Глава 5
По законам мафии
На закате даже карлики
отбрасывают длинные тени.
Восточная пословица
Как истинный гедонист, Антон никогда не курил сигары на ходу. А также в машине, за работой и в прочих обыденных ситуациях. Обычно он ограничивался двумя штуками в день, наслаждаясь ими в спокойной обстановке после еды — как английские лорды и американские конгрессмены. С российскими депутатами он сравниваться не хотел, хотя знал многих. Может, поэтому и не хотел.
Первая утренняя сигара, которая следовала за плотным завтраком и сопровождалась чашкой крепкого кофе, пожалуй, была важнее всех остальных. Она позволяла посмотреть на этот мир если не с высоты птичьего полета — в конце концов, ни «кокса», ни ЛСД в свернутом табачном листе не было — то хотя бы с десятого этажа офисного центра «Пять морей», откуда открывался прекрасный вид на просторы левобережья.
Антон удобно расположился в глубоком кожаном кресле с золочеными подлокотниками, раскрыл кедровый ящичек-хьюмидор, поддерживающий нужную влажность и температуру, достал «Кохибу-Премиум», понюхал и положил на место. Нет смысла сжигать тысячу долларов, когда этого никто не видит. Ее надо выкурить в присутствии богатых и влиятельных людей, которые понимают, что это за сорт, и оценят гурманские наклонности хозяина… Перебрав плотные коричневые цилиндры, он извлек короткую толстую торпеду, обрезал кончик золоченой гильотинкой, долго полоскал срез в синеватом пламени зажигалки, пока на конце не обозначился идеально ровный красный кружок.
Первый глоток дыма. Белый зной кубинского солнца. Аромат раскаленных плантаций Вуэльто Абахо. Пышущие жаром камни на дороге в Пинар-дель-Рио, соленый ветер с моря и дымок из придорожных кофеен… Фидель Кастро тоже любил «Кохибу Лансерос». Или любит до сих пор — если все еще нарушает запреты врачей… Так что, через сигары он приблизился к великим мира сего — президентам целых государств!
Потом он придвинул к себе органайзер: проверить — не забыл ли про день рождения кого-нибудь из тиходонского или московского начальства. Таких вещей он, правда, никогда не забывал, всегда поздравлял оригинально, щедро, с размахом, чтобы долго помнили. Он вообще умел вести себя в обществе, легко заводил знакомства и был очень обходительным и любезным, особенно с кем надо. И, конечно, когда трезвый…
Как и следовало ожидать, в органайзере неожиданностей не оказалось: в ближайшие дни у заслуживающих внимания людей нет ни праздников, ни дней рождения. Через две недели юбилей у Бойченко: заместителю областного прокурора пятьдесят лет. И подарок уже готов: скромные часики «Бреге», швейцарская мануфактура, тридцать пять тысяч евро…
Антикварные напольные часы пробили восемь утра. Откинувшись на спинку кресла, он выпустил первый клуб ароматного дыма. Жизнь удалась. В детстве он мечтал стать мушкетером или бродячим артистом из французских фильмов с Жаном Маре. Но ни мушкетеров, ни артистов в ближайшем окружении маленького Сережи не было, зато сосед дядя Артем «крутил наперстки» возле автовокзала и научил смышленого пацана хитростям своего ремесла. Азарт и быстрые деньги оказались привлекательнее всего остального, и он гораздо быстрее сверстников уяснил, к чему надо стремиться. И результат налицо! Вот он сидит в богато обставленном кабинете красивого трехэтажного дома, в японском халате из черного шелка, вручную расшитого золотыми драконами, кругом умные книги, в которые он иногда украдкой заглядывает, особенно часто в словари, оттуда и выудил мудреное словцо «гедонизм» — наслаждение как высший идеал жизни…
Вот он и наслаждается по полной программе: повар готовит самую лучшую жратву, в баре и охлаждаемом винном шкафу — самое изысканное бухло, и телки самые лучшие — сколько их тут кувыркалось, и по двое, и по трое, и по пять… Усмехнувшись, Антон облизал сигару, вспоминая, как голая Миледи раскинулась на этом самом кожаном диване, задрав свои красивые ножки с безупречным педикюром, а он повторял штучки американца этого, как его… Клинтона!
И на фиг ему, спрашивается, институтский диплом? Вон, по стенам развешаны настоящие мушкетерские шпаги, подлинные двуручные мечи, арабские кинжалы из дамасской стали. А вон на полке всякие статуэтки: и самый настоящий «Оскар» из магазина в Голливуде, и почти десяток теток с мечом, весами и завязанными глазами… Друзья подарили, со всего мира везли. Когда по телевизору показывали, как в Москве, в театре «Эрмитаж» вручают высшие юридические премии «Фемида», Антон, ухмыляясь, небрежно говорил:
— Да у меня таких Фемид — завались! Восемь штук!
И друзья-приятели согласно кивали: дескать, точняк, ты ничуть не хуже этого адвоката, который с экранов не сходит, или председателя Верховного суда, или известного писателя-детективщика… Может, даже лучше, потому что у них одна статуэтка, а у тебя целых восемь! И «Оскар» у тебя есть, как у этого… Который «Крестного отца» играл… Дона Корлеоне!
Правда, неизвестно, что там они внутри, у себя в головах думают. А Антон-то прекрасно понимал, что к чему. В глубине души хотелось, чтобы это ему на ярко освещенной софитами сцене и под аплодисменты полного зала именитых юристов в отглаженных смокингах и «бабочках» (у него в шкафу таких полно) торжественно и официально вручили бронзовую статуэтку и красивый диплом со значительными подписями… Чтобы это ему рукоплескала голливудская публика, и кинозвезды с мировым именем обещающе облизывали пухлые, умелые губки… Правда, у него были артистки, а Миледи делала минет наверняка лучше, чем Шарон Стоун, хотя масштаб, конечно, не сравнить… А он любил крупный масштаб и высшие разряды! И знал слово «эрзац» — тоже вычитал в словаре… Но чтобы получать настоящее, надо было жить совсем по-другому… Не бросать школу после восьмого класса, корячиться в институте, горбатиться на официальной работе… И что тогда? Был бы очкастым «ботаником» с пустыми карманами… Круг замкнулся!
А сейчас в домашнем сейфе у него не меньше двух миллионов евро наличкой, десяток домов в разных странах мира, квартиры в Москве, прикупленные менты, начальники, политики, депутаты… Он известный в городе человек, спонсор и меценат, председатель нескольких общественных организаций и благотворительных обществ. Все это тоже эрзац, но в сегодняшнем мире мало кто проводит границу между эрзацем и настоящим. Больше того, эрзац, особенно приправленный деньгами, часто выдают за настоящее, а настоящее считают эрзацем… А раз так, то все в порядке и жалеть не о чем!
Только о том, что его ближайшее окружение — корефаны, с которыми он делает все дела, зашибает бабло, жрет вкусные блюда, бухает сумасшедшей стоимости напитки, трахает классных телок, — они не делают разницы между Марлоном Брандо и его героем, не знают, что Брандо от «Оскара» отказался, а «сменивший» его в следующих сериях Аль Пачино тоже удостоился высшей киношной награды, но статуэтка уже была ему не положена… Впрочем, он и сам узнал это из словаря, потому что считал «Крестного отца» своим программным фильмом… Так что жизнь удалась! Но вот счастлив ли он?
На второй трети сигары, как и положено, раскрылись пряные тона, словно с загорелого девичьего тела сбросили шелковое белье. Но обычного удовольствия он почему-то не получал…
Антон докурил сигару и, вопреки обыкновению, грубо раздавил окурок в пепельнице. Вопрос про счастье часто приходил ему в голову, но он никогда на него не отвечал. Не потому, что не знал ответа, а скорей оттого, что знал… И ответ ему не нравился, ибо перечеркивал все, чем он гордился и ради чего жил на свете…
В дверь тихо постучали. Осторожно заглянул Хитрый. Он был Проводником. Почти все контакты Антона проходили через него. Хитрый всегда находился при шефе и носил его телефон. Он принимал все звонки, докладывал хозяину, а тот командовал: что ответить или что кому передать… Антон первый завел такую моду, другие вначале удивлялись, а потом и сами ей последовали, хотя и без фанатизма: то личный аппарат заведут, то берут трубу напрямую, то звонят куда-то целыми днями… В отличие от них, Антон железно следовал им же установленным правилам: сам он брал трубку крайне редко, по примеру Дона Корлеоне, который никогда не подходил к телефону, а личный аппарат, по которому звонил в исключительных случаях, держал в сейфе. Даже когда звонила Миледи или другая телка, он просто передавал: когда и куда им надо приехать.
Он вопросительно взглянул на Хитрого.
— Гуссейн, — прикрыв микрофон, прошептал тот.
Некоторое время Антон раздумывал. Звонок, застающий тебя за первой утренней сигарой, по определению не может быть приятным. Хотя, с другой стороны… С другой стороны, Гуссейн может высказаться по поводу вчерашней темы. Возможно, у него есть мнение, которое он не мог озвучить в присутствии Гарика, Итальянца и остальных. Тогда между ними возникнет некая доверительность, что очень важно. Он умел находить общий язык с самыми разными людьми, заключал самые невероятные союзы, пусть и временные, но позволяющие достигать поставленных целей. Это была сильная сторона Антона, за которую его называли дипломатом.
Хитрый терпеливо ждал.
— Давай, — Антон протянул руку и поднес телефон к уху.
— Здравствуй, братишка! — весело и слегка покровительственно сказал он, хотя Гуссейн был гораздо старше и это Антон больше подходил на роль «братишки».
— Здравствуй, Сережа, здравствуй, дорогой! — своим обычным, сладким, как варенье из роз, голосом начал Гуссейн. Но тут же сбился с обычного тона.
— Вчера вечером машину Гарика подрезали на 31-й линии, — озабоченно сообщил он. — Какие-то молодые отморозки… Налетели: палки-малки, кастеты-мастеты, пистолеты травматические… Мокей со Степашкой в больнице, у самого ребра поломаны… Гарик на тебя думает…
— Он что, еб…тый? — искренне удивился Антон. Он всегда был против конфликтов, особенно между своими, предпочитая миром разрешать возникающие споры. И все это знали. Больше того, ему даже прозвище дали: Миротворец.
— Ты что, Гарика не знаешь? Это же обезьяна с гранатой! Думает, ты его опустить решил…
— Если бы я хотел его опустить, он ходил бы сейчас по городу с петушиным пером в заднице, — сказал Антон. И то была чистая правда. Но правда его, Антона. У Гарика по этому поводу, несомненно, была своя правда. И чья правда возьмет верх, зависело от многих причин.
Гуссейн сокрушенно молчал.
— Что за х…ня?! — сказал Антон, распаляясь. — Какие ножи, какие травматики? Если бы их из автоматов постреляли, еще куда ни шло… Хотя я на такие гнилые дела не подписываюсь, ты же знаешь…
— Да, знаю, — сказал Гуссейн.
— И вообще, зачем мне это?! Из-за чего?! Из-за того, что вчера базар прошел неровно?! Он меня за идиота держит?!
— Не знаю. Только он уверен на все сто, что это твоя работа…
Теперь замолчал Антон. Он взял изуродованный окурок сигары, осмотрел, покачал головой и положил обратно в пепельницу.
— И что теперь?
— От него чего угодно можно ожидать. Только я не знаю, чего именно, — Гуссейн опять вздохнул.
— А зачем ты мне все это слил, если ничего не знаешь?
— Вчера в «Аксинье» ты от души говорил, от чистого сердца, — произнес Гуссейн, и Антон живо представил себе, как он умильно закатывает свои масляные черные глазки. — Про то, что надо объединиться, забыть ссоры и все такое. А тут такая фигня… Будто кто-то нарочно вставляет палки в колеса. Понимаешь? Магазины разгромили, на Гарика наехали… Может, это московские мутят?
— При чем одно к другому! — раздраженно сказал Антон. — Сравнил: магазины и ДТП… Молодые, говоришь?
— Лет по двадцать, даже меньше. Четверо, на старой серой «бэхе» с тиходонскими номерами. В черных штанах, черных рубахах с погонами. Такие, знаешь… Как какие-то легионеры в форме…
— Ну вот! Разве они магазины крушили? Там были серьезные типы. А здесь — обычное быковство!
— Ты сам решаешь, брат, что тебе делать, — сдержанно сказал Гуссейн. — Только я тебе не звонил. Удачи, брат!
Отправив Хитрого, Антон задумался. Пришла мысль выпить для прояснения мозгов, но он знал, чем это закончится. Запоем на неделю, а может, и на месяц! Тем более что прояснять тут особенно нечего. Скорей всего дело обычное: столкнулись две тачки, стали выяснять отношения, как сейчас принято… У Гарика на все одна схема — в рожу без разбора. А тут ему попались такие же, да еще моложе и ловчей.
Обычная случайность! Но сыграла она на руку врагам. Потому что вместо объединения местных перед чужаками может привести к обратному — раздорам и раздроблению. А этого допустить нельзя!
* * *
То, что не получилось у Гарика вместе со всей его бригадой и купленными ментами, Антон сделал за три часа. Потому что не терял связи с подрастающим поколением. Он курировал несколько спортивных секций, хорошо знал спортсменов и тренеров. А хорошему тренеру мальчишки иногда доверяют больше, чем родному отцу. Тренеры — кладезь информации о молодежи. Главное — задать правильные вопросы.
Итак. Отчаянные, молодые, агрессивные, в черной одежде — что-то вроде униформы. Может, рокеры? Ответ: нет. Рокеры не носят ножи и «травматику», тем более не спешат их применить. Качки? На качков, судя о рассказам, не похожи. Может, каратисты какие-нибудь? Под якудзу косят? Нет, якудзы здесь тоже как-то не пишутся…
Наци?
Но нападение они совершили не на таджиков и чеченов. На русских напали, на своих. К тому же нацики знают уголовную среду, на Гарика Речпортовского они бы и тявкнуть не посмели.
Байкеры?
Те постарше, они на мотоциклах раскатывают, а не на «бэхах», да и оружие у них другое: больше цепи в ходу да раскладные дубинки…
Так, может, то — «волки», «волчары»?
Кто такие «волчары»? — поинтересовался Антон.
Как говорил великий Ленин, «есть такая партия». А точнее — банда. Или молодежная группировка, если угодно. Анархия и махновщина в чистом виде. Ночные хищники.
Кто под руку попадется, того шерстят и грабят, невзирая на возраст, пол, звания и прочее. От уголовной среды подчеркнуто дистанцируются. Равно как и от любой другой среды. Одинаковые шмотки — да, есть у них такая фишка. Очень любят выделиться ребята. И «травматика». Двое мальчишек из «Дракона» — это клуб восточных единоборств в ДК «Красный Аксай», — не так давно ушли к «волчарам», за романтикой. То есть занятия побоку, спорт побоку, ушли с концами. Один, правда, вскоре вернулся в секцию, не ужился там чего-то. Испытание какое-то не прошел. Кое-чего поведал по возвращении. Говорит, главный у «Волков» — парень по кличке Шкет, ему недавно двадцать стукнуло. Остальные и того младше. Собираются по вечерам в «Кружке» — это забегаловка на Южном проспекте. Пьют, жрут, а после закрытия выкатываются на улицу развлекаться. Больше ничего о них не известно.
— А на серой «БМВ» кто-нибудь из них ездит? — спросил Антон.
Если и ездит, то на краденой. Да и кто им права даст, отморозкам малолетним?
* * *
Дисциплина у них была железная. При появлении Шкета все почтительно замолчали и встали из-за столиков, приветствуя вожака.
— Здорово, волчары!
В ответ раздался дружный вой, который могли бы издавать как молодые волки лунной ночью, так и стая упившихся кокосовой брагой павианов. Собравшиеся в «Кружке» десятка полтора молодых людей подразумевали, естественно, первый вариант. Почти все они были в черных кожаных куртках, у некоторых за поясом имелись травматические пистолеты, и у всех — ножи. Давняя мечта Шкета о собственной опасной банде из пятидесяти рыл в черной униформе начинала приобретать определенные очертания.
Шкет спустился по ступенькам в крохотный зал, приобнимая губастую блондинку с развитыми формами и вульгарной внешностью. Судя по тому, как она жеманничала, строила глазки и наслаждалась ролью «главной волчицы», ей было не больше 18-ти, а ее обтянутый лосинами широкий зад хорошо помнил школьную скамью. И не только…
Шкет же, напротив, держался уверенно и солидно: не суетился, лишних движений не делал. Он возмужал, окреп, раздался в плечах и уже не напоминал того тощего салагу Виталика Рыбакова, который пару лет назад, по дурости, ограбил собственного отца и едва не был отпетушен в СИЗО. Когда-то он выделялся среди сверстников худобой и высоким ростом, но именно с той поры, со времен 72-й камеры, рост его неожиданно замедлился, словно Шкету по каким-то причинам надоело выделяться. Его макушка застряла на отметке метр восемьдесят, а весь жизненный сок ушел в руки, кулаки и шею. И с лицом тоже что-то произошло — оно огрубело не по годам, стало неподвижным, как глиняная маска, словно и здесь Шкет каким-то образом решил уйти в тень, спрятаться. Хотя той же губастой блондинке, судя по всему, он нравился и таким.
— Шкет, ты не поверишь! Чего было-то! — завопил Крыса, успевший принять за вечер несколько бокалов «ерша» и изрядно окосеть.
— Да, было! Было! Отбуцкали троих бандюков на джипе! — загудели голоса. — Даже четверых! Их ведь четверо было…
Шкет не спеша прошел к центральному столику, ему тут же уступили места. Франц, совмещающий роли владельца, шеф-повара и официанта «Кружки», поднес два бокала светлого и блюдо с жирным шашлыком. Шкет отпил из бокала, не обращая внимания на галдеж, затем громко рыгнул и бросил:
— Ну, так что вы там накосячили?
И посмотрел на Крысу. Крыса, в отличие от него, так и остался худосочным, востроносым и нескладным, как мальчишка-переросток. И даже черная куртка телячьей кожи, в народе именуемая «вэвээской», и выглядывающая из-за воротника татуировка на шее в виде каких-то переплетенных то ли лезвий, то ли когтей не делали его старше.
— Представляешь, вчера катаемся мы такие с Бомбой, Ханом и Мильонщиком, — взахлеб начал рассказывать Крыса. — Ну, думали цыгана одного выловить в Западном поселке, то да сё… А тут по встречке джип какой-то здоровенный прет, представляешь? Ну, с вагон размером, не меньше! И прямо перед нами налево пошел, внахалку так, представляешь? Всю улицу перегородил! Я такой еле увернулся, бампер ему срезал, себе всю правую бочину расцарапал! Остановился такой, ору: все, валим уродов на х…!
Шкет при этих словах не удержался, улыбнулся. Мальчишеский вид Крысы как-то не вязался с грозной командой.
— А Бомба мне: нет, давай их удивим сначала! — завопил Крыса радостно, истолковав, видно, улыбку вожака по-своему. — Ладно, это… Ну, удивим, думаю! Выхожу, а там трое старых козлов навстречу, грабли в мастях, рожи углом. И один там, на гориллу похожий, как попер на меня, как попер… Всю жизнь, грит, будешь мне должен! А у самого глаза по полтиннику, слюной брызжет, от морды прикуривать можно! Я такой спокойно ему, будто ничего не просекаю: да вот, ехал по главной, соблюдал правила, знать ничего не знаю. Ты бы видел, как он пасть раскрыл! С говном сожрал бы! «Мочите, — орет, — их насмерть!» И те двое — на меня! А тут — Бомба с Ханом! И Мильонщик! Выскочили на раз-два-три! Дыц-дыц — одному в рожу выстрелили, второго Бомба ножиком ковырнул! А я тому, горилле, из «осы» прямо в грудянку, тот аж по асфальту покатился! Во, дела!!
Во время рассказа, Крыса то и дело косился на блондинку, следя за произведенным впечатлением. Однако она смотрела куда-то мимо и думала явно о чем-то постороннем. Похоже, что подобные рассказы она слышала здесь не в первый раз и не находила ничего из ряда вон выходящего в том, что четверо пацанов мимоходом избили и покалечили каких-то уголовников.
— И что дальше? — поинтересовался Шкет.
— Откланялись, сели в тачку и домой рванули! — загоготал Крыса. — А они там так и остались валяться на асфальте, как дохлые!
— Так и было, Бомба? — спросил Шкет.
Бомба достал из пивного бокала широкое дегенеративное лицо и важно кивнул. Он, как и Шкет, почти не подрос за прошедшие два года, зато покрылся какой-то ненормально густой рыжеватой щетиной, брил которую крайне неохотно и нерегулярно. Как и прежде, в компании своих он был обычным пацаном, для всех же остальных оставался умственно неполноценным. Такое положение вещей его волне устраивало.
— Крыса все в точку изложил, — прогудел он низким голосом. — Бандосы были конкретные. Рожи, ухватки… Если бы мы им оборотку не дали, они бы нас на куски порвали!
— Мильонщик? Хан?
Шкет повернулся к двум парням, сидевшим за его столиком. Кучерявый и тощий Хан буркнул:
— Все так и было…
Похожий на розовощекого амура Мильонщик заулыбался и развел руками:
— Кто к нам с мечом, как говорится, придет…
Шкет молчал, и «волчары» тоже притихли, ожидая вердикта вожака. Лишь кто-то отвесил звонкую оплеуху Шептуну, который по идиотской своей привычке опять испортил воздух.
— Все правильно! — изрек наконец Шкет. — «Волки» топчут бандосов, «мусоров» и всех остальных — это наше право и наш закон. Цифра, отвесь победителям, что им причитается!
— У-у-у-у!! — поднялся радостный вой.
Губастая блондинка встала из-за столика, привычно задрала свитер и выпрастала из лифчика не по годам развитую белую грудь. Мильонщик первый оказался рядом, положил на нее ладонь, поболтал языком по соску. А-ла-ла-ла!
Цифра рассмеялась:
— Щекотно!
Тощий Хан неуверенно дотронулся до груди, покраснел и отошел в сторону. Зато Крыса вцепился в нее обеими руками так, что Цифра ойкнула от боли — за что сразу же схлопотал от Шкета по шее. Чествование победителей было закончено, вечер продолжался, Франц носился по залу с бокалами, а Цифра уже хохотала над какой-то сальной шуткой Мильонщика, и все было ништяк.
— Вас никто потом не искал? — спросил Шкет у Крысы.
— Не знаю, — сказал тот. — Мы на Западном «бэху» в гараж загнали, там наш человек живет. А потом на «мотор» сели и уехали.
— А сейчас тачка где?
— Здесь стоит, во дворе. А что? Думаешь, эти бандюки по всему городу шарить будут, искать нас? Фиг там! К тому же я номера еще утром поменял. Мало ли серых «бэх» в городе!
— Ладно, — сказал Шкет, разглядывая худосочный анфас Крысы. — А у них что за тачила была?
— Я ж говорю — джип здоровенный!
— А точнее?
— «Линкольн-навигатор», — подсказал Хан, который еще только собирался получить права, но, в отличие от Крысы, знал о машинах все. Или почти все. — Серия 2007 года, движок пять с половиной литров, триста «лошадей». Таких в городе раз-два и обчелся. Какой-то крутой «угол».
— Крутых углов не бывает! — с умным видом изрек Крыса. — Углы бывают тупые и острые. Но чаще тупые…
— Еще бывают прямоугольные, — напомнил ему Хан.
— Ага! И кривоугольные!
— Заткнись, Крыса, — бросил Шкет с раздражением. — Эти, в «линкольне», как-то называли друг друга? Клички какие-нибудь?
— Нет. Не помню…
Шкет задумчиво сплюнул на пол.
— Ясно, — сказал он. — Ночью «бэху» отгонишь куда-нибудь в укромное место. И пока забудь о ней. Светиться не надо.
— А чего? — Крыса надулся. — Я никого не боюсь! Помнишь, как мы тех грузин на Левбердоне порвали? Никто не дернулся даже! И ничего не было!
Шкет хорошо помнил. В конце августа «волки» совершили налет на грузинский ресторан на левом берегу. Вломились туда ночью, за полчаса до закрытия, охрану и всех, кто там был, положили на пол, сняли кассу и выпотрошили бумажники у посетителей. Все были настолько ошеломлены и деморализованы, что никто даже не оказал сопротивления. Двоих мужиков в дорогих костюмах «волчары» отмудохали скорее для острастки, чтобы другим неповадно было. А еще порезали шины у автомобилей на стоянке (там были очень недешевые модели) и побили стекла — это уже из чистого озорства и избытка энергии. Все прошло на удивление гладко и без последствий. До того они ограничивались разгромами продуктовых ларьков, нападениями на отдельных граждан и небольшие подвыпившие компании и — изредка — угонами авто. В тот раз «волки» провернули настоящее дело и сильно выросли в собственных глазах.
— Я сказал — не светись, и точка! — рявкнул Шкет. — Запомни, дурило: хочешь жив остаться, так сам не будь тупым и кривоугольным! Одно дело, когда ты охотишься, совсем другое — когда на тебя охота идет! Надо мозгами шевелить!
Пьяный Крыса хотел что-то возразить, явно отказываясь внять совету вожака и пошевелить мозгами. Но Мильонщик перебил его, обратившись к Шкету:
— Слушай, а почему ты так «углов» ненавидишь? Ты же сам, вроде, крутился среди них, и даже был в авторитете, ведь так?..
Здесь Мильонщик немного преувеличил, — наверное, из дипломатических соображений. А может, и в самом деле кто-то такие слухи распространял. Возможно, даже сам Шкет.
— Все «углы» — гнилье! — веско изрек Шкет. — Ни идеи, ни чести, одни только понты и рисовки!
— Так ведь говорят, того… — Мильонщик смутился, с одной стороны — не смея перечить вожаку, с другой — желая уточнить его позицию. — Говорят, типа, наоборот: воры по понятиям живут, зорко следят за этим. «Правилки» у них там всякие, смотрящие и все такое… Типа все по справедливости, вор вора в обиду не даст. И песни эти, шансоны ихние… Там тоже обо всем таком поется, я сам слышал…
— Это только песни! В песнях у них все красиво! А на деле — куча говна! — Шкет сверкнул глазами. — Я когда-то тоже наслушался, уши развесил, через это чуть жизнью не поплатился!
— Как это?
У столика уже сгрудилась целая компания — Каленый, Гвоздик, Берц, Лопух, недавно принятый в стаю спортсмен-каратист по кличке Ниндзя и другие. Всем хотелось услышать волнующую быль из жизни вожака. Набегавшийся за вечер Франц устало присел у стойки и закурил. Он все это уже слышал.
— Я был правильным пацаном, — начал рассказ Шкет. — Жил по понятиям, в общак долю отстегивал. И хотя мне 16 всего было, на Богатяновке меня знали и уважали. И был там такой хмырь Зема, из воров, он меня вроде как опекал. Часто говорил мне по пьяни: ты, Шкет, запомни, если и есть на земле люди чести, так это такие, как я и ты. Так что, мол, если у тебя какой напряг возникнет, ты сразу дай мне знать. Я к тебе хоть с того света явлюсь, но в беде не брошу.
Мальчишеские головы кивали в такт словам: все правильно, по-мужски. Так и должно быть.
— …Ну вот. А потом мы с пацанами как-то обшмонали одного терпилу, и «мусора» на нас облаву устроили. Одного из «мусоров» я порезал, меня скрутили, бросили в СИЗО и стали прессовать. Дико прессовали. До меня потом только дошло, что все это была подстава, и они спецом меня подставили, из-за Земы того самого…
— В смысле? — не выдержал любопытный Мильонщик. — Как это из-за Земы?
— А так, что «мусора» пронюхали, что у Земы ствол засвеченный. Ну, который по «мокрому» делу проходил. Громкое дело было, больших начальников почикали. Да вы все равно тогда еще пешком под стол ходили, не помните! — Шкет махнул рукой. — И вот они хотели, чтобы я, значит, Зему того со стволом им сдал тепленького. Так крутили и сяк — я уперся рогом и ни в какую. Помню ведь Земины слова, решил: пусть хоть на куски режут, лучше умру, но друга не сдам. «Мусора» видят такое дело, сажают меня в специальную камеру, где одни «подсадные». Говорят, здесь никто больше суток не выживает — или раскалываются, или их под утро в петле находят. Ну, так оно, думаю, и есть. Шестеро здоровенных мужиков, настоящие мясники!.. Метелили меня, как боксерскую грушу, пока я не выключился. А потом к следаку поволокли. Я тогда исхитрился весточку передать Земе: так мол и так, мазу за тебя тяну, выручай. А сам продолжаю рогом упираться…
Шкет отбросил руку в сторону, щелкнул пальцами. Все смотрели на него, словно он был одним из героев голливудского боевика, которые, как известно, в огне не горят, в воде не тонут, а из самых безнадежных ситуаций всегда находят единственно возможный выход. Расторопная Цифра быстро прикурила сигарету, вложила ему в пальцы. Шкет глубоко затянулся и продолжил:
— Ну, и что вы думаете? После допроса мясники меня еще пару раз попинали, это был, наверное, самый длинный и самый неудачный день в моей жизни. Еле до ужина дотянул! А там получаю от Земы долгожданный ответ: не ссы, брателла, со мной все в порядке, не очкуй и будь здоров!
— И всё? — не поверил своим ушам Мильонщик.
— Слово в слово! — подтвердил Шкет. — И больше ничего. Даже кусок сала к письму не приколол, тварь!
Кто-то рассмеялся. Мильонщик сокрушенно покачал головой.
— И как же ты выбрался оттуда?
Шкет в упор посмотрел на него.
— Через дверь, — сказал он. — Как все выбираются. А как еще?
— Но ведь там эти, мясники…
— Если не бояться, то никакие мясники с тобой ничего не сделают! — сказал Шкет важно. — Я был сильнее их, потому что был готов умереть за друга. А они не готовы были убить меня, шестнадцатилетнего пацана. Это я их сделал, а не они меня. И знаете почему?
Новичок Ниндзя слушал, приоткрыв рот, он буквально пожирал Шкета глазами. Да и не он один. В «Кружке» стало так тихо, что можно было услышать тихое потрескиванье горящей бумаги, когда Шкет затянулся сигаретой.
— Почему? — негромко спросил наконец Мильонщик.
— Потому что все они, «углы», — псы шелудивые. А я — волк! И вы — волки! Понятно вам?
Мильонщик первый издал боевой «волчарский» клич, и тут же к нему присоединились остальные:
— Ууууу-у-у!!!
Не выли в общем хоре только Франц и Крыса. Франц — потому что ему уже двадцать восемь, он взрослый человек, хотя тоже считается частью банды (что-то вроде генерал-интенданта, наверное), и издавать всякие нелепые звуки ему не по чину и даже неловко.
Крыса же не выл потому, что, в отличие от прочих, знал Шкета давно, вырос с ним в одном дворе, и история, которую тот только что поведал, была известна ему в несколько другой интерпретации, более приближенной к действительности. Например, что ни в каком авторитете их вожак тогда не ходил, водку с Земой не пил, а тем самым терпилой, из-за которого его упекли в СИЗО, был собственный Шкета папаша, возвращавшийся домой после получки. Все остальное Крыса представлял себе довольно смутно, поскольку не сидел вместе со Шкетом в 72-й камере. Но догадывался, что в той части повествования тоже имеются кой-какие натяжки… То есть не то чтобы Крыса в открытую подвергал сомнению достоинства Шкета или тем более осуждал его — ни в коем случае! Но энтузиазма в подобные минуты ему иногда не хватало при всем старании. Не вылось, и все тут!
Бомба и Шептун тоже знали Шкета давно, но их не смущали никакие противоречия — одного в силу природной тупости, другого в силу забитости — и среди волков попадаются питающиеся падалью и объедками доходяги. Хотя даже они сильно удивились бы, узнав, как Шкета с позором загоняли под шконку и он лишь чудом избежал участи камерного «петушка»… Что «чудо» сие сотворил не кто иной, как нынешний начальник городского уголовного розыска Филипп Михайлович Коренев по прозвищу Лис, которому Шкет в качестве ответной услуги сдал не только Зему, но и залетного московского киллера по кличке Мячик. И что в сейфе у Лиса с тех пор лежит папка с несколькими подписанными Шкетом бумагами, из которых следует, что гордый вожак волчьей стаи по доброй воле соглашается сотрудничать с правоохранительными органами…
Ох, и взвыли бы «волчары», узнай они об этих бумагах! Совсем другими голосами взвыли бы!
Шкет, правда, надеялся, что никто и никогда не узнает. Никто. Никогда. Он готов был отгрызть собственную руку, как отгрызают себе лапы попавшие в капкан волки — только бы стереть тот позорный след. Проблема лишь в том, что не одна рука — весь он в капкане. Грызи не грызи, все едино…
— Эй, Франц! За мой счет каждому «волчаре» по пятьдесят! — крикнул Шкет.
— А потрахаться за твой счет не угостишь? — осклабился Крыса, поглаживая колено Цифры. И тут же с преувеличенным испугом отскочил в сторону: — Шутка! Шутка! Я только пошутил!
Шкет нахмурился. Любой другой член команды за такие шутки сразу получил бы в морду. Крысе по каким-то таинственным причинам позволялось то, что не позволялось остальным, но и ему следовало знать меру. Одно дело хватать Цифру за сиськи — это разрешалось особо отличившимся бойцам, стимулировало их недоразвитую психику на подвиги (так по крайней мере считал Шкет). И совсем другое — посягать на самку вожака в открытую…
— А ну, отвали! — рыкнул Шкет, замахиваясь. А Цифра за его спиной едва заметно подмигнула.
Крыса скорчил покаянную рожу и отвалил к соседнему столику. К Шкету подошел Франц.
— У тебя гость, — сказал он с озабоченным видом.
— Какой еще гость? — не понял Шкет. — Он что, читать не умеет?
Дело в том, что на двери «Кружки» с момента ее открытия висела табличка «Посторонним вход воспрещен», для особо непонятливых снабженная рисунком, изображающим череп со скрещенными костями. Франц был своим человеком, «Кружка» была закрытым заведением, рассчитанным на одну-единственную компанию — своеобразный «кружок по интересам». То, что заведение находилось в полуподвале многоквартирного дома и не было снабжено яркой вывеской, способствовало тому, что посторонние сюда и в самом деле являлись крайне редко. А те, кто являлся, напрочь забывали потом дорогу сюда.
— Он умеет читать, — сказал Франц. — Он ищет тебя.
Шкет встал из-за стола. Сидящие ближе других и слышавшие разговор Мильонщик, Хан и Ниндзя насторожились.
Бомба тоже все слышал, но с обычной своей дебильноватой ухмылкой продолжал тянуть пиво.
— Кто он такой? — спросил Шкет.
— Сказал, ты его знаешь.
— «Угол», что ли, какой-нибудь?
— Не похож. Иди, сам увидишь. Он на входе.
Ниндзя привстал со стула.
— Шкет, мы с тобой!
— Сиди, где сидишь! — с неожиданной злостью рявкнул на него Шкет и начал подниматься по ступенькам.
У него вдруг появилось какое-то нехорошее предчувствие. Неужели это его вечный кошмар? Свидетелей ему сейчас только не хватало!..
Незваный гость стоял в крохотном вестибюле, две тусклые лампы освещали его со спины, поэтому единственное, что можно было рассмотреть в его внешности — это стрижка «под горшок» и курносый нос.
— Здорово, братуха! Ты и есть Шкет? — развязным, блатным голосом произнес незнакомец.
Шкет с облегчением вздохнул. Это был не Лис, и на том спасибо.
— Я тебя не знаю!
Он почесал спину, попутно нащупав рукоятку пистолета за поясом джинсов, и встал напротив, на таком расстоянии, чтобы в случае чего мозги пришельца не забрызгали куртку и лицо. Впрочем, это были киношные понты — стрелять в своем логове он, конечно, не собирался. Просто взбадривал сам себя.
— Кто ты такой?
— Заткни пасть.
Блатной тенор прозвучал спокойно и негромко, но заполнил собой все тесное пространство вестибюля. На его фоне собственный голос показался Шкету жалким мышиным писком. Этот человек привык повелевать и ломать чужую волю, как другие ломают кусок хлеба за обедом — Шкет это ясно почувствовал. И неожиданно для себя заткнулся.
— Я Антон, — представился гость. — Слыхал?
Шкет напрягся. Это прозвище было на слуху в определенных кругах города. И попадать в поле зрения такого типа ему не хотелось. Даже если за поясом притаился боевой ствол.
— Вчера ты немного расстроил одного моего знакомого. А он обиделся на меня. Как ты считаешь, это правильно? — голос звучал проникновенно и с сочувствием, но Шкета пробил пот. В горле пересохло.
— Не…
— Ну, пойдем на воздух, там посвежее…
Антон повернулся, вышел на улицу и пошел к стоящей на проезжей части машине. Шкет, как привязанный, шел следом. Но едва он переступил порог, как сбоку на него обрушился сильный удар, от которого в голове помутилось, и он рухнул на колени. Кто-то быстро ощупал его, Шкет почувствовал, как из-за пояса выскальзывает его гордость — «ТТ», не макет, не сработанная под оригинал травматика, а самый настоящий «ТТ», когти и клыки вожака волчьей стаи. В следующий миг ствол пистолета больно воткнулся Шкету в глаз.
— Ну что, щенок, кончить тебя? — послышался другой голос — низкий и страшный. Возможно, от предельной конкретики произносимых слов.
Тяжелый ботинок врезался ему под ребра. Потом с другой стороны.
Шкет почувствовал, как его поднимают за шиворот и куда-то волокут. Он замычал и попробовал было вырваться из цепких рук, но тут же понял: бесполезно!
Они оказались в темноте, в каких-то кустах, причем теперь Шкет стоял на карачках и пытался вдохнуть, но у него ничего не получалось. Под ложечкой расширялась сосущая пустота, вакуум, который нечем было заполнить.
— Это тебе привет от Гарика Речпортовского. А также от Степашки с Мокеем… — сказал страшный голос. Впрочем, здесь все голоса были страшными.
— Смотри, Антон, у него пушка! — сказал Хитрый.
— Ух ты! Братан, оказывается, серьезный…
Антон подошел поближе, присел на корточки.
Главарь «волков» выглядел неважно. Не волк, а щенок, беспородный и жалкий. Антон мог бы убить его прямо сейчас — сломать шею или пинать до тех пор, пока он не захлебнется в собственной блевотине. Это не имело бы для него никаких особых последствий…
Только это уже перебор. Пацан и так вбит в говно по самую макушку. Осталось бросить волчонка в багажник, чтобы Хитрый отвез его Гарику. А тот пусть делает что хочет: ломает ему руку, или ключицу, или ребра. Хотя этот зверюга и вообще урыть может… Но все равно, чтобы он ни сделал, а будет перед Антоном в обязаловке: вся братва знает, что он по беспределу попер на Антона, а Антон оказался ни при чем… Облажался, Гарик, облажался…
Антон пинком опрокинул навзничь хрипящего Шкета, поставил ногу ему на грудь. Оставалось только посильнее надавить и объявить приговор.
Но тут его посетила другая идея. Более конструктивная, пожалуй. Он быстро все взвесил и принял решение. Убрал ногу, рывком приподнял Шкета и прислонил к дереву.
— Я не делал ничего!.. — невнятно промычал Шкет онемевшим языком. — Никакого Гарика не знаю! За что?!
Антон несильно ударил его по щеке, голова Шкета качнулась в сторону.
— Я видел тачку, — сказал Антон. — Здесь, неподалеку. Серая «бэха», как и нарисовано. Так что не бреши.
— Меня там не было!
— Вообще-то, это рояли не играет. Раз ты старший, ты за все и отвечаешь!
— Я сам только сегодня узнал… Только что…
Антон нисколько не удивился бы, если бы Шкет заплакал.
— Видишь, не так просто быть вожаком! — нравоучительно сказал он. — Кто?
Шкет какое-то время молча гремел соплями. Затем быстро, захлебываясь, произнес, будто прощался с жизнью:
— Не твое дело! «Волки» своих не сдают!
Антон рассмеялся.
— И у волков шкура есть! — сказал он. — И своя шкура ближе, разве не так? Ты себя в зеркале видел?
На Шкета больно было смотреть. Морда в крови, левый глаз опух, там уже наливался темный, как слива, фингал.
— Это только у вас, у «углов», такие законы…
Антон потянулся в карман за платком, Шкет испуганно дернулся. И тут же понял, что облажался, стиснул зубы.
— «Углы» — это кто? — поинтересовался Антон, вытирая липкую Шкетову кровь с ладони.
— Да все вы… И Гарик этот твой, и остальные…
— Это вы типа дружинников, что ли? — Антон удивленно присвистнул. — С преступностью боретесь? Ну, вы совсем ох…ели, ребята!
— Нет! — проговорил Шкет гордо. — Мы против всех! Я в шестнадцать лет мента отверткой проткнул!
— Да ты просто зверь! — Антон опять рассмеялся. — А что же ты и меня с Хитрым не проткнул в таком разе? Или не пострелял?
— Не успел, — сказал Шкет хмуро.
Антон внимательно посмотрел на испачканный платок и отбросил его в сторону.
— Понятно, — сказал он. — А ты знаешь, что Гарик Речпортовский велел своим орлам принести твою голову на фарфоровом блюде?
Про фарфоровое блюдо он загнул, конечно, но в общем и целом это была истинная правда. Шкет, не отвечая, смотрел себе под ноги.
— И ведь когда-нибудь принесут, — сказал Антон. — Найти тебя просто. Убить еще проще. Обрати внимание, мы тут уже десять минут беседуем, а твоя свора даже не дернулась.
— Если дернутся, то мало не покажется…
На этот раз оплеуха была более увесистой, и Шкет, врезавшись затылком в дерево, рухнул на землю.
— И что? Где они? Почему не дергаются?
Антон за волосы поднял своего собеседника.
— Не знаю…
— Да потому, что там, на ступеньках, Мельник стоит! И он никого живым наверх не выпустит!
Шкет прерывисто вздохнул.
Антон хлопнул его ладонью по щеке — небольно, но звонко и обидно.
— В общем, так, пацан. У нас два варианта развития событий. Первый: я, как и положено, откручиваю тебе башку и несу ее Гарику. Вот так.
Он схватил Шкета за шею, зажал ее в локте и слегка рванул в сторону. Шкет заскулил и беспомощно затрепыхался. Он вдруг глубоко прочувствовал, насколько проста и болезненна эта процедура в умелых натренированных руках — «открутить башку».
— Есть и второй вариант.
Антон отпустил его и достал еще один платок.
— Ты поможешь мне в одном деле. Войдешь в долю. Я тебя за это отмажу перед Гариком.
— Какое дело? — спросил Шкет.
Вытершись, Антон протянул платок ему. Сам Шкет «носовиками» сроду не пользовался, предпочитая утираться пальцами или рукавом, как и все в его окружении. Но препираться с Антоном побоялся. Он осторожно взял платок, приложил к носу. Пахло какими-то пряностями и деревом, как от нагретой солнцем палубы.
— Среди «углов», как ты их называешь, есть разные люди, — сказал Антон. — Попадаются очень нехорошие.
Шкет не удержался, ухмыльнулся в смысле: да что вы говорите. Правда, тут же натянул на лицо сосредоточенную гримасу.
— Есть люди, для которых нет ничего святого. Которые готовы продать за деньги собственных мать с отцом, — продолжал Антон, даже не подозревая, что наступает на больную мозоль Шкета, который, как известно, однажды чуть не до смерти избил своего родителя, позарившись на его зарплату.
— С каждым днем таких людей становится больше. Они набирают силу. И власть. Иногда даже не поверишь, что перед тобой стоит обычный уголовник — настолько он красивый и лощеный, и заведует каким-нибудь процветающим делом… Хотя это обычная гадина, которая заслужила пулю в башку! Я понятно изъясняюсь, Шкет?
— Да слышал я эти сказки уже сто раз, про плохих да про хороших… — пробурчал Шкет, опасливо косясь на стоящего рядом Хитрого. Возможно, в этой опасливости крылось уважение. Или даже что-то большее. Восхищение, например. Но Хитрый добрых чувств не ценил и нахмурился. Шкет напрягся, зачастил:
— Так что не надо меня грузить этим маскарадом. Вы просто конкретней говорите, кого валить надо. Без этих выкрутасов… Я ж не отказываюсь… Ни в коем разе!
Антон сердечно улыбнулся.
— Молодец, братишка! Все на ходу ловишь!
Шкет облизнул губы, снова покосился на Хитрого и добавил:
— Только чтобы с Гариком нас развели краями! Раз и навсегда!
Антон приобнял Шкета за плечи, отвел в сторону, как равного, доверительно зашептал в ухо:
— Да что там какой-то Гарик! Я тебя подниму до своего уровня! Ты будешь второй человек в городе! К тебе никто на квартал не подойдет!
— Правда? — приободрился Шкет. — Пацанское слово? Отвечаешь?
— Зуб даю! А теперь слушай…