 585-й пробы, а какой-то эксперт с горящими глазами рассказал, что сограждане ежегодно отмывают за рубежом четыреста миллиардов долларов!
Черт. Но при чем тут он?
За что он наказан-то? Вот за это?!
Время у телевизора Мигунов проводил в каком-то неприятном нервном возбуждении. Посмотрел сюжет в «Часе пик» — там какая-то высокопоставленная лахудра вылетела на тротуар на своей «тойоте» и сбила насмерть пожилую женщину, а еще одну сделала инвалидом. Два с половиной года с отсрочкой наказания в 14 лет — она, видите ли, успела забеременеть во время следствия!.. Сидит, морда наглая, даже не пытается скрывать, что ей плевать на всех вокруг! Деньги на лечение дала, да, но только когда ее основательно прижали… Мигунов бы на ее месте на колени встал, он бы дом продал, он всю жизнь ползарплаты своей отстегивал бы, чтобы как-то искупить… И без всяких там судов, просто по-человечески, из сострадания! А она смотрит в камеру, поджимает губы, она всерьез обижена на тех теток, которые оказались на ее дороге! Нет, ну это вообще никуда не годится…
Мигунов расстроился, переключил канал. И как нарочно — криминальная хроника… Милиционер в подпитии убил соседа из табельного оружия, получил пять лет общего режима… Начальник лаборатории из Росатома, продавший в Штаты терабайт секретной документации, — четыре года поселения!!!
В конце концов Мигунов выключил телевизор. Он больше не мог.
Что стало со страной, с людьми? Они ослепли? Оглохли? Потеряли разум?.. Зал Государственной Думы почти пустой — видать, у законодателей есть более важные дела, они их и решают. Что стало с законом? Доведенная до абсурда и явно избирательная «гуманность» превратила его из карающего меча в мухобойку. Да при таком сверхлояльном отношении Мигунову должны были присудить два года условно с какой-нибудь полувековой отсрочкой! И — все!
Почему с заслуженным полковником так несправедливо обошлись?
Он не мог этого понять. Убийства Дрозда и Катранова фактически не доказали, приговор основан на догадках следствия, которые, как известно, к делу не пришьешь… А его так называемая шпионская деятельность… Он был жертвой обстоятельств, как они этого не понимают! Да и все эти сведения ни для кого не были тайной — вон, Ассанж с его «Викиликсом» куда более серьезные вещи выставлял в Интернете, и в куда больших объемах! Так его героем считают!
Мигунов возбужденно ходил по камере, то и дело натыкаясь на холодильник, который поставили сюда только два дня назад и к присутствию которого на пустовавшем прежде месте он не успел еще привыкнуть. Холодильник был битком набит продуктами, но ему ничего не хотелось. Еще совсем недавно один-единственный глоток «кока-колы» сделал бы его счастливым человеком. Сейчас этого было мало. Он хотел справедливости. Он хотел, чтобы ему вернули доброе имя и восемь лет жизни. Он знал, что, очутившись на свободе (а это произойдет обязательно, теперь он даже не сомневался), будет бороться… С кем или с чем, он пока что толком не знал. Он будет мстить. За свою поруганную честь, за разбитую семью, за вот эту изжогу и сердечную боль, за мысли, которые ему не дадут сегодня уснуть…
Он видел перед собой обиженно-злое, высокомерное лицо убийцы-лахудры, которая лишила жизни и искалечила ни в чем не повинных людей. Это лицо вобрало в себя тысячи, миллионы лиц. Это его родная страна, которая размазала его, Мигунова, по тротуару лишь потому, что он там случайно оказался. Случайно! Он — не виноват! Он — жертва! Это так же очевидно, так же материально, как лохмотья масляной краски на стене камеры, как сам воздух, пропахший потом и неволей…
Мигунов свято верил в это. Он не сходил с ума и не впадал в забытье, нет. Трезвый ум и ясная память, все на месте. Он просто увидел разгул безнаказанности, оценил его масштабы и понял, что продешевил. Он мог торговать баллистическими ракетами вразнос. Мог убивать пачками и обливать помоями убитых им людей.
Он этого не делал. Не вразнос, и не пачками… Ведь верно? Все гораздо и гораздо скромнее…
Значит — невиновен. Логично? Вполне!
Но что он тогда здесь делает, позвольте узнать?!
* * *
— «Хонда-цивик» 2002 года выпуска, механика, 160 тысяч пробега, тканевый салон, один хозяин, любое СТО, машина в отличном состоянии… Восемь тысяч долларов. Пап, я помечу, ладно? Еще две тысячи останется на мороженое!
— Да, пометь… — сказал Воронов, не отрываясь от вчерашнего «Курьера».
«…У широкой правозащитной общественности имеются веские доказательства того, что дело полковника-ракетчика Мигунова сфабриковано и честный офицер превращен в шпиона по соображениям политической конъюнктуры…»
Улька схватила фломастер и обвела объявление жирной синей линией. Про остывшее какао и бутерброд она успела забыть. И про школу, кажется, тоже. В автожурнале, который она разложила перед собой прямо на обеденном столе, было много таких синих пометок.
— Хватит дурью маяться! — прикрикнула Ирина, пробегая через кухню в халате нараспашку и с полотенцем на голове.
«Вряд ли Маргарита бегает по дому в столь неприглядном виде», — неожиданно подумал Воронов.
Спустя мгновение жена прокричала из гостиной:
— Улька! Ты в школу сегодня вообще собираешься?
— Собираюсь, собираюсь! — отозвалась Улька. — Пап, смотри. «Тойта-авенсис» 2006-го, турбодизель, автомат, всего 125 тысяч пробега… Климат-контроль, сабвуфер… Даже телевизор! Отличный вариант, я считаю.
— Сколько стоит? — спросил Воронов из-за газеты.
— Шестнадцать тысяч восемьсот.
— Дорого.
— Они дают кредит в долларах под 12 процентов. Первоначальный взнос — тридцать процентов от суммы. Нам хватит, я все просчитала.
— Как же ты считала? — Воронов сложил газету, бросил на подоконник. И она туда же!
Им овладело раздражение.
— Лучше занимайся своей математикой, а не лезь во взрослую жизнь! Нам такой кредит не выплатить. Все деньги уходят на текущие нужды…
— Но ведь тебе когда-нибудь дадут еще одну премию на работе! — не сдавалась Улька. — Ты ведь так много работаешь!..
Дадут… Догонят и еще дадут! Если эта история выплывет наружу, то его, в лучшем случае, выкинут из Системы с волчьим билетом… Хотя никто из коллег о таких перспективах не задумывается…
— Виталик, это просто блажь! Не дури ребенку голову! — Ира выскочила из гостиной уже в нормальном виде. Хотя она поправилась и красное платье морщило на талии. На ходу она рылась в сумке — то ли искала что-то, то ли проверяла.
— Нам нужна квартира! Если внесем аванс в течение месяца, мы еще попадем в дом на Озерной по условиям котлована! Потом за «квадрат» будут просить на двадцать тысяч больше!.. Так, я ничего не забыла?
Ирина остановилась, сосредоточенно посмотрела в пол. Подняла глаза и увидела Ульку.
— Ты еще не позавтракала! Нет, я так больше не могу!.. Виталик, ребенок из-за тебя опоздает в школу! У нее контрольная по русскому!
Она взглянула на часы, охнула и бросилась надевать пальто — она тоже опаздывала. Воронов старался не смотреть на жену. Сам не знал почему. Наверное, потому что Ирка — особенно утренняя Ирка, торопящаяся, ненакрашенная — слишком не похожа на Маргариту Коул. И проигрывает ей по всем параметрам. Как цветок репейника рядом с индийским лотосом.
— И никаких больше машин! Никаких щенков! Ни-че-го! Живо в школу, на рысях! Через дорогу осторожно! — бросила она на прощанье и убежала.
И сразу стало тихо. Улька взяла бутерброд, сползла со стула.
— Я тебя провожу через пустырь, — сказал Воронов, вставая.
— Ладно. Только не опоздай на работу, — сказала Улька серьезно. — Нам очень важно, чтобы ты был там на хорошем счету. Я ведь еще не решила ни одной загадки тысячелетия…
— Не беспокойся.
Они вышли на улицу, и здесь Улька вдруг заявила:
— У нас вчера информатика была, я нашла в Интернете сайт Иркутского радиотехнического института.
— Замечательно. Хочешь поговорить с этим… с Юрием Александровичем? — спросил Воронов.
— Не-а. Я просмотрела список преподавателей, там такого нет.
— То есть, как нет?
— Точно. Я это знаю, папа.
— Ну… Не страшно. Может, он просто не в штате, — предположил Воронов.
— А это что значит — не в штате?
— Значит, что у него основное место работы в другом институте, может, даже в другом городе. А в радиотехнический он приезжает читать лекции… Его приглашают туда.
— А-а. — протянула Улька.
— А может, он недавно только устроился. А сайт просто не успели обновить. Обычное дело.
Улька рассмеялась.
— Нет, папа, я думаю, его вряд ли возьмут туда читать лекции! — проговорила она, беря Воронова за руку. — Его даже в школу не возьмут. Он хороший, добрый. Только он ничего не понимает в дифференциальных уравнениях. И в теореме Ферма тоже.
— Но вы же два часа говорили с ним! — удивился Воронов. — О чем же вы говорили?
— Говорила в основном я. Он слушал. Спрашивал иногда. Мне было приятно, ведь в школе поговорить не с кем… Но он такой, как бы тебе сказать… Мне было жалко его, понимаешь? Взрослый дядька, а ничего не знает… К тому же он меня спас!
— Не может быть. Он называл уравнения какого-то Навье…
— Навье-Стокса. Я ему рассказывала про них.
— Значит, он никакой не преподаватель? И ты знала об этом?
— Ну, он мне ничего такого не говорил. Что он преподаватель и все такое. Сказал только, когда вас с мамой увидел. Я не хотела его стыдить, поэтому промолчала. К тому же он добрый. Он хотел найти тех хулиганов. В самом деле хотел…
Воронов нахмурился.
— Он мог оказаться мошенником, Улька. Нехорошим человеком.
— Я понимаю. Я думала, ты сразу поймешь, если это мошенник, — сказала она, подумав. — Ты ведь следователь… А ты его пригласил пить чай.
— Я не умею определять мошенников по виду, — сказал Воронов. — И по запаху тоже.
Пустырь закончился. Они вышли к дороге, за которой гастроном, и дальше, через дворы — школа. Улька остановилась, отпустила его руку. Потрогала ремень новой кожаной сумки, висящей на плече Воронова.
— Хорошая вещь, — сказала она. — Трус… Что тут написано?
— А?.. «Труссарди», — сказал Воронов рассеянно.
— Здорово. Мне нравится, когда дарят хорошие вещи, а не просто так… — Улька шмыгнула носом и сказала: — Ты за меня не беспокойся, пап. Все будет в порядке. Я уже почти взрослая!.. Я пойду, ладно?
Воронов не знал, что сказать. Он понятия не имел, что нужно было от его дочери этому загадочному «лжепреподавателю» Юрию Александровичу, к чему весь этот спектакль… Какой-то нехороший осадок остался, мутно было на душе.
— Ладно. Договорились. Я не буду беспокоиться, — сказал он и снова взял Ульку за руку. — Только сегодня я провожу тебя до самой школы.
— А как твоя работа? — забеспокоилась она. — Тебе ведь премию не дадут, если ты опоздаешь!
— Дадут, никуда они не денутся, — буркнул Воронов. — Ну-ка, прибавим шагу…
* * *
Мигунов был в новеньком спортивном костюме и красной футболке, на ногах — домашние тапочки.
— Выгляжу почти как человек, а, Виталий Дмитриевич? — сказал он радостно. — Это мне с воли прислали добрые люди… Вот спасибо им! Забыл даже, как это чувствовать себя в гражданской одежде…
Воронов вежливо улыбнулся в ответ.
— Там про «Неспящих» ничего нет? «Проснись, Россия», «Мигунов — супергерой» и все такое? — Он сделал вид, будто хочет рассмотреть что-то на его футболке.
Мигунов удивленно посмотрел на свою грудь и рассмеялся.
— Нет, это, видно, по другим каналам пришло! — сказал он. — Не знаю только, по каким. И холодильник, и телевизор — все оттуда, видимо… Анонимный благодетель.
Воронов знал этого благодетеля. И даже успел дважды встретиться с ним в неформальной, так сказать, обстановке. Кофе, по капле коньяку, ничего больше. Они просто разговаривали. Вдвоем. Но Воронов понял, что всерьез увлечен Маргаритой Коул. К добру это или к худу, но это так. А к Мигунову он испытывал что-то вроде ревности… пополам с признательностью. Поскольку именно благодаря ему он познакомился с этой женщиной.
— Вам повезло, — сказал он. — Другим заключенным такие подарки делают очень редко. Если они, конечно, не воры в законе… Может, вы — вор в законе, Мигунов? «Смотрящий» на «Огненном острове»?
— Нет, — Мигунов усмехнулся. — Там «Смотрящий» — полковник Савичев.
— Пожалуй, — серьезно согласился Воронов. — Вот и получит выговор за халатность. А может, и строгий!
Он провел очередной допрос, скрупулезно выясняя — на какой почве у Мигунова сложились неприязненные отношения с Блиновым, знали ли об этом представители администрации, просил ли он, чтобы их рассадили, как возникла драка.
Уточнив все детали, следователь вложил протокол в папку, взвесил зачем-то ее на руке, закрыл…
— В общем, картина ясная, — сказал он. — Я перепредьявлю вам обвинение на убийство при превышении необходимой обороны. Это будет «легкая» статья.
Воронов испытующе посмотрел на подследственного. Тот сидел выпрямившись и ответил твердым спокойным взглядом.
— При вашем пожизненном сроке, конечно, это слабое утешение. Но… чем могу, как говорится.
— Ничего страшного, — проговорил Мигунов. — Я вам и так за все благодарен. Живу как на курорте. Ем от пуза, сплю, когда захочу, смотрю «ящик» в свое удовольствие… Кстати, телевидение окончательно деградировало за это время. И общество тоже. Кроме «Евроспорта» и новостей нечего смотреть. Да и новости — сплошная депрессуха… — Он нервно осклабился, сжал и разжал кулаки. — Нет, уж лучше музыка, Виталий Дмитриевич! Все преходяще, как говорится, и только музыка… Вот было несколько передач — получил удовольствие. Много старых хитов. Шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые… Оторвался по полной программе…
Лицо Мигунова расслабилось, обмякло, он прикусил губы, видно, не желая выдавать свои чувства. Воронов подумал — расплачется. А Мигунов неожиданно улыбнулся ему светлой, почти мальчишечьей улыбкой.
— «Тюремный рок», мать моя женщина!.. Виталий Дмитриевич! — Мигунов едва не кричал в голос. — Знаете эту песню Элвиса?..
Он стал напевать, подергиваясь:
— «Начальники устроили кабак в тюрьме, зеки им играли на гитаре и трубе… та-ра-ра…» Э-эх! Сто лет ее не слышал, а тут еще и кадры из фильма показали… Помните, они там сценку ставили, все в тюремных робах, на фоне решеток… и Элвис: «Лет’з рок! Эврибади лет’з рок!!» Я был на седьмом небе, Виталий Дмитриевич. Полное счастье! Вы не представляете, что это такое…
— Полное счастье в тюрьме? Да уж… — протянул Воронов, немного смутившись.
Он и в самом деле не представлял, поскольку музыкой никогда не увлекался, он даже понятия не имел, о каком Элвисе идет речь.
И добавил:
— «Тюремный рок» — очень подходящая песня в вашем положении…
— Еще бы! — невесело согласился Мигунов. — В молодости танцевал под нее на вечеринках, орал «Лет’з рок!!!», представлял себя черт-те кем… Дурак. И не знал, что когда-нибудь услышу ее в настоящей тюремной камере…
Он замолчал, уставившись на свои руки, потом тряхнул головой и сказал:
— А вы слышали «Миднайт Спешл», Виталий Дмитриевич?.. Это уже настоящая «блатная» песня! Народная! Какие-то американские урки сложили ее в Хьюстонской тюрьме чуть ли не в девятнадцатом веке… «Освети меня своим светом, полуночный экспресс!..» Обалденная песня! Нет, вы должны были обязательно слышать — ее даже Клэптон перепевал, Маккартни… Даже «АББА», по-моему!.. Там было одно поверье, в этой тюрьме, связанное с поездом, который проходил в двенадцать ночи и светил прожектором прямо в окна камер… Она нисколько не грустная, не унылая — ни капли! Под нее танцевать можно, настоящий рок-н-ролл! Это не «Владимирский централ», не «Мурка», совсем другое. Там нет этого нытья, минора или такой походочки, знаете… вприсядку, руки в карманы, голову в плечи… Там в полный рост поется! Я это уважаю, Виталий Дмитриевич. Мне это как-то ближе, что ли… Не знаю.
Мигунов опять замолчал.
— Я ничего не понимаю в музыке, — сказал Воронов. — Ни в «Мурке», ни в этом вашем «Тюремном роке». Область моих интересов, моих знаний находится в другой плоскости.
Он взял папку, снова взвесил ее на руке.
— Вот ваше дело, Мигунов. Это моя область. Я читаю его, и здесь мне все понятно.
Мигунов вскинул глаза.
— Вы не хотели убивать Блинова, — продолжал Воронов. — Это мне понятно. Вы не уголовник по своей природе. Не урка. Вы здесь чужой человек, Мигунов. Не такой, как все эти…
Он неопределенно мотнул головой, имея в виду, очевидно, арестантов в соседних камерах.
— Поэтому вам и не нравится «Мурка» и все остальное… Вот что я вижу и что понимаю.
— Да, — сказал Мигунов и облизнул губы. — Я здесь чужой, Виталий Дмитриевич. Чужой. Это вы точно сказали… Я — жертва времени. Сейчас мне бы никто не дал пожизненного…
* * *
г. Заозерск. Парк — конспиративная квартира
Случайная встреча. Шел из СИЗО в Управление, встретил по дороге свою знакомую. В пустынном днем парке имени 50-летия Октября, на боковой липовой аллее, у третьей от входа скамейке. Совершенно случайно. Могут ведь у него быть знакомые женщины? Могут. Стройные, красивые, не по-заозерски ухоженные знакомые женщины. Ни тени ханжества. Никаких провинциальных ужимок, попыток выглядеть лучше, чем ты есть. Органичная, смелая, очень привлекательная. В сексуальном смысле тоже. Во всех смыслах. Ее прямота порой обескураживает и… подкупает, да.
— Ну, как он там? — она бросилась наперерез, схватила за руку. — Условиями доволен?
— Доволен. Говорит, как в санатории, — Воронов оглянулся и осторожно освободил руку.
— Вы опасаетесь… компрометации? — она тоже осмотрелась по сторонам. — А я вам так благодарна! Я хочу…
Она говорила медленно, но не из-за нерешительности. Подбирала слова. Как бы там ни было, а русский язык для нее не родной. И Воронов почему-то знал, о чем пойдет речь. Это не будет размазыванием соплей, скорей деловое приглашение к здоровому дружескому сексу в гостиничном номере.
— Я снимаю квартиру неподалеку, — вдруг произнесла она. — Приглашаю на чашечку кофе…
Воронов непривычным для себя жестом отер края губ. Насчет гостиничного номера он не угадал.
Он смотрел на свои тяжелые, неуклюжие туфли, выныривающие по очереди из-под полы плаща («Как Труляля и Траляля», — подумал он). И на ее стройные изящные ноги, облитые туго натянутой лайкрой, в полусапожках из тонкой кожи, легко ступающие по усыпанной гравием аллее. Пауза затягивалась.
Это походило на сцену из фильма о любви. Мужчина из тоталитарной страны, девушка из далекого свободного края… Тихий разговор на липовой аллее. Крики грачей. Чувства, обреченные с самого начала… Что там дальше — поцелуй под щемящую скрипичную мелодию? Или откровенная постельная сцена?
— Хорошо, — хрипло сказал он наконец. — У меня сегодня больше нет дел…
Через десять минут они уже были в небогато обставленной двухкомнатной квартире со старой мебелью. Маргарита разулась и бегала по потертому ламинату босиком, на цыпочках, чтобы не пачкать всю подошву. У нее были изящные ступни и красивые ровные пальчики.
— У меня только виски, — она поставила на непокрытый скатертью стол квадратную бутылку, два широких стакана и коробку шоколадных конфет. Обычно, такой джентльменский набор используют для соблазнения девушек. — За вас! За хорошего, доброго человека! — она сама налила виски, первая подняла свой стакан.
«Хороший человек — всегда плохой следователь», — обычно говорил Воронов, но сейчас промолчал.
Они чокнулись.
— Я читаю газеты, смотрю телевизор и вижу, что очень опасные преступники получают мягкие наказания, — сказала Маргарита. — Помню, наш разведчик получил у вас двадцать лет, но тут же был помилован… Почему же Мигунов осужден пожизненно?
Следователь пожал плечами.
— Судебная практика изменилась. И атмосфера в обществе стала мягче.
— Но при чем здесь Мигунов? Почему он должен отвечать за всех?
— Не знаю.
— Это очевидная ошибка. Давайте выпьем за справедливость. Чтобы таких ошибок не было…
— Давайте.
Они чокнулись и снова выпили. Лицо Маргариты раскраснелось. Она протянула руку и погладила лежащую на столе короткопалую кисть Воронова. Он ощутил разряд тока. У нее была маленькая ладонь, тонкие пальцы, небольшие овальные, коротко подстриженные ногти.
— У вас настоящая мужская рука, — промурлыкала она. — Рука мастерового, может быть, кузнеца…
Следователь убрал ладонь со стола. На ней не было мозолей — только заусенцы.
— А старые ошибки надо исправлять… Вы согласны?
— Конечно! — кивнул Виталий. Сейчас он бы согласился на что угодно.
— И в отношении Мигунова тоже, — мягкие мурлыкающие нотки в голосе сменились позвякиванием натянутых стальных струн.
— Что?
— Его надо помиловать.
— Как помиловать? Это не моя компетенция… Да шпионов и не милуют…
— А Поуп? Он провел в тюрьме ровно неделю из двадцати лет!
— Это не моя компетенция, — повторил Воронов, расслабленно улыбаясь. Он с удовольствием рассматривал облегающую кофточку Маргариты и короткую юбку, высоко открывающую ноги. Она перехватила его взгляды, обещающе прищурилась и налила снова.
— За торжество справедливости! — произнесла она со значением. И вздохнула: — Уф, здесь довольно жарко…
И расстегнула верхнюю пуговку строгой, под горло, кофточки. А когда они выпили и закусили конфетами, добавила:
— В вашей компетенции исправить ошибки прошлых лет и помиловать Мигунова.
— Как? — он еще продолжал улыбаться.
— Отпустить его. Я расскажу, как это можно сделать, — спокойно произнесла Маргарита и расстегнула еще одну пуговицу.
— Что?! — улыбку стерло, будто холодной губкой провели по лицу. — Что?! Побег?! Вы предлагаете устроить шпиону побег?!
Опять эта дурацкая ревность. Вот странно: он ведь даже не возмутился, услышав, что ему предлагают соучастие в преступлении — статья 313 через 35-ю: побег из мест лишения свободы, совершенный группой лиц по предварительному сговору… Нет, он снова приревновал Маргариту к Мигунову. Как она ему предана…
— Не шпиону, — сказала Маргарита убежденно. — Это побег не столько для него, сколько для вас.
Он вскинул брови и криво улыбнулся.
— Вы ошибаетесь. Мне не нужно никуда бежать.
— Это вам кажется. На самом деле вы в тюрьме, Виталий. Только не знаете об этом. Не задумывались. Я вижу и знаю все — вашу работу, ваш быт, вашу семейную обстановку, проблемы вашей дочери в школе… Главное, я знаю, насколько вы нужнее там, на свободе. В другой стране.
— Вы хотите, чтобы Мигунов сбежал за границу? — дошло наконец до него.
— Разумеется. И вы приедете туда, но чуть позднее, чтобы не привлекать внимания. Скажем, через Турцию, куда выедете по туристской путевке. Или Испанию. Или…
— Значит… — Воронов распустил галстук. — Он в самом деле шпион?
Маргарита улыбнулась, будто он сказал глупость из разряда: «А разве детей приносит не аист?»
— Но вы ведь не шпион, Виталий? Верно?
— А я никуда и не бегу, между прочим.
— Только из-за вашей инертности. Но не из-за отсутствия причин.
— Вы не ответили на мой вопрос. Мигунов — шпион?
— Он осужден как шпион. Не более того. Это политическая игра, конъюнктурная манипуляция. Такое может произойти с каждым.
— Но если он не шпион, зачем его переправлять за границу? Зачем он там нужен?
На лице Маргариты Коул промелькнуло выражение досады.
— Возможно, это тоже чья-то игра, — сказала она. — Но уже на других условиях. Более выгодных для него.
— А какова ваша роль во всем этом? Вы тоже… не настоящий журналист? Как это называется в романах — «под прикрытием»?
Она прикрыла глаза.
— Пока что я не могу говорить об этом, Виталий. Когда-нибудь расскажу. Я очень хочу, чтобы наше знакомство не прерывалось. Вы мне интересны. Я не хочу вас терять. Это одна из причин, почему я обратилась за помощью именно к вам…
Маргарита внимательно посмотрела на Воронова, будто поняла, о чем он думает.
— Только не рассматривайте мое предложение с точки зрения романтики, Виталий. Это будет неправильно. Руководствуйтесь здравым смыслом.
— Я уж сам как-нибудь решу, чем мне руководствоваться… — сухо проговорил Воронов.
— Я понимаю. Просто хочу озвучить некоторые важные вещи. Вам предлагается натурализоваться в США. Гарантируется гражданство и полная неприкосновенность личности. Хорошее жилье. Медицинская страховка. Солидный счет. Потом вы можете писать книги. Даже не писать — надиктовывать секретарю свою жизнь. У нас бестселлеры приносят авторам миллионы долларов. А воспоминания русского следователя обязательно станут бестселлерами! У меня, кстати, есть хорошие связи в солидном издательстве…
— И там тоже нужны связи? — не удержался Воронов.
— Разумеется, — спокойно парировала Маргарита. — А через год-два, опять-таки, чтобы не вызывать ненужного интереса, вы сможете забрать к себе семью. Таким же образом, через туристскую поездку. Вашей дочери исполнится только пятнадцать лет, она успеет подготовиться к поступлению в колледж… С ее способностями — в любой колледж, даже самый лучший. И не в масштабах Иркутской области, как вы понимаете.
— Как вы себе это представляете? — скептически проговорил он. — Да меня сразу после побега арестуют! А семью даже не выпустят за границу! Как близких родственников предателя…
— Ерунда. Все будет обставлено так, что вы вообще не виноваты. В самом крайнем случае вас уволят за халатность. А ваша жена и дочь могут переехать в другой город, пока вы там не устроитесь…
— Складно было на бумаге, — процедил Воронов. — Да забыли про овраги! А по ним ходить…
— Что? Какие овраги?
— Поговорка такая есть, вам не понять. И я ничего не буду понимать, в Америке. Не представляю, как смогу там жить. Особенно один…
— Вы очень быстро все поймете и всему научитесь, — Маргарита посмотрела на него с прямотой, которая просто обезоружила Воронова. — И потом, вы там будете не один. Это я вам обещаю.
Воронов молчал. Лицо у него было угрюмым.
Она встала, расстегнула остальные пуговицы и сняла кофточку. Бюстгалтера под ней не было, и Воронов завороженно уставился на маленькие конические груди с аккуратными розовыми сосками. Вжикнув «молнией», она ловко сбросила прямо на пол короткую юбку. Теперь на стройном белокожем теле остались только колготки и узенькие трусики. У Виталия закружилась голова. Маргарита быстро освободилась и от них. Одежда теплой кучкой лежала на полу, она перешагнула и подошла вплотную.
— Ну, что же ты сидишь? — хрипло сказала Маргарита Коул.
* * *
Она стряхнула с себя полусапожки, прошла в комнату и с размаху упала на кровать. Лернер сидел за компьютером на колченогом стуле, балансируя на двух ножках.
— Ну, как? Порядок? — спросил он, не оборачиваясь.
— Семь потов сошло, — глухо пробормотала Анна в подушку. — Устала, как собака. Хочу горячую ванну. И ледяной водки. Ты мне наберешь ванну?
— В этой гостинице горячая ванна невозможна по умолчанию, — сказал Лернер спустя некоторое время. На экране перед ним был детализированный план здания Заозерского Управления Следственного Комитета.
— Если только ты опустишь туда кипятильник…
Анна Халева приподняла голову, подложила под нее сплетенные пальцы и смотрела в спину Лернеру.
— Он сказал, что подумает, — сказала она.
— Что это значит?
— Это значит, что он почти согласен. Мы договорились встретиться завтра.
Лернер еще какое-то время смотрел в экран, потом медленно закрыл крышку ноутбука и повернулся к ней всем корпусом. Стул скрипнул под ним.
— Вероятность?
— Девяносто девять и девять, — сказала Анна.
— Это почти победа, — сказал он. — Если только за нами не придут этой ночью.
Анна вздохнула.
— Я за… ко… ле… ба… лась, — сказала она зажатым голосом, потому что подбородок ее упирался в ладони и ей приходилось приподнимать голову на каждом слоге.
— И как он, хорош в постели? — подчеркнуто безразлично поинтересовался Лернер.
Такие вопросы среди профессионалов задавать не принято, но он всегда спрашивал. Вообще-то, половые контакты с вербуемым, вопреки сложившимся киностандартам, не практиковались широко, да и не приветствовались руководством. Среди коллег это называлось «dick made», т. е. «хуем деланный», грубая работа, не требующая квалификации. Но близкий контакт закреплял связь «оператора» и «марионетки». И Анне несколько раз приходилось его использовать.
— Обычный средний вариант, — как всегда прямо ответила она. — Это работа, можешь не ревновать. И, как всегда, он не касался моего тела…
— Конечно, я понимаю. Латекс меняет дело в корне…
— Не злись.
— Завтра будет повторение?
— Надо же закрепить успех.
— И сколько это будет продолжаться?
— Перестань, Грант! Не будь мальчишкой. Ты же знаешь правила…
— Конечно. Пока он будет нужен, придется терпеть.
Лернер Грант услышал, как она усмехнулась.
— Кстати, он рассчитывает, что мы будем встречаться каждый вторник и четверг в уютной квартирке на Пятой авеню… Пока не приедет его семейство.
— Так надо снять уютную квартирку?
— Он просто идиот, — сказала Анна и резко встала с кровати. — Но ненасытный идиот. Голодный тюлень. Даже странно, что он не клюнул на Женьку.
— Женька похожа на дешевую проститутку.
— А я?
— А ты — на дорогую.
Она усмехнулась, прошла в ванную, не закрывая дверь, включила воду и стала раздеваться, сбрасывая одежду и белье в кучу на полу, точно так, как делала несколько часов назад на съемной квартире.
Лернер, скептически вытянув губы трубочкой, наблюдал за ней из комнаты. Но постепенно гримаса недовольства разгладилась в глазах вспыхнул огонек интереса.
— Похоже, кроме жены, он никогда не видел женщину… Я имею в виду… Ну, ты понял.
Она заметила взгляд Лернера, многозначительно усмехнулась.
— Так ты принесешь мне водки в ванную, милый?
Он вздохнул и упруго вскочил.
— Конечно. Надо же провести обряд очищения…
