Глава 7
Номер
(Москау, ул. Хорста Весселя, лаборатория гестапо)
Едва оказавшись в своей лаборатории, Жан-Пьер Карасик с ходу занялся неотложным делом — выдвинул ящик письменного стола. Извлекая оттуда заветную флягу, он повернулся, искоса глянул на портрет фюрера на стене, словно тот мог осудить его за аморальное поведение. Фюрер (изображённый художником на фоне рейхстага, с истерически улыбающейся девочкой на руках), как и следовало ожидать, безмолвствовал: Жан-Пьер запрокинул голову и сделал внушительный глоток перцовки. Затем, без паузы, второй. Руки плохо слушались — дрожали, будто с похмелья. Пытаясь закрыть флягу, Карасик уронил пробку, та зазвенела, подскакивая на керамических плитах пола.
Учёный никак не мог успокоиться.
Похоже, он ошибся в разговоре с Павлом, — всё взорвётся значительно раньше. Только что Триумвират озвучил секретную информацию: раздражение перешло на новый уровень. Да-да. Это ожидалось, но не так скоро… Вчера утром, в лесу близ города Йоханнесбург (бывшее Иваново), исчез персонал базы СС, где тренировали спецназ для антипартизанских операций. Само здание, комнаты, даже тарелки супа в столовой сохранились, а вот люди — пропали. На стене нашли странную надпись кровью, которую успел начертать один из эсэсовцев, — ДРУГОЙ. Вот и гадай теперь, что это значит.
Третий глоток. Он совсем не чувствует перца.
Жан-Пьеру разом припомнились досье из архива РСХА, изученные в последнее время. Индейцы майя, X век нашей эры. Среди бела дня вдруг исчезли жители нескольких городов на Юкатане. Уцелевшие племена в ужасе бежали на север, думая, что подверглись наказанию богов. Поселение Руанук в Северной Америке, где в 1590 году испарились сразу 118 душ, не оставив ни единого следа… На столах ТОЖЕ была еда, они собирались обедать… и неожиданно пропали. В 1930 году невесть куда унеслись обитатели эскимосской деревушки Аньякуни, все двести человек… Полиция, прибыв туда, увидела: в домах горит свет, а вот людей нет. В декабре 1945 года из Кантона в Шанхай вышел поезд с сотнями пассажиров, и… не пришёл в пункт назначения. Просто улетучился. Состав долго искали, но никто из тех, кто купил билет на этот поезд, так никогда и не был найден — живым или мёртвым.
Какой же вывод? Да самый неутешительный.
Раздражение имело место и раньше. Оно повторяется с завидной периодичностью: но раньше либо уходило само, либо его как-то изживали. В любом случае оно заканчивалось, но сейчас идёт вширь, разбухает. Самая серьёзная эпидемия за время существования человечества, и раздражитель — намного сильнее предыдущих. Жан-Пьер вспомнил, как впервые увидел последствия раздражения в глухих поморских деревнях, под Архангельском… Да, ЭТО уже тогда начиналось: в районах, где ночь издавна длиннее дня. Что он там обнаружил? Ту же хрень, что и в храме Одина на Арийской. Ухваты, горшки, печи стали полупрозрачными, невесомо плавали в воздухе… а затем и вовсе делались невидимыми, куда-то проваливались. Сквозь бревенчатую стену дома можно было просунуть руку, словно это не дерево, а зыбучий песок. С каждым месяцем заражённых объектов становилось всё больше и больше, шла цепная реакция. Их не успевали закрывать саркофагами, ставить по периметру блокпосты и охрану из СС. В призраки превращались не только дома, но целые участки леса — и под Петерсбургом, и недалеко от Москау. Поразительно, только что были ёлки — и вот их нет… Идёшь сквозь чащу, а в ушах странный шелест, что-то сыплется — будто пробираешься через песчаный бархан. Бывало, за одну минуту таял целый колхоз, и тогда обезумевших жителей изолировали в специальных лагерях. Они не должны были рассказать о том, что видели.
Жан-Пьер приложился к фляге — весьма ощутимо.
Но раньше исчезали здания. Деревья. Холмы. Посуда. Цветы на окнах. Растворялись, превращаясь в воздух. И в гестапо, и в Триумвирате осознавали — это первый шаг, на очереди люди. Этого ждали — и вот, дождались. Сто человек, спецназовцы, тренированные убийцы — испарились, не оставив пылинки. Куда их перенесло? Что с ними случилось? Впрочем… Удивительно, но самое страшное даже не это. Исчезали поселенцы в Руануке, пропал поезд в Шанхае — и тут бы тоже рано или поздно дошло до людей, учёные гестапо были к этому готовы. Гораздо хуже другое.
В дверь деликатно постучали.
— Войдите, — сухо сказал Жан-Пьер, отработанным движением спрятав флягу в ящик стола.
Замок лязгнул, и в дверном проёме показалось синее колесо тележки уборщика. Низкорослый, но худенький и шустрый дедушка, настоящего имени которого в гестапо никто не знал. Сотрудники лаборатории в шутку именовали его «Адольфычем». Карьерой старичок не увлекался, к старости дослужился до бешлагмайстера Службы чистоты.
— Хайлюшки, оберштурмфюрер, — фамильярно поздоровался дед. — Прибраться не надо?
Карасик с сожалением посмотрел на дно ящика, где среди бумаг притаилась фляга.
— Хайлюшки, либерфатер, — вздохнул он. — Давай, если только быстро.
— Да я мигом, — кивнул Адольфыч, втаскивая за собой бренчащий агрегат со швабрами и цинковым ведром. — Словно при взрыве пехотной мины — одна нога здесь, другая там-с.
Он закатился скрипучим смехом. Засучил рукава, вытащил из ведра с водой тряпку…
Жан-Пьер резко согнулся. Кашель душил его, выворачивая наизнанку.
На запястье Адольфыча, сразу от ладони проявился номер. Из пяти цифр: особенно чётко темнели 6 и 2, — татуировка, сделанная размытыми чернилами. Чуть-чуть покосившийся влево, словно пьяная девица на дискотеке записывала номер телефона…
Адольфыч перехватил взгляд, инстинктивно посмотрел на руку и выронил швабру.
— П-простите… — залепетал старик. — Честное слово, я… это уже давно, я ребёнком был, с мамой… в лагере Равенсбрюк… там его ставили… я почти не помню, мне было пять лет. Номер свели начисто, в семидесятых годах ещё. От-откуда он? Я н-не п-понимаю.
Жан-Пьер ощутил, что, несмотря на перцовку, он сейчас тоже начнёт заикаться.
Оберштурмфюрер махнул уборщику в сторону двери.
Старик, пятясь, как краб, потащил тележку назад. На его лице застыло выражение удивления и даже страха. Он пытался спрятать руку за спину, неловко её выворачивая.
Дверь захлопнулась. Мда, неожиданно. Только что в бункере Триумвирата он получил секретную информацию, едва успел переварить — и вот оно, живое подтверждение.
Заражение мутировало. Теперь настоящее исчезает… зато прошлое появляется.
Вчера на месте концлагеря Аушвиц, в генерал-губернаторстве Польша (к слову сказать, там всё давно уже расчистили и засеяли семенами цветов), из воздуха возникло слабое, но различимое изображение печей крематория. А на плацу засветились контуры рождественской ёлки. Казалось бы, что здесь такого? О, да ведь в 1940 году, перед Рождеством, вице-комендант концлагеря Карл Фрицш поставил на плацу дерево, а под еловыми ветвями грудой свалил трупы обмороженных узников — «новогодние подарки».
Проявился крематорий. Проявляются номера на руках. Что дальше?
Оберштурмфюрер Карасик прикончил флягу последним глотком, закуски ему не потребовалось. Он наконец-то успокоился. Ну, что ж… Они скрывали заражение годами, и довольно успешно. Однако теперь у людей появятся вопросы. «Неужели то, что пишут про рейх на форумах „лесных братьев“ в Сёгунэ, — правда?» Войска империи жгли, насиловали и убивали миллионы славян, считая их «неполноценной расой»? Потом какой-нибудь умник извлечёт на свет самую первую версию «Майн Кампф» (ещё до редактуры) и задастся вопросом: значит, в Берлине определяли нас как рабочий скот?
А вот тогда уже и начнётся праздник.
Империя погрузится в смуту, «лесные братья» используют свой шанс. Лучше, чем во время Двадцатилетней Войны, — тогда их летнее наступление на крупные города было не без труда, но отбито. И вермахт, и эсэсовцы объединились, чтобы дать отпор… Сейчас же РейхСоюз развалится на мелкие осколки, как разбитый кувшин. И хотя Жан-Пьер презирал власть Триумвирата, он прекрасно понимал — заняв города, партизаны начнут массовые казни всех, кто служил в СС и гестапо… Они и не скрывали намерений.
Бежать? Да, есть куда. Но что делать потом? Подметать улицы в Токио, водить такси, как русские графы в Париже после революции, ночевать на охапке тряпья в подвале?
Карасик вытряхнул последнюю каплю из фляги.
Паша Локтев ведёт себя так, словно у них — вагон времени. А его в обрез. Если не остановить раздражитель, империя попросту начнёт таять, как снеговик весной. Под лучами солнца превратятся в лужу дивизии СС «Викинг» и «Мёртвая голова». Осядут на асфальт ноздреватой массой здания гестапо, Министерства народного просвещения и пропаганды, замок Вевельсбург — вместе с сотрудниками. Исчезнут города. РейхСоюз распадётся на частицы пепла, его остатки развеет горячий ветер… Партизаны пройдут сквозь стены-призраки, ведь некому станет сопротивляться «лесным братьям». И где тогда Паше тратить своё марло — посреди пустоши и видений?
Жан-Пьер раскрыл папку. На титульном листе стояла печать с чёрным орлом.
Двумя пальцами, словно карманник, он вытащил бумагу и проглядел на свет: так проверяют банкноту, на месте ли водяные знаки. О, надо же. Когда после убийства обер-коменданта фон Травинского провели анализ ДНК убитых шварцкопфов, никому и в голову не пришло изучить кровь Ольги Селиной более детально. Провели обыск у неё дома, взломали электронную почту, опросили соседей — подробный отчёт прилагается. Забыли одно. При устройстве на ЛЮБУЮ работу, по законам Москау, сотрудники обязаны сдать в спецхранилище образец ДНК. Он запросил оттуда мензурку с кровью. Перед встречей с Триумвиратом сделал расширенный анализ. На редкость тщательно изучил полинуклеотидные цепи её ДНК, и… да. Впрочем, почему он психует? Такого следовало ожидать после эксперимента под Новгородом, с пламенем и массовым психозом. Сейчас он ещё немножко отдохнёт и звякнет на эфунк Паше. Тот должен знать, с чем ему придётся столкнуться. И уяснить: возможно, его способности не пригодятся.
Ольга Селина — не человек. Она вообще непонятно откуда.
Путеводитель № 1. «Культурные особенности городов РейхСоюза»
«…Вскоре после торжества идей национал-социализма, столицы главных рейхскомиссариатов (вроде Москау, Амстердама, Лондона, Далласа, Осло) подверглись перепланировке: улицы в большинстве своём получили новые названия, многие здания были взорваны и заменены архитектурными комплексами „тевтонского стиля“. Например, Новодевичий монастырь в Москау снесён в 1964 году. Он превратился в тайный символ сторонников „лесных братьев“: ведь именно в Новодевичьем была заключена принцесса Софья Глупая, сестра кайзера Петера Первого, ярая противница немецкой культуры. На месте монастыря по проекту архитектора Алекса Обергау возвели здание гестапо с сетью подземных помещений. Автобан во флюгхафен им. Бисмарка получил название Гинденбургского, а самая широкая улица Москау — Проспект „Майн Кампф“. Метрополитен имени рейхсляйтера Бормана включил такие станции, как „Фридриха Великого“, „Прусская“, „Шоссе Гогенцоллернов“ и „Бранденбургские врата“ (в прошлом станция „Красные ворота“). „Парк культуры“ сделался „Триумфом воли“, „Смоленская“ (построенная при Сталине) — станцией „22 июня“. „Киевская“ сменила своё имя уже в 2004 году, вскорости после окончания Двадцатилетней Войны. По причине ссоры с рейхскомиссариатом Украина она стала станцией „Остермановской“. В этот период улицы называли именами немцев, трудившихся в прежние времена на благо Руссландской империи. В 2005–2010 годах в Москау появились переулок министра Клейнмихеля, скверик премьера Бориса Штюрмера, невесть какое количество садов, названных в честь кайзера Петера III — голштинца, едва знавшего русский язык, но имевшего чин прусского полковника.
Всюду воздвигали схожие памятники двум Катаринам — и Первой, и Второй, с особым подчёркиванием — обе правительницы были чистой арийской крови. Болотная площадь удостоилась имени Михельсоновская (во славу премьер-майора из эстляндских немцев, подавившего восстание Емельяна Пугачёва), а именем фельдмаршала Миниха (военачальника кайзерины Анны Иоанновны) одарили Спасскую башню. Лефортово не переименовали, а вот Преображенская стала площадью Анны Монс, опальной возлюбленной кайзера Петера Великого. Село Холмогоры на севере Руссланда стало носить имя Брауншвейг-Люнебургское: в честь немцев-правителей из этой фамилии, свергнутых неправедной кайзериной Елизаветой Петеровной. Соловецкий монастырь в 1944 году передали митрополиту Сергию Воскресенскому, основателю Арийской православной церкви, и поныне там живут монахи. Сенатскую площадь в Санкт-Петербурге после смерти гауляйтера Украины Эриха Коха переименовали в Коховскую, а памятную колонну у храма бога Улля петербуржцы до сих пор величают „палочкой Коха“. Однако, ввиду частых убийств высших чиновников Третьего рейха партизанами, стало ясно — улиц на всех не хватит. Проспекты многих городов империи названы в честь религии РейхСоюза. Есть не только улицы Тора, Одина и Локки, — Нескучный сад в Москау стал Лесом Валькирий, Фонтанка в Петербурге — Хвельгемир (ядовитый источник в „стране мрака“), Крещатик в Киеве — улица Чёрного Дракона Нидхёгга. Между тем масса новых зданий признана Лигой Наций мировым культурным достоянием.
Роспись и мозаики в Метрополитене имени Бормана выполнены лучшими художниками Третьего рейха. На „Остермановской“ сохранилась редкая фреска, где фюрер изображен в момент въезда в Киев на белом коне, а украинские женщины подносят ему капустные котлеты и минеральную воду. Вестибюль „Триумфа воли“ уставлен бюстами арийских спортманнов, заработавших 33 золотые медали на Олимпийских играх 1936 года в Берлине. У выхода со станции „Бауэрская“ (бывшая Руссландская „Сельскохозяйственная Выставка“) установлен памятник Гансу-Ульриху Руделю — в честь первого полёта человека в космос. Облачённый в скафандр, Ганс сидит в колеснице, держа в руках поводья Хримфакси, — согласно мифологии викингов, этот конь возит Луну. Улица Кирова (она же Мясницкая) сделалась Сосисочной, и теперь там расположены самые лучшие пивные Москау — „Бюргербройкеллер“ (копия зала, где фюрер начал „Пивной путч“ в августе 1923 года), „Арийская трапеза“ и „Принцесса Гессен-Дармштадская“. Последняя раньше называлась „Лев Толстой“, но её переименовали после скандальной статьи в „Фёлькишер Беобахтер“, где доказали, что Лев — суть семитское имя. Балтика (рейхскомиссариат Остланд) осталась единственным в РейхСоюзе местом, где фюрера чтут как святого великомученика, и даже установили его скульптуру на Доме черноголовых в Риге, в благодарность за освобождение от большевизма. А в Таллине, у башни Длинного Томаса, воздвигнута тридцатиметровая статуя фюрера — рейхсканцлер, подняв в одной руке факел Свободы, другой прижимает к себе эстонскую девочку, символизируя защиту от красных орд. Город Минск в 1971 году был переименован в Слейпнир, во славу восьминогого коня Одина. Обер-комендант города (он у власти уже 70 лет, пережил около полусотни нападений партизан, вследствие чего оглох и ослеп) строит конюшни, расширил ипподром, часто устраивает скачки на „Кубок Слейпнира“, привлекая туристов из Ниппон коку».
Резолюция: «Снять с печати, отправить в спецхранилище гестапо. Автора привлечь к ответственности по статьям „Богохульство“ и „Осквернение имён мучеников“.
Обер-комендант Москау, группенфюрер СС Георг фон Травинский».
