Книга: Когда грабить банк и другие лайфхаки
Назад: Глава 10. Больше секса, пожалуйста: мы же экономисты!
Дальше: Глава 12. Когда ты на автопилоте
Глава 11. Калейдоскопия
Предыдущие десять глав были построены по тематическому принципу. Этим книга, состоящая из заметок в блоге, отличается от самого блога, где все вразбивку. Кому-то из нас приходит в голову идея, и — раз! — заметка готова. Заметка не имеет отношения к тому, что идет перед ней и после нее. Поэтому читать блог — как смотреть узоры в калейдоскопе. Нечто калейдоскопическое есть и в этой эклектичной главе. Не столь лестное (и больше похожее на правду?) объяснение этой эклектичности состоит в том, что к концу книги у нас набралось много всякой всячины — и ничего другого не оставалось, как придумать главу, более солидным названием которой было бы «Разное». И это тоже правда.
Есть о чем подумать, пока стоишь в очереди в KFC (Стивен Левитт)
Я с детства люблю есть курицу в KFC. Я рос в не очень обеспеченной семье, и, когда был ребенком, кафе KFC мне казалось настоящей роскошью. Раза два в год родители внимали моим просьбам — быть может, удачно совпадавшим с телерекламой, — и мы всей семьей ходили в KFC.
Но сколько я помню эти кафе, обслуживание там всегда было ужасное.
Вот яркий пример. Вчера я отправился в KFC со своей дочерью Амандой. Еду мы получили через 26 минут после того, как зашли в кафе. Очередь внутри двигалась настолько медленно, что мы махнули рукой и сделали заказ в окошке «не выходя из автомобиля». В итоге еду мы получили, но без салфеток, соломинок и пластиковых приборов. И это еще ничего. Однажды я зашел в KFC, и мне сказали, что курица закончилась!
Все это странно. Вроде бы компания заботится о качестве обслуживания. У продавца на беджике значилось, что он «клиентоман» (да и все кафе отличается «клиентоманией»). Кажется, несколько лет назад у менеджеров сети была идефикс — радикально улучшить обслуживание. Однажды они вывесили на стену десять девизов, которыми должен был руководствоваться каждый работник.
Почему же воз и ныне там? На сей счет у меня есть две взаимодополняющие гипотезы.
1. В KFC маленький штат. В следующий раз, когда наведаетесь в McDonald’s, сосчитайте сотрудников. Меня всегда поражало, сколько там работает людей. Нередко в кафе можно насчитать человек пятнадцать-двадцать. В KFC сотрудников намного меньше. Вчера я заметил четверых или пятерых.2. Посетители KFC беднее тех, кто ходит в другие сети фастфуда, а бедные люди менее охотно платят за хорошее обслуживание. На мой взгляд, бесспорно, что в местах, привычных для людей со скромным достатком, обслуживание оставляет желать лучшего. Не знаю точно, связано ли это с меньшей требовательностью посетителей. Но уверен в другом: я практически не сталкивался с плохим обслуживанием за весь год, который провел в Стэнфорде, и всегда объяснял это тем, что там живет много людей с достатком.
Вдогонку к Daily Show (Стивен Левитт)
Итак, я поучаствовал в Daily Show. Это было не смертельно. Вот некоторые разрозненные впечатления.
Во-первых, Джон Стюарт замечателен. Умный, дружелюбный, трезвый, остроумный (и при включенной камере, и при выключенной). Пожалуй, ему стоит баллотироваться в президенты. Я бы за него голосовал. Единственный минус: он невысокий, что американцам не всегда нравится.
Во-вторых, когда сидишь в студии, как ни старайся, невозможно представить, что тебя слушают 2 млн человек. (В моем случае это были 2,000,002 человека: обычно мои родители не смотрят передачу, но вчера вечером они сделали исключение.) Это хорошо для таких людей, как я, — замкнутых и стеснительных. А каково было бы давать интервью перед живой аудиторией в 2 млн человек, заполнивших вашингтонскую улицу!
В-третьих, по телевизору (может, за вычетом ток-шоу Чарли Роуза) очень трудно говорить о книгах. Интервью со мной было длинным — больше шести минут, но Стюарт задавал вопросы, на которые я не мог дать нормальные ответы (в частности, он хотел, чтобы я объяснил, что такое регрессионный анализ... секунд за пятнадцать). Один из ключевых моментов «Фрикономики» состоит в том, что мы не просто заявляем нечто, а пытаемся показать читателю, как получили эти результаты. На телевидении это невозможно.
В-четвертых, приятно выступать перед аудиторией, которая умирает со смеху после каждой твоей реплики (скажем, уж не знаю почему, слушатели покатились от хохота, когда я упомянул о кокаине). Вот бы мои студенты на утренних лекциях были столь же восприимчивыми! Впрочем, будь мои лекции хотя бы на десятую долю такими увлекательными, как Daily Show, на невосприимчивость жаловаться бы не пришлось.
Стоматологическая мудрость (Стивен Дабнер)
Мне симпатичен мой стоматолог доктор Рейсс. Ему под семьдесят, а может, и за семьдесят. Сказать, что он хороший специалист, — значит ничего не сказать. Но симпатичен он не только поэтому. Смотрите, как он недавно решил одну проблему. Поскольку годы летят, многие пациенты интересовались, собирается ли он на пенсию. Его этот вопрос раздражал: он играет в теннис дважды в неделю, читает миллион книг и живо следит за культурными и политическими событиями в Нью-Йорке. Вместо того чтобы раз за разом отвечать на надоедливые вопросы о пенсии, он нашел относительно недорогой способ показать свои намерения каждому, кому до них есть дело: купил для своего кабинета новую мебель и новое оборудование. Вопросы тут же иссякли.
Я побаиваюсь зубоврачебного кресла, но на приеме всегда что-нибудь узнаю. И вчерашний день не исключение. Я расспрашивал доктора Рейсса о причинах кариеса — в генетике ли дело, в питании ли... И тут он начал объяснять, как нас дурачат с зубной пастой. По словам доктора Рейсса, рассказы о том, что зубная паста предотвращает кариес, отбеливает зубы и т.д., не соответствуют действительности, поскольку Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов не допускает, чтобы ингредиенты, необходимые для этого, присутствовали в безрецептурном товаре, до которого легко могут добраться дети. (Вот почему он рекомендует такое антибактериальное средство, как Gly-Oxide: оно омерзительно на вкус, но эффективно убивает бактерии, вызывающие кариес.)
Узнал я и нечто поинтереснее и поважнее. Оказывается, кариес встречается все чаще и чаще, даже среди богачей, и особенно у людей среднего возраста и старше. Почему? Они стали принимать больше лекарств от сердечных болезней, повышенного холестерина, депрессии и прочего. А многие из этих средств, объяснил доктор Рейсс, снижают слюноотделение (вызывают сухость во рту). Поскольку слюна убивает бактерии, нехватка ее увеличивает число бактерий, а значит, и вероятность кариеса. Правда, выбирая между кариесом и этими лекарствами, многие все равно предпочли бы лекарства. Но едва ли большинство людей задумываются об этой взаимосвязи.
К сожалению, мне сегодня снова придется идти к доктору Рейссу. Что ж, по крайней мере узнаю что-нибудь новенькое.
Откуда столько дерьма? (Стивен Левитт]
В прошлом году всех изумил бестселлер «О брехне» (On Bullshit), произведение профессора философии Гарри Франкфурта. В одну из недель он даже занял первое место в списке бестселлеров New York Times. Это удивительный коммерческий успех для моих друзей из Princeton University Press. Лавры Франкфурта, по-видимому, вдохновили других авторов.
На этой неделе гольфист Джон Дэли издал автобиографию под названием «Моя жизнь на поле и вне его: Правда обо всем дерьме, которое вы якобы обо мне знаете» (Му Life in and out of the Rough: The Truth About all the Bullshit You Think You Know About Me). Опубликовано HarperCollins, издательством, выпустившим «Фрикономику». Подумать только: эти люди до смерти перепугались названия «Фрикономика», выдуманного моей сестрой Линдой Джайне! Видимо, с тех пор они раскрепостились.
А есть еще «Сто дерьмовых работ... и как их получить» (100 Bullshit Jobs... and How to Get Them) Стэнли Бинга. Также опубликовано на этой неделе. Угадайте издательство. HarperCollins!
Кроме того, пару недель назад вышел в свет «Словарь дерьма» (The Dictionary of Bullshit). Что ж, по крайней мере, это не HarperCollins. Только не путайте «Словарь дерьма» со «Словарем корпоративного дерьма» (The Dictionary of Corporate Bullshit), опубликованным в феврале.
А вот еще такая книга: «Мастер дерьма: Миф о лидерстве 11 сентября» (Bullshit Artist: The 9/11 Leadership Myth). Опубликована в марте в мягкой обложке. Также в марте появилась книга под названием «Пули, значки и дерьмо» (Bullets, Badges, and Bullshit), а в прошлом сентябре — «Еще одна дерьмовая ночь в отстойном городе» (Another Bullshit Night in Suck City).
Достаточно дерьма? Вовсе нет.
В этом месяце должны появиться книги «Бизнес на дерьме» (The Business of Bullshit), которую опять же не стоит путать со «Словарем бизнес-дерьма» (The Dictionary of Business Bullshit), а также «Ваш звонок важен для нас: Правда о дерьме» (Your Call Is Important to Us: The Truth About Bullshit).
Дальше несколько месяцев передохнем, а затем в сентябре будем ожидать выхода книги «Привет, агент Лид! И прочее дерьмо, которое слышит голливудский телесценарист» (Hello, Lied the Agent: And Other Bullshit You Hear as a Hollywood TV Writer).
На все это могу лишь сказать: что за... хрень?!
Если Барак Обама такой же хороший политик, как и писатель, быть ему скоро президентом (Стивен Левитт)
Эта заметка была опубликована 25 ноября 2006 года, месяцев за пять до того, как Обама объявил, что пойдет на президентские выборы. Она содержит одно из немногих наших правильных предсказаний.
Это не политический блог. Политика меня не интересует. Но я читаю отличную книгу, которая — так уж случилось — написана политиком.
Впервые я увидел имя Барака Обамы на одном из политических плакатов, которые люди выставляют у себя в палисадниках в годы выборов. Я ничего о нем не знал, за исключением того, что он был связан с юридическим факультетом Чикагского университета и вел безнадежную кампанию, пытаясь пройти в сенат. Я подумал тогда, что во всем штате только мой родной город его и поддержит. А жил я в Ок-Парке — чикагском пригороде, левом до смешного. Скажем, при въезде в него знак уведомляет, что вы вступаете в безъядерную зону. Я думал, что для победы в Ок-Парке этому кандидату не потребуется большего, чем само имя — Барак Обама.
Выборы в сенат меня не интересовали до тех пор, пока мне не позвонили в ходе телефонного опроса для Chicago Tribune. Спросили, за кого я собираюсь голосовать. И тут — отчасти из сочувствия, отчасти из лояльности Чикагскому университету — я ответил: за Обаму. Рассуждал я так: когда опубликуют результаты опроса, Обама увидит, что хотя бы 2-3% он набрал, и ему будет не так обидно. Представьте мое изумление, когда через несколько дней мне попалась на глаза первая страница газеты: Обама лидировал на праймериз Демократической партии! (Это было задолго до того, как Обаме поручили программную речь на национальном съезде Демократической партии.)
Поскольку политика не мой конек, гонки в сенат меня мало занимали. (Обама тогда одержал убедительную победу, сокрушив в том числе Алана Кейеса.) Я слушал две его речи: на демократическом съезде и по случаю победы на выборах. И оба раза он меня очаровал. Когда он говорил, мне хотелось ему верить. Не помню, чтобы доселе какой-нибудь политик производил на меня такое впечатление. Один мой знакомый, который знает Барака, а когда-то знал Бобби Кеннеди, сказал, что Барак — первый известный ему человек, похожий на Кеннеди.
Впрочем, все это лишь преамбула. Я собирался сказать, что взялся читать его книгу «Дерзость надежды» (The Audacity of Норе) и восхищен тем, как она написана. От его рассказов то смеешься в голос, то плачешь. Целый ряд мест я подчеркнул карандашом, чтобы легче найти их в будущем. Причем — судя по сведениям от наших общих знакомых — я почти уверен, что он все написал сам. Если вы не собираетесь дарить на Рождество «Фрикономику» (возможно, вы всех задарили ею в прошлое Рождество), книга Обамы будет отличным подарком.
А ведь его литературному дару можно было бы и не удивляться. Пару лет назад я уже читал его первую книгу «Мечты моего отца» (Dreams from Му Father), и она мне тоже понравилась. Но та книга была написана лет пятнадцать-двадцать назад, когда у него еще не было политических амбиций. А нынешняя, думал я, будет пустой болтовней. Редко книга столь превосходила мои ожидания. Подчеркну: я не во всем согласен с политическими взглядами Обамы. Но это не помешало мне получить удовольствие от чтения.
Если на других людей он произведет такое же впечатление, как и на меня, — мы смотрим на будущего президента.
Статистика — не для медицины
Жена моего друга пыталась забеременеть с помощью вспомогательных репродуктивных технологий. Ценой колоссальных финансовых затрат, не говоря уже о боли и неудобстве, шесть яйцеклеток были извлечены и оплодотворены. Затем полученные шесть эмбрионов подвергли преимплантационной генетической диагностике (ПГД), что само по себе стоит $5,000.
Результаты ПГД были катастрофическими.
Четыре эмбриона оказались совершенно нежизнеспособными. Еще двум эмбрионам недоставало критических генов / последовательностей ДНК. А это означало, что имплантация приведет к спонтанному аборту или к сильнейшим врожденным порокам.
Во всем этом кошмаре все же оставался луч надежды. В последнем случае вероятность ложноположительных результатов оценивается в 10%. Стало быть, существовал один шанс из десяти, что один из двух эмбрионов жизнеспособен.
Лаборатория провела повторный тест. Он вновь показал, что недостает важных последовательностей ДНК. Врачи сказали моим друзьям, что при таком двойном тесте есть лишь один шанс из ста, что каждый из двух эмбрионов жизнеспособен.
Мои друзья — по глупости ли, из-за оптимизма или, может быть, потому, что гораздо больше знают о статистике, чем сотрудники лаборатории, — решили не сдаваться и затратили массу денег на имплантацию этих забракованных эмбрионов.
И вот прошло девять месяцев. Сообщаю радостную новость: у них родились замечательные и пышущие здоровьем близнецы.
Лаборатория же полагала, что на это есть лишь один шанс из 10,000.
Что же произошло? Чудо? Думаю, нет. Я ничего не знаю об этом тесте, но подозреваю, что его результаты обладают положительной корреляцией. Это уж конечно так в случае, когда тест дважды проводится на одном и том же эмбрионе, но, возможно, это же относится и к эмбрионам из одной партии. Однако врачи интерпретировали результаты так, словно корреляции не было, а потому дали слишком пессимистический прогноз. Возможно, реальная вероятность составляла один к десяти или один к тридцати. (А может, тест вообще ерунда и вероятность была 90%!)
Как бы то ни было, этот пример хорошо объясняет, почему я не доверяю статистическим данным, которые получаю от медиков.
А моя любимая история касается моего сына Николаса.
Когда моя жена только забеременела, мы отправились делать УЗИ. Врач сказал, что, хотя еще очень рано, он может предсказать пол ребенка, если нам интересно. Мы ответили: «Да, мы очень хотим это знать». Врач заявил, что родится мальчик, хотя полной гарантии нет.
— А насколько вы уверены? — спросил я.
— Примерно пятьдесят на пятьдесят, — последовал ответ.
Если вы любите мистификации... (Стивен Дабнер)
...То должны признать, что это неплохая идея: послать липовый материал биографу, которого терпеть не можете. В данном случае биографом был А. Н. Уилсон, который писал книгу о поэте Джоне Бетчемане. Уилсон принял подложное письмо за чистую монету и слишком поздно обнаружил, что его надули. Увы, если взять первые буквы каждого предложения, получится фраза: «А.Н. Уилсон — говно»...
Вспоминаю, как начинал работать в журналистике. Я был одним из помощников редактора в New York Magazine. Раз или два в неделю мы засиживались допоздна, чтобы прочитать верстку и убедиться, что редакторы и корректоры ничего не упустили. Внимательно проверяли, не складываются ли первые буквы в начале абзацев во что-нибудь неправильное. Однажды вечером, вычитывая статью о раке молочной железы, я обнаружил, что первые четыре буквы — Т, I, Т, S. Исправили, конечно.
От хорошего к великому... и посредственному (Стивен Левитт)
Я почти не читаю книг по бизнесу. Начитался на многие годы вперед, когда работал консультантом по менеджменту. (Потом я вернулся к учебе и защитил диссертацию.)
Однако на прошлой неделе я взялся за книгу «От хорошего к великому» Джима Коллинза. Эта книга — абсолютный феномен в издательском мире. С момента ее выхода в свет проданы миллионы экземпляров. И поныне она расходится тиражом более 300,000 экземпляров в год. Книга столь успешна, что и семь лет спустя печатается в твердой обложке. Я годами о ней слышал, меня то и дело о ней спрашивали, но прочитать руки не доходили. И наконец я решил, что надо взглянуть.
Книга рассказывает об 11 компаниях. Из неплохих они стали «великими». Под величием понимается более-менее длительный период, в течение которого стоимость акций компании существенно превышала средние показатели ее конкурентов. Кроме величия, все эти компании обладали всевозможными другими качествами, позволяющими считать, что они «построены навечно» (название одной из прежних книг Коллинза).
Как ни смешно, я стал читать Коллинза в день, когда одна из 11 «великих» компаний, Fannie Мае, попала в заголовки деловых изданий. Похоже, федеральным властям нужно вызволять ее из беды. Если бы вы купили акции Fannie Мае, когда была опубликована книга «От хорошего к великому», то потеряли бы 80% первоначальных инвестиций.
А вот еще одна «великая» компания — Circuit City. Вы основательно погорели бы, инвестируя в нее: ее акции также упали на 80%, а то и больше.
С остальными девятью компаниями все более или менее в порядке. Но лишь одна из них (Nucor) показывала результаты намного выше рыночных с момента публикации книги. Неплохо держатся Abbot Labs и Wells Fargo. Но в целом, если смотреть на портфолио «великих» компаний, создается впечатление, что их вес в индексе S&P 500 был не слишком высоким.
Насколько мне помнится, кто-то анализировал компании, о которых шла речь в известной книге Питерса и Уотермена «В поисках совершенства» (In Search of Excellence), и обнаружил схожее положение дел.
Что все это значит? В каком-то смысле не слишком много.
Эти книги по бизнесу большей частью касаются прошлого, их авторы пытаются показать, что именно сделало компании такими успешными. Будущее всегда сложно прогнозировать, а понять прошлое полезно. С другой стороны, книги подразумевают: упомянутые компании используют принципы, которые не только обусловили их успех в прошлом, но и обеспечат такой же успех в будущем.
В той степени, в какой это оказывается неверным, основной тезис данных книг ставится под сомнение, не так ли?
Заметка была опубликована в 2008 году. К моменту, когда я пишу эти строки, компания Circuit City обанкротилась. Цена акции Fannie Мае упала с почти $80 (2001 год) до немногим более $2. Остальные «великие» компании являют собой смешанную картину. Одни резко поднялись (Kroger и Kimberly-Clark), другие сильно упали (Pitney Bowes и Nucor). Зато компания Gillette слилась с Procter & Gamble, a Walgreens — с Boots, что привело к значительному успеху.
Оставьте Бога в покое (Стивен Левитт)
Некоторое время назад я писал о том, что в заголовке каждой третьей книги есть слово «дерьмо». К счастью, эта мода уходит. На сайте Amazon я нашел лишь две книги со словом «дерьмо», изданные в прошлом году.
Теперь все стали нападать на Бога. Все началось с книги Дэниела Деннета «Разрушая чары» (Breaking the Spell). После этого Ричард Докинз написал бестселлер «Бог как иллюзия» (The God Delusion). За ним последовали «Бог: несостоятельная гипотеза» (God, the Failed Hypothesis) Виктора Стенгера и «Бог не любовь» (God is Not Great) Кристофера Хитченса.
Что дальше? Оказывается, «Иррелигия» (Irreligion) Джона Аллена Паулоса, автора «Иннумерации» (Innumeracy). Забавно, что книгу собираются выпустить в свет 26 декабря. Очень уместно.
Но мне вот что удивительно: кто все это читает?
Я не религиозен. Я редко вспоминаю Бога — разве что в крайних случаях, когда прижмет. У меня нет особых причин считать, что Он ответит, но иногда я делаю попытку. А в остальном у меня другие интересы.
Но я не вижу ничего привлекательного в том, чтобы идти и покупать книги, пытающиеся доказать, что я не должен верить в Бога. Пусть даже они написаны такими людьми, как Деннет и Докинз, которых я глубоко уважаю. А если бы я был религиозным, я бы тем более не стал читать книги, где сказано, что моя вера напрасна.
Так почему же эти книги становятся бестселлерами? Может, у людей, которые отвергают идею Бога, есть неутолимая потребность читать книги, напоминающие им, почему они это делают? Или многие еще не определились и их можно склонить в эту сторону?
Поставим вопрос иначе: я понимаю, почему продаются книги с нападками на либералов. Потому что многие консерваторы терпеть не могут либералов. По той же причине продаются книги, ругающие консерваторов. Но ведь никто не пишет книги, доказывающие, что наблюдение за птицами — потеря времени: возможно, орнитологи-любители и согласятся, но не станут тратить $20, чтобы прочесть об этом. А поскольку почти никто (во всяком случае, в моем окружении) не питает активной неприязни к Богу, мне странно, что книги против Бога не воспринимаются с тем же зевком, с каким была бы встречена книга против наблюдения за птицами.
Почему мне нравится писать об экономистах (Стивен Дабнер)
За годы работы мне многократно предоставлялась возможность написать об интересных людях. Например, моя мать рассказала то, о чем умалчивала всю жизнь, — очень необычную историю о своей вере. Я брал интервью и у Теда Качинского (Унабомбера), и у новичков из НФЛ, и у колоритного вора-домушника, который воровал только серебро 925-й пробы.
Но в последнее время я пишу об экономистах, и чаще всего вместе с экономистом (Стивом Левиттом). Это совсем другой коленкор. И вот почему.
Авторы нон-фикшн вроде меня, одинаково разбирающиеся в журналистике и литературе, ограничены рассказами собеседников. Да, определенная свобода у меня есть (скажем, если Тед Качинский не хочет рассказывать о судебном процессе, не беда, об этом напишут другие), но серьезные ограничения накладывает то, что люди рассказывают мне и как они это делают.
Очевидный факт: когда ты расспрашиваешь большинство людей, они стараются подать себя в максимально выгодном свете. Рассказывают о себе истории, в которых выглядят хорошими, благородными и бескорыстными. Те, кто поумнее, напускают на себя скромность. И ты оказываешься в неприятной ситуации: приходится опираться на эти рассказы, однако неизвестно, насколько они правдивы, полны и объективны.
Толи дело экономисты! Никаких приукрашенных историй: они используют факты, чтобы установить истину. Во всяком случае, такова их цель. Истина же подчас бывает неудобной. После того как я написал об экономисте Роланде Фрайере, он подвергся критике со стороны афроамериканских коллег за недооценку проблем, которые доставляет афроамериканцам расизм. Исследования Стива Левитта и Джона Донохью, посвященные взаимосвязи между процессом «Роу против Уэйда» и уменьшением числа насильственных преступлений, вызвали тревогу у людей всех политических взглядов.
Но для меня, писателя, такое мышление — находка. Наконец-то я обнаружил людей, которые смотрят на мир более объективно и непредвзято, чем те, с кем обычно работают журналисты.
Левитт любит говорить, что мораль — то, каким люди хотят видеть мир, а экономика — то, каков он на самом деле. У меня не хватит мозгов, чтобы рассуждать об экономике на уровне Левитта и Фрайера, но мне посчастливилось соединить свою любознательность с их мозгами. Если перейти на язык экономистов, можно сказать, что мои способности и способности Левитта комплементарны (то есть взаимодополняемы). Подобно большинству экономических терминов, это слово звучит не очень красиво, но его смысл, как это чаще всего и бывает в экономике, замечателен.
Когда умирает дочь (Michael Levitt)
Предисловие Стива Левитта.
Этим летом умерла моя сестра Линда. Никто не может любить свою дочь больше, чем мой отец Майкл любил Линду. Он, врач, с самого начала понимал, какими возможностями обладает современная медицина для спасения его дочери от рака, и не обольщался на этот счет. Но, даже зная все это, он был потрясен, сколь бессильной — и даже контрпродуктивной — оказалась медицинская система. Вот его собственный рассказ о том, как все было.
«Папа, я сообщу тебе не очень хорошую новость. МРТ показала, что у меня две опухоли мозга». Эти ужасные слова я, пожилой практикующий гастроэнтеролог, услышал по телефону от своей некогда здоровой пятидесятилетней дочери, которой только что сделали МРТ головного мозга. Она неделю жаловалась на нетвердую походку, и я, паникер и пессимист, боялся рассеянного склероза. Опухоли мозга с метастазами были за пределами даже моего богатого воображения. Дата — 9 декабря 2012 года.
По неизвестной причине дочь забирают на «скорой» в центральную больницу города. За час результаты МРТ превращают ее в серьезного больного, а меня в издерганного и нервного отца. КТ всего организма показывает дополнительные опухоли в шее, легких, надпочечниках, а возможно, и в печени. Мы обращаемся к местному онкологу, из утолщения на шее берут материал для биопсии и выписывают дочь в ожидании результатов. Через четыре дня биопсия показывает немелкоклеточную карциному легкого. Нам сообщают, что у молодых женщин, которые не курили, эта опухоль иногда имеет благоприятный генотип, позволяющий вылечить ее с помощью химиотерапии. Мы смотрим в Интернете: благоприятный генотип редок, но «поддается лечению».
Греческая пословица гласит: «Не называй человека счастливым, пока он жив». Беда, которая, как я надеялся (и даже думал), обойдет меня стороной, теперь кажется вероятной: я переживу одного из своих детей. Я очень несчастлив, и жена спрашивает, будем ли мы когда-нибудь снова счастливы.
Дочери нужна местная терапия опухоли мозга и регулярная химиотерапия. Они с мужем делают выбор в пользу одной специализированной клиники. Там ее сразу смотрит нейроонколог, а ПЭТ подтверждает, что опухоль широко распространилась. На следующий день две основные опухоли — в мозжечке и лобной доле мозга — удаляют гамма-ножом. Через девять дней после того, как был поставлен диагноз, дочь покидает клинику, как кажется, в своем обычном здоровом состоянии (дексаметазон снимает нетвердость походки). На какое-то время я снова начинаю есть и спать. Дочери же предстоит снова идти в клинику: обсудить химиотерапию с пульмонологом-онкологом. Но, хотя мы каждый день переписываемся и разговариваем, я совершенно не готов к тому, что увижу пять дней спустя. Теперь она выглядит больной. Она хрипит и при малейшей физической нагрузке задыхается. Утолщение на шее выглядит в два раза большим, чем раньше. И тут звонок из клиники: повторное исследование показало, что опухоль имеет не легочное, а тиреоидное происхождение. Вместо пульмонолога-онколога надо идти к онкологу, специализирующемуся на заболеваниях эндокринной системы. Тот рекомендует биопсию надпочечников, чтобы определить степень дифференцировки клеток опухоли. Но с какого бы органа все ни началось, видно, что генетический монстр сжирает тело моей дочери.
О болезни дочери мы не говорим никому, кроме ее брата, сестры, руководителя моего отделения (чтобы объяснить мое отсутствие) да еще старого друга, который подменяет меня на работе. Такая уж у меня паранойя: не люблю обсуждать здоровье близких с посторонними и показывать, что мои слезные железы вышли из-под контроля. Я знаю, что заплачу, если меня спросят о дочери. Пожилой врач не должен входить в больницу со слезами на щеках. Зато моя замечательная дочь держится молодцом. Ни слез, ни жалоб. Я подозреваю, что она смирилась с вероятным летальным исходом и терпит медицинскую суету вокруг себя, чтобы не расстраивать мужа, сына и отца. Почитала ли она сайты в Интернете или ей передался мой пессимизм?
Через шесть дней после выписки из клиники (с виду в добром здравии) она возвращается в нее в инвалидной коляске, задыхаясь даже при отсутствии нагрузки и разговаривая шепотом. Насыщение крови кислородом составляет 90% при дыхании комнатным воздухом. Поскольку у нее нет стридора, затруднения дыхания, видимо, вызваны опухолью в легких. После биопсии надпочечников ее муж возвращается из послепроцедурной комнаты с тревожной новостью: учащенный пульс. До сих пор я оставался пассивным наблюдателем, но теперь вынужден вмешаться. Считаю пульс: 145 ударов в минуту. Это очень серьезно. Сообщаю медсестре, что подозреваю мерцательную аритмию, предлагаю сделать ЭКГ и прекратить быстрое внутривенное вливание физиологического раствора. Для ЭКГ нужно вызвать бригаду скорой помощи. Появляется бригада. ЭКГ показывает мерцательную аритмию, которую отчасти снимают бета-блокаторами и блокаторами кальциевых каналов. Насыщение крови кислородом составляет лишь 86% (при пяти литрах кислорода). За восемь часов легочная функция резко ухудшилась. Неужели чудовищная опухоль распространяется так быстро? Мерцательную аритмию я воспринимаю лишь как малую часть катастрофического ухудшения здоровья, а молодая бригада скорой — как главную неприятность. Я хочу получить артериограмму легких, чтобы исключить легочную эмболию, а также достаточное количество кислорода, чтобы перевезти дочь домой. Однако для того и другого ее нужно доставить в отделение интенсивной терапии. Я понимаю, что дочь уже измотана, а такая перевозка чревата новыми расспросами, обследованиями, венесекциями и т.д., но мы соглашаемся. Артериограмма показывает, что легочной эмболии нет, но есть обширная опухоль в легком. Эндокринолог-онколог навещает дочь в отделении интенсивной терапии и терпеливо объясняет, почему для правильного лечения нужно определить степень дифференцировки клеток опухоли надпочечников. Зять спрашивает, нельзя ли начать хоть какое-то лечение немедленно, но в ответ слышит, что отсутствие лечения лучше неправильного лечения. Нам говорят, что дочери нужно вернуться в клинику через четыре дня для химиотерапии. Но я боюсь, что вернуться ей уже не придется.
Нам советуют не сразу везти дочь домой, а положить на ночь в больницу для «наблюдения» и отдыха. Пятьдесят лет практики научили меня, что в больнице люди не отдыхают. Бесчисленное число пациентов просят, чтобы их выписали и оставили в покое. Однако я опасаюсь, что дочь не перенесет поездку домой без дополнительного кислорода, который не получить без госпитализации.
А в больнице новые мучения: расспросы и осмотры ординаторами, новые анализы крови, проверка жизненно важных функций каждые полчаса. Я пытаюсь вмешаться: не надо эхокардиограммы, не надо антикоагуляции, не надо визита к кардиологу и столь частых проверок жизненно важных функций. Но к восьми часам утра дочь и ее муж — он оставался в ее палате всю ночь — вконец обессилены.
Мои дочь и сын настаивают на немедленной выписке. Но выписаться можно лишь после осмотра лечащим врачом. В десять часов утра я нахожу врача и объясняю, что у дочери обширная метастатическая карцинома и нам нужно лишь поскорее попасть домой, получив домашний кислород. Нас уверяют, что кислород и лекарства мы получим так быстро, как только возможно. Но через три часа мы еще в больнице. В выходной день достать домашний кислород непросто, а аптеке почему-то трудно отпустить по рецепту самое обычное лекарство. Когда я в третий раз прихожу в больничную аптеку—через полтора часа после того, как туда отдали рецепт, — мне сообщают, что заказ будет готов через полчаса. Я оскорбляю весь фармацевтический мир вопросом: много ли нужно усилий, чтобы положить 30 таблеток в склянку?
В два часа дня кислород и лекарства готовы. Но уехать мы все еще не можем: дочь боится, что по дороге домой у нее будет недержание мочи. Ей нужен памперс. Далее разыгрывается сцена, которая, должно быть, повторяется в больницах изо дня в день по многу раз. Я нахожу медсестру и объясняю ситуацию. Медсестра отвечает, что достанет памперс, но затем звонит по телефону, и мне ее разговор кажется бесконечным (на самом деле он занял, возможно, минуты три-четыре). Повесив трубку, она начинает смотреть бумаги. Я вежливо напоминаю, что нам нужен памперс. Она отвечает: «Доктор Левитт, ваша дочь не единственная моя пациентка». Все верно, но, кроме меня, здоровье моей дочери никого не интересует. Наконец мы покидаем больницу, несомненно заслужив репутацию очень трудной семьи.
Дома дочери становится все хуже и хуже. Мы понимаем, что дорогу в клинику она не перенесет. Мы договариваемся о том, чтобы местный онколог провел химиотерапию, назначенную эндокринологом-онкологом. Дочь больше не может говорить, и мы только переписываемся. Накануне химиотерапии (и всего лишь через 18 дней после первого МРТ) мы обменялись такими посланиями:
«Когда химиотерапия не сработает, тебе надо будет смириться».
«Не вешай нос. Я сделаю все, что нужно».
«Это значит да?»
«Да».
Что именно я должен сделать? Не знаю. Но обещание нужно сдержать.
На следующее утро звонит зять: она не может встать, кашляет и задыхается всякий раз, когда пытается есть и пить. Монстр, сидящий внутри, уничтожает ее глотательный механизм. Ясно, что от химиотерапии толку не будет, да она ее и не вынесет. Я разговариваю с местным онкологом, который соглашается госпитализировать ее на «скорой» (видимо, для симптоматической терапии). Однако водитель «скорой» решает, что в таком состоянии ее нужно доставить в районную больницу (которая на десять минут ближе центральной больницы). Между тем понятно, что в районной больнице она не получит симптоматическую терапию. Я очень решительно говорю водителю, куда нужно везти мою дочь/пациентку. В ответ слышу, что ее уже доставили в районную больницу. Приезжаю. Опять анализы, анализы... Очередная КТ-ангиограмма показывает обширное опухолевое вторжение в легкие, но без легочной эмболии. Тогда дочь перевозят в центральную больницу. Сразу по приезде она еле слышно и почти неразборчиво просит ледяной стружки. Я прошу медсестру найти ледяную стружку. Та отвечает, что ничего нельзя давать без согласия врача. Я отвечаю, что я сам врач и что пациентке нужна ледяная стружка. Но мне говорят, что я не дежурный врач и не могу распоряжаться. Я прошу показать, где находится льдогенератор, но сталкиваюсь с отказом.
Через несколько минут приходит онколог. Результат КТ грудной клетки: меньше чем за три недели недифференцированная опухоль в легком удвоилась в размере. Мы обсуждаем с зятем безнадежность ситуации и после совета с больничным врачом делаем выбор в пользу симптоматической терапии. Дочь получает ледяную стружку и морфий. Часа через четыре она входит в спокойную кому и умирает 29 августа в 6 часов 30 минут, всего лишь через 20 дней после того, как МРТ показала опухоль мозга.
Я вовсе не хочу огульно ругать медицину. Да, у меня было несколько непростых разговоров с неврачами, но абсолютно все врачи, лечившие мою дочь, относились к ней с пониманием и тратили на нее много времени. Каждый делал все возможное, чтобы дать отпор чрезвычайно агрессивной опухоли. Я лишь рассказал, что чувствует отец и врач, видя, как его дочь умирает от рака. Вся эта история свидетельствует о том, сколь многое еще не под силу медицине. В наш век молекулярной биологии самым ценным лекарством оказался морфий, наркотик, известный уже почти двести лет.
Мне тяжело, но я могу описать болезнь дочери. А когда я пытаюсь описать свое отчаяние и горе, слов не хватает.
Линда Левитт-Джайнс (1962-2012) (Стивен Левитт)
С глубокой печалью сообщаю, что моя дорогая сестра Линда Левитт-Джайнс умерла в прошлом месяце после короткой, но отважной борьбы с раком. Ей было 50 лет.
Когда я сел писать о Линде, моим первым порывом было позвонить ей и попросить сделать это для меня. Сколько себя помню, когда требовались нужные слова, именно так я и поступал.
Вот самый известный случай. Мы с Дабнером написали почти половину книги, которая по содержанию была эклектична, не имела единой темы. Вместе с издателем мы составили список из 15 названий, одно хуже другого, после чего идеи иссякли. Но я точно знал: Линда найдет ответ.
И действительно, она размышляла недолго. Всего лишь через несколько часов предложила вариант: «Фрикономика». Мне оно понравилось, Дабнер колебался. А издатели были в ужасе. Один редактор сказал: «Мы подписали с вами слишком серьезный контракт, чтобы называть книгу “Фрикономика”». Но в итоге мы отстояли это название, чему я очень рад. Не будь блестящей идеи Линды, сомневаюсь, что кто-нибудь прочел бы книгу. Название было чудом.
История с «Фрикономикой» — не первый и не единственный случай, когда мне помог гений Линды.
Первый на моей памяти произошел, когда я учился в седьмом классе, а она в двенадцатом. Я был самым замкнутым «ботаником» на свете. И она взялась за меня. Тогда, как и теперь, у меня хватало мозгов, чтобы слушаться. Мы крепко сдружились, и она создала мне совершенно новый имидж. Переодела в другую одежду. Объяснила (деликатно), сколь ужасен и несносен мой характер, и научила, как вести себя иначе. Познакомила с классной музыкой: первым альбомом, который я купил в тот год на свои деньги, был альбом Воу рок-группы U2. За несколько лет ее руководства я изменился до неузнаваемости. Правда, на свидания не ходил еще года четыре (или пять), но стал гораздо более приятным в общении.
Просматривая старые альбомы, я наткнулся на записку, которую она мне написала в тот год. Хорошо видно, как работала ее голова.
Милый Хрюндель!Год закончен почти наполовину, а мне сдается, ты еще не оценил ни один из выдающихся образцов женственности, какие есть в вашем седьмом классе. И как это у тебя получается противиться их коварным чарам? Это же сирены и Лорелеи! Разве не трепещет твое сердце при виде этих пылких дев на отдыхе (т. е. на уроке математики), когда они думают о многообразных достоинствах противоположного пола и их щеки озаряет кошенилевый румянец?Не робей.Твоя сестра Линда
Когда я учился в средних классах, нам задали выучить маленький рассказ или стихотворение и прочитать его вслух перед всем классом. От каждого класса отбирались по два победителя, которые могли потом выступить перед большим залом. А мне было страшно рот раскрыть. Ничто не пугало меня больше, чем выступление перед публикой. Я обратился к Линде за советом. Она сказала, что обо всем позаботится. Подыскала остроумный рассказ. Разучивала его вместе со мной, репетируя каждую строчку. Но понимала, что этого недостаточно. Ведь повествование велось от лица девочки! Тогда она откопала одно из своих старых платьев, которое было мне как раз впору. Стащила один из маминых светлых париков и надела на меня. Научила делать реверанс. И сказала, что теперь все в ажуре.
Можете себе представить, до какой степени я ей верил, раз послушно вырядился в девочку и прочитал рассказ так, как она советовала! Я стал одним из двух победителей, после чего пришлось выступать уже перед битком набитым залом. И поразительное дело: я, самый застенчивый ребенок в классе, одетый в женское платье, принес домой трофей! После этого я никогда в ней не сомневался и делал то, что она говорила.
Когда она не была занята налаживанием моей жизни, то добивалась замечательных успехов в собственной. После колледжа получила степень в Школе журналистики имени Дж. Медилла (Северо-Западный университет). Занялась творческой стороной рекламы, устроившись на работу в одно из крупнейших рекламных агентств Чикаго. Ее весьма позабавило, как снимался первый придуманный ею рекламный ролик, и она написала об этом сатирический рассказ для журнала Advertising Age. На следующий день вылетела с работы, что оказалось большой удачей. Всего лишь через несколько дней ее наняли конкуренты этого агентства, причем за более солидные деньги.
Потом реклама ей надоела. В 1995 году она позвонила мне и сказала, что хочет начать бизнес в Интернете. Затея такая: она покупает большие емкости благовоний, используемых в мыловарении, разливает их по бутылочкам, наклеивает интересные этикетки и перепродает онлайн. Эта идея показалась мне абсолютно дикой. Во-первых, в 1995 году никто не делал деньги на интернет-продажах. Во-вторых, разве мало на свете мыловаров, чтобы открывать самому подобный бизнес? Мы изо всех сил убеждали ее не тратить время. И что же? Прошло 17 лет. Сайт www.sweetcakes.com
остается успешным и очень прибыльным делом. Я не устаю поражаться. Потом она придумала еще один онлайн-бизнес: www.yarnzilla.com
. После «Фрикономики» я сам открыл маленькую консалтинговую компанию, которая впоследствии выросла в Greatest Good. Линда была ведущим креативным директором, внося искру своего таланта во все, что мы делали.
И в это время со своим мужем Дутом она растила самого приятного, самого адаптированного и самого располагающего к себе парня, какого только можно представить: своего сына Райли, которому сейчас семнадцать. (Способность Линды превращать мальчиков в мужчин с годами достигла высшего пилотажа, ибо даже после ее шефства надо мной я был ноль по сравнению с Райли.)
Помимо Дуга и Райли, Линду пережили ее родители Ширли и Майкл, ее сестра Джанет и я, а также множество племянников и племянниц, которые обожали тетю Лин.
Всякий раз, когда Линда входила в комнату, она, сама того не желая, становилась центром внимания. Один из сотрудников Greatest Good никогда раньше ее не встречал. Как-то раз, зайдя в комнату для совещаний, он увидел, что среди коллег царит веселое оживление и у всех просто рот до ушей. Он спросил, что случилось. А дело было в том, что совещание проводила Линда.
Масштаб ее таланта и творческих способностей был таков, что пустота от ее отсутствия ощущается еще сильнее.
Линда, нам всем тебя очень не хватает.
Назад: Глава 10. Больше секса, пожалуйста: мы же экономисты!
Дальше: Глава 12. Когда ты на автопилоте
