В кино бандитская жизнь – такой веселый заводняк, типа вечный аттракцион: то кенты со стволами всех побеждают, то телки центровые вголяк танцуют, то рестораны, где в три этажа водка и закусь, жри-пей не хочу… В общем, типа не соскучишься. Типа. Ага. А на самделе – скучно. Какой там, в задницу, аттракцион! Какая, к ферам, романтика! Пацаны по лезвию ходят, на измене сидят, ишачат по-черному, то такие же их валят, то менты принимают – вот это и есть бандитская жизнь! Да! Без прикрас! Тяжелая работа, до исступняка, блить! Работа каждый день!

Бывают проблески, конечно. К примеру, заселились мы в эту хату в Райском Саду. Ну, там по первоначалу был проблеск. Короткий такой. Димыч из «Ривьеры» привел центровых телок. Посидели, новоселье отметили, нормально так. А наутро только опохмелились – и все, отрез по полной. Север всех собрал, сказал: кирдец, пацаны, пришла пора ишачить. Мурену отправил двор чистить, а меня – яму под погреб копать. Какой, к рэпу, погреб? Такой, говорит, погреб, типа бункера, чтоб никто не знал. А на кой рэп он нужен? А это не твое хобочье… хоботячье… короче, не твое собачье дело, говорит. Ага. Копать, значит, собачье. А спрашивать – уже не собачье. Ладно.

Север с Шмелем весь день катались где-то, вечером приехали – Север злой и бухой, рулеткой яму мерил, потом этой рулеткой швырялся. Потому что все делается через жопу. Зато спрашивают много. Ну, не знаю. Мурена вообще ничего не спрашивает. Он пробухал весь день, заперся в сортире и на унитазе уснул. Север выломал дверь, полчаса его скирдовал. Потом притащил во двор, держа за одну ногу, точь убитого лося. Подтащил к яме и сказал: закапывай, блить. Копать – это собачье дело. Это ясно. А вопросы задавать, по типу: а на хрена Мурену закапывать? чего он такого сделал-то? – не, это уже не собачье. Ладно. Мурена лежал в яме и лыбился в небо, потому что бухой и ему все пох. И закопали его с этой улыбкой прямо. Быстро закопали. Яма неглубокая насамделе.

А потом Север свой «мерс» загнал на эту яму. И оставил. И сказал: пошли жрать, не хрен тут смотреть. И пошли. Сало, колбаса, помидорцы свежие. Сидим, жрем. А у Мурены в яме воздух закончился. И он стал оттуда вылезать. Выпрыгивать. Точь дельфин. Головой в днище бьется, в глушак прямо. Молча. Бьется так, что «мерс» раскачивается. И ни рэпа не понимает, что такое и в чем дело. Исступняк, короче. А мы сало режем, чай хлебаем, а со двора: тук-тук-тук! Сидите, жрите, говорит Север. Выберется, так выберется, будет жить. А нет, так там и останется. И тут Мурена вбегает, весь в земле, слезах, плюется, ревет: пацаны, я помер, да? Меня «мерсом» переехало?.. Самый исступняк был в том, что в машине лежала бутылка водки, и Мурена, когда выбрался, выжрал ее всю…

Не, серьезно, тяжелая работа. Север назначил дежурства. Теперь каждый день кто-то из пацанов торчит на чердаке или ходит по двору, охраняет, блить, территорию. А еще «колючку» наверх забора велел прицепить… И бункер рыть надо… И жрачку готовить, однако, тоже… Черная работа.

А сам где-то катается. Бухает. Мурена сказал: Север готовится на царство, хочет город под себя взять, вот и бухает с нужными людьми. Мурена – не дурак, как может показаться с первого раза. Точь не дурак. Хоть его закапывали живьем, и глушак от «мерса» он пробил своей башкой, так что сварщика вызывали. Мурена – мелкий шнырь, но не дурак. Насамделе. Иногда он неплохо соображает.

Однажды Север вернулся трезвый. Он, когда злится, челюстями перетирает туда-сюда, зубы ест, что ли. Вот ходил весь вечер и перетирал. Шмель потом сказал, что на трассе нашли труп того опера из придорожной кафехи. Как его… Гусаров. Потом по телевизору про него говорили. И фотку показывали. На фотке опер такой, бдь, орел, и глаза, честные, аж светится, аж чуть не дымится. А я помню, как он тогда в кафехе смотрел, сука. Чисто бритвой кромсал… Я бы их всех в топку, оперов этих гадских!

А какого рэпа Север стремается, мне непонятно. Нечего тут стрематься.

А я, блить, бункер все рою, ага. Ну, исступняк прямо.

Пока мы тут кантуемся, Севера стало не узнать. Бородку отрастил, башку побрил налысо. Ну, не Север, а точь гопник из американских фильмов. И куртец фуфловый прикупил где-то, с капюшоном. Накинет капюшон, руки в карманы и ходит. Север, говорю ему так, по-шутейному, ты скоро рэп начнешь тут читать, да? Рэп, в смысле, – ну, песня такая негритянская. Ну, насамделе пошутил просто. А он не понял. Взял у меня лопату и по голове жахнул. Мурена мне потом все объяснил: оказывается, в городе есть люди, которые походу могут Севера узнать, а это пока ему стремно. Поэтому он внешность изменил и куртец фуфловый носит. А, ну тогда все ясно. Ну и рэп с ним, сказал я, пусть тогда, блить, шорты себе купит, ходит в шортах, как придурок. Тогда, говорю, я сам его узнавать перестану. Сяду тогда в такси и уеду обратно в Кульбаки… Кстати, о Кульбаках. Тетка моя готовит охренительные вареники с творогом. Охренительные. Накидаешь сверху домашней сметанки из холодильника, и еще варенья ежевичного… А потом спать. И никакого дежурства, никакого бункера, никакой яичницы с салом, тошнит уже от этой яичницы. А Мурена ни хрена больше готовить не умеет. Мелкий он шнырь, и больше никто.

Иногда Север стал нас с собой брать. Сели, поехали молча. Приехали в порт, там какие-то склады. Воняет тухлой рыбой. Жарко. Сидим в машине, кондиционер фигачит на полную, потные, как свиньи, но потом Север сказал, чтобы выключили все и сидели тихо, не галдели, потому что он ждет звонка. Кто будет звонить, на фига мы здесь вообще и все такое – Север ничего не говорит. Хотя перед этим он полдня чистил и смазывал свой ствол. Шмель и Мурена как будто что-то знали, но молчали в тряпку. Один я, выходит, блить, опять ничего не знаю.

Здесь всюду мухи, это такие специальные портовые мухи. Размером с синицу, ну точь. Они даже дыма не боятся, ничего. Дуешь на нее, она только крылья поджимает.

В какой-то момент я даже подумал, что лучше бы торчал сейчас во дворе, копал свой бункер.

Но потом Северу позвонили, и мы пошли в один ангар. Там три пацана. Одного звали Водолаз, он хромой и очень стреманутый на вид. Второго – Сержант. Эти двое больше молчали. И третий был с ними, Кащей, он за главного, как я понял. Они с Севером отошли в сторонку и долго там перетирали. А мы с этими Водолазом и Сержантом стояли и пялились друг на друга. Север перед этим предупреждал, чтобы все было очень аккуратно, никаких наездов без его команды, вести себя прилично и доброжелательно. Я про это помнил, ни на секунду не забывал. Шмель курил сигарету за сигаретой, нервничал, Мурена мрачный стоял, ему сегодня не дали стакан засосать из-за этой встречи, он без стакана завсегда мрачный. А я один помнил, что сказал Север, и, блить, улыбался изо всех сил.

Ну, а Водолаз сперва стал шевелить головой. Как будто у него шея чесалась, а почесаться нельзя. Потом задергал глазом. И Сержант очень тихо сказал, как будто дым в сторону выпустил: не дергайся, блить, остынь. Они очень стреманутые, эти речпортовские. Но я их понимаю, я бы и сам таким стал, когда пожил посреди этой вони и мух.

Потом вернулись Север с Кащеем, и мы очень быстро свалили оттуда. Ужинали в «Кренделях», чего-то праздновали как будто, но я опять ничего не понял, если честно. Но это была первая нормальная жрачка в Тиходонске. Я, конечно, вареники заказал.

Потом мы с Муреной курили на балконе, и он мне маленько растолковал, что к чему. Интересно. Север, оказывается, «выходит из мрака», как он сказал. Договаривается с правильными пацанами, чтобы на трон влезть. Чего, говорю, это Водолаз, что ли, правильный пацан? У него же глаз дергается, и вообще он хромой. Мурена сказал, что Водолаз не в счет, он у речпортовских почти никто, потому что его Гарик привел, а ногу ему какой-то Боцман прострелил. Зато Кащей – он из старой речпортовской гвардии, поэтому он в уважухе, даже Корнилов-старший к нему прислушивается. Так. Ага. А кто такой этот Корнилов, спрашиваю? А Корнилов – это главный из речпортовских, их было раньше двое, старший Корнилов и младший Корнилов, но младшего на Северном кладбище контузило, когда там Гарика хоронили, младший сейчас не при делах… Исступняк прямо. Блить, говорю, так почему тогда Север с Кащеем терки терет, а не с Корниловым (не контуженый который), раз он самый главный? А это, говорит Мурена, это стратегия называется… Стратегия! Потому что Корнилову наш Север сто лет не упал, Корнилов и сам бы на трон влез, если бы ему дали. Но Корнилов не воровской масти – обычный бандос, из «спортсменов», ему трон никто не даст, хоть за ним три десятка стволов, а Север – он в законе, его этот трон по праву, но у него подкрепы нет, бойцов, понимаешь? Вот он подкрепу и ищет среди рядовых речпортовских, чтоб они поддержали его на случай разборки, а заодно он у Корнилова силу отбирает таким образом… Понял? И движуха уже пошла, Кащей готов за нас подписаться, а за ним и другие будут, и третьи. В общем, блить, веселье начинается, скоро будем в «Аксинье» номера снимать!..

Для меня все это как-то слишком сложно, насамделе. Вроде я Мурену давно знаю, и Шмеля тоже, и всегда мы думали точь одинаково. Точь в одной, как говорится, струе. А сейчас вот, как переехали в этот Тиходонск, что-то изменилось. Они изменились. А вот я – ни фига не изменился. Это правильно или нет, спрашиваю?

Мурена сходил в зал, засосал еще стакан, вернулся и говорит: я понял, Хобот, говорит, твой уровень – это Кульбаки. Вот какой твой уровень. А здесь не Кульбаки, здесь Тиходонск, южная, блить, столица. Здесь мозгами шевелить надо. Обидно мне такое слышать от кореша.

Потом еще одна встреча. Крепкий такой пацанчик, шустрый. Глаза – как две дырки в электророзетке.

– Босой ничего не решает походу, – быстро соглашается он. – На Босого все кладут. Хоть он и Смотрящий…

Пацанчика звать – Колотуха. С ним Болик, Лелик и Круглый. И все они работают на того самого Босого… По всему выходит, что они суки, а оказывается, что это стратегия… Я этого не понимаю, но молчу.

– У нас тут сейчас не проссышь что, – ведет дальше речь Колотуха. – Даже не двоевластие, а беспредел полный. Он последние полгода даже на улицу почти не выходит, в берлоге своей зарылся, нос не кажет… А город догнивает походу, вразнос идет, и всем пох.

– Это не дело, – Север шевелит челюстями. – Надо исправлять. Я за этим и вернулся.

– Это правильно! Давно пора! – радуется Колотуха.

Перед Севером он сразу встал на цырлы, как только узнал его в этом фуфловом куртеце и с бородкой.

– Я здесь наведу порядок. Беспредельщиков к ногтю… всю гниль, всю моль здесь повычищу и повыжгу… весь город перетряхну, как старый ватник…

Север говорит тихо и ровно, без напряга, ему нет нужды перед Колотухой выделываться, Колотуха и так чуть из штанов не выпрыгивает.

– Крови лишней мне не надо… Босой – хрен с ним – пусть лежит себе дальше на печке, лапу сосет, я его трогать не стану… Вот только бы сам он быковать не начал… Как думаешь?

Колотухе лестно, что у него такой человек совета спрашивает, аж покраснел от счастья.

– Думаю, э-э… Думаю, начнет!

– Это плохо. В смысле, что… Люди-то у меня есть, много людей… и стволы тоже (ну, это Север врет. Стратегия!)… Только я хочу, чтобы все прошло тихо-мирно… А для этого нужно, чтобы честные пацаны, вот как ты, чтобы они подписались за меня, а не за Босого… когда придет время.

– Не вопрос! – ревет Колотуха, честный пацан, из глаз-дырок искры летят. – Мы с тобой Север, если что! Я правильно говорю, пацаны?

Болик с Леликом тоже ревут. И Круглый ревет.

Север накидывает капюшон на голову, садится в «мерс», говорит Шмелю:

– Все на мази. Поехали.

Так и катаемся по «стрелкам». Кто такой Гуссейн, я так и не понял.

Носатый, лощеный, костюм табачного цвета, золотые очки…

Он просто расцвел, когда увидел нас. Обнял Севера, по спине похлопал. Как родной отец.

– Ай-яй, Север, дорогой! Ай-яй, живой, красивый! Как мне приятно видеть тебя снова, ай-яй!

В этом ресторане просторные кабинки с диванами, и телевизор висит в каждой, и девки-официантки все как на подбор, а по центру в главном зале бассейн с подсветкой и пузыри идут. Нам с Муреной и Шмелем поставили бутылку какого-то крутого коньяка, а Север с Гуссейном ушли в другую кабинку.

– Он кто? – спросил я.

Шмель сделал знак: молчи. Это ресторан Гуссейна, здесь лучше метлой не мести по пустому.

Мы с Муреной в два присеста выжрали коньяк, не успели губы вытереть, а тут же прибежала роскошная девочка, принесла новую бутылку, сама разлила нам по бокалам, улыбается:

– Еще чего-нибудь желаете?

– Желаю! – не выдержал, брякнул я.

Она даже не покраснела. Просто улыбнулась мне так приветливо, по-свойски, точь и она бы не прочь тоже, очень даже не прочь, но в другой раз, не сейчас, не сегодня… И ушла. Я таких девчонок раньше только по телевизору видел.

– Давай, – говорю, – Мурена, быстрее оприходуем этот пузырь. Хочу, чтобы она опять пришла.

Но оприходовать мы не успели, потому что вернулись Север с Гуссейном. Теперь уже сияют оба. Просто не разлей вода. И здесь, похоже, у Севера все на мази. И у нас, значит, тоже на мази… Я тут же представил, как мы с той девчонкой весело проводим время в моем личном люксе в «Аксинье». Шампанское рекой, шелковые простыни, все такое. Мы – короли! Во времена настают!

Ночные цикады волнами накатывают, ближе, дальше, опять ближе… точь убаюкивают нас перед «делом». Машины гудят напружно – неподалеку главная улица и площадь какая-то с театром, который на трактор похож. А с другой стороны Дон, только его сейчас не видно, потому как темно. И тихо. Точь у нас в Кульбаках. Место зовется Солянка. Оно вроде как и в центре, но словно не в городе, а в деревне. Домишки хлипкие, улицы темные, фонарей раз-два и обчелся, туалетом воняет… Короче, место захудалое. Если бы кто сказал, что в этой дыре окопался Смотрящий по Тиходонску, я бы не поверил.

Но проблема не в этом. Проблема в другом.

Все пришли в назначенное время, как договаривались.

А Водолаз не пришел.

Ждали его минут десять. Телефон не отвечает. Отправили Болика с Леликом прошвырнуться туда-сюда – может, он напутал чего, может, в другом месте стоит… Болик-Лелик вернулись, разводят руками-лопатами.

Короче, нет Водолаза.

По мне так даже лучше, стремный он какой-то, мне так с самого первоначала показалось. Но Север занервничал, стал челюстями шевелить.

– Это плохо.

Ясен день, что ничего хорошего. А может, и обойдется?..

Стволы у четверых: Севера, Шмеля, Кащея и Колотухи.

У нас с Муреной по финскому ножичку.

У Болика и Лелика бейсбольные биты под куртками спрятаны.

И цепь со свинцовой тюхой на конце – у Сержанта.

– Сержант, где твой гребаный Водолаз? Вы же вместе приходили, вы же дружбаны, так?

– Я не знаю… Он у бабы своей ночевал, потом на СТО машину гонял, отзвонился оттуда, радостный такой… ему там обвес поставили новый, голландский… Сказал, вечером заценишь… И все.

Сержант ничего не знает. Кащей пожимает плечами, он в полной непонятке.

А время идет, вариантов нет, надо делать, что задумали. А вдруг измена? Тогда положат нас всех. Наверное, развернемся да назад поедем…

– Пошли, быстро, – скрипнул зубами Север. Ну, ему видней. Значит, измены нет. Ну, или таки нас положат.

Солянка… цикады… под ногами камешки хрустят… лужа справа – там луна отражается… Красиво.

Калитку снесли со второго удара.

– Всем лечь, суки-и!

Впереди Шмель с «макаром», туда-сюда стволом, остальные рассыпались по двору, Север взбежал на крыльцо, ногой жахнул – скрип! бац! – дверь улетела, какое-то стекло посыпалось… Охраны нет. Вообще никого. Хорош, Смотрящий без охраны! Не то что город, себя прикрыть не может!

На шум выбежал какой-то унылый кекс в майке и тапках. «Уйди, Паяльник!» – страшно зарычал Север. Кекс засуетился, замешкался, Шмель просто в пол его закатал – товарняк на полном ходу! – и дальше пошуровал… Дальше. Комната, коридор… Душный больничный запах, на полках стаканы, посуда тоненько звенит: дз-з-з… Смотрящий, называется! Где этот Смотрящий?!

Босой сидел во второй комнате, большой темной комнате, в круге света от торшера, утопленный в глубокое кресло с подушками, справа и слева подушки такие цветастые, деревенские, и под головой подушка, он там как золотой перстень в футляре упакован. Старый, очень старый хмырь. Сидел, будто ждал нас. Хотя… Рэп его знает. Увидел Севера – глаза выкатил желтые, слюну пустил.

– Что за гнилые дела? Это ты, что ли, Северок, в мой дом без спросу ломишься?

– Он самый, – прогудел Север, откидывая свой капюшон.

– С того света явился? Или в сортире каком отсиживался?

– Щас, бросился тебе рассказывать. Я по другому делу, Босой. С предложением к тебе.

А старый хрен держался бодро, слюни прибрал, остатки зубов оскалил. Даже выклюнулся немного из своего футляра.

– Я слышал разные предложения, Север! – каркнул он. – Но чтобы вот так, с с пердежом таким, это слышу впервые!

– А других предложений больше не будет. Если договоримся по-хорошему, будешь ты, Босой, и дальше жопу греть в этом кресле.

Север подошел к нему вплотную, руки в карманах, там ствол обрисовывается так же ясно, как стоячий рэп у негра в плавках.

– И даже будешь считаться Смотрящим, как и раньше. А я от твоего имени стану город в порядок приводить, говно вычищать, которое ты тут развел…

– А если не по-хорошему? – Босой опять вдавился в подушки и скалился оттуда, старый и страшный, точь баба-яга какая. – Никак ты на честного вора хочешь руку поднять? На луну отправить, да?

– Хрена тебе, – сказал Север. – Если не согласишься, приедут сюда воры московские и питерские, на честную правилку тебя поставят – за беспредел в городе и за то, что ты засухарился. А что там будет по результату, этого я знать не могу. Только, скорей всего, по ушам дадут.

– Пытались уже нас московские захомутать, кишка порвалась!

– Порвалась она у не у москвичей, а у тебя, Босой. Ты-то первый в хомут влез и под Каскетом разлегся…

– Гонишь, тварь! – захрипел старик. – Сам-то где был, когда они тут порядки свои наводили?

Север посмотрел на него внимательно, головой покачал.

– Что-то я не пойму, Босой, с чего ты сегодня так раскаркался? Расклад я тебе доложил: или – или, третьего, как говорят, не дано. Можешь каркать хоть до посинения, но прежней твоей жизни пришел капец…

– А кто это решил? Насчет жизни и все такое? – перебил его глухой и низкий голос.

В комнате нарисовался мужик с темным крестьянским лицом, зашел, загребая большими ногами в лакированных туфлях. Он задел Мурену твердым, точь скала, плечом, сдвинул в сторону Колотуху и Шмеля, дал «быка» Сержанту, так что тот осел на ковер. Зашел и встал позади Севера. Север повернулся, посмотрел, челюстью дернул туда-сюда. Минуту, а то и больше они глазами сверлили друг друга.

– Речпорт прибыл, значит, – медленно проговорил Север. – Сам генерал Корнилов-старшой… Тебе Водолаз нажаловался, что ли?

– Про Водолаза и остальных уродов, – Корнилов кивнул на сидящего на полу Сержанта, – базар будет отдельный. Сейчас базар про тебя, Север.

Он махнул большим пальцем куда-то назад.

– Там, за дверью, пять моих бойцов, и возле дома еще столько же. Да еще личная бригада Босого. Хочешь, сам выйди да пересчитай.

– И что делать собираешься?

– Мозги включи, если получится. Вот смотри, Север: ты тут про беспредел говорил, про говно всякое, а сам все пределы давно перешел, обговнялся по самое не могу. Моим пацанам мозги вкручивал, Гуссейна против нас настраивал, а сейчас к Босому вломился с пушкой, за хрип его берешь. Положить тебя на этом самом месте было бы правильнее всего – это так, по справедливости. Но ты в «законе», Север, а мы люди простые, безродные, хотя здоровьем не обижены. Поэтому я предлагаю тебе свалить тихо-мирно. Без крови и кипежу. Прямо сейчас.

В тишине слыхать было, как скрипнули Северовы зубы. Но на губах играла усмешка.

– Давай на разы, Старшой! – предложил он. – Я и ты. Кто кого сделает, того и трон будет!

Корнилов-старший тоже улыбнулся:

– А я на трон не лезу, Север. У нас Босой Смотрящим, его сход выбирал. Когда выберут меня, тогда сойдемся, поговорим. А сейчас – вали по-хорошему.

Я думал, вот оно, начинается: сейчас пальнет через курточку свою фуфловую. И точно, Север пошел на Корнилова, и стволом пошевелил (я видел), будто стрелять собрался… Но вместо этого достал руки, накинул капюшон и сказал нам:

– Уходим, пацаны. Побазарили и будет.