Книга: Антикиллер-2
Назад: Глава восьмая. ОХОТА НА ОХОТНИКОВ
Дальше: Глава десятая. ИНТУИЦИЯ ЛИСА

Глава девятая.
ЭФФЕКТ БУМЕРАНГА

Делать добро выгоднее, чем зло, ибо и то и другое возвращается, подобно бумерангу. Беда в том, что сам метатель бумеранга обычно не задумывается об опасности своего оружия.
Австралийская пословица.

 

Кубарем скатившись с железнодорожной насыпи, ничего не соображая и не разбирая дороги. Каратист бежал без остановки минут пятнадцать. Сначала по лесу, прорываясь через цепучий кустарник и хлещущие ветки деревьев, потом по дороге, мимо открытых кафушек, посетители которых поворачивали головы вслед окровавленному обезумевшему парню, потом, преодолевая невысокие заборы, через территории пустовавших еще баз отдыха... На газоне очередной он, вконец обессилев, повалился во весь рост, раскинув руки, будто получил еще одну, более точно направленную, пулю.
Неистово колотилось сердце, жгло в груди, пересохло в горле. Сама рана вроде бы и не болела, просто одеревенела шея, и он не мог повернуть голову. Но самое главное – им владел животный, никогда ранее не испытываемый ужас. В голове не укладывается, что только что его хотели убить и лишь счастливая случайность спасла от смерти. При другом раскладе он бы уже был трупом, и эти Подлые козлы закапывали его в землю или топили в озере.
Ну и гады! С такой легкостью стрелять во вчерашнего товарища! За что? Он им ничего не сделал! И что будет теперь? Они ведь не успокоятся, будут искать, чтобы добить!
– Слышь, земляк, чего ты тут развалился? – послышался сзади скрипучий голос. – И чего ты весь в крови?
Сергей сел, повернулся всем корпусом, но голову поднять не смог, так что увидел только ноги в грязных, сильно помятых штанах и надетых на босые ступни галошах.
– Гр... ра... – горло слиплось, и слова не выходили наружу.
– Че, в «Скорую» позвонить? Или как?
– Не... – выдавил он, для наглядности замахав руками. Его знают на всех подстанциях, сразу же пойдут слухи... К тому же о любом огнестрельном ранении обязаны сообщать в милицию и для него никто не станет делать исключений.
– А чего ж тогда с тобой робыть? Хоронить вроде еще рано... Или пора? Каратист вновь отрицательно помотал ладонью и на всякий случай изобразил универсальный жест: потер большой и указательный пальцы друг о друга. Он сам не знал, что имеет в виду, потому что денег у него было с гулькин нос, но инстинкт подсказал, что невинное и приятное глазу движение пальцев вреда не принесет.
– Ладноть... Тогда пойдем, посмотрим, что там у тебя...
Корявая, но сильная рука вцепилась ему в локоть и помогла подняться. Только теперь Каратист разглядел своего собеседника – им оказался довольно крепкий и явно нетрезвый старик с недельной щетиной на одутловатом лице, растрепанной седой шевелюрой и крупным носом, цвет которого красноречиво говорил о том, что нынешнее состояние его обладателя не является чем-то необычным. Зато глаза у него были осмысленными и живыми, нарушая типичный образ старого алкоголика.
Старик привел его в небольшой кирпичный домик у самой ограды. В единственной комнате был страшный бедлам – на полу вперемежку валялись фуфайка, набор плотницких инструментов, резиновые сапоги, удочки, наполовину наполненные мешки с перевязанными горловинами... На покрытом допотопной клеенкой квадратном столе рядом с пилой и долотом стояло блюдце с картошкой в мундире, из свернутой газеты выглядывал кусок сала, здесь же лежали два кусочка черствого хлеба, луковица и стояла початая бутылка водки, накрытая граненым стаканом.
– Давай, прими, – с явным сожалением хозяин набулькал полстакана и протянул Сергею.
Водка пролетела, как вода, но жжение в груди постепенно стало ослабевать. Взвинченные нервы требовали еще солидной дозы, но курс лечения был окончен: старик выпил три четверти стакана, доболтав, осмотрел бутылку на просвет и убрал на подоконник.
– Садись, – буркнул он, придвигая табуретку к окну. – Я в медицинском училище сторожем работал, – из плоского флакончика с жидкостью ядовито-зеленого цвета старик брызнул на ладони. Сильно запахло «Шипром». – А после войны в деревне вроде фельдшера был... Настоящего фельдшера где возьмешь, а я и уколы делал, и по лекарствам знал кой-чего... Он осмотрел шею и присвистнул.
– Где это ты пулю поймал?
– Не знаю, шел по лесу, вдруг ударило... Сергей обрадовался, что голос наконец вернулся.
– Так-таки ни с каких делов и ударило? – скептически переспросил дед.
– Бывает... Кровь-то остановилась, а пуля вот она, совсем рядом, под кожей... Только как ее вытащить? Я в основном триппер лечил, а это уже хирургия... Хочешь, могу попробовать ножичком...
– Не надо. Лучше просто перевяжите.
– Это сейчас... Обработаем, перевяжем... Только терпи... Рану обожгло йодом. Сергей застонал.
– Терпи, терпи... Тогда в основном триппером болели, сифон большой редкостью был. Если баба подцепит, ночью ко мне крадется, чтоб никто не увидел... Я ей курс пенициллина проколю, а потом говорю: «Надо в город ехать, проверяться: подействовало лечение или нет...»
Старик довольно грамотно наложил ватно-марлевый тампон и принялся бинтовать шею.
– А они все чуть не в плач: что хочешь делай, только чтоб никуда больше не ходить, никому не рассказывать... Ладно, говорю, приноси завтра четверть самогонки, сала, картохи... А когда выпьем да закусим, я ей объясняю: значит, так, раздевайся и ложись! Буду на себе опыт ставить: сейчас пожаримся и подожду две недели, если у меня ничего не выскочит, значит, ты здоровая... Ради тебя, дуры, на риск иду!
Лекарь довольно захохотал:
– Так и был всегда при бабах, выпивке и закуси!
Он закончил перевязку:
– Повезло тебе, что слабо попало да криво прошло. За это и выпить не грех. Деньги есть?
Порывшись в карманах, Сергей протянул две десятки.
– Это все. Я бы тебе, батя, и еще отмаксал, да больше нету. Но за мной не заржавеет... Я тебя в лучшем кабаке накормлю, напою, бабок подкину!
Старик подмигнул.
– Анекдот знаешь? Грузин бабу фалует, а она спрашивает: «Ты мне туфли купишь?» – «Куплюкуплю!» – «А пальто купишь?» – «Конечно, куплю!» – «А шубу купишь?» – «Куплю, дорогая, все что захочешь куплю!» Раз такое дело, она ему и дала. Потом спрашивает: «Когда ты мне шубу купишь?» – «Какую шубу, откуда такие деньги!» – «А пальто?» – «И на пальто денег нет!»
– «А туфли?» – «Совсем денег нет, я бедный грузин...» – «А зачем тогда обещал?» – «Э-э-э, дарагая, когда член твердый – душа мягкий, а когда он мягкий – душа во какой твердый!»
Он расхохотался и убрал с застеленной матрацем железной кровати фанерный ящик с пустыми бутылками.
– Ложись, отдыхай, пока я на поворот сгоняю. Там у Нинки настоящая, без обмана! Вместо подушки фуфайку положи...
Оставшись один. Каратист допил заначенную хозяином водку и, поддерживая голову рукой, лег на замызганный матрац. Казалось, что в шею вогнали раскаленный прут. Удалить пулю мог Алексей Федорович – врач из его бригады, бывший хирург... Но нужны инструменты и подходящее место... Хотя он, наверное, все найдет... Но надо до него добраться... Вначале отмыть от крови одежду, потом как-то доехать в город... И не попасться этим двоим из «Деймоса» да вонючим козлам, которые и втравили его в это грязное дело. Они сами готовые киллеры, почему же не стали мочить Желтого? Специально, чтобы его подставить? Или хотели замарать кровью, а потом использовать в своих целях? Мысли путались, то ли кружилась голова, то ли вращалась вокруг маленькая захламленная комнатка. Он сам не заметил, как провалился в тяжелый болезненный сон.
– Слышь, парень! Подымайся! – довольно ощутимое похлопывание по спине вывело Каратиста из забытья, и он открыл глаза.
– Очухался? – Старик сидел рядом на табурете, он был заметно возбужден.
– Там тебя ищут!
– Кто? – насторожился Сергей. С хорошими намерениями искать его никто не мог. Либо те двое, либо эти...
– Прикатила на машинах целая банда, ходят спрашивают – кто видел здорового парня в синей одежде, раненного в шею. А тебя многие видели. В эту сторону показали, они и пошли. Цепью, как на волка... Такие, знаешь, стриженые, в курточках, блатные...
– Знаю...
Каратист с трудом сел. Голова кружилась, в теле чувствовалась слабость. Кто же это может быть...
– Сколько их?
– Что я, считал? Человек пятнадцать... На четырех машинах приехали. Машины катаются по дороге, а они идут, прочесывают все...
– Далеко?
– У моста. Пока сюда доберутся... Они ж на каждую базу заходят. Часа полтора-два пройдет! Успеешь удрать. Я бы тебя спрятал, да вдруг кто-то видел!
– А ты им ничего не сказал?! – охваченный внезапным подозрением, Сергей схватил деда за плечо. Резкое движение отдалось в шее, он застонал.
– Вот те зуб! – поклялся дед босяцкой клятвой. Видно, за его спиной, кроме лечения триппера, было много всякого...
Но Сергея это не убедило. Дед ему не сват, не брат. Вполне мог брякнуть той же Нинке: видел я его, мимо проходил, весь в крови, сказал – в лесу подстрелили... Чтобы разговор поддержать. К себе внимание привлекать не станет – мимо шел, и все!
– Давай хватанем на дорожку, – дед потянулся к новой бутылке. Здесь же лежали три вареных яйца. – Я по-честному – пополам.
– Не до того. Пойду...
Каратист встал, но тут же вновь опустился на кровать. Силы покинули тренированное тело. Да и куда ему деваться? Выйти на дорогу и остановить попутку? Нет денег, да и засекут сразу... Прятаться в лесу?
Он взглянул на часы. Четверть шестого. Скоро начнет смеркаться. Был бы он цел, отсиделся б в кустах до темноты... Но сейчас не выйдет, ему бы в кровать, под одеяло, озноб бьет, и шея болит, аж в позвоночник отдает... Может, какой-то нерв задет? Тогда дело может кончиться плохо... Надо срочно к врачу!
– Телефон тут где-нибудь есть?
– Да у меня, в директорском домике...
А куда звонить? В милицию? И рассказать, как вызвался убить Желтого, но организовать правильно не сумел и тогда стали убивать его? Менты сразу засунут в камеру, а потом начнут разбираться. И накопают лет на десять... Или набрать ноль-три и попросить прислать машину? И помощь окажут, и вывезут отсюда... Если те пропустят... Скоропомощные бригады умеют многое, но сражаться с братвой они не обучены... А стриженые и в больнице достанут... Нет, нужна помощь, «подписка», прикрытие. И обеспечить все это может только один человек!
От неожиданно пришедшей мысли Сергей чуть не подпрыгнул. Да, у этого человека есть бойцы, и он кровно заинтересован в том, чтобы досконально разобраться в происходящем... Это выход, это спасение!
– А телефонный справочник есть?!
Старик пожал плечами:
– Не знаю. Поискать надо...
Вспыхнувшая было надежда стала угасать. Номера может не быть в справочнике, или его самого не окажется дома, или... Да мало ли, что может помешать!
Но нашелся и справочник, и нужный номер, а после третьего гудка трубку снял мужчина с властным и уверенным голосом.
– Николай Иванович? – не веря своей удаче, спросил Каратист. – Это Николай Иванович Желтый?
Возникла небольшая заминка.
– Кто говорит? – раздраженно спросил мужчина. Он явно не привык к столь глупым вопросам.
– Вы меня не знаете... Меня просили устроить на вас заказ. Понимаете? Устранить вас. Я отказался, и меня пытались убить...
– Что за херня! Ты сколько выпил, браток?
– Я не пил, я трезвый! Меня ранили в шею, чуть не прикончили...
Он понимал, что говорит бессвязно и сейчас Желтый повесит трубку, ибо все это действительно похоже на бред. Такую пургу может гнать кто угодно. Надо сказать что-то убедительное, доказать, насколько это серьезно.
– Алекс просил вас убрать! Алекс! Вы знаете Алекса, он торгует овощами... У него друг Володя Кривуля, Алекс попросил его, а он – меня!
На этот раз он попал в цвет.
– Я понял. Как обстоит дело сейчас? – теперь в голосе Желтого явственно чувствовалась заинтересованность.
– Вам ничего не угрожает, – Каратист прикусил язык. Если Желтому ничего не угрожает, какого хрена он станет помогать ему выпутаться из этой истории?
– Я полностью отказался, но они собираются найти других людей! Я вам все расскажу!
– Вы где?
– На Левом берегу, на базе «Рассвет». Их бандиты здесь, они ищут меня. Я ранен, мне нужна помощь!
– Это вы уже говорили. Находитесь там, через полчаса я подъеду... Два черных джипа. Как вас зовут?
– Серега. Погоняло – Каратист.
В трубке раздались короткие гудки.
К Каратисту вернулась обычная уверенность. Он осмотрелся. Номер «люкс» не уступал фешенебельной гостинице и не шел ни в какое сравнение с жалким обиталищем сторожа. Сергей выглянул на улицу. Дед сидел на ступеньках.
– Переговорил? Выходи, я запру...
– Слушай сюда, старик! – совсем другим тоном сказал Сергей. – Сейчас подъедут мои друзья, я буду ждать их здесь. Два черных джипа. Николай Иванович спросит Серегу Каратиста, тогда проводишь. Если заявятся те, другие, скажи, что никого не видел!
– В «люксе» нельзя! – переполошился сторож. – Вдруг директор нагрянет? Пойдем, у меня обождешь.
– Заткнись. А то вообще спалим все к черту!
– А-а-а... Значит, ты из этих? – в осмысленных глазах появилось понимание. – Я вначале так и подумал... А потом решил – не похож. Вот и ошибся...
Махнув рукой, дед направился к своей сторожке. Ровно через полчаса на территорию базы въехали два черных джипа.
Выслушав сбивчивый рассказ. Желтый отвез Каратиста к себе на дачу. Высокий глухой забор скрывал довольно скромный на вид двухэтажный дом, устроенный и обставленный внутри по первому разряду. Один джип приткнулся у ворот, второй проехал на территорию.
– Идем со мной, раненый! – с едва заметной иронией сказал Николай Иванович.
С ними зашли в дом еще два человека: традиционно бандитского вида парень лет двадцати трех, с бритой головой, в спортивном костюме и короткой кожаной курточке. Явно подражая какому-то кумиру, он не снимал черные очки. Когда он что-то говорил, между губами сверкала золотая фикса. Второй выглядел обычно: мужчина лет тридцати, на которого не обратишь внимания на улице и который не выделяется в толпе. В руке он держал небольшой чемоданчик, как оказалось, с медицинскими инструментами.
Ловко манипулируя пинцетом, врач вынул пулю, обработал рану, профессионально наложил повязку и сделал два укола.
– Надо понаблюдать пару дней, – сказал он Напоследок. – Думаю, все обойдется.
Желтый кивнул:
– Боря, проводи доктора!
Бритоголовый и врач ушли, а Желтый задумчиво подкинул на ладони остроконечную девятиграммовую пулю и негромко присвистнул.
– Значит, говоришь, в упор стреляли?
– С метра. Может, и меньше.
– Интересно. Только такая штучка на три километра летит. А если бы в упор саданули, тебе бы башку начисто оторвало!
Сергей промолчал.
– И потом, если ты отказался за дело браться, зачем они тебе мою фамилию сказали?
Здесь уже отмалчиваться было нельзя. Его явно в чем-то подозревали, а отсутствие оправданий расценивается как признание вины.
– Откуда я знаю? Почему башку не оторвало, да почему сказали... А зачем я тогда к вам пришел?
– В том и вопрос, – задумчиво произнес Николай Иванович, и его очки зловеще блеснули. – Может, в доверие хотел войти, может, подослал кто... Только зря меня за дурака держите! Ничего, скоро сам убедишься...
– Да вы их спросите! Этих двоих! Если не признаются, я им прямо в рожи плюну!
– Можно и их спросить... А можно и тебя, чтобы меньше мороки... На паяльник посадить и спросить... Тогда всю правду запоешь...
Желтый аккуратно пригладил седой «ежик», испытующе вглядываясь в лицо Каратиста.
– Хотя там тебя действительно целая шобла искала, по базам ходили, расспрашивали всех... Но откуда у этих «шестерок» столько людей? Непонятно все...
– Я как было рассказал, – устало вымолвил Каратист. – Если бы я вам зла хотел, зачем бы звонил?
– Ладно, – решил наконец Николай Иванович. – Поверю тебе. Поживи гостем – в комнате, а не в подвале. А твоих дружков я сюда привезу, и ты все при них повторишь. Согласен?
– Конечно, согласен! – Каратист хотел было кивнуть, но повязка не дала, он только поморщился отболи.

 

* * *

 

В принципе на рынке Алексу было нечего делать. Тем более Кривуля предупредил:
– Не нашли Каратиста! Или спрятался где-то, или и впрямь коньки откинул. Теперь надо время выждать, «залечь на дно». Лучше бы пока и квартиру сменить. Мало ли что...
– А что «что»? – этот вопрос почему-то вызвал у друга раздражение.
– Я тебе говорю, как надо делать по правилам. Когда-то это помогло серьезным людям. Поэтому лучше не задавай дурацких вопросов!
Он послушал и переехал к Светке, в маленький глинобитный флигель, который она снимала у одинокой бабки. Одна комната, крохотная кухня, печь, «удобства» во дворе. Но сидеть в этой мышиной норе было невыносимо скучно. Тем более хотелось испытать новое чувство собственного могущества и силы. Второй «тэтэшник» он перевез с собой и долго вертелся перед зеркалом, выбирая вариант незаметного ношения и тренируясь быстро выхватывать пушку и щелкать курком, целясь в воображаемого врага.
Кривуля показал, как надо носить пистолет за поясом: туго затягивать ремень и затыкать между ним и бедренной костью, тогда оружие не ерзает туда-сюда и не проваливается в штаны. А если сверху накинуть короткую свободную куртку, со стороны ничего не видно. Но разгуливать с пистолетом за поясом по тесной каморке или по захламленному двору – до деревянного туалета и обратно, Алексу скоро надоело. Он попробовал разнообразить с помощью «ТТ» половую жизнь, имитируя изнасилование Светки вооруженным бандитом – то заставлял раздеваться под прицелом, то во время акта прижимал пистолет к виску, а войдя в раж, даже хотел погрузить длинный ствол, как в кобуру, в самую нежную часть Светкиного тела, но она, замычав, ударила его пяткой в лоб, прекратив таким образом дальнейшие эксперименты.
Тогда-то он и решил прогуляться на рынок. Просто так, без всякой определенной цели. Как говорится, людей посмотреть, себя показать. На всякий случай он зашел с другой стороны и не стал близко подходить к родным ларькам. Открыт был только один – Игорешкин, на остальных темнели деревянные ставни. От всех веяло отчуждением. Пройдя несколько десятков метров, он оказался у торговых мест Томаза. Вспомнив, что тот вел себя в последнее время довольно нагло, Алекс обошел лоток и громко постучал в заднюю дверь.
– Ну чо вы чэрэз кажды час, – раздался гнусавый голос, щелкнула щеколда. – Я жэ сказал – придот, сразу скажу...
Небритая красноглазая физиономия с огромным орлиным носом выглянула наружу и испуганно отшатнулась.
– Вах! Ты откуда?
Алекс молча зашел, запер дверь, осмотрелся. В подсобке на ящике стояло перевернутое красное пластиковое ведро. Им обычно Томаз накрывал деньги. Значит, считает выручку.
Подтверждая правильность догадки, хозяин закрыл собой ведро и, запустив руку в вырез клетчатой рубашки, с остервенением почесался.
– Гдэ пропал? Дома нэ живошь...
– А откуда ты знаешь, что я дома не живу?!
– Ничэго нэ знаю. Луды гаварят. Я-то при чом...
Он явно нервничал, даже боялся. Причем боялся его, Алекса. Неужели почувствовал его уверенность и силу?
– Кому ты обещал сказать? И про кого? – Алекс сунул руку под куртку.
Томаз попятился, но сразу уперся в стену и распластался по ней.
– Канчай. Аткуда я знал, чо ты крутой... Я в вашы дэла не лэзу!
Снаружи сильно постучали. Взгляд Томаза затравленно метнулся от Алекса к двери и обратно. Тот мгновенно все понял. Когда зажатая в кулак рука вынырнула из-под куртки, она была длиннее на девятнадцать сантиметров тускло блестящей неновым воронением закаленной стали.
– Ну! – стволом он ткнул в сторону двери. Как в кино. И Томаз покорно прошаркал, открыл задвижку, высунул наружу башку.
– Ну чо чэрэз кажды час... Прьщот, сразу скажу...
– Не базарь! Шеф под это дело пятьсот баксов отстегнул. Как придет, замани к себе, запри и беги к нам. А бабки на троих поделим!
Тело Томаза напряглось. Ему надо было только перескочить через порог... Одно движение! Алекс протянул руку и упер ствол в клетчатую ткань, как раз между лопаток. Тот обмяк.
– Так ы сдэлаэм! Мнэ бабкы во нужны...
– Ишь какой умный. А то нам не нужны!
Когда дверь закрылась, Алекс прижался лицом к щели. Две уголовные рожи, раскуривавшие явно «замастыренные» папиросы, были ему незнакомы, Значит, и они вряд ли знают его в лицо. Когда парни ушли, он развернулся к Томазу.
– Давай быстро, колись! – ствол пистолета теперь уткнулся в живот. Когда-то, Томаз хвастал, что однажды у себя в Гаграх перепихнулся за день с тремя курортницами. Это был его личный рекорд. Сегодняшний день, несомненно, стал рекордным по числу перепихиваний с пистолетом.
– Ныколай тэба ищэт. Гаварит, ты его друга замачил. Рэбат вставил, у Игорка сыдат. Тэпэр дэнги абещаэт.
Алекс усмехнулся:
– Хер они тебе дадут, а не деньги!
Осторожный Томаз комментировать это заявление не стал, только чуть наклонил голову, то ли соглашаясь, то ли просто так.
– А ты правда замачил? – все-таки не выдержал он, хотя знал, что лучше не соваться в чужие дела.
– Точняк! – уверенно ответил Алекс. – И тебя замочу, если побежишь к Игорю!
– Зачэм мнэ эта... – отмахнулся Томаз, старательно изображая полный нейтралитет. – Мы с табой сколко водка выпыли...
– Значит, друзья? – уточнил Алекс.
– Канечна! – кивнул Томаз.
– Тогда займи мне немного денег, – войдя в подсобку, он быстро сунул руку под ведро, извлек горсть смятых купюр и отобрал несколько штук.
– Вот, двести тысяч, не боись – старыми! Идет?
– Какой разгавор...
Пистолет делает людей сговорчивыми и щедрыми. Он засунул «ТТ» обратно за пояс.
– И ведро возьму.
– Зачэм тэбе...
Не отвечая, Алекс поставил ведро на плечо и, прикрываясь им, осторожно выглянул. Не заметив ничего подозрительного, он выскользнул из палатки и, пряча лицо, юркнул во фруктовый ряд. Здесь уже появилась твердая, словно обсыпанная тмином первая клубника, желтоватая, будто восковая черешня, на полный ход торговали привозными мандаринами, апельсинами, гранатами... Не глядя по сторонам, он прошел ряд насквозь, добрался до дыры в заборе и, отбросив ведро, вылез на улицу.
Быстрым шагом он прошел два квартала, где еще вовсю шла торговля, и наконец с облегчением вышел из опасной зоны. Полагаться на молчание Томаза он, естественно, не собирался, поэтому вскочил в трамвай, чтобы запутать следы и убраться как можно дальше. На первой же узловой остановке он сделал пересадку, потом еще одну и надежно затерялся в миллионном городе. Ему нравились собственные действия – лихие, рискованные, умелые... Как в кино. Только теперь он был не зрителем, а героем. Смело разведав планы врага, он знал, что надо делать. В Дураевку! С рассказами о своей бандитской городской жизни и с пушкой он станет там первым пацаном! И хрен его достанет этот Желтый!
И вдруг сознание пронзила неожиданная мысль: шеф ищет его не просто так, не для того, чтобы рассчитаться за картошку! Иначе не было бы такой срочности, засад, премий, разговоров про мокруху... Значит, он узнал про «заказ»! Или стуканули киллеры, или недостреленный Каратист... Это меняло дело! Значит, поиски не ограничатся рынком, а премия – пятью сотнями баксов. Перевернут весь город, возьмутся за Кривулю... И развязка может оказаться совсем другой! Надо срочно предупредить Вовчика... Настроение испортилось. Он уже не казался себе ловким и удачливым. Хотя твердый предмет на правом бедре успокаивал и придавал уверенности.
Где искать Кривулю, он не знал. Недалеко от «Прогресса» находился зал игральных автоматов, вокруг крутились стаи пацанов с нахальными лицами и жадными глазами. Алекс поймал одного за воротник. Ему было лет двенадцать. Видавший виды джинсовый костюм, грязные раздолбанные кросовки, обязательная жвачка. На поясе висит плейер без кассеты, скорей всего отобранный у сверстника. Новое поколение – именно ему предстоит строить обновленную Россию.
– «Капусту» срубить хочешь?
Пацана предложение не удивило.
– Кто ж не хочет...
Алекс достал две пятерки. Одну вложил в цыпкастую ладонь, вторую сунул обратно в карман.
– Вызовешь друга, получишь.
– Тоже мне, «капуста», – скривился пацан. – А далеко идти?
– Рядом, – Алекс подробно проинструктировал пацана и заставил все повторить. Потом отпустил и подтолкнул в нужном направлении. – Я жду напротив, рядом с овощным магазином.
Но сам перешел на другую сторону улицы, зашел в подъезд, поднялся на третий этаж и, спрятавшись за мусоропроводом, стал наблюдать сквозь затянутое паутиной окно.
Пацан сунулся в главный вход, вскоре вышел обратно и направился к массажному кабинету, на несколько минут скрывшись из виду. Но вернулся довольно быстро и расхлябанной походкой пошел к овощному магазину. Не похоже, чтобы кто-то его задерживал и расспрашивал. У входа пацан долго переминался с ноги на ногу и озирался по сторонам, потом зло сплюнул и пошел обратно к игровому центру. Алекс перехватил его на полпути и, упреждая взрыв негодования, сразу вручил обещанную пятерку.
– Телку знакомую встретил, пришлось проводить.
– А-а... Ну ладно. Только еще сигарету дашь! Твой друган тебе, видать, бабки должен?
– Ага, – наугад кивнул Алекс.
Пацан довольно усмехнулся.
– На работу не ходит, каждый день его какие-то парни спрашивают. Видно, не только тебе задолжал.
– Хочешь еще двадцатник? Съездим к нему домой.
– Домой? – пацан презрительно скривился. – А ты не пидор? Вон недавно Ваську один мужик завел к себе, будто марки показать, а сам всю жопу ему разворотил!
– Какой же я пидор? – обиделся Алекс. – И потом, ты сам постучишь, спросишь у хозяйки, а я на углу подожду!
– Ну так – ладно. Только полтинник. Чтоб знать, за что рисковать! Алекс был у Кривули года полтора назад. Тот жил с теткой в аварийном доме на Нахаловке. Фундамент и несущие стены потрескались, крыша протекала, потолок провалился. Вовчик очень переживал, что сыреют книги. Их у него было много – целый шкаф. Примерно треть осталась со старых времен: самиздатовские детективы, тускло отпечатанные на машинке и грубо переплетенные в коленкоровые обложки.
Может, убогость жилища, может, дурной нрав тетки, может, и то и другое вместе играли свою роль, но Вовчик не любил водить к себе гостей. Алекс зашел один раз, и то случайно, сейчас он даже не был уверен, что сумеет отыскать нужный дом. Но ему повезло.
Спрятавшись за углом, он смотрел, как пацан стучался в обшарпанную, перекосившуюся дверь, как выглянула тетка и что-то пролаяла в ответ на заданный вопрос. Потом он пропустил пацана, проследил, не идет ли кто следом, и только тогда догнал.
– Опять телка? – издевательски спросил пацан. – Видно, ты его грохнуть хочешь! Не ты один, его и тут искали! Только он давно переехал... С полгода как... Информатор деловито сморкнулся.
– Бабка злющая! Говорит – дом купил, а ее с собой не взял. Сука парашная, говорит... – с явным удовольствием выговорил он. – Давай полтинник!
– Сейчас. Зайдем в подвал, пересчитаем, – Алекс протянул руку к тонкой шее.
Пацан шарахнулся в сторону.
– В какой подвал? Никуда я не пойду!
– Ну на чердак. Мне без разницы. Лишь бы не видел никто.
– Ах ты пидор! Как чувствовал!
Отбежав на безопасную дистанцию, он стал искать камень, но Алекс похлопал себя по боку, и пацан мгновенно исчез. Он хорошо знал жизнь во всех ее проявлениях.
Светке Алекс ничего рассказывать не стал. Повалившись на разболтанную скрипучую кровать, он погрузился в размышления. Поиск ведется широкомасштабный. Как они могли узнать адрес Кривули? Никто из его знакомых не знал, где он живет! Или кто-то знал?
Внезапно Алекс подумал, что сам знает о товарище очень мало. Ну когда-то сидел. Какое-то соучастие. Но за «какое-то соучастие» малолетке не дадут восемь лет! А кто-то болтал, что он проходил по делу «Призраков»... Сколько времени прошло, а ту банду до сих пор помнят: видать, хорошо город поставили на уши! Может, сейчас Колдун заставит их забыть – вон как расшумелся!
Вовчик любит рассказывать про зону, но про то, что было до нее, молчит крепко. Почему? И чем он занимается? Массажный кабинет – это так, отмазка, два-три часа в день... А остальное время? В последнее время появились бабки, как-то болтнул, что машину хочет купить, теперь вот дом... На какие шиши? Массажем столько не заработаешь, даже если руки до костей сотрешь... И оружие... Зачем оно массажисту? И стрельнуть в упор в башку ему ничего не стоит, причем не чужому охламону, а своему парню, с которым накануне пил и девок драл... И уверенность в своих силах: ни рэкетиров не испугался, ни Желтого... Кому-то он звонил, когда Каратист убежал, потом сказал, что его не поймали... Значит, посылал кого-то ловить? Непростой человечек Вовчик, ох непростой...

 

* * *

 

Получив записку от Колдуна, Печенков чуть не наделал в штаны. Он знал, что это не простая угроза: смертные приговоры в группировке исполнялись не в пример четче и быстрее, чем приговоры суда. Но здесь явное недоразумение: он ничего не сказал! Он держал язык за зубами, лишь прогнал фуфло, назвав соучастниками тех, кто еще только проходил испытание, к тому же и Фитилю, и Самсону это было уже все равно... Может, на него повесили вину за их смерть? Но он никакого отношения к ней не имеет и, почему обоих зарезали рядом с ИВС, не знает... Это просто совпадение! Но про совпадение никто слушать не будет, его вообще не будут слушать, задушат ночью удавкой и подвесят – экспертизы в тюрьме не отличаются тщательностью: раз висит, значит, повесился.
Долго мучиться сомнениями и страхами Печенкову не пришлось, его вызвал сам начальник оперчасти Стариков, по кличке Цербер. У главного кума была грозная репутация, зеки его боялись, и все знали – по пустякам Цербер не дергает, для этого есть четыре опера, с которыми обитатели СИЗО в основном и имели дело.
Вопреки рассказам, выглядел Цербер добродушно и встретил следственно-заключенного приветливо, почти дружески.
– Молодец, Миша, что раскололся, – улыбнулся он. – Этих мудаков в камере не послушался и правильно сделал.
Печенков вытаращил глаза.
– Что удивляешься? У вас еще не завоняло, а я уже знаю, кто пернул! Они говорят, надо стойку держать, «закону» следовать... А сами и колются, и стучат друг на друга, только успевай записывать! Вон, видишь, сколько набралось!
Цербер похлопал пухлой ладошкой по толстой папке.
– А тебе за сотрудничество со следствием поблажка вышла! Вот читай, расписывайся!
Широким жестом главкум положил перед ним лист бумаги с машинописным текстом и печатью. Полупарализованный словами «сотрудничество со следствием», Миша стал читать. Перед ним лежало постановление об освобождении из-под стражи под подписку о невыезде.
– Ну, доволен? – Стариков встал, обошел стол и, улыбаясь от полноты чувств, обнял подследственного за плечи.
– Что застыл, дурашка? – ласково сказал он. – Расписывайся... Ничего не понимающий Печенков взял ручку.
– Гражданин начальник, разрешите обратиться, – в дверях стоял шнырь из хозобслуги. – Гражданин капитан прислал на уборку кабинета...
– Ты как посмел без стука войти! – побагровев, рявкнул Стариков. – Да я тебе, мерзавец, ливер отобью! Ты у меня зубы в руке носить будешь! Неделя карцера! Пошел вон!
Шнырь исчез. Но он видел, как Цербер по-отечески обнимал Печенкова, а тот подписывал какуюто бумагу. Через три часа об этом будет знать вся тюрьма, независимо от того, вернется шнырь в свою камеру или сразу попадет в карцер. А еще через день и на воле узнают, что Миша стучит Старикову лично. А факт освобождения это подтвердит на сто процентов.
Печенков хотел сбросить тяжелую руку со своего плеча, но не посмел: выбитые зубы и отбитые почки не оправдают его в глазах братвы. Впрочем, Цербер и сам убрал руку и вернулся на место.
– Желаю тебе честной трудовой жизни, – уже без особого тепла напутствовал он Печенкова. – Чтобы к нам больше не попадал. Иди, тебя отведут на оформление...
Когда Печенков вышел, добродушие из облика Старикова мгновенно исчезло. Придвинув старинный телефонный аппарат, он набрал номер.
– Через полчаса выйдет, – деловито сообщил он. – Я тут такую красивую комбинацию провернул, все как ты просил.
– Спасибо, – сказал Лис в трубку сотового телефона. Он сидел в машине рядом с Валерой Поповым. Сзади развалился Литвинов. Все трое не сводили глаз с зеленых ворот тюрьмы, в которых угадывались контуры маленькой, плотно подогнанной калитки. Именно сквозь нее возвращаются в мир свободы отдельные счастливцы.
Обычно заинтересованные люди об этом знают, и на потертом асфальтовом пятачке толпятся встречающие: друзья, подруги, родня, чтобы воздать почести освобожденному страдальцу. По торжественности встречи и размаху последующего банкета такие торжества порой могут сравниться с чествованием героев космоса, вернувшихся на многогрешную землю. Кавалькады крутых тачек, снятый на сутки кабак, съехавшиеся из близка-далека авторитеты, дорогие подарки... После фильма «Однажды в Америке» у братвы вошло в моду радовать истомившегося в застенках друга немедленным сексом: пока лимузин с наглухо затемненными стеклами движется от СИЗО к ресторану, виновник торжества успевает сбить оскомину вынужденного воздержания.
Иногда процедура освобождения выглядит гораздо народнее и напоминает деревенскую свадьбу: самогон, гармошка, цветастые платья и бумажные цветы в волосах непомерно наштукатуренных девок, пляски с повизгиванием, хороводы вокруг бывшего узника, рожа которого наглядно подтверждает, что корни его произрастают из той же хорошо унавоженной почвы, что и самогонно-гармошечные обычаи.
Случается и еще скромнее: пять-шесть человек обнимут освобожденного и увезут без всяких внешних эффектов, шуму и пыли.
А малолетки дождутся своего, погогочут, поматерятся, заплюют асфальт под пряный аромат анаши и двинут себе пешком в какой-нибудь кильдюм.
Только одного не бывает: чтобы «откинувшегося» никто не ждал. Не потому, что у любого арестанта куча друзей и нет таких, которые никому не нужны. Наоборот, ненужных и бесполезных до хрена. Но их, убогих, в наше кланово-родовое время всеобщего кумовства-блатовства никто и не освобождает – парятся от звонка до звонка.
Печенку тоже, конечно бы, встретили: раз было кому хлопотать да чекулдаевские гонорары оплачивать, то и приветить за роковой калиткой, лапу пожать да по плечу похлопать – тоже бы нашлось. Но Лис через Старикова запустил дезу, что выпустят его из-за непорядка в документах только завтра с утра, когда убедятся, что печать на постановлении всамделишная, хотя и плохо поставленная, а не липовая, вырезанная из старого каблука.
Так и оказался Миша Печенков один на видавшем виды асфальтовом пятачке, но повел себя необычно: вместо того, чтобы вертеться в поисках дружбанов-кентов, втянул голову в плечи и рванул за угол как ошпаренный.
Видавшая виды руоповская «Волга» поехала следом, догнала на тихом ходу, и Лис через приспущенное стекло тихонько окликнул его по имени. И снова Печенка повел себя странно: шарахнулся в сторону, вроде бежать хотел, а когда оглянулся и заклятых своих врагов – ментов – рассмотрел, то успокоился и подошел добровольно, и сел в машину сам, без всякого принуждения.
«Волга» рванула против движения, рисково разминулась с возмущенно взревнувшим грузовиком и помчалась прямо по трамвайным рельсам, словно какая-нибудь дрезина. Попов удерживал скаты на сточенных добела полосках стали, и машина шла ровно, не ощущая многочисленных выбоин и ухабов дороги. Печенков сидел молча и даже не задал естественнейшего вопроса – куда его везут. Так бывает, когда человек сам не знает, куда деваться, и полностью доверяется складывающимся событиям.
Они выскочили на Магистральный проспект и мчались в сторону Северного жилого массива. Когда-то справа несколько километров подряд сплошняком простирались глухие заборы военных заводов, но рыночная экономика последних лет пробила в них многочисленные бреши: «оборонка» потеснилась, подалась назад, освободив территорию для бензозаправки, торгово-выставочного комплекса, ресторана и сети фирменных магазинов.
Район преобразился – стал шумным, многолюдным, и строгий в вопросах конспирации отставной полковник НКВД СССР, бывший «первый номер» спецгруппы «Финал» Иван Алексеевич Ромов обязательно поставил бы вопрос о переносе «точки исполнения» в другое место. Но он до новых времен не дожил, «первую» роль – исполнение – теперь играл Валера Попов, а поскольку эта государственная функция отмирала сама собой, то и вопрос о переносе «точки» утратил актуальность. Поэтому он и посчитал возможным использовать ее в оперативных целях, хотя это и было сопряжено с расшифровкой особо секретного объекта перед посторонними лицами.
И хотя «посторонними» являлись до мозга костей свои подполковник Коренев и майор Литвинов, всего пару лет назад представить, что на «точку» попадут люди, не входящие в «Финал», да еще и преступник, которому не предстоит перевод из одного состояния в другое – из живого в мертвое, было совершенно невозможно. Но еще более невозможным был приказ освободить приговоренного к смерти убийцу. По сравнению со столь вопиющим попранием закона все остальное казалось детской игрой, поэтому Попов не испытывал угрызений совести. Только насчет Печенки колыхалось сомнение: если уж туда привезем, так, может, обратно и не выпускать? Одним гадом меньше, а обществу польза...
– Мешок! – почти не разжимая губ, бросил Попов, и Литвинов ловко насадил на голову освобожденному подозреваемому вязаную лыжную шапочку, которые любят «быки» за то, что в нужный момент ее можно раскатать до самого подбородка, закрыв лицо от запоминающих взглядов свидетелей и потерпевших. Именно до подбородка командир СОБРа и насадил заранее раскатанную шапочку, правда, на этот раз в ней не было прорезей для глаз.
– Не дергайся, руками не трогай! – тихо попросил майор, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы вскинувший было руки Печенка прилежно опустил их на колени.
Попов объехал заправку, развернулся, несколько раз свернул в переулки, проехал по проспекту в обратном направлении, развернулся еще раз и вновь лег на нужный курс. Для того чтобы подозреваемый потерял ориентировку, этого было вполне достаточно. «Волга» миновала торговый комплекс, шикарный магазин «Электрон», ресторан «Тройка» и свернула в проулок, над въездом в который висел дорожный знак «тупик».
Раньше слева шла глухая стена завода «Конструктор», сейчас она отступила на два десятка метров, отдав территорию под несколько магазинов и банно-массажный центр отдыха, строительство которого должно было к осени завершиться. Попов представил, сколько здесь будет машин в любое время суток, и скривился, словно от зубной боли.
Справа, как и прежде, тянулся забор «Прибора» с четырьмя воротами в сотне метров друг от друга. Тремя не пользовались с незапамятных времен, четвертые регулярно открывались, хотя в последнее время все реже. За ними располагалась бывшая рембаза автохозяйства УВД, превращенная затем в точку исполнения смертных приговоров, которую сами «финалисты» по-домашнему называли «уголком».
Выйдя из машины, Попов отпер замок, открыл ворота и въехал в небольшой двор. Лис и Литвинов с любопытством озирались по сторонам, но двор не имел сколько-нибудь специфического или зловещего вида: обычная ремзона, как сотни других. Слева гараж на три бокса под прямым углом примыкал к кирпичному зданию мастерских, справа громоздилась куча металлолома: проржавевший остов грузовика, массивный задний мост, покореженная дверь от «ЗИЛа-130» и прочий хлам – когда-то «финалисты» устроили тут субботник, собрали все в одно место и собирались вывезти, но руки так и не дошли.
Снова покинув машину, Попов запер ворота, потом направился к гаражу и принялся возиться с тугим замком третьего бокса. Наконец замок поддался, но сильно заскрипели петли железных ворот – хозяйство «уголка» постепенно приходило в упадок.
– Куда вы меня привезли? – испуганно отреагировал на скрип Печенков, но ему никто не ответил.
Оттерев руки от ржавчины, Попов загнал «Волгу» в третий бокс. Обычно открывания-закрывания производят пятый и шестой номера, сотрудники так называемого «внешнего круга» спецгруппы, не допущенные напрямую к той работе, которую выполняет ядро «Финала» – номера с первого по четвертый. Сегодня все приходилось делать первому, самому главному.
Заперев и эти ворота, он подошел к массивной стальной двери, заподлицо вделанной в кирпичную стену. Раньше ключ от нее имелся только у одного человека – руководителя спецгруппы «Финал» подполковника Викентьева. Теперь дубликат был и у первого номера. Попов отпер массивный замок, нажал плечом на тяжелую дверь, открылся темный проем с уходящими вниз ступенями. Из темноты пахнуло сыростью и чем-то еще...
– Давайте! – привычно бросил он, не оборачиваясь назад, и первым пошел вниз, чтобы зажечь свет. По этой команде смертника вытаскивали из спецавтозака и тащили в последний путь.
Сейчас не было смертника, не было членов ни внутреннего, ни внешнего круга, но команду поняли.
– Выходи! – Литвинов довольно бесцеремонно вытолкал Печенку из «Волги», Лис принял его и подхватил под локоть. Темный проем осветился призрачным желтым светом.
– Сюда. Сюда. Пригнись... Когда они повели его по ступенькам, Печенков стал вырываться.
– Пустите, не хочу, пустите!
На допросах он держался стойко, но одно дело выдерживать «третью степень» в официальной обстановке служебного кабинета, и совсем другое – с завязанными глазами спускаться в неизвестный подвал, пропитанный предсмертным ужасом сотен расстрелянных насильников и убийц.
Полтора десятка крутых ступеней закончились бетонным полом. Маленькая комната с голыми кирпичными стенами, допотопный канцелярский стол, такой же стул, две расшатанные табуретки... Попов сорвал с Печенки импровизированную повязку. Тот тревожно озирался, щурясь от неяркого света голой лампочки, висящей на завязанном узлом шнуре.
– Где мы? Зачем вы меня сюда...
Слева, сквозь низкий дверной проем просматривалась еще одна комната, поменьше первой, пол в которой был засыпан опилками. И хотя Печенка не мог догадываться об их предназначении, именно эта деталь привлекла интуитивно обостренное внимание.
– Зачем здесь опилки? Опилки зачем? Нет, вы скажите...
– Сколько вопросов! Ты, оказывается, любопытный парень. – Лис по-хозяйски уселся за стол, на место прокурора, объявляющего смертнику, что ходатайство о помиловании отклонено. Литвинов опустился на табуретку, на которой обычно дожидался выстрела врач, констатирующий смерть. Попов на всякий случай прикрывал выход на лестницу.
Наступила тишина. Полная тишина. Часто ее называют мертвой, но только в этом месте избитая метафора была на сто процентов оправданна.
Печенка по-новому всмотрелся в лица окружающих его людей. Он не знал их биографий и послужных списков, так же, как не знал о том, куда именно попал, но сейчас почувствовал, что эти люди и это место соответствуют друг другу. От них исходили такие же невидимые волны, как от Гайдана, когда их пятерка выезжала «на дело». Гайдан был готов убивать и делал это, как только подворачивался случай.
– Слушай внимательно, Миша, – негромко проговорил Лис, и Печенка превратился в слух. – Мы знаем, что ты работал на Колдуна.
Подполковник сделал едва заметную паузу, как бы давая возможность опровергнуть это предположение.
«Что за базар, начальник! Какой колдун? Не надо лепить горбатого к стенке!» – в таком духе отвечал на предыдущих допросах Печенков и через силу кривил разбитые губы в презрительной усмешке.
Но сейчас никакого опровержения не последовало. По сравнению с прежним поведением это уже был шаг к признанию.
– Мы знаем, что Колдун приговорил тебя к смерти.
На этот раз Миша не только не стал опровергать, но и скорбно наклонил голову, соглашаясь.
– А ты знаешь, что он не бросает слов на ветер.
Теперь Печенков откровенно кивнул.
– И куда же тебе деваться?
Подозреваемый молчал.
– Но это твои проблемы, – Лис сделал небрежный жест, выражающий вполне однозначное отношение к трудностям Миши Печенкова.
– А у нас другие задачи. Взять Колдуна и всю вашу шоблу за хвост, и чем быстрее, тем лучше! Потому что гадите вы сильно, кровь льете, людей пугаете!
Коренев повысил голос и рассматривал Печенку, как исследователь изучает опасное насекомое, раздумывая над тем, представляет оно интерес или надо его попросту раздавить.
– Ты вот из себя крутого корчил, не кололся и думал, что все будет хорошо. А так не бывает. Где ты сейчас есть?
Неожиданный вопрос застал Печенку врасплох.
– Не знаю...
– Вот! И никто не знает! Из изолятора выпустили, и ты пропал. Не объявишься – подумают, что свои тебя в лесочке прикопали...
– А мы тоже закапывать умеем, – сказал в пространство Попов. – Помнишь, как ментов крыл по рации? Тогда смелый был! А ну-ка загляни в ту комнату!
Он подтолкнул Печенкова к зловещей маленькой комнате с выразительно засыпанным опилками полом. Тот уперся. Внезапно пришло полное понимание, для чего тут опилки и вообще – для чего идеально подходит это место.
– Нет! Нет! За что меня стрелять? Я ничего не делал, только рядом стоял...
Лис и Литвинов понимающе переглянулись. Раскол начинается с маленького признания. Самый трудный шаг – первый. А потом дело идет быстрее.
– Слушай меня, Миша, – вновь вступил в беседу Лис. – У тебя есть только один выход. И в прямом смысле, и в переносном. Хочешь подняться из этого подвала – колись до конца! Вываливай все, что знаешь. Хрен с тобой – оформлю явку с повинной! И спрячу в изолятор ФСБ, там будешь сидеть спокойно, как на курорте!
Мысль об изоляторе ФСБ Печенкову понравилась. На воле или в обычной тюрьме его ждет смерть, а туда не дотянется даже Колдун... И все же сдавать своих – самое наипоследнее дело!
– А хочешь здесь остаться – пожалуйста. Заведем туда и пристрелим. Без всяких понтов.
Попов вновь рванул Печенку за плечо.
– Посмотри на эти опилки внимательно... Видишь брызги, пятна? Их каждый раз смывают, но совсем не скроешь, а заменить свежими денег нет... Вот на них и твои мозги останутся!
– На воле ты тоже не заживешься, – вмешался молчащий до сих пор Литвинов. – Но на волю нам тебя пускать резона нет.
Печенков молчал. Человек может противостоять прессингу, если он знает, что страдает за близких или друзей, которые оценят и одобрят его стойкость. До сих пор выдерживать «третью степень» ему помогало осознание того факта, что он принадлежит к могущественному братству, на поддержку которого сможет рассчитывать и в тюрьме, и в суде, и, если придется, – в зоне. Сейчас за спиной никого не было – вчерашние братья превратились в лютых и беспощадных врагов. Правда, он так и не мог понять – почему?
– За что меня приговорили? – хрипло спросил он. – Что я такого вам выдал?
– Как что? – удивился Лис. – Фитиля и Самсона сдал? Думал, раз они готовы, то и спроса с них нет? А мы обыски сделали, по связям прошлись, засаду поставили и такого накопали! Еще двоих ваших взяли, причем не туфтовых, а настоящих, которые действительно на трассе шустрили!
Импровизация удалась. Печенке стало все ясно. Он действительно распустил язык и причинил организации вред. А объяснять, что это произошло случайно, – совершенно пустое и бесполезное дело.
Чувство вины усугубляет раскаяние. Даже когда виноват перед одним, а каешься другому.
– Ладно, – по-прежнему хрипло сказал он. – Только пусть они выйдут... Это была видимость компромисса. Только видимость. И дураку ясно: что
знает один мент, узнают и другие. Никакого компромисса не было – был полный раскол. Но человеку приятней думать, что ему тоже сделана уступка. Он попросил – и двое ушли. Тогда он тоже сделал уступку – и все рассказал. Когда сохраняется имитация равноправия, поражение не так обидно...
В третьем боксе было пыльно и душно. На стене висел прошлогодний календарь – красавица в черном трико с широко расставленными, словно собирается помочиться, ногами. Это Шитов украшал помещение в соответствии со своими представлениями о прекрасном. В углу лежали свернутые куски брезента – три на три метра.
– Заворачиваете? – кивнул в их сторону Литвинов.
– Да. Пойдем на воздух.
Попов отпер скрипучую дверь, по привычке обежал взглядом периметр, достал сигареты. Раньше он не курил, но в последние годы пристрастился.
– Будешь?
– Нет, – Литвинов, ко всеобщему удивлению, не расслаблял нервы никотином.
– Пойду забор проверю...
Тоже по привычке Попов двинулся вдоль высокого бетонного забора, отыскивая щели, отверстия, царапины или другие следы проникновения. Когдато они не придали должного значения проковырянному насквозь шву, и это имело неприятные последствия... Сейчас то, что он делал, не имело никакого смысла. Конвейер жестокой справедливости, переводивший отъявленных мерзавцев и негодяев из опасного для окружающих состояния жизни в поучительное для других таких же уродов состояние смерти, засбоил и в конце концов застопорился вообще. Может, когда-нибудь он и стронется с места, Попов был уверен, что рано или поздно это обязательно случится, но тогда запускать машину придется уже не здесь...
У «Прибора» накопились огромные долги, и он продал часть своей территории крупным тиходонским коммерсантам. Точка исполнения принадлежала не заводу, а УВД, но пять соток чужой земли на гектаре выкупленной были хуже, чем бельмо на глазу. Здесь должен расположиться центр по торговле и обслуживанию автомобилей «Рено», в проект вложены огромные деньги, и существование «уголка» не укладывается в коммерческие планы. Бизнесмены уже обратились к местным властям с просьбой снести бездействующую рембазу, районная и городская администрация ходатайство поддержали. Начальник УВД получил соответствующее предписание.
Десять лет назад генерал бы попросился на прием к первому секретарю обкома партии и доверительно рассказал об истинной предназначенности точки. После чего самые мощные поползновения, от кого бы они ни исходили, получили бы сокрушительный отпор, без всяких объяснений и извинений. Но теперь другие времена. Противостоять большим деньгам трудно, а самое главное – не находится желающих. Скорей всего в ближайшее время некогда сверхсекретный объект перестанет существовать.
Доведя осмотр до конца, Попов вернулся к Литвинову. Тот сидел на длинной, плохо оструганной скамейке, прислонившись к кирпичной стене и закрыв глаза. Казалось, что он спит. Может, так оно и было, но бойцы СОБРа знали: командир способен ответить на вопрос, подать команду, если надо – выстрелить. Называется ли такое состояние сном – можно спорить, но в другом собровцы его не видели.
Попов сел рядом и снова закурил. Сегодня в точке впервые побывали посторонние, брать это слово в кавычки или нет – дело другое, но и Коренев, и Литвинов не имели права тут находиться, а он не имел права даже рассказывать об этом месте, не говоря о том, чтобы приводить кого-либо сюда. Через несколько дней должно было произойти вообще невероятное, Попов даже не мог представить, как это будет выглядеть... Но это еще предстоит, а вот то, что происходит сегодня...
Коренев и Литвинов – проверенные, свои ребята, плевать на формальные признаки и говенные бумажные допуски! А вот трассовый бандит... Все существо Валеры протестовало, чтобы преступник, опасный преступник, побывал в точке исполнения и вышел обратно! Его болтовне никто не поверит, тем более что он никогда не найдет объект: укажет район – и все... Но сам факт! Если уж его выхватили из обычной жизни и привезли сюда, если известно, что он активный член кровавой банды Колдуна, если он взят с поличным и, несмотря На это, отмазан от тюрьмы, то принцип справедливости требует одного решения... Здесь нет слюнтяев, мужики тоже делали эту жестокую и грязную работу, так что не возникает никаких проблем... И потом тоже: он знает нужный квадрат кладбища, знает, как надо сделать, чтобы никто не сунул нос в захоронение «неизвестного мужчины»... Да, с технической стороны все понятно, никаких проблем не возникает. Но...
– Что будем делать с Печенкой? – не открывая глаз, спросил Литвинов. У Попова появилось неприятное ощущение, что тот читает мысли.
– А что делать? В жопу его целовать, что ли? – повторил Валера излюбленное выражение Ивана Алексеевича Ромова. – Ясно что...
В третьем боксе послышалось какое-то движение, тяжело захлопнулась дверь в подвал.
– Закончил! – Попов поднялся, а Литвинов только приоткрыл глаза. На пороге появился Лис с несколькими листами убористо исписанной бумаги.
– Все! – Он потряс явкой с повинной, желтые листы растрепались. Радости на лице у опера не было, выглядел он страшно усталым и разочарованным жизнью.
– Дайте посижу...
Лис тяжело плюхнулся на скамейку. Он всегда азартно относился к раскрытиям, и такое поведение было нехарактерным.
«Задолбили со всех сторон», – подумал Попов, протягивая руку за желтыми листками.
Быстро проглядев показания, он присвистнул:
– Ничего себе!
Литвинов тоже прочел и тоже удивился. Печенка дал полный расклад. Структура банды, правила конспирации, сигналы сбора, совершенные преступления. Он назвал восемнадцать эпизодов и пояснил, что о деятельности других пятерок ничего не знает. Но и этого было более чем достаточно!
– Давай, Филипп, верти дырку для ордена! – Литвинов хлопнул друга по плечу.
– Ну их на хер! – с чувством ответил тот. – Я уже ничего не хочу. Надоело. Я вообще не понимаю, зачем мне все это надо? За сраные два миллиона, которые постоянно задерживают? Можно делать «крыши» и иметь столько за день! Причем никто не будет дергать и мотать нервы!
– Ладно, брось! – сказал Литвинов, хотя чувства Лиса были близки к его собственным – в последнее время все чаще появлялось ощущение полной бесперспективности и бессмысленности их работы. Идеалы отмерли, честь, смелость и геройство уже не в цене, на первом месте только бабки, а еще первей – большие бабки. А тебя и ребят попросту используют, используют как пушечное мясо! За смешные деньги – половину заработка лоточника – бросают во все «горячие точки», постоянно заставляют рисковать жизнью... Взамен ни квартир, ни премий, ни кредитов под застройку. Иногда – ордена и медали, которые превратились в простые железки, потому что никаких льгот не приносят. Но давать волю этим мыслям нельзя: или в психушку попадешь, или застрелишься в приступе черной тоски...
– Есть предложение, парни! Давайте сегодня посидим, врежем как следует, расслабимся малость!
Попов помолчал:
– Валентина и так ругается. Говорит – спиваюсь...
– Так понемногу. Для настроения и разговора. Филипп, ты как?
– Разве что для настроения...
– Ну и отлично. Этот где?
– Там, внизу.
– ???
– А где ему быть? Сказал, чтоб пока там сидел.
– А-а-а... И что с ним делать будем?
– Что делать! Оформим и в ИВС. Я обещал в фээсбэшный, надо договориться...
– А может, так... Пропал и пропал! Валера, ты как считаешь?
– По-моему, правильно.
– Да нет, парни... Я уже всем этим сыт по горло. – Лис характерным движением провел ладонь под кадыком. – И УСБ меня задолбило, и следователи, и Жук чего-то зверем смотрит. Я больше в эти игры не играю. Я теперь добрым буду. Добрых больше любят.
– Тогда тебе надо в детский сад переводиться. Воспитателем.
– Может, так и сделаю. Только не в детский сад, а в банк. Место есть хорошее. Могу и вас взять.
– Не хочешь, значит?
– Нет. К тому же я ему пообещал. Сам понимаешь.
– Ну ладно. – Литвинов снова откинулся к стене и закрыл глаза.
Попов о чем-то напряженно раздумывал.
– Постой, как же ты его арестуешь? Суд-то меру пресечения изменил! Он теперь под подпиской!
– Это только по одному эпизоду, когда мы его задержали. А сейчас еще семнадцать добавилось! Вот за них и арестуем! Иди, выводи его...
Через несколько минут руоповская «Волга» выехала с территории «точки исполнения». Впервые за все время существования спецобъекта его покидал живой бандит, которому повезло больше, чем когдато капитану милиции Лунину. И в этом Валера Попов усматривал явную несправедливость. Ему начинало казаться, что вся жизнь состоит из одних несправедливостей.

 

* * *

 

– Ну что скажешь, дружок? – Несмотря на ласковое обращение, в голосе Николая Ивановича не было ничего дружеского. – Твои корешки как сквозь землю провалились! А ты здесь, на моих харчах жируешь. Так с кого мне спрашивать-то? Видно, с тебя придется! Расскажешь, какую вы против Николая Ивановича хитрость придумали...
Боря в своих дурацких темных очках угрожающе навис над Каратистом. Вряд ли он был сильнее, просто Сергей окунулся в жизнь, в которой физическая сила не определяла положение человека. Здесь главенствовала способность «проливать кровь». А вид Бори не давал оснований сомневаться, что такая способность у него развита достаточно хорошо.
– Подождите, подождите... Можно попробовать через эту мартышку... Зойку, Светкину подругу! Она найдет Светку, Светка живет с Алексом, а Алекс знает, где Кривуля!
– Попробуй, – охотно согласился Желтый. – Только помни, если ничего не получится, ты в эту комнату уже не вернешься. Прямиком в подвал! Боря, ты показывал ему подвал?
Тот отвратительно ухмыльнулся одной половиной рта. Будто скривил издевательскую гримасу. Подвал на даче был глубокий, темный, сырой и предназначался явно не для того, чтобы хранить зимние запасы яблок, компоты и варенье. И пахло из него не тем, чем обычно пахнет в дачных подвалах, в привычный дух затхлости и плесени вплетался страшноватый кисловатый запашок, какой явственно ощущается у забора бойни...
Они поехали втроем: Каратиста запихнули на заднее сиденье джипа, рядом устроился Боря, который, судя по всему, ходил у Желтого главным подручным, а гориллообразный парень с длинными руками и выступающим подбородком сел за руль.
Зойка торговала в ларьке на Магистральном проспекте, Сергей как-то заглянул к ней и даже вдул разок на узкой твердой кушетке, поставленной у задней стены для неизвестно каких, а на самом деле хорошо известных целей. Найти ларек не составляло труда, но если попасть на другую смену, то ниточка поиска оборвется. На счастье Каратиста и свое несчастье, Зойка оказалась на месте.
– Иди, приведи ее, – процедил Боря. Сегодня он был не только в черной кожаной куртке, но и таких же облегающих штанах. Все время он с остервенением жевал резинку. – Только не вздумай рыпаться...
Выйдя на оживленную улицу, Каратист испытал острое желание стрекануть в ближайший двор и навсегда скрыться от Алекса, Кривули, Желтого, Бори... Они все стоили друг друга. Но и он стоил их, потому бежать ему было некуда.
– Привет, – стараясь не напрягать шею, он склонился к окошку. – Выйди на минутку. Посидим в машине, музыку послушаем, поговорим... Увидев знакомое лицо, Зойка приветливо улыбнулась.
– Чего это ты такой перевязанный?
– Убить хотели, – глухо ответил он.
– Ой! Кто?
– Выходи, расскажу.
– Сейчас, закроюсь. Только мне долго нельзя...
Сергей подвел Зойку к джипу и открыл заднюю дверь. Мелькнула черная кожа, и девчонку будто вихрем втянуло внутрь. Хлестко прозвучала оплеуха.
– Вперед садись! – рявкнул Боря, и дверь захлопнулась. Каратист выполнил команду, и джип резко рванулся с места. Сзади раздавались ругательства, стоны и звуки ударов. Хотя прошло всего несколько секунд, Зойка была основательно избита: губы разбиты, из носа течет кровь. Внезапность и жестокость нападения вызвали у нее шок, она даже не сопротивлялась, только тихо повторяла одно и тоже:
– За что? За что? За что?
– Раздевайся, сука, быстро! Да не так, все снимай!
Это требование было ей понятно, и она сноровисто разделась догола, ожидая дальнейших команд и готовая выполнить каждую из них.
– Видишь пику?! Видишь пику, я спрашиваю?! – Боря орал как невменяемый. – Сейчас сиськи отрежу!
– Не надо, не надо... Я и так все сделаю...
Джип с затемненными стеклами несся по оживленной улице. Громко играла музыка. Глядя со стороны, никто не смог бы догадаться, что происходит внутри.
– Где эта блядь Светка?! Где она, говори!
– Дома... Зеленая, восемь. Флигель во дворе...
– Кто еще там?! Живо! Говори живо!!
– Она с Алексом и бабка... Больше никого...
– Сейчас вызовешь ее! Поняла? Поняла, я спрашиваю?!
– Поняла...
– Одевайся, сука! Жарить тебя после будем!
Достав телефон, Боря повторил адрес.
– Давайте, ждем.
Зеленая улица располагалась на окраине, в поселке Котовского. Они подъехали к первому дому и остановились. Через несколько минут подкатил второй джип с тремя бойцами.
– Иди зови. Скажешь – ограбили, нужна помощь... Если что... В лицо Зойке ткнулся кургузый ствол «макара».
– Сразу завалю, поняла? Сразу! Поняла, я спрашиваю?!
Зойка кивнула:
– Дайте что-нибудь кровь вытереть...
– Платьем оботрись! Или так иди, сейчас твоя рожа никому не нужна! Джипы бесшумно подкатились к восьмому номеру. Покосившийся саманный домишко с наглухо закрытыми ставнями производил впечатление нежилого. Хилый заборчик, ветхая калитка...
– Иди, Зоя, – вежливо попросил затянутый в кожу ублюдок, и это получилось еще страшнее, чем когда он ругался. – Вызовешь, и все. Больше тебя никто не тронет.
– Правда? – с замиранием сердца спросила Зойка. Все лицо у нее распухло, губы превратились в лепешки, нос напоминал лопнувшую от спелости грушу.
– Зуб даю! – Боря щелкнул ногтем о золотую коронку.
Прикрывая ладошкой разбитое лицо, девушка вошла в калитку. Через несколько минут следом устремились трое «быков». Они двигались пружинисто и бесшумно, как волки, настигающие добычу. В глубине двора раздался короткий вскрик и несколько глухих ударов. Вскоре бойцы вышли обратно. Двое тащили обмякшего Алекса, один вел за руки девчонок. Зойка шла спокойно, Светка дергалась и пыталась вырваться.
Алекса и Светку запихали во второй джип, Зойку вернули на место. Улица оставалась пустынной. Если кто-то что-то и видел в окна, то вмешиваться не стал. Завершив операцию, боевые машины бандитов направились на базу.
Во дворе дачи Николая Ивановича опомнившаяся Светка набросилась на Зойку и вцепилась ей в волосы.
– Ах ты, шалава! Сдала меня с потрохами! А клятву забыла? Если бы не я, ты бы весь срок «французскую мадеру» пила!
– Посмотри, что он со мной сделал, – вяло отбивалась Зойка. – Заставил, хотел груди отрезать... Да отпусти ты! – Ногтями она вцепилась подруге в лицо и резко рванула. На щеках Светки вспухли багровые полосы. Закричав, она отскочила.
– Ну, я тебя урою! – в ярости бросилась вперед Светка.
– Разнимите их! – раздалась с крыльца команда, отданная уверенным и немного ленивым барским голосом. – И отведите в сарай.
Сарай из красного кирпича стоял в углу участка, снаружи он напоминал хороший крепкий дом, а изнутри – ангар для легких самолетов. Посередине пятачок два на три был засыпан несвежим сеном. С девушек быстро сорвали одежду и вытолкнули на солому. Обе испуганно озирались на сгрудившихся вокруг парней. Каратист стоял рядом с Борей, как один из своих, а Алекс полулежал на цементном полу, на шею ему, словно ошейник, накинули удавку.
Николай Иванович в сопровождении свиты из десятка коротко стриженных «быков» зашел последним и приказал закрыть ворота. Под высоким потолком вспыхнули яркие лампы. Он был в прикольном прикиде: заправленные в ковбойские сапоги джинсы, расстегнутая на груди клетчатая рубаха с ярким шейным платком, настоящая «стетсоновская» шляпа, неизменные очки с желтыми, просветляющими стеклами. В руке хозяин держал два больших кухонных ножа и собачью плеть.
– Держите! – Он вручил девушкам ножи. – Хотите, поритесь до конца, хотите – до первой крови. Начали!
Их толкнули друг к другу. Но ни Зойка, ни Светка не были готовы к такому обороту дела. Они стояли неподвижно, и ножи были опущены к земле. В воздухе свистнула плеть – бледные ягодицы Светки рассек кровавый рубец. Еще свист ремня, и такой же рубец косо перечеркнул спину Зойки. Вторую плеть держал в длинной руке гориллообразный водитель. Девчонки продолжали стоять и тут же получили по второму удару. Вывод о том, что от них требуется, напрашивался сам собой.
– Значит, продала меня, шалава! – заводя сама себя, Светка выставила вперед нож и двинулась к противнице. – Все хорошее забыла, клятву забыла!
Пригнувшись к земле и расставив руки, девушки кружились в зловещем танце, выставив перед собой остро отточенные клинки. Они то бросались вперед, то отскакивали, наносили удары и уворачивались, подпрыгивали и приседали. Девичьи тела покрылись потом. Упруго подпрыгивали Светкины груди, свободно раскачивались более мягкие Зойкины. Когда они нагибались и приседали, открывались новые ракурсы, и зрители возбужденно сопели.
– Работайте живее! – плеть хлестнула Светку по плечам.
Она сделала резкий выпад, Зойка отскочила и тоже взмахнула ножом слева направо. Клинок описал сверкающий полукруг и едва не задел подбритый Светкин лобок.
Зрители одобрительно зашумели.
– А ты сейчас клятву помнишь? – спросила Зойка, внимательно следя за оружием противницы. – Меня заставили так же, как тебя сейчас заставляют. Нас обеих заставляют...
– Хватит болтать! – плетка обвилась вокруг Светкиных ног, и она снова прыгнула вперед, достав предплечье соперницы. Потекла кровь.
– Молодец! Коли ее! – возбужденно закричали вокруг.
Зойка бросила нож и зажала рану.
– Мочи! По горлу! По горлу давай! – надсаживался Боря, и Каратист подумал, что он действительно ненормальный.
Нож в руках Светки описал полукруг и упал на землю.
В ангаре прокатился вздох разочарования.
– Мочалка позорная! – злобно выкрикнул Боря.
Николай Иванович поднял руку, шум сразу смолк.
– Этих – ко мне, а баб – в работу, – деловито распорядился он и вышел. Возбужденно сопящая толпа набросилась на потных окровавленных девушек, подминая их и вдавливая в солому.
– Значит, решил от меня избавиться? Думал, это так просто?
Николай Иванович поднес настольную лампу к груди Алекса. Стеклянная колба лампочки была аккуратно разбита, и раскаленная спираль зловеще желтела. Когда расстояние сократилось до нескольких миллиметров, между вольфрамовым волоском и кожей с треском пробежала искра, тело сотряс электрический удар.
– Да врет он, гад! Врет! – истошно кричал Алекс, зная, что признаваться ни в коем случае нельзя – это верная смерть. – Он в карты продулся и хочет свои расклады на меня перевести...
– А как ты за мной гнался, скотина! – Каратиста мутило, и он старался смотреть в сторону. – Стрелял в спину! Это я тоже вру?
– Конечно, врет! Неужели из-за картошки я бы такое придумал? Да я вас всегда уважал, как отца!
– Как отца, это хорошо, – спираль с шипением вгрызлась во влажную кожу. Алекса выгнуло дугой. Что-то щелкнуло, и верхний свет погас.
– Черт, опять... Пойди, вруби пробки...
Боря поспешно метнулся выполнять распоряжение шефа. Николай Иванович отложил лампу.
– А где твой дружок массажист? Чего это вы оба спрятались, если не виноваты?
– Да мы и не прятались! Не прятались мы... Алекс хватал ртом воздух, с трудом приходя в себя.
– Он, гад, все брешет! Ну откуда у нас люди, чтобы его по всему берегу искать? Кто мы такие? – Он чувствовал, что дальнейших пыток не перенесет.
– Это верно, вы никто, – согласился Желтый. – Тут у него действительно концы с концами не сходятся.
И повернулся к Каратисту:
– Слышь, ты, если у них столько бойцов, зачем тебя просить? Сами бы грохнули меня, и все... Если б, конечно, смогли!
Вновь загорелся свет, и Желтый протянул руку к приспособленной для пыток настольной лампе.
– Видно, придется и тебя прижечь...
– Постойте, – всполошился Каратист. – Давайте туда поедем. Я место покажу. Там и кровь осталась, и гильзы! Сразу убедитесь!
– Поехали! – обрадованно подхватил Алекс, надеясь хоть ненадолго отодвинуть мучения. – Там сразу все увидите!
Желтый подумал несколько секунд.
– Давайте съездим. Там все выясним. Все, до конца.
И небрежно бросил вернувшемуся Боре:
– Захвати с собой лопаты!
Каратист неточно указал место, он ошибся метров на сорок. Долго лазил по земле, обнюхивал каждую травинку, но ничего подтверждающего его рассказ, не находил. А Алекс все время поворачивал голову, отыскивая дуб с приметно изогнутым стволом. Если пистолет все еще лежит в дупле... Только чтобы не дергаться зря – вдруг отпустят! А дернешься – еще хуже будет...
– Вот! Вот кровь! – в очередной раз вскричал Каратист и тут же упавшим голосом поправился: – Нет, это не то... Показалось... Желтый в ковбойском наряде картинно прислонился к дереву.
– Значит, оба врете. Тогда выбирайте: в одну яму вас класть или в разные?
Боря и гориллообразный заржали. Алекс с пронзительной отчетливостью понял: не отпустят. После того что они видели, оба стали опасными свидетелями. Даже если отбросить все остальное, этого достаточно, чтобы закопать их прямо здесь, под шуршащими деревьями... Все тело ломило, разламывались суставы, огнем пекла сожженная кожа. Сил не было, но надо было собраться на один рывок...
Как прыгая в холодную воду, Алекс бросился бежать. Ветки секли лицо, сучки цеплялись за рубашку, но он не обращал на это внимания.
– Ты что! Стой, сука! – с секундным запозданием донеслось сзади. – Хуже будет!
Еще через секунду за ним побежали. Тяжелый топот, хруст веток, злая матерщина за спиной шали его вперед, как попутный ветер разгоняет парусник. Только не промахнуться, не пролететь мимо...
Но дерево действительно оказалось приметным. Прижавшись к грубой, пахнущей пылью коре, он сунул руку в расщелину и сразу ухватил «тэтэшник» за рукоятку. Тряпка, в которую он завернул оружие, развернулась и осталась только на стволе. Развернувшись всем корпусом, он взвел курок и тут же надавил спуск. До бегущего на него Бори было не больше двух метров. Лицо бритоголового исказилось, но он уже ничего не мог сделать.
– Бах! – длинное пламя прожгло тряпку и, казалось, проткнуло грудь бритоголового. Словно срубленное дерево, он рухнул Алексу под ноги. Темные очки запрыгали по траве.
– Бах! – летящий следом горилла наткнулся на пулю и, заверещав, как заяц, припал к земле.
– Не надо! Не надо!
– Бах! – Крик оборвался.
Ничего не соображая, Алекс бросился назад. У него не было никакого плана действий, не было и чувства мести, лишь одна мысль билась в голове: «Сколько осталось патронов?»
Николай Иванович так и стоял у дерева, но выстрелы и предсмертные крики подручных произвели на него разрушающее впечатление: он был парализован ужасом и не мог пошевелиться. В кинобоевиках герой обязательно произнес бы красивый монолог, перед тем как расквитаться с врагом, но у Алекса язык присох к гортани, и в голове царил полный хаос. Ему было не до разговоров. Но указательный палец мог сгибаться.
– Бах!
«Ковбой» ударился о дерево головой и сполз вдоль ствола на землю. Алекс осмотрелся. Каратиста нигде не видно. Да он ему и не нужен.
Подбежав к берегу, Алекс забросил пистолет как можно дальше в озеро и, продираясь сквозь заросли, пошел в сторону города. В крутом боевике он должен был собрать оружие убитых врагов и вернуться на выручку девчонкам. Но такой подвиг был свыше его сил. К тому же им не грозит ничего больше того, что они уже получили. Бабы есть бабы... Судьба его решилась сама собой – в Дураевку! Хорошо бы взять Кривулю – это он научил его пользоваться оружием, он подсказал спрятать здесь пистолет и тем самым спас ему жизнь. Но Вовчик парень тертый, он не пропадет. И не все его тайны Алексу удалось разгадать...

 

* * *

 

Когда Вова Рогалев познакомился со Славкой Зименцом, он еще не прозывался Кривулей. Рослый пятнадцатилетний парень учился в восьмом классе, ни с блатными, ни с приблатненными не кентовался, а потому кликухи не имел. Если, конечно, не считать школьных прозвищ, которые обычно, как шелуха, осыпаются после выпускного бала. Он много читал, любил детективы, причем увлекался не пресным советским милицейским романом, действие которого развивалось в узких рамках, установленных ведомственной и государственной цензурой, а крутым западным чтивом, просачивающимся сквозь плотные заслоны официальной идеологии. Иногда какой-то журнал вдруг публиковал Чейза или Стаута, иногда на запрещенном и регулярно разгоняемом книжном рынке удавалось купить сброшюрованную перепечатку нелегального перевода, это уже был «самиздат», с которым шутки плохи... Вовчик старательно делал вырезки из журналов, сам сшивал их и мастерил обложки. Содержание их он выучивал практически наизусть...
Жил он с матерью в ветхом двухэтажном доме на восемь семей в самом центре Лысой горы. Отсюда было рукой подать и до городского центра: десять минут ходьбы – и ты на проспекте Маркса. Но когда темнело, Лысая гора превращалась в отрезанный от материка цивилизации дикий остров: телефоны в аварийных домишках не водились, у ближайшего автомата на Богатяновском спуске постоянно разбивали трубку, если что – надо бежать в общежитие на Соляном спуске.
Вечером путь домой становился долгим и опасным: ни одного фонаря, девять месяцев в году – непролазная грязь, злые стаи бродячих собак, а главное – речпортовская шантрапа, бродяги, бомжи, подвальные проститутки облюбовали для ночлега десятки отселенных под снос зданий. Целые пустые кварталы пугающе чернели провалами выбитых окон, кое-где внутри запаливали костерки, с одной стороны доносились хриплый смех и сладострастные стоны, с другой – пьяные песни, с третьей – ругательства, звуки ударов и звон разбиваемых бутылок...
Вовка здесь вырос, а потому привык и Воспринимал все как данность. Месяц назад порезали соседа; на той неделе средь бела дня изнасиловали почтальоншу, вчера напали на него самого, но он отбился припасенной цепью. Значит, такова жизнь, он долго думал, что все остальные тиходонцы тоже бегают в дворовый туалет, греют воду на плите в выварках и носят с собой кто шило, кто отвертку, кто молоток.
Вовкин отец работал электриком на заводе, однажды, когда он чинил входной понижающий трансформатор, похмельный сменщик включил рубильник и одним движением сделал сразу три дела: осиротил Вовку, устроился на три года в тюрьму и оставил завод без специалистов по электрической части. Начальство вгорячах пообещало матери дать квартиру, но, когда острота момент прошла, обещание было забыто.
Рогалевы, как и все на Лысой горе, ждали сноса. Тогда, после переселения в отдельные квартиры с газом и горячей водой, и должна была начаться настоящая жизнь, а пока жили как бы предварительно, на черновик. Многие не доживали до «чистого листа», и унылый желтый автобус перевозил их из временного неблагоустроенного жилья в еще менее благоустроенное, но постоянное. Да и у остальных мечта никак не могла обрести материальные формы: принцип отселения: был непонятен и в районных инстанциях тщательно засекречен. Попытки выяснить, почему одним дали квартиру, а другим – нет, ни к чему не приводили. Ясно было одно: материальный достаток и возможность скорого отселения находятся в прямой зависимости.
В конце концов обитать на Лысой горе осталась сплошная голь и нищета. Вовкина мать работала медсестрой в поликлинике за восемьдесят семь рублей в месяц да ходила по домам делать уколы – полтинник внутримышечно, рубль – внутривенно. Приработок позволял сводить концы с концами, но не давал оснований надеяться на скорые перемены.
Район ветшал, дома разваливались, мусор не вывозился, постепенно коммунальные службы перестали приезжать на аварии, и когда мать с работы дозванивалась в электросеть или водоканал, ей с удивлением отвечали: «Чего там чинить, там уже давно никто не живет!» В каждой завалюшке поселилась керосиновая лампа, но вот беда – не было керосина: не поставлялся в крупный город за ненадобностью. А шантрапа совсем обнаглела: ночью пять-семь рыл выбивали, дверь, врывались в квартиру и творили, что хотели.
В этот момент и откинулся с зоны Славка Зименец, он жил по соседству и отволок пять лет за мошенничество и кражи. К нему стали приходить друзья-приятели, все в наколках, со специфической речью и манерой держаться. Они часами сидели кружком на корточках, вытянув руки перед собой, и негромко переговаривались, смоля папиросы и заплевывая все вокруг.
Как ни странно, именно Славка и его приятели очистили район от бомжей. Вечерами они подбирали палки и отрезки труб и отправлялись шерстить брошенные дома.
– Пойдем поохотимся, – подмигивая, говорил Зименец Вовке, и тот не мог понять – в шутку или всерьез. Он, конечно, отказывался, а про себя удивлялся, почему блатные с таким остервенением преследуют себе подобных. Потом понял, что они вовсе не стремились навести порядок. Просто их самих всю жизнь преследовали официальные власти, и теперь они самоутверждались за счет еще более бесправных и никому не нужных бичей.
Каждый раз охоты проходили одинаково: Вовка слышал глухие удары, крики, отборную матерщину и в конце концов топот ног. Шантрапа разбегалась, а победители покупали крепкого дешевого вермута и садились праздновать победу. Славка бренчал на гитаре и пел надрывные и жалостливые зоновские песни.
Однажды исход оказался другим; Зименец вернулся один, перетягивая платком окровавленную руку. Вовка подошел, развернул платок, поводил сверху пальцами, подул – и остановил кровь.
– Ништяк! – удивился Славка. – Как ты это делаешь?
– Не знаю, – ответил Рогалев-младший. И это была чистая правда.
На следующий день в развалинах нашли два трупа. Понаехало много милиции, оперативники ходили по домам и расспрашивали: кто что видел или слышал, но по результатам обхода можно было сделать вывод, что в этом районе живут исключительно слепоглухонемые. После этого участковые несколько раз проводили рейды по нежилым кварталам, в результате то ли убийства, то ли рейдов, а может, и того и другого, но Лысая гора освободилась от наплыва полууголовного люда. Обстановка заметно оздоровилась, и жители не могли нарадоваться этому обстоятельству, считая, что у властей наконец дошли руки и за район взялись. Вначале милиция навела порядок, теперь и исполком зашевелится с квартирами...
Вовчик Рогалев знал, что порядок навела не милиция, а совсем наоборот... И Славка знал, что он знает. Улыбался, как своему, здоровался за руку, показывал заживший порез, интересовался – чего еще такого необычного может сделать пацан.
Зименцу уже стукнуло двадцать пять, но они както быстро сошлись: по вечерам Славка рассказывал про зону, Вовчик с интересом слушал, потом роли менялись, Рогалев пересказывал крутые детективы, а Славка внимал каждому его слову. Особенно его задела история про налет на инкассаторскую машину с несколькими миллионами долларов.
– Я когда сидел, много думал и одно понял, – медленно проговорил он.
– Знаешь, почему все залетают?
Неопытный Рогалев пожал плечами.
– Потому что дураки! Смотрел я на их рожи, разговаривал... Ничего в бошках нет! Достали волыну, на сберкассу налетели, а про то, что там сигнализация – не знали! Или в квартиру зашли, хозяев побили, тысячу взяли, нажрались в кабаке и опалились! А я тебе так скажу: если голову на плечах иметь и все хорошо продумать, можно очень большие дела делать! И никто тебя ни в жизнь не поймает!
– Прям-таки и не поймают? – усомнился Вовчик.
– Ни в жизнь! – убежденно повторил Зименец. – А насчет этой машины... Я еще там задумал: чтобы жить нормально, по-человечески, надо собрать надежную группу и бомбить инкассаторов! У них за один раз можно мешок денег взять!
С этого разговора и началась история банды «Призраков». Когда освободились Самохвал и Щеков, провели первое «дело»: разоружили охранника на железнодорожном мосту, отобрав карабин с десятью патронами. Потом отобрали пистолеты у смены ВОХРа. Затем к группе присоединился Петукаев. И пошло... На инкассаторов вначале нападать опасались – у них оружие, поэтому первые налеты производили на крупные магазины.
К Рогалеву старшие относились с недоверием, но именно он придумал хронометраж времени и, затесавшись в толпу на месте происшествия, фиксировал – через сколько прибудет милиция. Ехали обычно пятнадцать-двадцать минут. Значит, резерв времени у нападающих оставался приличным. Вовчик придумал и новую тактику действий.
– Знаешь, кто приезжает по вызову? – говорил он Зименцу. Обычно они вели разговоры один на один. – Два сержанта. Пистолет у одного. На Профсоюзную оба приехали без пистолетов.
– Ну и что? – не понял Славка. Для него было ясно одно: до приезда ментов надо унести ноги, иначе кранты! Пацан подал совершенно неожиданную идею.
– Да то, что вас четверо! И все вооружены! Что они вам сделают?
Зименец подумал:
– Да... Верно...
– А если автоматы достать, то вообще можно ничего не бояться. И инкассатор со своим «наганом» против автомата ничего не сделает!
– Ну ты сказал! – удивился Зименец. – Где ж ты автоматы достанешь? Действительно, в конце семидесятых годов раздобыть в Советском Союзе автоматы было совершенно невозможно.
– Самим сделать! Чертеж у меня есть! Стволы от карабинов отрезать, остальное на заводах заказать. Там деталь, там другую. Кто поймет, что это такое? А если могут понять, надо туману напустить: пририсовать какую-нибудь загогулину, а потом ее спилить аккуратно – и все дела!
– А патроны где взять? – Славка сразу поверил в идею и ухватился за нее.
– Тоже сделать! Гильзы выточить. Охотничьи капсюли вставить, пули отлить!
– Ну, давай попробуем...
Затея Рогалева удалась. Ствольную коробку заказали под видом детали для лодочного мотора, корпус затвора замаскировали под часть поливальной установки, гильзы выдали за штепсельные разъемы...
Так начался второй этап деятельности «Призраков». Вооружившись автоматами, они уже не боялись ни милиции, ни инкассаторов и несколько раз сорвали хороший куш. Пацана признали все, даже суровый Щеков стал ласково называть его жориком.
– Это молодой, но деловой, – пояснил он удивленному Вовчику. – Наш пацан, шпанский.
Но и милиция не дремала. В каждом райотделе создали специальную группу: трое в бронежилетах и с автоматами целый день сидят в машине, ожидая вызова. Хронометраж и наблюдения выявили настораживающую картину: милиция стала прибывать через пять-семь минут, причем вооруженная до зубов и готовая к перестрелка. Состязаться своими самоделками с проверенными «АК» ни у кого желания не было. Жорик придумал изготовить бронежилеты, они сделали два, получилось громоздко, тяжело и ненадежно. Надо было искать новые пути...
Рогалев повадился в банк менять порванные или истрепанные купюры. Причем эти походы совпадали с днями повсеместной выдачи зарплаты – пятого и двадцатого. Наблюдения дали поразительные результаты. Кассиры предприятий – молодые женщины и грузные тетки средних лет – спокойно засовывали в хозяйственные сумки по тридцать-сорок тысяч (а тогда «жигуль» стоил шесть-восемь) и пешочком возвращались к себе на работу. Некоторые по дороге заглядывали в магазины, некоторые заходили домой перекусить. Иногда кассирш сопровождала «охрана» – безоружный и явно не готовый к серьезной схватке мужик.
«Призраки» разделились по двое и ожидали у выхода из банка, жорик выходил и незаметно показывал жертву. Через пятнадцать минут сумку вырывали у беззаботной женщины без всяких последствий, если не считать последствием истошные крики. По сравнению с налетами на магазины и нападениями на инкассаторов это была легкая и безопасная детская игра, хотя приносила она не меньший, а порой и больший доход.
Но скоро картина изменилась: кассиров стали возить на машине, в сопровождении вооруженного ружьем сторожа или добровольца из числа охотников, а если речь шла о суммах свыше десяти тысяч, то перевозку зарплаты страховал милицейский автомобиль.
Следовало в очередной раз менять тактику. И хотя главарем официально считался Славка Зименец, но все ждали, что придумает жорик. И Вовчик не ударил в грязь лицом. Ход его мыслей был прост, последователен и логичен. Чем больше работающих в учреждении, тем крупнее сумма зарплаты. Заводы из числа возможных объектов исключались: во-первых, с кассиром ехали два-три вооруженных вохровца, во-вторых, милицейский автомобиль сопровождал деньги до проходной, а проникнуть через охрану посторонние не могли. Поэтому он выбрал огромный проектный институт, дважды пронаблюдал за процедурой перевозки денег и установил, что, когда кассир в сопровождении двух безоружных активистов заходит в вестибюль, машина сопровождения уезжает.
– А мы будем внутри и там их встретим! – голосом отличника, хорошо знающего предмет, доложил Рогалев. Он действительно учился в медучилище на «отлично». И в банде зарекомендовал себя тоже отлично.
План был хороший, можно сказать, безупречный. Но он, как и любой самый лучший план, не учитывал случайностей. Их вообще никогда невозможно учесть, поэтому и не бывает верных на «все сто» преступлений.
Жорик уже участвовал в налетах, он вошел во вкус силы, приносимой оружием и вседозволенностью, ему доводилось стрелять, и тормоза, удерживающие неподготовленного человека от того, чтобы нажать спуск в решающую минуту, уже были сняты. Он сам принял участие в последнем деле, и все вначале шло как по маслу: патрульный автомобиль уехал, кассир с сопровождающими поднимался на второй этаж, здоровенные мужики, пыхтя, тащили рюкзак с деньгами.
Вовчик заблокировал лестницу снизу, Петукаев – сверху, Зименец со Шоковым встретили процессию на промежуточной площадке и без особого труда отобрали рюкзак. Увидев оружие, профсоюзные активисты не стали защищать общественные деньги личными жизнями и сразу же отступили, тем более что за кассу они ответственности не несли: А вот материально ответственное лицо – толстая тетенька в очках и дешевом платье с плачем и криками повалилась на ступеньки.
– Люди добрые, помогите! Да за что же мне такое... Я же никогда теперь не расплачусь...
Не обращая внимания на причитания кассирши, Славка с напарником резво рванули на улицу. В сорока метрах от входа в машине ждал Самохвал. Надо бы подъехать вплотную, но там не было места для разворота, а сдать задним ходом он не догадался. Это мелкая неувязка, но и она, плюсуясь с последующими накладками, сыграла роковую роль.
Пропустив ребят, жорик двинул следом. Тут и начались случайности. Во-первых, сыграло очко у Петукаева. Он должен был до последнего удерживать в здании кассира и очевидцев ограбления. Но на вопли очкастой тетки сбежалась половина института, а он, оставшись без поддержки, просто-напросто струсил. И побежал вдогонку за друзьями. Следом вывалила возбужденно кричащая толпа.
– Деньги! Отдайте деньги! – голосила женщина, размазывая слезы по меловому лицу. Ее обгоняли решительно настроенные конструкторы, инженеры и техники.
– Ты что, сука! – заорал Вовчик, выдергивая изпод пиджака «наган» и понимая, что незамеченными уйти не удастся. – Держи их!
Поддержка соучастника приободрила труса.
– Назад! – рявкнул он, наводя на преследователей автомат. Это охладило пыл потенциальных героев, толпа качнулась назад, однако внимание к происходящему уже было привлечено. Еще ничего не пропало, планом было предусмотрено такое осложнение, главное – удержать всех на расстоянии и добраться до машины.
– Вы че, пацаны, кончайте дурковать!
Изрядно выпивший мужик в план не вписывался, потому что любой прогноз охватывает только штатные действия, а поведение пьяного человека неадекватно и труднопредсказуемо. Он решил кончить дело миром и, догнав Щекова и Сименца, вцепился в рюкзак.
– Ребята, бросьте, зачем вам это надо? На бутылку не хватает? Так я дам... Щеков направил на него пистолет.
– Дергай отсюда, мозги выбью!
– Да кончай, брат, я сам блатной...
– Бах! – сухо ударил выстрел. Мужик отскочил в сторону, развернулся на одной ноге и тяжело упал, вытянувшись на асфальте.
Третьей случайностью явилось то, что патрульный автомобиль не уехал, а остановился за углом, старший наряда, офицер, зашел в магазин, а сержантводитель ожидал за рулем. Услышав выстрел, он включил двигатель и через полминуты оказался на месте. Один против четверых, с пистолетом против автоматов. Но как гласит грузинская пословица: «Если сердце из железа – и деревянный кинжал хорош».
Четвертой случайностью было то, что сержант недавно демобилизовался из погранвойск, где его два года натаскивали не раздумывая стрелять в нарушителей границы. Упустить нарушителя означало верный трибунал. Неизвестно, было ли у милиционера железное сердце, но дисциплинированность и решительность замполиты погранвойск воспитали в нем действительно стальную. Он с ходу открыл огонь, отсекая бандитов от машины.
– Бах! Бах! Бах!
С криками и визгом бросились врассыпную прохожие. Раненный в бедро Петукаев упал на колено и поднял автомат.
– Тра-та-тах!
В доме напротив вылетело стекло, истошно закричала женщина.
– Бах! Бах! Бах!
Петукаев выронил автомат и опрокинулся на спину. Схватился за голову и ничком рухнул на асфальт Зименец. Скрючился, держась за бок. Самохвал.
В отличие от пехотных частей, где стрельбы проводятся дважды в год, пограничников тренируют каждый день. И сейчас это давало результаты.
Вовчик бросил револьвер и побежал к машине, побледневший Щеков ждал его, не трогаясь с места, нетерпеливо взревывал движок.
– Бах! Бах!
Пуля ударила жорика в спину, и он шмякнулся на землю, вторая пробила заднее и лобовое стекла. Паутина трещин искажала обзор, Щеков стал выбивать поврежденное стекло, но не успел – сержант с перекошенным лицом подбежал сбоку, рывком распахнул дверь и дико заорал:
– Руки вверх, убью!
Пистолет смотрел Щекову в лицо, и хотя патроны кончились, а затвор застрял в заднем положении, нелепо обнажив ствол, ни сержант, ни задерживаемый этого не замечали. Беспощадный Щеков, как перепуганный щенок, послушно поднял руки... Банда «Призраков» перестала существовать.
У Рогалева было много времени, чтобы анализировать причины провала и делать выводы. А они напрашивались сами собой. Одни и те же люди, интенсивно совершая дерзкие преступления, привыкают к риску и утрачивают осторожность. Планировать нападение средь бела дня, в самом центре города было подобно самоубийству. Петукаев нормально действовал в группе, но, оставшись один на один с толпой, не выдержал. «В следующий раз надо действовать умнее. И осторожнее», – решил он, хотя еще не знал, наступит ли этот «следующий раз».
К моменту освобождения мать умерла, так и не дождавшись сноса, он поселился в том же домишке на Лысой горе, но через семь лет передняя стена отвалилась, жильцов отселили в так называемый «переселенческий фонд», который был еще хуже прежнего жилья, но, как понял Вовчик, – столь же постоянным. Он переехал к тетке, старая мегера терпела его потому, что он снимал ломоту в суставах, хотя совместное существование было почти непереносимым. Потом грянули новые времена – каждый за себя, у кого деньги – тот и пан. Стало ясно, что без «следующего раза» не обойтись...
Колдун вылез из ванны и, обмотав бедра полотенцем, вышел в гостиную. Тихо играла музыка, Виолетта лежала на кожаном, застеленном простынкой диване, болтала ногами, пила шампанское из огромного бокала и ела ананас.
– Ты меня всю разодрал своими дурацкими «спутниками», – пожаловалась она, отрезая очередной ломтик некогда экзотического, а нынче привычного для дам ее круга фрукта. Колдун польщенно улыбнулся и потрепал по упругой попке с дразнящим цветным ротиком. Виолетта действовала на него как широко рекламируемый экстракт иохимбе.
– Ну-ка, перевернись...
Колдун стал умнее. Тщательно отбирал новых членов, каждому устраивал «кандидатский стаж» с обязательным экзаменом. Поэтому и придумал Алексу «заказ», потому и привлек Каратиста... Хотел проверить сразу двоих, причем сами они и не подозревали, что проходят испытание... И никто из прошедших в организацию не подозревал о роли скромного массажиста, хотя каждый в той или иной степени имел с ним дело.
Он сам не участвовал в акциях, хотя нередко наблюдал со стороны, проводил хронометраж и устраивал «разбор полетов». Причем заочно, так что члены организации его не видели, но знали, что главарь в любой момент может наблюдать за ними – на то он и Колдун.
Отложив ананас, Виолетта охотно перевернулась на спину. Он провел по ней рукой сверху вниз, от шеи до щиколоток, задерживаясь на наиболее чувствительных местах. Баба всем хороша, и все же что-то в ней настораживало. С первого появления. И само это появление было странным...
Крупная ладонь проехалась по атласному животу – раз, другой, внимательно описала полукруг между пупком и короной волос на лобке.
– Светка говорила, что ты беременна. А у тебя там ничего нет!
И еще он стал очень осторожным.
Виолетта беспечно улыбнулась:
– На этот раз обошлось... Ноги парила, чуть не обварила, и сорвала....
– А ну, покажи! – он нагнулся к ступням, но никаких признаков ожога не обнаружил.
– Ничего ты не парила! И вообще ты мне про беременность не говорила! Светке сказала, а мне – нет! А ведь вроде для этого шла знакомиться! Или для чего-то другого?
Облик Кривули изменился. Лицо стало сумрачным, глаза злыми и беспощадными. Как у Щекова. Или у Смотрящего зоны, когда он проводил очередной «разбор».
– Да чего ты привязался! – Мальвина попыталась перевести все в шутку.
– Беременна, не беременна... Ты что, муж мне, что ли? Иногда и мужу не говорят...
Она подняла ногу и хотела погладить пальцами по волосатой груди, но Колдун больно ударил ее по щиколотке.
– Менты подослали... Выследили, суки...
Вопросительные интонации в голосе исчезли, и Мальвина поняла, что шутки кончились. Светка говорила, что он умеет читать мысли, Лис уверил, что так не бывает. А похоже, и вправду читает...
– Какие менты, милый? Ты что, плана обкурился? Или переширялся? – Виолетта перешла на развязный босяцкий тон, который иногда помогал выпутаться из передряги. Но сейчас прием не сработал.
– Я сразу понял, что тебе нет интереса к нам идти. А ты пришла и зацепилась... Ради чего? Даже ни разу денег Не попросила! Или влюбилась?
Он скверно улыбался. Мальвина поняла, что пора уносить ноги. Хоть голой прыгай в окно..."
– Милок, откуда у; тебя деньги? Шишка хорошая, это да, ради нее и приходила. А в этот дом ты меня только сегодня привел, если твой – тогда ты крутыш! Теперь и о бабках поговорить можно. Давай штуку в месяц, и я работу бросаю!
– Знаешь, что с такими блядями, как ты, делают? – Кривуля раздвинул ей ноги, вставил два толстых пальца в скользкое, прилично разработанное отверстие и резко согнул. Виолетта вскрикнула от боли.
– Ты что, совсем долбанулся!
– Я тебе сейчас сюда скипидара налью! – пухлые красные губы оттопырились в предвкушении предстоящего удовольствия. – И ты все расскажешь!
Он резко дернул руку вверх, словно пытаясь оторвать попавшую на крючок девушку от дивана. Виолетта закричала.
– Заткнись, сука! – не вынимая левой руки, правой он дал ей сокрушительную оплеуху. В голове у Мальвины помутилось. Нож, которым она резала ананас, лежал рядом, на столе. Пластмассовая рукоятка удобно легла в ладонь.
– Ты! – Бешеные глаза выкатились из орбит, но выкрик тут же оборвался.
Блестящая сталь вонзилась в волосатую грудь под левый сосок и очень легко, словно в пустоту, вошла по самую рукоятку. Смертельно побледнев, Колдун опрокинулся с дивана и с грохотом упал на пол. Виолетта вскочила и принялась быстро одеваться. Мальвина сообразила протереть бокал, бутылку и, преодолевая брезгливость, вытерла упруго-податливую ручку ножа. Потом расчетливо осмотрелась, сунула в сумочку выпавший тюбик помады и исчезла. В богато обставленной комнате продолжала играть тихая музыка.

 

* * *

 

Подъехав к зданию РУОПа, Лис сразу обратил внимание на маленькую фигурку у КПП. Что-то в облике показалось знакомым, но, только подойдя вплотную, он узнал сержанта Трофимова.
– Уже гуляешь? – спросил Лис, стараясь скрыть удивление. Он не ожидал, что вмешательство Чекулдаева скажется столь быстро и наглядно.
– Поблагодарить пришел, – милиционер долго тряс руку Лиса. – Враз все переменилось... Подписку дали, говорят, и статью изменят... Вместо убийства превышение самообороны...
– Отлично, поздравляю! А чего такой озабоченный, невеселый?
Трофимов замешкался с ответом. Первое, что он сделал, выйдя из изолятора – вызвал на переговоры жену. Валюшка не очень обрадовалась освобождению мужа, во всяком случае, тон у нее был растерянным.
– У меня все нормально, – сообщила она. – Я сейчас у Михайлыча работаю. Секретарем.
Его будто жаром обдало.
– У меня подписка, домой ехать не могу, – выдавил он. – Приезжай, свидимся.
– Как же я приеду! – затараторила Валюшка. – Только на работу вышла, кто же меня отпустит...
Трофимов понял, что у жены новые дела, новые заботы, новая жизнь. Но всего этого он своему благодетелю говорить не стал.
– Домой съездить хотел, следователь разрешил ненадолго... А денег нет... Лис вытащил бумажник, извлек три сотенные купюры.
– Держи. Разбогатеешь – отдашь!
Он хлопнул сержанта по плечу и, не слушая слов благодарности, прошел через КПП. Только он зашел в кабинет, как по внутреннему позвонил Нырков.
– Зайди ко мне, хорошие новости...
Хорошие новости у ментов бывают гораздо реже, чем плохие, поэтому через несколько минут Лис уже сидел у начальника.
– Опять позвонил Крамской, – удивленно рассказывал Жук. – И дает задний ход по всем статьям, дескать, служебная проверка закончена, претензий к Кореневу нет, пусть работает спокойно! Как будто это я спокойствию мешал...
Генерал внимательно рассматривал Лиса. Но прочитать отгадку на его лице не мог, ибо тот сам ничего не понимал.
– Странно все это... То так, то эдак... Я позвонил в УСБ, Зимину, он тоже удивлен: Говорит, поступила команда проверку свернуть. Но ваш Коренев, сказал, так обставился, что его и зацепить не за что... Чист, словно младенец!
– В этом он прав, – не стал спорить Лис.
– А что с Колдуном? – Колорадский Жук понял, что ничего не вытянет из своего хитроумного подчиненного.
– Сегодня буду знать, где он, – ответил Лис.
– Ладно, докладывай! – эта фраза означала, что разговор окончен.
В середине дня из больницы доставили Ужаха Исмаилова. Перевязанная голова, ссадина на переносице, бледное лицо свидетельствовали, что он еще не оправился после аварии. Но вел себя чрезвычайно дерзко и враждебно, ни на один вопрос не отвечал.
– Ты кто такой? – спросил он у остолбеневшего от такой наглости Лиса.
– Ты прокурор, судья, начальник? Ты – никто! И сделать мне ничего не можешь! Потому и говорить с тобой я не буду!
– Вот так, да? – кротко спросил Лис. – Ну и ладно.
И, обращаясь к конвоирам, сказал:
– Отведите его в ИВС, в «тройку». Я позвоню дежурному, предупрежу... В третьей камере изолированно от других задержанных сидел Джафар.
Направляя к нему Ужаха, Лис никаких нарушений не допустил. Закон предписывает содержать раздельно мужчин и женщин, взрослых и несовершеннолетних, ранее отбывавших срок и попавших за решетку впервые. Помещать в одну камеру лиц, состоящих между собой в неприязненных отношениях или даже кровных врагов, закон не запрещает. Может быть, это дело морали, но соблюдение этических норм – дело хотя и желательное, но вовсе не обязательное. К тому же представления о том, что морально, а что нет, становятся с каждым годом все более размытыми.
Лис действительно не был ни прокурором, ни судьей – обычный оперативный работник, в его функции не входило карать и миловать, выносить приговоры и освобождать условно-досрочно, обвинять и оправдывать. Распределение задержанных и арестованных по камерам не имеет никакого отношения к правосудию, это просто организационно-технический акт.
Через день задержанный Арцатов зарезал половинкой бритвенного лезвия задержанного Исмаилова. Крохотный кусочек заточенной стали перехватил сонную артерию, и вся камера была забрызгана кровью. Каким образом Арцатов раздобыл лезвие, установить так и не удалось: сам он никаких показаний не давал, а сотрудники ИВС, естественно, клялись, что обыск был проведен тщательно и по всей форме.
Лису позвонил Чекулдаев. Ему не терпелось выслушать благодарность за Трофимова, и он ее выслушал.
– Скажите откровенно, Филипп Михайлович, – пророкотал в трубку адвокат. – Какой у вас интерес в этом парне? Я думал, у вас совместные дела, а он обычный затурканный работяга... Но молодец, держался стойко, как я ни выпытывал, говорил, что вообще вас не знает, случайная встреча...
– Так и есть. Я видел его два раза. Точнее, три, но последний уже после освобождения... Просто за него некому было заступиться, я это и сделал...
Адвокат озадаченно помолчал. До него начинал доходить смысл происшедшего: Лис просто заставил его бесплатно сработать на совершенно постороннего человека. Если бы сержант как-то был связан с подполковником – сват, брат, шурин, партнер по криминальному бизнесу, можно было бы рассчитывать на ответную благодарность. А так получилась ничего не стоящая услуга, которая очень быстро забудется... Неловкая пауза затягивалась.
– Получается, что и вам случается быть защитником? – принужденно засмеялся Чекулдаев.
– Да. Но, как правило, бесплатно. И я предпочитаю отстаивать интересы действительно невиновных. – Лиса разговор утомлял, и он бы уже давно положил трубку, но, в конце концов, любезная беседа не очень большой гонорар за то, что адвокат сделал. Хотя и меньший, чем тот, на который он рассчитывал.
– Кстати, я принял поручение на защиту Арцатова. Не знаю, как его можно держать под стражей! Никаких доказательств виновности нет, а теперь его и вовсе пытались убить, он оборонялся и сейчас очень переживает случившееся... Лис опять удержался от резких оценок:
– Вряд ли на него удастся напялить овечью шкуру. Слишком матерый волк, хвост и клыки не спрячешь...
– Пусть суд решает, – лицемерно вздохнул Чекулдаев. – Мы хорошо подготовимся к заседанию... Но необязательно же во время следствия сидеть в тюрьме!
– Наверное... – уклончиво ответил Лис.
Закончив наконец разговор, он позвонил в СИЗО.
– Приветствую, Иван Никанорович, Коренев.
– Привет, привет, – прогудел в ответ Стариков. – Что хорошего скажешь? Позовешь водку пить или будешь свои вопросы ставить?
Они никогда не пили вместе водку, только собирались. Но Цербер никогда не забывал напомнить о том, что все опера ему должны. В известной степени это соответствовало действительности.
– К вам перевезут Джафара Арцатова...
– Знаю. Который сокамерника бритвой распластал! Я его в одиночку засуну! Там только себя загрызть сможет...
– Не надо. В большой хате ему тоже не дадут разгуляться.
– Ах вот оно что! – Старков по-своему истолковал его фразу. – Значит, так и сделаем...
Джафара поместили в камеру на шестьдесят человек. На вторую ночь его обнаружили повешенным на жгуте из разорванной простыни. Вскрытие обнаружило следы жестоких побоев, да и длина жгута оказалась коротковатой – покойному надо было впрыгивать в петлю, либо ему кто-то помогал... Но смерть заключенного обычно стремятся объяснять естественными причинами, и следствие приняло версию о самоубийстве. Все знали, что Джафар был борзым и сам затевал драки, а не добившись победы над численно превосходящими сокамерниками, вполне мог покончить с собой. А длина жгута... Может, измерили неправильно, может, когда снимали тело, отрезали лишний кусок. Кто обращает внимание на такие мелочи!
В Тиходонске стало на двух опасных преступников меньше. Лис считал, что это правильно, и угрызения совести его не мучили.

 

* * *

 

Спецавтозак группы «Финал» уже не был закамуфлирован под хлебный фургон. Времена изменились, появилось множество пекарен, централизованная доставка крупных партий хлеба прекратилась, и машина с такой раскраской скорей привлекала внимание, чем рассеивала его. Теперь стальной кузов украшала надпись: «Аварийно-техническая», а сверху, на маленькой площадке, были намертво закреплены несколько полудюймовых труб. Когда фургон разгонялся до семидесяти, они все равно дребезжали. Обычно Викентьев не обращал на это внимания, но сейчас монотонный вибрирующий звук действовал на нервы.
Спецмашина шла на предусмотренной инструкцией скорости – восемьдесят километров в час. За рулем сидел многолетний пятый номер сержант Сивцев, рядом с ним номер два – подполковник Викентьев, в кузове, за неимением свободного места, находился первый – майор Попов. В былые времена первый забирать «объект» не ездил – основная нагрузка ложилась на второго, третьего и четвертого. Но сейчас ни третьего, ни четвертого не было в фургоне вообще. Шестой тоже сегодня не задействован, и уж, конечно, не будет ни врача, ни прокурора. Потому что впервые в истории всех групп «Финала» проводилась не операция по исполнению смертного приговора, а ее имитация, фарс, позорный и стыдный спектакль, смысла которого не понимал только сержант Сивцев. Больше того, совершалось должностное преступление.
Но все было обставлено, как обычно, и автомат «АКС-74 У» лежал под рукой у второго номера, потому что преступление всегда опасней, чем самое рискованное служебное задание. Каждая легальная операция спецгруппы страховалась специальной директивой дежурному по УВД. В детали его не посвящали, но при поступлении радиовызова с особым паролем он был обязан принять все возможные и невозможные меры для выполнения поступающих распоряжений, используя для этого силы и средства райотделов, вневедомственной охраны, ГАИ и любых других служб. Сейчас такого прикрытия у группы не было.
К тому же каждое исполнение, как и любая боевая операция, хранились в глубокой тайне. Время, место и условия перевозки знал очень ограниченный круг лиц: номера с первого по четвертый, начальник Степнянской тюрьмы да начальник УВД. Пятый и шестой номера ставились в известность в последнюю минуту, когда ничего и никому сообщить не могли, а прокурор и врач не были посвящены в технические детали – они наблюдали только саму процедуру исполнения. Осведомленные были многократно проверенными и совершенно надежными людьми, утечка информации исключалась, тем более что ранее отношение к секретам было совершенно иным. Сейчас надежность генерала Крамского вызывала серьезные сомнения: раз он вступил в сговор с другой стороной, а называлось происшедшее именно так, неважно в каких кабинетах и с кем он обсуждал предстоящее дело, то мог между делом шепнуть и невинную фразу: «Трое, на Степнянской трассе с полуночи до часу, аварийный фургон...»
Всего трое... Это пять лет назад бандиты не имели автоматов, гранатометов и принудительных систем остановки автотранспорта «Еж»... Сегодня бронированные стены фургона и короткий малокалиберный автомат Викентьева – просто антураж, а не средства для отражения продуманного и хорошо организованного нападения... Впрочем, такое нападение можно ожидать только на обратном пути.
В Сгепнянскую тюрьму, именуемую в официальных документах «Учреждение КТ-15», спецавтозак вкатился точно по графику – ровно в ноль тридцать. Начальник учреждения полковник Кленов лично встречал машину. Он был обязан Викентьеву: несколько лет назад наряд особого блока не смог отразить нападение смертника, но второй и третий номера заломали озверевшего преступника, предотвратив кровавую развязку. К тому же Викентьев не написал об этом рапорт, чем спас Кленову карьеру.
– Что, опять тронулось? – спросил полковник, поздоровавшись со вторым номером за руку и кивнув Попову. – А говорили – мораторий...
– Говорят одно, делают другое, – спокойно ответил Викентьев. – Политика. Как их можно не стрелять?
– Это верно, – на вытянутом, не по возрасту морщинистом лице начальника тюрьмы отразилось полное согласие с такой постановкой вопроса.
– Тех горлопанов, правозащитничков, к нам бы в особый корпус, пусть подежурят пару суток да посмотрят на этих...
Викентьев протянул зловещий бланк с красной полосой – предписание на выдачу смертника.
– А уведомление из Москвы мы не получили... – с недоумением сказал Кленов, рассматривая подпись генерала и гербовую печать управления. – Я еще удивился, что вы едете...
– Их теперь не дублируют, – импровизировал второй номер. – Нам прислали, считают – достаточно.
– Хоть бы сообщили... Порядки меняются каждый месяц, а инструкции присылают через полгода... Кленов проставил на бланке время и расписался.
– А вас что, только двое?
– Так он вроде не супермен! Не то что Удав...
Напоминание о давнем промахе отбило у Кленова охоту дискутировать, но для себя он отметил, что всеобщее разгильдяйство и похуизм проникли даже в спецгруппу и разъели даже такого железного человека, как подполковник Викентьев.
Они прошли в особый корпус, из камеры вывели невзрачного человечка, в котором непросто было угадать кошмар Тиходонска – любителя черных колготок Киршева. Он трясся и монотонно выл, как будто скулила жестоко избитая собака.
– Руки! – рявкнул Кленов, тот послушно завел руки назад, и Викентьев защелкнул наручники. После этого второй номер расписался в получении смертника, и его отвели в фургон. Часы показывали ноль пятьдесят, когда группа тронулась в обратный путь.
– Это не я... Они меня заставили... Говорили, не признаюсь – убьют... Сейчас я вам всю правду расскажу, только послушайте...
Кошмар Тиходонска плакал и нес обычную в таких случаях ахинею. Попов привык ко всему этому, но сейчас вой и бессвязное бормотание вызывали прилив злобы, и он понял, чем это вызвано. Когда ехали на настоящее исполнение, плакать и оправдываться смертнику оставалось от силы сорок минут, и с этим мирились. Но сейчас жалко лепечущего кровавого маньяка ожидала свобода, все существо милиционера протестовало против происходящего, и вой являлся поводом излить этот протест.
– Заткнись, а то почки отобью! – рявкнул он, и, как ни странно, угроза подействовала, Киршев замолчал.
Обратный путь тоже прошел без приключений, через сорок минут спецавтозак въехал на территорию точки исполнения.
– Гля, а где же все остальные? – удивился Сивцев.
– Меньше вопросов! Ты не у тещи на блинах! – резко оборвал его Викентьев. – Сейчас разгрузимся, и тоже будешь свободен!
Сержант прикусил язык. Второй номер никогда не грубил, сейчас явно происходило что-то непонятное. А от непонятного, как известно, лучше держаться подальше.
Фургон не стали загонять в бокс, Киршева просто выдернули из кузова и затолкали за скрипучую дверь. Повязки на рот и глаза тоже надевать не стали, поэтому маньяк таращился вокруг и явно не понимал, зачем его привезли в этот гараж. Первый и второй номера молча стояли рядом, дожидаясь, пока уйдет Сивцев. Когда калитка ворот захлопнулась, они переглянулись. Процедура отправки приговоренного на тот свет была отработана достаточно четко, а вот как надо выпускать его на свободу, они не знали. И Попов, и Викентьев всю жизнь занимались совсем другим: разыскивали преступников, задерживали их, охраняли за колючей проволокой, а наиболее злостных переводили из живого состояния в мертвое.
– Повезло тебе, ублюдок, – сказал Викентьев и расстегнул наручники. – Сейчас мы тебя отпустим. Выведем отсюда, посадим в такси и езжай к дяде Леше. Понял? К дяде Леше. Он знает, что с тобой делать дальше.
Про дядю Лешу второму номеру сказал Крамской. Кто сказал про него генералу, Викентьев не знал. Процедура подполковника тяготила, но она подходила к концу.
– Ты понял, что я сказал?
Киршев мелко-мелко затрусил головой. Если бы не упоминание родственника, он бы подумал, что это какая-то провокация. А сейчас он понял, что произошло чудо.
Буквально на глазах с приговоренным произошла разительная перемена. Он перестал трястись, распрямился и увеличился в объеме, как подкачанная резиновая кукла. В глазах появились осмысленность, и он по-новому осмотрелся вокруг.
Внезапно до Попова с удивительной отчетливостью дошло, что маньяк остается на этой земле, причем совсем рядом... Никто не повезет его за границу – не та фигура, да и не приживется он там. Выдадут паспорт на другую фамилию, примитивно изменят внешность, ну, может, перевезут в другой город... Никто не станет держать его под контролем, потому что это трудно, хлопотно и дорого, его просто выпустят в мир людей, как зубастую щуку выпускают в пруд с карасями и лещиками.
На лице Киршева промелькнуло новое выражение. Он весь подобрался, как волк перед прыжком, верхняя губа задергалась, приоткрывая стиснутые зубы, глаза хищно устремились на какой-то объект, в облике появилась опасная целеустремленность. Попов повернулся в направлении хищного взгляда. Смертник смотрел на повешенный пятым номером календарь, на женские ноги, обтянутые черным трико. В заброшенном гараже стоял возвращающийся в мир тиходонский кошмар.
Валера держал руку в кармане, раздался характерный щелчок, и Викентьев, тоже отвлекшийся на плакат, резко повернулся. Все произошло у него на глазах. Попов быстро протянул ствол к остриженной голове смертника, громыхнул гром, пуля проломила височную кость и вылетела из глазницы, труп шлепнулся на бетонный пол. Потом осело эхо от выстрела. Железный Кулак остолбенело смотрел на напарника. Тот спрятал пистолет и полез за борт пиджака.
– Вот. Я не собирался этого делать. Но и служить дальше тоже не собирался. Потому что дальше – край...
Сунув лист бумаги второму номеру, Попов вышел из бокса. Калитка хлопнула еще раз. Викентьев машинально заглянул в листок. Это был рапорт об увольнении. А на полу лежал труп смертника, застреленного вопреки мораторию на смертную казнь и установленной для этого процедуре. В Степнянской тюрьме осталась подпись Викентьева в том, что в ноль сорок пять он принял осужденного под свою ответственность. Если при полюбовном исходе никто не стал бы жаловаться и документы осели в архивах или попали в печь, то сейчас поднимется шум и все выплывет наружу.
Единственное, что могло спасти второго номера, это предписание на выдачу Киршева спецгруппе «Финал», подписанное лично Крамским. Надо поднимать генерала...
Тяжело ступая, Викентьев направился к спецмашине, где имелась рация, настроенная на нужную волну.
Назад: Глава восьмая. ОХОТА НА ОХОТНИКОВ
Дальше: Глава десятая. ИНТУИЦИЯ ЛИСА