«10 лучших дней моей жизни»
Александра Джоан Доренфилд

Начну рассказ о первом лучшем дне с моего зачатия. Нет, я не считаю, что жизнь ведет отсчет с материнской утробы. Честно говоря, не знаю, с какого именно момента. Хотя вы, наверное, слышали, что на земле сейчас бесконечно дискутируют на схожие темы. Кстати, любопытно было бы услышать официальное мнение на этот счет.

Я решила начать с зачатия, потому что для меня тот день стал счастливым. Если угодно, первым лучшим днем. К тому же так вам будет легче постичь суть моих поступков и понять, что я обладала всеми задатками для достойной жизни. К сожалению, ранняя смерть помешала реализовать заложенный потенциал.

Видите ли, я появилась на свет в результате ошибки. Замечательной ошибки, по моему скромному мнению.

Родителям сообщили, что они никогда не смогут иметь детей. Мне не рассказывали, в ком из них была проблема, но если придется биться об заклад, я поставлю на отца, и вот почему.

В конце шестидесятых еще слыхом не слыхивали о зачатии в пробирке и суррогатных матерях. У бесплодных пар оставался единственный выбор: усыновлять или нет. Когда родилась я, мама с папой были женаты уже около десяти лет и смирились с бездетным будущим.

Мой отец, Билл Доренфилд, сильный человек. Он начинал без гроша в кармане и сам строил свою судьбу. Его отец работал коммивояжером, причем продавал все, от кастрюль до детской одежды. «Каждые десять центов, заработанные им, чудесным образом превращались в пять», – вспоминал папа. Дед не пил, не баловался наркотиками и азартными играми. Видимо, он просто не умел делать деньги (боюсь, я пошла в него).

Отец трудится, сколько себя помнит. Он любит работу; видимо, подобные черты передаются через поколение. Помню истории о его детстве, проведенном на западе Филадельфии, о суровых тридцатых годах. Они с дедом просыпались затемно и уезжали торговать: обходили раскиданные по сельской Пенсильвании фермы или тащились в другую сторону, к побережью, а потом возвращались через Нью-Джерси. По дороге они останавливались у каждого дома и продавали то, что захватили с собой. Страна только пережила Великую депрессию, надвигалась Вторая мировая война, и, по словам отца, многие простаки жалели его, ребенка. Порой отец разыгрывал роль сироты. Иногда он притворно заходился кашлем, и добросердечные фермеры покупали кастрюли и кружевные платьица для несуществующих дочек – лишь бы помочь бедняге наскрести на лекарство. Именно тогда отец услышал лучший, по его словам, совет.

– На этом барахле не разбогатеешь, – сказал дед. – Когда подрастешь, начни скупать землю.

Я знаю, похоже на цитату из «Гроздьев гнева». Но могу с уверенностью заявить, что никто из них и в руки не брал этот роман. Получается, мой дедушка был умным человеком, хотя и не умел торговать и не читал книг.

С другой стороны, отец рассказывал, что довольно рано понял ошибку деда: подход «Не нравится? Ну что поделать, до свиданья» – не годится для продаж. Он заметил: чем дольше пристаешь к людям, тем выше вероятность успеха. В конце концов они что-нибудь купят, лишь бы от них отвязались. Дед называл ребенка своим талисманом, хотя, по словам отца, удача не имела никакого отношения к делу. Он брал чистой настойчивостью. Коммивояжерские поездки продолжались несколько лет, и все это время отец получал в школе твердые пятерки. В те времена у него не было друзей, по крайней мере я никогда о них не слышала; друзья появились позже, вместе с деньгами. Он не увлекался спортом. Ничто не могло встать между упрямым юношей и возможностью заработать лишний доллар.

Поэтому я считаю, что именно отец оказался бесплодным. Он не умел признавать собственные промашки. А мама не стала бы их скрывать. В подобных ситуациях она всегда ведет себя открыто. Да и зачем я называю слабостью технический дефект? И почему принято думать, что женские проблемы не так уж страшны, в то время как мужчина теряет все свои достоинства, если его сперма не хочет плыть куда надо?

Как бы то ни было, после школы отец поступил в Пенсильванский университет, затем в Уортоновскую школу бизнеса и в конце концов стал одним из самых успешных застройщиков в Соединенных Штатах, если не во всем мире.

Несмотря на упорство и желание проявить себя, в его жизни существовала единственная слабость (помимо «ленивой» спермы).

Ахиллес запомнился знаменитой пятой. Супермен опасался криптонита. Я теряла голову на третьем этаже магазина модной одежды «Барнис» в Нью-Йорке. Слабостью отца стала моя мать.

Максина Элейн Файерштейн родилась в семье среднего достатка в Филадельфии на девять лет позже будущего мужа. Судьба ее отца напоминает путь моего – он тоже совмещал учебу с работой и стал бухгалтером. Файерштейны не могли похвастать богатством, но жили обеспеченно. У них был отдельный дом в квартале Виннфилд, машина и кашемировые свитера (писк моды 50-х годов), в то время как отец с двумя младшими сестрами ютился в однокомнатной квартире на окраине Филадельфии.

Максина была единственным ребенком Эвелин и Гарри Файерштейнов и, по словам отца и знакомых, самой красивой девушкой на мили вокруг.

– Максину называли Грейс Келли нашего района, – как-то обмолвилась мамина подруга Салли Ла Фейр.

Так можно сказать даже сейчас.

Меня всегда огорчало, что я пошла в отца. У мамы фарфоровая кожа и тонко очерченные скулы. В отличие от нее, на солнце я покрываюсь красивым загаром, зато не застрахована от прыщей. Я пробовала найти скулы, но лицо у меня плоское как блин.

Мамины волосы блестящие, с ровными кончиками; к тому же корней не видно, даже когда она красится в блондинку, как в последнее время. У меня же сплошные секущиеся концы, ни одного нормального. А корни отрастают, как только расплачу́сь с парикмахером.

Мать ест все, что душе угодно, и не толстеет. Стоит мне глянуть на мороженое с горячим шоколадом, и я набираю пять фунтов. В шестьдесят пять мать сохранила идеальную фигуру, а я с четырнадцати лет не выходила из дома без утягивающего корсета.

Если дальше сравнивать, в старшей школе мать пользовалась огромной популярностью. Я же и близко не подобралась к верхним строчкам списка красавиц. У нас в школе восхищались Даной Стэнбури, и хотя мы дружили, я оставалась в ее тени.

Мама училась на твердые пятерки. Я со скрипом переползала из класса в класс.

При поступлении в Пенсильванский университет ее встречали с фанфарами; я пробралась в колледж через черный ход.

Моя мама – добрейшая женщина и подбирает бродячих собак. Я купила Персик за восемьсот долларов.

В общем, вся Филадельфия говорила, что банк сорвет тот, кто женится на Максине Элейн Файерштейн, девушке с прекрасной фигурой, хорошим вкусом и легким характером. Отец принял слухи на заметку.

Мать рассказывала, что впервые увидела папу в магазине на Каштановой улице. Они с бабушкой выбирали шарф, и тут к прилавку подошел молодой человек. Но она не знала, что тот положил на нее глаз несколько месяцев назад.

Он заметил ее в «Латин казино», популярном в то время ночном клубе. Естественно, мать пришла туда с кавалером, а отец сидел у стойки в одиночестве. Он говорил, что никогда не видел такой красивой женщины: светлые локоны и черное платье с открытой спиной поразили его до глубины души. Мать затмевала остальных посетительниц.

К тому времени, когда родители встретились в универмаге «Бонвит теллер», папа уже делал первые шаги в бизнесе и потихоньку скупал небольшие участки. Вряд ли кто-то назвал бы его богатым, но начало было положено. Он как раз перевез родителей и сестер в просторную двухкомнатную квартиру.

К несчастью, его родители умерли до моего рождения, так что я никогда их не видела. (Погодите, а почему я не встретила их на небесах?)

Как бы там ни было, пора перейти к рассказу о знакомстве. Между прочим, это моя любимая история. Я сотни раз просила маму рассказать ее, так что прекрасно помню все подробности.

Стоял декабрь 1958 года, был такой пронзительно холодный день, что открытые уши и нос мгновенно замерзали. Бабушка с мамой присматривали рождественские подарки. (И что с того, что они евреи? Мы всегда праздновали Рождество. В нашей семье праздники считались лишним поводом собраться вместе, обменяться подарками и вкусно поесть. К тому же бабушка с дедом никогда не верили истово, да и родители тоже.) Добравшись до «Бонвита», мама с бабушкой решили, что купят все там, поскольку одна лишь мысль о выходе на улицу отдавалась мурашками по всему телу. Даже много лет спустя маму пробирала дрожь при воспоминании. И не забывайте, речь идет о другой эпохе. В те годы поход в универмаг мог сойти за небольшое приключение, это вам не за парой колготок заскочить. И мама, и бабушка всегда вспоминали о «Бонвите» с мечтательной улыбкой. Его посещение начиналось с обеда в ресторанчике и заканчивалось обходом всего магазина. Продавщицы здоровались с покупателями по имени и знали их вкусы – в отличие от современных, за которыми надо гоняться, чтобы открыли примерочную. В том году женщинам потребовалось много рождественских подарков для дедушкиных коллег, двоюродных родственников, друзей и соседей. А поскольку семья получила приглашения на множество праздничных обедов, в список покупок внесли новые платья.

Мама всегда говорила, что запомнила тот день на всю жизнь, и даже не из-за встречи с отцом.

– Это было волшебно, – с сияющими глазами вспоминала она. – Магазин забит людьми, все выбирают подарки и обновки, переговариваются и смотрят, что берут другие.

Мать уговорила бабушку купить на Новый год черное шифоновое платье с блестками и расклешенными рукавами.

– Никогда не забуду, какой красавицей она была перед трюмо в примерочной. Бабушка возвышалась на подставке, а портной подгонял наряд по фигуре и расправлял пышную нижнюю юбку.

Себе мама выбрала ажурное бордовое платье с тонкими бретельками. Затем они перешли в отдел нижнего белья и подобрали невероятное количество нижних юбок. Мать говорила, что выглядела в них как раскрывшийся бутон. Тогда она поделилась со мной жизненной мудростью, о которой я постоянно забываю: главное – знать меру.

После обеда женщины спустились на первый этаж и купили шарфики всем секретаршам в конторе деда. Они как раз решали, что больше подойдет мисс Демарко – голубой платок или шарф в оранжевый горошек, когда позади раздался мужской голос:

– Вы и так прекрасны.

Здесь мама всегда замолкала и добавляла:

– Меня поразил не его вид, хотя Билл отличался привлекательностью. На роскошный костюм я тоже обратила внимание, но не он сыграл главную роль. Меня удивил глубокий уверенный голос, каким отец обычно говорит по телефону с клиентами: «Вы и так прекрасны».

– Что вы сказали? – переспросила бабушка.

С первой же минуты молодой человек вызвал у нее неприязнь.

– Миссис Файерштейн. – Мужчина протянул руку и низким уверенным тоном заявил: – Меня зовут Билл Доренфилд. Я хочу жениться на вашей дочери.

Бабушка отступила на шаг и смерила его вызывающим взглядом. В ответ отец облокотился на витрину с шарфами так же свободно, как прилег бы на край бассейна.

– Нахал! – отрезала бабушка и потянула мать за руку.

Позже они еще не раз обсуждали наглого незнакомца. Бабушка расспрашивала подруг о Билле Доренфилде. Лил Фелдман поведала, как тот пригласил ее дочь Рону на свидание и соблазнил, что в те времена означало – поцеловал. Каждый раз, встречаясь с моими родителями, Рона в шутку заявляла, что только скромные пятидесятые помешали отцу получить от нее гораздо больше.

На следующий день посыльный принес две охапки белых роз – один букет для мамы и второй для бабушки, оба без подписи.

– Без карточек. – С этими словами бабушка выкинула цветы в мусорную корзину. – Кем он себя возомнил? Разве он не знает, что женщины любят ушами?

С того дня мама решила держаться в стороне. Она знала, что если отец сумеет очаровать бабушку, то в конце концов получит и красавицу Максину.

Еще через день бабушке принесли любимый тапиоковый пудинг из «Хорн и Хадарт» – настоящий, с крупными зернами глазури, а не жидкое комковатое желе, которое продавалось в других кондитерских.

Затем доставили билеты на симфонический концерт.

– Без карточки. – Билеты последовали в корзину за цветами. – Да он не в своем уме.

Затем отец прислал духи. Он так и не признался, откуда узнал любимую марку бабушки.

– Они мне больше не нравятся. – Бабушка смочила духами запястья и бросила флакон в ящик комода.

На следующий день прибыла бутылка французского вина.

– Дешевка, – сказала бабушка, разглядывая этикетку.

И наконец на пороге появился отец собственной персоной.

– Что мне еще сделать? – спросил он.

– Почему бы тебе просто не сказать, чего тебе нужно?

– Я хочу жениться на вашей дочери.

– Тогда хотя бы пригласи ее на свидание!

– Отлично!

Он так и сделал.

На следующий год, в мае, родители поженились. Все знакомые вспоминали, что самыми счастливыми на свадьбе казались отец с бабушкой.

Разве не чудесная история? Мне всегда нравилось, как мать с первого взгляда поняла, что встретила свою судьбу, но позволила бабушке привыкнуть. В этом вся мама. Женственная, прекрасная, способная получить желаемое без единого слова. Мне подобного не дано. Я похожа на бабушку, говорю и говорю, пока не пробьюсь сквозь стену непонимания. А матери достаточно положиться на врожденные такт и женственность.

Мне исполнилось десять. Родители как раз готовились к двадцатой годовщине свадьбы. Однажды я вернулась из школы и увидела у дома новенький лимонный «кадиллак купе де вилль» и, что меня крайне удивило, отца. Он почти все время работал, так что сразу стало понятно – случилось нечто странное.

– Ты купил нам машину? – спросила я.

– Нет, мне нужно кое-куда ее отогнать. Хочешь прокатиться?

Конечно, я согласилась. Возможность провести время с отцом в разгар рабочего дня сама по себе сошла бы за праздник. А поездка на авто стала отличным бонусом.

Мы подъехали к дому бабушки. Она как раз выходила из дверей.

– Что это? Купил себе очередную машину? Лучше бы подумал о моей дочери! – закричала она издали, скрестив руки на груди.

– Это вам. – Отец раздраженно протянул ключи.

– И что мне с ней делать? Яркая, как попугай. Люди решат, что я выставляюсь.

– Скажите им, что машину подарил зять в благодарность за двадцать лет супружеского счастья.

– Так и быть. – Бабушка помолчала и добавила: – Видимо, мне придется подвезти вас до дома.

Они постоянно препирались, но, когда бабушка умерла, папа плакал больше всех. И если подумать, она тоже любила зятя, если до сих пор ездит на подаренной им машине.

Теперь вы знаете, как повстречались мои родители. Можете представить, что они чувствовали, когда не смогли завести детей?

По правде говоря, мне никогда не рассказывали, через какие трудности им пришлось пройти. Мама говорила, что после моего рождения разговоры ни к чему, но я все равно переживала. Наверняка они много раз сдавали анализы, ходили на процедуры, но ничего не помогало. Сколько помню отца, он терпеть не мог врачей – я всегда подозревала, что неприязнь появилась как раз в то время.

Рассказ о первом лучшем дне в моей жизни может показаться грустным, но вы же знаете, что у него счастливый конец. Как ни странно, я узнала историю о своем появлении на свет не от непосредственных участников событий, а от дяди Морриса. Он разоткровенничался в один из вечеров, когда остался приглядеть за мной. Я спрашивала потом отца с матерью, но они только отмахнулись. Родители умеют уходить от разговоров о плохих временах. Поэтому я и поверила дяде Моррису.

На девятый год замужества мама пошла на ежегодный гинекологический осмотр. Она всегда ходит под День благодарения; позже я переняла эту привычку. Когда подошло время, на первый мой прием мать взяла меня с собой, я так и придерживалась ее расписания.

Но в тот год обнаружилась проблема. Дядя Моррис рассказал, что у мамы нашли уплотнение в груди.

Не забывайте, стоял 1968 год. Женщины еще не привыкли ежемесячно проверяться, и любое отклонение очень пугало. Если верить дяде Моррису, отец пришел в ужас. Бабушка впала в панику. И только мама восприняла все спокойно, чего и следовало ожидать.

– Если там опухоль, мы ее вылечим, – говорила она.

Могу поспорить, что в глубине души мама сходила с ума. Наверняка она плакала в ванной, потом вытирала слезы и улыбалась перед родными. В отличие от меня, она терпеть не могла показывать страх на людях.

Как бы то ни было, отец кинулся к лучшим врачам Филадельфии и Нью-Йорка. Он добрался даже до Парижа и Лондона. Сделали биопсию, но специалисты ничего не могли сказать с уверенностью. Отец настоял на посещении знаменитого доктора, и вся семья перебралась в Нью-Йорк, в номера отеля «Плаза».

Врачи требовали дополнительные анализы. Мама согласилась, ей сделали еще одну биопсию.

В ожидании дни тянулись унылой чередой. Семейство места себе не находило, особенно отец; впервые в жизни он на три недели забыл о работе.

Наконец сообщили результаты.

Доброкачественное новообразование!

Отец потребовал независимой проверки, и мама с родителями вернулись в Филадельфию.

Доброкачественное новообразование!

Отец снова полетел в Нью-Йорк, чтобы проконсультироваться со специалистами в последний раз.

И ему ответили то же самое: доброкачественное новообразование.

В ту ночь родители закатили праздник.

Через несколько недель мама почувствовала себя плохо. Семья начала опасаться худшего.

– Чертовы доктора все перепутали! – бушевал отец. – Ни один и гроша ломаного не стоит!

Мать постоянно тошнило, ее одолевала усталость. Папа сходил с ума. Они поехали в Нью-Йорк, потом вернулись в Филадельфию. В обоих городах проделали кучу анализов.

– Все в порядке, – уверяли врачи.

– Тогда почему она не может отойти от унитаза, умники? – негодовал отец.

– Ваша жена беременна, – сказали доктора в Нью-Йорке.

– Она беременна, – подтвердили врачи в Филадельфии.

Через девять месяцев родилась я.

Если считать, что трудности с зачатием – отцова заслуга, то скептики могут поинтересоваться, не случился ли у матери роман с почтальоном. Но у знакомых семьи подобных вопросов не возникло. Если бы вы знали, сколько любви витало между родителями! Им бы и в голову не пришло изменить. Я искренне верю, что любовь помогла пережить ужасные известия с опухолью, а затем, в ту чудесную ночь, зачать меня.

Мои родители были старше, чем у одноклассников. Мама родила меня в тридцать три; отцу к тому времени исполнилось сорок два. Сейчас это никого не удивит, но в детстве их возраст вызывал смешанные чувства. Я часто боялась, что они вскоре умрут и в молодости я останусь одна-одинешенька (вот ведь ирония). С другой стороны, мне нравилось, что они пережили времена, о которых остальные знали лишь понаслышке. Я слушала рассказы о жизни до мобильных телефонов, айподов и интернета. Невероятно, но родители помнили время, когда не было даже телевизоров! Я из первых рук получала описание универмагов пятидесятых, а в доме звучали песни Синатры и Коула Портера. Мне нравилось, что родители танцуют щека к щеке, а не трутся задницами, как наше поколение. Иными словами, несмотря на размолвки, я прекрасно понимаю, как мне повезло с родителями.

Иногда я задумываюсь, как я стала тем единственным сперматозоидом, который сумел прорваться в этот (или тот) мир. Я никогда не отличалась спортивными успехами. Неужели остальные оказались еще слабее?

Бывает, что люди наследуют папин нос или мамин смех. Я вот думаю: может, любовь тоже передается по наследству и она придала мне сил? Надеюсь, когда-нибудь я узнаю ответ.

Ну как?

Только честно, вам понравился рассказ о первом лучшем дне или я написала чушь?

Хорошее сочинение выходит?

Обычно в ситуациях, когда не нахожу себе места, я звоню Пенелопе или маме. Образно говоря, они снимают меня с карниза небоскреба. Разговор с ними помогает прийти в себя, но сейчас я не могу никому позвонить! Я хочу к маме. Мне нужно услышать возглас Пенелопы: «Отличное эссе!»

Может, стоило указать, что маме делали кесарево сечение? На небесах полагаются дополнительные баллы за кесарево сечение?

И почему нельзя поговорить с мамой? На земле придумали интернет и послали человека на Луну. В раю носят нежмущие туфли и думать забыли о целлюлите. Только не врите, что за пару тысячелетий никто не додумался о способе связи с оставшимися на земле, кроме как через сны. Где Александр Белл? Небось сидит на седьмом небе и попивает мохито. А ведь мог бы придумать, как дозвониться с мобильного до манхэттенской квартиры Пен!

Ленивец Белл. Отныне буду называть его так.

Меня часто занимают два вопроса. Первый: сколько нужно денег, чтобы стать богачом?

Я как-то видела плакат общества помощи бездомным. Рядом с крупной броской надписью «Сколько денег нужно для счастья?» красовалась фотография небритого, потрепанного мужчины с улыбкой до ушей. Передние зубы отсутствовали, да и по паре коренных с каждой стороны заодно. Я представила, как фотограф целится в него камерой, а вокруг суетятся помощники с рулетками и прожекторами. Возможно, единственный раз за всю свою жизнь бездомный позабыл о неприятностях. Забыл, что у него нет крыши над головой, а еду приходится искать в мусорных баках. На минуту он стал самым счастливым человеком в мире, и деньги тут ни при чем: он попал в центр внимания и улыбался.

С другой стороны, фотографию могли снимать в студии. Актер получил пятьсот долларов, лицо разрисовали гримом, а зубы зачернили. В зависимости от настроения я склоняюсь то к одной версии, то к другой.

Как бы то ни было, я послала обществу десять долларов, и до конца моих дней почтовый ящик ломился от макулатуры (причем листовки были адресованы мистеру Александру Доренфилду, что безумно меня раздражало), но дело в другом. Рекламный плакат заставил меня задуматься.

Второй вопрос, над которым я часто размышляла: сколько друзей нужно человеку? Помните знаменитое изречение Ли Якокки, президента какой-то автомобильной компании? Насколько мне помнится, «Крайслера». Но неважно. Он сказал… Вернее, даже не он; сказал его отец, а Ли перефразировал: «Как говорил отец, если у вас есть пять близких друзей, значит вы прожили жизнь не зря».

По-моему, ерунда.

Если есть один настоящий друг, запасные уже не нужны. Даю грядущим поколениям разрешение цитировать, только не перепутайте! Автор этих золотых слов – мисс Александра Доренфилд, а не мистер Александр.

За короткую жизнь я обзавелась множеством приятелей. Стоит оглянуться назад, и в памяти всплывают обеды, походы по клубам и вечеринкам, покупки и сплетни. Я вижу хороших знакомых из Филадельфии и Лос-Анджелеса. Многие – отличные люди. Но среди них нет друзей с большой буквы.

Потому что у меня была лучшая подруга, о какой можно только мечтать. После знакомства с ней уже не было смысла сближаться с кем-то еще.

Я повстречалась со своей лучшей подругой, Пенелопой Гольдштейн, в четвертом классе школы «Дружба». Стоп, сначала поведаю вам предысторию, чтобы сложилась полная картина.

Я часто оставалась в стороне от сверстников (или мне так казалось). Вы уже знаете о моем чудесном рождении. Я была единственным ребенком, единственной внучкой и племянницей. У меня нет двоюродных и троюродных братьев и сестер. Как ни прискорбно, но род Доренфилдов умер вместе со мной (черт, только сейчас поняла, насколько это грустно). Так вот. Если в семье невероятным образом появляется дочь, внучка, племянница и к тому же единственная наследница престола, разве не будут родные носиться с ней, как с принцессой на горошине?

Моя семья поступила именно так.

С рождения и до двадцати пяти лет я получала все, что желала (как в материальном плане, так и по части объятий и поцелуев). Стоило мне захотеть куклу, игрушку или платье, предмет вожделения тут же покупали. Мало того что я была чудо-ребенком, а мой отец считался волшебником в сделках с недвижимостью. Скажу прямо, мы не страдали от бедности.

В голове снова всплывает вопрос: сколько нужно денег, чтобы стать богачом?

Можно ли назвать мое детство счастливым? Взглянем на факты: в пять лет на день рождения родители устроили карнавал, с каруселью и колесом обозрения. На следующий год из крохотного «фольксвагена» вылезло полсотни клоунов. Они водили вокруг меня хоровод с шариками, подарками и тортами. (Карлики перепугали меня до смерти. Бррр… Даже сейчас мурашки по коже.) На седьмой день рождения мы с родителями сели в вертолет и устроили праздничный обед в небе над Филадельфией. В день, когда мне исполнялось восемь, мы поехали в Нью-Йорк, в магазин игрушек «ФАО Шварц». На пять минут магазин закрыли для других посетителей, и я могла выбрать все, что душе угодно. Первым делом я вцепилась в жирафа в человеческий рост. Родители покатывались со смеха, наблюдая, как я пытаюсь сдвинуть его с места и заодно дотянуться до полки с раскрасками «Барби».

Как вам такой размах?

Счастливым ли было детство в окружении всех мыслимых игрушек из магазина «ФАО Шварц»? Да, неплохим. Видите ли, омрачало его лишь одно: у меня не было друга, чтобы разделить радость от подарков и праздников.

Бедная богатая девочка – это про меня. И снова мы возвращаемся к первому вопросу: сколько денег нужно для счастья?

Не буду отрицать, мне нравились сюрпризы и игрушки. Детство напоминало рай на земле. Если бы родители однажды предложили: или окружающее великолепие, или пять хороших друзей, мне бы пришлось изрядно поломать голову. Слава богу, подобного выбора не возникло.

(Погодите-ка. Я же пишу сочинение, чтобы чему-то научиться. Может, прелести седьмого неба – это аллегория моего детства? И мне предлагают выбор? Ладно. Я выбираю седьмое небо, с бабушкой, дедушкой и Адамом. Чудесный молодой человек и семья делают его еще привлекательнее. Хотя, если на четвертом небе ждут пятеро отличных друзей, надо подумать. Но, судя по рассказам ангела-хранителя, их там нет. Нет ведь?)

Одноклассники из школы «Дружба» не особо меня жаловали. Я тоже их недолюбливала. По правде говоря, они не понимали меня, а я не понимала их. Моими лучшими друзьями оставались родители, бабушка с дедушкой и дядя. По выходным мать с отцом отправлялись в ресторан или на концерт; тогда со мной по очереди сидели бабушка и дядя Моррис. Мы никогда не приглашали няню, и правильно – разве можно доверить чужаку чудо-ребенка?

Другие дети ходили в гости к ровесникам – я по выходным училась играть в бридж. У меня неплохо получалось. Одноклассников водили в «Макдоналдс» и «Рой Роджерс», а мне нравилась бабушкина каша варнишкас, гречка с макаронами. Я слушала рассказы о проведенном в Клубничном особняке детстве (на самом деле особняком там и не пахло; так назывались бедные кварталы Филадельфии). Благодаря дяде Моррису я различала на запах дешевые сигары «Филли Блант» и кубинские «Монте-Кристо», знала, как их скручивают и почему вторые намного лучше первых. Дед научил меня различать голос старого комментатора «Филадельфии Филлис» Энди Мюссера, да так хорошо, что однажды, когда я ошиблась номером и каким-то чудом наткнулась на Мюссера, сразу вспомнила его «Хеллоу». Мы проговорили со стариком часа полтора, обсудили его уход на пенсию и славные времена в далеком 1980-м, когда «Филлис» заняли первое место на чемпионате. В команде еще играли Таг Макгроу, Пит Роуз и, конечно же, Майк Шмидт.

Благодаря субботним вечерам у телевизора я знала наизусть все фильмы Хичкока, Кэри Гранта, Джека Леммона, Билли Уайлдера и Уильяма Уайлера. Да я могу по ним лекции читать.

На первый взгляд подобные истории овеяны теплом и любовью. После смерти старших родственников мне ужасно их не хватало. Но в детстве больше всего на свете хотелось ходить в «Макдоналдс» и в гости с ночевкой, как одноклассники. А сколько насмешек пришлось вытерпеть в школе! Я была старушкой в теле восьмилетней девочки, которая с удовольствием пила на обед компот из сухофруктов. Сколько бы я ни хвасталась удивительными игрушками, сверстники не принимали меня в свой круг.

Однажды меня задразнили до того, что я не сдержалась и расплакалась при родителях. В один голос мать с отцом посоветовали нажаловаться учителям.

Нечего говорить, что одноклассники невзлюбили меня еще сильнее.

Если меня обижали на перемене, я ябедничала. Когда кто-то пытался списать, звала учителя. На школьном дворе меня всегда брали в команду последней и выбивали первой. С гордостью могу сообщить, что моими стараниями игру в вышибалы убрали из физкультурной программы «Дружбы» как болезненную и травмирующую психику. Естественно, в итоге дети меня возненавидели. Но я не переживала. Мне тоже не нравились Оливия Уилсон, Керри Коллинс и Дана Стэнбури. Девочки-куколки с идеально уложенными волосами собирались у баскетбольной площадки и перемывали мне косточки. Маленькие сплетницы насмехались над обедом из четырех блюд, упакованным в отдельные мешки, и высмеивали безупречно отутюженную сине-белую школьную форму с гольфами до колен. Стервы.

Сет Россо с братом-близнецом Томом и дружком Грегом Райсом дергали меня за хвостики. Вовсе не из скрытой симпатии, как часто бывает, а потому, что мы от души ненавидели друг друга. На них я тоже ябедничала.

В конце концов мама велела не обращать на одноклассников внимания. Приходилось нелегко, но я последовала ее наставлению. Я читала, рисовала, разговаривала с учительницей о приличных ресторанах в окрестностях Филадельфии. Мнение неудачников меня не беспокоило.

Но однажды ученики подстроили ловушку. Судя по слаженным действиям, они хорошо подготовились.

Дети надеялись проучить меня на всю жизнь, но в итоге подарили мне один из лучших ее дней. (Наконец-то! Мы подбираемся ко второму разделу сочинения. Кто знал, что я могу столько всего рассказать?)

В тот день я встретила свою лучшую подругу.

Стоял октябрь. Я училась в четвертом классе. Несложно догадаться, что обычно я сидела за первой партой. Около девяти утра в классную комнату и, как следствие, в мою жизнь вошла Пенелопа Гольдштейн. Миссис Хоффман как раз заканчивала перекличку, когда в дверь заглянула завуч.

– Ребята, – провозгласила она. – У нас появилась новая ученица, и я прошу поприветствовать ее как положено. Пенелопа Гольдштейн приехала из Нью-Йорка.

Я подняла голову. До того я настолько увлеклась книгой, что даже не заметила завуча с новой девочкой. Классика детской литературы «Бог, ты здесь? Это я, Маргарет» оказалась на редкость захватывающей.

Но пришлось от нее оторваться. Нет, я не ждала ничего хорошего – уже тогда я понимала, что друзей мне не найти. Просто я дошла до конца главы, а вокруг внезапно воцарилась тишина, так что любопытство заставило оглядеться. Затем по комнате пробежал смешок. Придушенное хихиканье постепенно переросло в сдерживаемый смех и раскатилось хохотом.

Я бы не отказалась посмеяться вместе со всеми, но не могла понять над чем.

Скажу без обиняков, будь Пенелопа рядом, она бы не обиделась. Дети смеялись потому, что перед ними стояла на редкость некрасивая и странная девочка.

Прежде всего поражал ее рост. Пять футов никак не вязались с четвертым классом. Никто из учеников и до плеча ей не дотягивал. Весила Пенелопа на первый взгляд около двухсот фунтов, а второй взгляд подтверждал догадку. На носу красовались круглые очки в стиле Джона Леннона в золотой оправе, лоб закрывали сальные каштановые кудри. Школьная блузка угрожающе трещала на животе, а расклешенная юбка плотно обтягивала бедра. Темно-синие гольфы едва доходили до икр. Если честно, Пенелопа походила на дочь Франкенштейна (это ее сравнение, не мое).

Все вокруг покатывались со смеху, а я молчала вовсе не потому, что сочувствовала Пенелопе или считала себя выше насмешек. Мне было все равно.

– Класс! – Миссис Хоффман постучала по столу, после чего в комнате воцарилась гробовая тишина. – Разве так мы встречаем новеньких? Я не допущу подобного поведения! Сейчас мы вежливо поздороваемся с Пенелопой, как и положено ученикам школы «Дружба».

– Добрый день, Пенелопа, – хором произнесли ученики.

Все, кроме меня.

– Добрый день. – Девочка оскалила в улыбке крупные лошадиные зубы.

Говоря начистоту, Пенелопа казалось ошибкой природы. Как ни вглядывайся, не найдешь ни единой привлекательной черты. Тем не менее меня поразило, что девочку совсем не огорчил прием. Следовало догадаться, что передо мной родственная душа, но события в романе «Бог, ты здесь? Это я, Маргарет» накалялись, и я снова погрузилась в чтение.

Миссис Хоффман провела Пенелопу в конец классной комнаты (и правильно, если посадить ее на первые ряды, ни один ученик не увидит доску из-за огромной спины). Я тут же забыла обо всем. Новенькая, ничего особенного.

Подошло время обеда.

Как я уже говорила, в детстве я не отличалась аппетитом и едва дотягивала до трех футов девяти дюймов. По-моему, я была ниже всех в классе. В семье постоянно беспокоились, что я мало ем. Правда, в переходном возрасте все тревоги улетучились.

На перемене я нашла уютный уголок и разложила на столе знаменитый обед из четырех блюд. До сих пор помню, что ужасно проголодалась, и надеялась на сэндвич с паштетом. Но, открыв коробку, я обнаружила, что пакеты скомканы. Странно. Обед мне упаковывали мать или бабушка и всегда очень аккуратно.

Заглянув в коробку, я не нашла ни сэндвича, ни хрустящего медового яблока (стояла поздняя осень, золотая пора для медовых яблок). Ни тебе макаронного салата, ни кукурузы, ни любимого кренделя из пекарни «Снайдерс». Кто-то съел мой обед!

Я встала и направилась к столу, где обычно сидели дежурные. Странно, но учительский стол пустовал. Где они? Где хотя бы повара? Куда подевались взрослые?

Я оглядела столовую. В мою сторону никто не смотрел, но в комнате царила необычная тишина. Я заметила, как дурак Сет Россо подмигнул близнецу Тому. Керри Коллинз и Оливия Уилсон захихикали.

Выйдя из столовой, я направилась в учительскую – пожаловаться. Бумажка на двери кабинета гласила: «Совещание. С неотложными вопросами обращайтесь к завучу Бергу».

Родителям это не понравится. Оставить детей без присмотра, даже на несколько минут? Полнейшая безответственность. Подобное поведение тянуло на пренебрежение обязанностями и вполне заслуживало судебного иска.

Я вернулась в столовую, чтобы призвать к ответу бессовестное отродье, лишившее меня обеда. Одноклассников я не боялась – считала, что и сама легко с ними справлюсь.

Решительно сжала кулаки, шагнула в помещение в полной готовности излить на кого-нибудь гнев и обнаружила, что все ученики сгрудились перед дверью.

Безо всяких репетиций я стала главной героиней урезанной версии «Повелителя мух».

– Кто съел мой обед? – выкрикнула я поверх голов.

Им меня не запугать.

– А что такое? – спросила Дана Стэнбури. – Взрослых нет, заступиться некому?

По толпе прокатился смешок.

– Кто съел мой обед? – повторила я.

Честно говоря, становилось страшновато, я противостояла пятнадцати сверстникам.

– Подумаешь, вонючий сэндвич! – ухмыльнулся Грег Райс и похлопал себя по животу. – Кажется, я отравился. Надо было сразу догадаться – даже родители хотят избавиться от такой противной дочери. Подсунули тухлый паштет!

Совсем наоборот, меня кормили только продуктами первой свежести. Мать сама готовила паштет с утра пораньше. Не забывайте, что я чудо-ребенок. Чудо-дети не питаются объедками.

– Она и сама вонючая, – добавила Оливия.

– Надо ее выкинуть! – засмеялась Керри.

– Да, в помойку! – закричал Том.

Все вокруг поддержали его дружным воплем.

Том с братом бросились на меня. Я закричала, но Грег зажал мне рукой рот.

– В мусор ее и в печь! – завизжала Дана.

Вы никогда не задумывались, откуда в детях столько жестокости?

Я заметалась из стороны в сторону. Керри закрыла дверь, чтобы шум не разносился по коридору. Лица Оливии и Даны светились восторгом; Сет и Том ухватили меня за тощие руки, а Грэг зажал рот так крепко, что становилось трудно дышать. Я твердо решила, что не доставлю мерзавцам удовольствия и не заплачу. На самом деле времени на раздумья не оставалось, потому что в следующую секунду меня сунули в мусорный бак.

Я изо всех сил пыталась вырваться, но Сет Россо надавил сверху, и голова увязла в луковой шелухе и макаронном салате. До сих пор отчетливо помню резкий запах рыбы.

Одноклассники затянули мешок и вытащили его из бака вместе с моим тщедушным телом.

Вот тут я разревелась.

Я так и не узнала, куда меня собирались оттащить. Возможно, одноклассники действительно направились к мусорной печи, хотя не уверена, что она имелась в школе. Может, меня хотели засунуть в духовку или посудомоечную машину. Или просто выкинуть на улицу. Их намерения так и остались неисполненными.

Но это неважно, потому что в ту минуту у меня появилась лучшая подруга. Одна-единственная, и я не нуждалась в других. Вот почему я считаю, что Лакокки-старший сморозил чушь. Если бы мне предложили выбирать между пятью друзьями и одной Пенелопой, я бы без колебаний выбрала ее. И сейчас поймете почему.

– Сейчас же отпустите ее, или я с вами разделаюсь! – донеслось снаружи.

– Заткнись, уродина! – рявкнул в ответ Том.

Последовал удар. Из мусорного мешка, с макаронами в ушах, я прекрасно его расслышала. Я грохнулась на пол.

Высунула голову, и передо мной предстала невероятная картина: Пенелопа напоминала Вандер-вумен и Супермена в одном лице. Она за меня боролась – толстушка в тесной бело-синей форме, очкастая и с ужасной прической. Я боялась пошевелиться, чтобы не попасть под горячую руку.

Пенелопа раскидывала всех, кто попадался на пути или пытался дать сдачи. Дана Стэнбури и Грег Райс шмыгали разбитыми в кровь носами, глаз Тома Россо заплывал синяком. Оливия Уилсон плакала над вырванным клоком волос. Я сидела на полу в полном онемении.

– Ты в порядке? – спросила девятилетняя девочка-мамонтенок, помогая мне выбраться из мешка.

– Да. – Я пожала протянутую руку.

Если не считать всхлипываний Оливии, в столовой воцарилась гробовая тишина.

Миссис Хоффман так и застыла на пороге при виде побоища.

– Что происходит? – невольно вскрикнула она.

Все молчали.

После обеда миссис Макники задержала нас в столовой и объявила, что никто не уйдет, пока не расскажет, что тут творилось.

Никто не открыл рот.

– Александра, – заметила меня завуч. – Ты всегда сообщаешь о нарушениях. Что здесь случилось?

– Здесь… – начала я. – Меня… Я обедала и ничего не видела.

– А почему от тебя пахнет мусором? Почему в волосах макароны?

– Потому что… На обед мне положили ливерную колбасу. Вы же знаете, как она воняет.

– Пенелопа, – строго продолжала миссис Макники. – Ты одна цела и невредима. Скажи, что случилось.

– Я тут новенькая, – доверительно сообщила та. – Неужели вы считаете, что я первым делом пойду к вам ябедничать? Нет, такое начало не годится. По закону у меня есть право хранить молчание, и я им воспользуюсь.

Да, Пенелопа была умной девочкой. Ее отец работал юристом, и у них дома почитали закон. Позже Пен разъяснила мне, что такое пятая поправка к Конституции.

Если бы любой другой ученик отказался отвечать на вопросы, его бы ждал строгий выговор с угрозой исключения или даже хуже. Например, три месяца наказания: приходить в школу раньше всех и оставаться после уроков. Но доводы Пенелопы не оставили места для возражений. Действительно, разве можно начинать знакомство со школой с признания, что ты поколотил весь четвертый класс? В детстве Пен славилась стальными яйцами… То есть яичниками, да и сейчас не страдает от недостатка храбрости.

Миссис Макники оставалось только обратиться к следующему ученику.

После школы я долго стояла под горячим душем и, хотя родители несколько раз спрашивали, почему от меня дурно пахнет, так и не призналась.

– В этой школе творятся темные дела, – строго заявил отец, когда мама рассказала ему по телефону про непонятные запахи. – Надо забрать ее оттуда, Максина.

– Дети тебя обижают? – приставала ко мне мать. – Хочешь перейти в другую школу?

– Нет, – не задумываясь, ответила я. – Все не так плохо. Я останусь в «Дружбе».

На следующий день мы вместе с Пен обедали в столовой, а потом я впервые пошла в гости к однокласснице.

Родители считали Пенелопу очень странной девочкой.

– Нужно хорошенько ее расчесать и посадить на диету, – смеялся после знакомства отец.

Но родители плохо ее знали. Вскоре они поняли, что я в ней нашла. Пен была лучшей подругой в мире.

Пенелопа Гольдштейн сочетает в себе все, чего лишена я. Даже в детстве она не боялась сражаться за то, во что верила. Она не отличается красотой, но совершенно не стесняется своей внешности. Пен обладает удивительной способностью без слов внушить окружающим почтение к своим пышным бедрам. Вот почему я так сильно ее люблю. И не только я, все без исключения любят Пен.

Через пару лет я спросила подругу, почему она вступилась за меня в тот день.

– Дети тебя ненавидели, – ответила она. – Я догадалась, что они тебе завидуют. А раз так, значит в тебе есть что-то достойное зависти.

Понимайте как хотите. Пен всегда видела мир под углом, под которым никому даже в голову не придет на него посмотреть.

Не знаю, то ли Пен на меня повлияла, то ли я усвоила урок, что ябедничество до добра не доводит, но со временем мы подружились и с Даной Стэнбури, и с Керри Коллинз, и с Оливией Уилсон. Годы спустя то одна, то другая со стыдом вспоминали былое. Я уверяла, что не стоит извиняться, но позволяла подругам выговориться. Тем не менее я часто задумываюсь: а как изменилась бы моя жизнь, не ринься Пенелопа в драку?

И снова возвращаемся к вопросу: сколько денег нужно для счастья? Сколько друзей нужно в этом (или том) мире?

Я нашла для себя ответ.

Мне надо передохнуть. Происходящее все сильнее сказывается на нервах.

Чего от меня хотят? Если ангелы узнают, что я дружила с толстой некрасивой девочкой, мне разрешат остаться на седьмом небе?

Я вся издергалась.

Брр.

Может, Персик захочет прогуляться. В последние дни Персик полностью меня игнорирует; еще бы, у нее целая стая друзей и гора игрушек. Чувствую себя ненужной. Даже собака считает меня неудачницей.

– Алекс? – доносится снизу.

Пришел Адам. Как некстати. Только его не хватало.

Я закидываю блокнот в ящик письменного стола и поворачиваюсь к зеркалу, но тут же вспоминаю, что не о чем беспокоиться. Я выгляжу превосходно, хотя это не повод предаваться тщеславию. В раю все выглядят превосходно.

– Привет, Адам, – кричу в ответ. – Сейчас спущусь.

Но не успеваю и шага сделать, он уже в спальне. Голову даю на отсечение, Адам выглядит еще привлекательнее, чем вчера. Потертые джинсы «Левис» и черная футболка подчеркивают фигуру; будь я хоть немного в настроении, напрыгнула бы на него в тот же миг.

– Отлично. – Меня встречают долгим поцелуем. – Мы не виделись целый день; чем занималась?

– Придумывала, как расставить мебель в спальне, – с ходу вру я. – Как думаешь, кровать будет хорошо смотреться у окна?

– Неплохо. Помочь?

– Помочь? Забыл, где находишься? – И я повелеваю: – Передвинуть к окну.

Мебель в комнате шевелится, и кровать устраивается под окном.

– И, пока не забыла, перевернуть матрас, – добавляю я.

Простыни взлетают в воздух, матрас переворачивается. Через миг белье и покрывало опускаются, перед нами опрятно заправленная постель.

– Такое ощущение, что я попал в старую серию «Околдованного», – смеется Адам. – Осталось научиться морщить нос.

Я улыбаюсь шутке, но, сами понимаете, мне не до смеха.

Адам падает на кровать и вытягивается во весь рост.

– Слушай, я тут подумал, – может, опробуем в деле мой новый «феррари»? Мне не терпится покататься по окрестностям. – Он изображает в воздухе барабанную дробь. – Допустим, завтра? Возьмем с собой перекусить и посмотрим, куда ведет вон та дорога.

– Ты купил «феррари»? – рявкаю я.

Ну вот, я так несчастна. Наверняка на четвертом небе обшарпанный «юго» покажется верхом роскоши.

– Я не покупал, – отшатывается Адам. – Он сам появился в гараже. Ты не любишь «феррари»?

– Терпеть не могу, – киваю я, хоть мне и противно врать.

Больше всего на свете мне хочется рассказать о случившемся. Пожаловаться, что меня могут перевести на четвертое небо, потому как прожитая на земле жизнь оказалась далека от совершенства. Пусть Адам прочтет сочинение и честно его оценит. И пообещает, что все будет хорошо и, даже если меня отправят на четвертое небо, он будет меня навещать и приносить новинки с последних модных показов. Хочется уткнуться ему в плечо, расплакаться и признаться, что он все больше смахивает на любовь всей моей жизни… Тьфу, смерти. Мы совсем не знаем друг друга – какая разница? Я хочу рассказать Адаму, но не могу. Он перестанет уважать меня. Поймет, что я неудачница.

Поэтому я затеваю ссору.

– Слушай, – выдавливаю я. – Не подумай плохого, ты отличный парень, просто все закрутилось так быстро. В смысле, наши отношения.

Адам смотрит на меня как на помешанную. Кто знает, может, он прав.

– Ладно, – со вздохом соглашается он.

Я вижу, что он понял. Сейчас он уйдет и никогда не вернется, к моему глубочайшему сожалению.

– Мне просто нужно немного времени, чтобы все обдумать. – Я пытаюсь смягчить удар. – Я только что умерла, пора задуматься о будущем.

Адам бросает на меня еще один недоуменный взгляд. Да, никаких сомнений – я спятила.

– Если я правильно понял, ты не хочешь встречаться со мной, так как очутилась в необычной ситуации?

– Именно так.

А что? Довод звучит убедительно.

– А я, по-твоему, нет?

Мне нечего ответить, попала прямиком в расставленную ловушку. К счастью, Адам открывает рот раньше, чем я успеваю собраться с мыслями.

– У тебя появился другой? – спрашивает он.

– А ты как думаешь?

Я строю гримасу, будто глупее вопроса в жизни не слышала. Но на месте Адама я бы тоже первым делом стала грешить на соперника.

– Или считаешь, что я вчера подцепила кого-то в ночном клубе?

Мне противно от собственных слов. Я готова себя возненавидеть.

– Мне нужно побыть одной, вот и все, – выкрикиваю Адаму в лицо, будто видеть его не могу; на самом деле больше всего на свете я не хочу его отпускать. – Неужели не можешь оставить меня в покое хоть ненадолго?

– Отлично. – Адам вскидывает руки. – Не буду тебе мешать.

Он выходит из комнаты и спускается по лестнице. Мне хочется воскликнуть «Вернись!», но я сдерживаюсь. Я причинила ему достаточно боли. Нельзя поддаваться слабости, нельзя рассказывать правду, иначе он разочаруется во мне. И что тогда? В один прекрасный день меня отсюда выгонят. Адам проснется и обнаружит пустую постель и записку на столе: «Дорогой Адам, меня переселили на четвертое небо. Удачи в личной жизни». Лучше так. Так ему будет легче оправиться от потери. Найдет себе достойную женщину, которая прожила жизнь осмысленно.

Я заранее ее ненавижу.

Щелкает замок – Адам даже не хлопнул на прощание дверью. Настоящий джентльмен. Я люблю его. Из окна видно, как он идет к гаражу и вскоре выезжает на красном «феррари». Черт, еще и кабриолет; я бы не отказалась прокатиться с ветерком. Машина выворачивает с подъездного пути на дорогу, и последнее, что я вижу, – сведенное болью лицо Адама.

Да уж.

Мне надо с кем-то поговорить, все равно с кем. Позвонить бабушке? Не могу. Я и так прекрасно знаю, что она скажет: «Ты поссорилась с мужчиной своей мечты? У тебя все дома? Расскажи ему правду. Если Адам не поймет, он тебя не стоит».

Нет, бабушка мне сейчас не поможет. Но у меня нет других знакомых мертвецов. Я первая ласточка своего поколения.

По двору бежит Персик со стайкой друзей.

– Персик! – кричу в окно.

Она останавливается и смотрит на меня.

– Обними меня!

Персик отворачивается и несется наперегонки с собаками.

– Стой, у меня есть кое-что вкусненькое! На всех хватит! Закатим вечеринку!

Как бы не так.

Вот теперь я действительно обиделась.

Если подумать, тут должна быть одна девушка… Ровесница мамы, вдруг она умеет слушать?

Мать часто рассказывала о подруге детства, Алисе Оппенхейм. Та умерла в шестнадцать лет. Я запомнила, потому что ее судьба казалась мне невероятно грустной.

Несчастный случай произошел сразу после дня рождения Алисы. Перед праздником мать отправилась с подругой за покупками. Они выбрали розовое кружевное платье – на мой вкус, отвратительное, но мама заверяла, что наряд неплохо смотрелся. Торжество состоялось в банкетном зале ресторана «Таверна». Маму сопровождал Сай Сильверман; он остался другом семьи. Но я ушла от темы; Алиса жила всего в двух кварталах от бабушки, и посреди ночи семья проснулась от рева пожарных сирен. Судя по всему, произошло короткое замыкание, и дом подруги полыхнул. Мистер и миссис Оппенхейм отделались небольшими ожогами, у Алисиного брата Буча обгорели грудь и нога. Он долго пролежал в больнице, но в итоге поправился. Мы с мамой встретили его как-то в знаменитом гастрономе на Четвертой авеню. К тому времени я столько раз слышала об Оппенхеймах, что мне казалось, будто я вживую увидела героя любимого фильма – вам знакомо это ощущение? Увидев маму, Буч не заплакал, он только выдавил: «Алиса бы тоже вышла замуж и родила ребенка. Может, даже девочку, как у тебя». Разве не трагично? В ответ мать обняла его. Мне было одиннадцать или двенадцать. Я сделала вид, что не понимаю, о чем они, хотя прекрасна знала.

В общем, Алиса погибла при пожаре. Мама говорила, что это были первые похороны в ее жизни. Она часто вспоминала о подруге, особенно о какой-то шуточной вендетте из-за нижних юбок, которые мать якобы украла у Алисы.

Если подумать, мама будет рада, что я созвонилась с дорогим ей человеком.

Я иду на кухню, снимаю трубку и набираю 411.

– Райская диспетчерская служба «Четыре-один-один», назовите номер неба абонента.

Номер неба? Почему меня преследуют напоминания о разделении рая?

– Э… Думаю, седьмое. Мне нужен номер Алисы Оппенхейм.

Доносится быстрый стук по клавишам.

– Нашлось три Алисы Оппенхейм, годы смерти: тысяча четыреста восемьдесят второй, тысяча восемьсот двадцать третий, тысяча девятьсот пятьдесят третий.

– Тысяча девятьсот пятьдесят третий.

– Не вешайте трубку.

Мне нравился местный сервис.

– Алло? – откликнулся женский голос.

– Добрый день, это Алиса Оппенхейм из Филадельфии?

– Да, это я.

– Э… Мы не знакомы. Я дочь Максины Файерштейн, помнишь? Меня зовут Алекс.

– Да ты что! Не может быть! У Максины девочка? С ума сойти! Как поживает мама?

– Хорошо, спасибо. Они с отцом поженились и родили меня. Сейчас они немного расстроены, потому что я умерла, но в целом все в порядке.

– Максина вышла замуж? – Алиса так удивлена, будто в жизни подобного не ожидала. – И за кого?

– За Билла Доренфилда.

– Билла Доренфилда, покорителя сердец? – смеется девушка. – Помню его, тот еще прощелыга! Он дружил с моим братом Бучем. Но они были не особо близки, твой отец жесткий парень. Неудивительно, что он женился на Максине, она совершенно в его вкусе. Роскошная! А сейчас она как?

– Отлично.

Почему Алиса считает отца жестким парнем? Неужели он вообще не давал слабину?

– Твоя мама была самой красивой в классе.

– Она до сих пор прекрасна.

– Максина рассказывала, как стащила все мои нижние юбки?

– Рассказывала.

– Наверняка оправдывалась тем, что оставила одну, на всякий случай.

– Ну, э… Нужно выслушать и твою сторону.

– О нет, в другой раз. Так нам должно было исполниться шестьдесят девять или семьдесят. Ох, так Максине уже старая!

– Ей ни за что столько не дашь.

– Я слышала, у вас там в семьдесят – как в пятьдесят, а в пятьдесят – как в тридцать. На небе я повзрослела до тридцати, чтобы не выглядеть на шестнадцать. Я рада, что повзрослела, но старше становиться не хочу.

– Мне двадцать девять.

– Да иди ты! И как умерла?

– Машина сбила.

– О, какая жалость. Сочувствую твоим родителям.

– Да, – пора заканчивать со вступлением. – Послушай, я здесь никого не знаю, кроме бабушки с дедушкой и дяди Морриса. Мама часто рассказывала про тебя, вы же были подругами. Может, пообедаем вместе?

– С удовольствием! Как насчет завтра?

– Вполне устроит.

– Отлично. Тут есть хороший французский ресторан. Сядешь в машину, скажешь «Французский ресторан», и она отвезет тебя куда надо.

– А столик надо заказать?

– Мы же на седьмом небе, тут не заказывают столики.

– Да, точно, – через силу выдавливаю я.

– Как, ты не на седьмом? – Алиса на лету схватывает мое настроение.

– Ну, пока что…

– А, так ты в лимбе. Не волнуйся, завтра поговорим.

– Правда? Не волноваться? Потому что я волнуюсь.

– Не надо. Все обсудим. Мы дружили с твоей матерью, так что я о тебе позабочусь. Слушай, мне надо бежать на теннис, но завтра обязательно увидимся. Давай встретимся в час. Буду очень рада знакомству.

– Да, я тоже. Тогда жду тебя в час.

– Алекс…

– Что?

– Не переживай. Я тебя не брошу.

– Хорошо.

– Бывай! До завтра!

– Пока.

«Бывай»? Ну да ладно, мне полегчало, причем существенно.

Хлопает собачья дверца, и появляется Персик.

Она смотрит на меня снизу вверх с виноватым видом; даже ушки опустились.

– Какие люди! Ты соизволила уделить мне свое драгоценное время.

Собака запрыгивает на колени и принимается с энтузиазмом облизывать лицо.

– И ты меня прости. – Я глажу ее в ответ.

В холодильнике материализуется коробка эклеров, и мы с Персик отправляемся в гостиную смотреть телевизор. Из всех небесных каналов мне больше всего нравится «Любимые отрывки из сериалов». Показывают эпизод из «Я люблю Люси», где Люси говорит Рики о беременности. Естественно, моя любимая серия. Затем идет «Шоу Мэри Тайлер Мур», где Рода приводит на праздничный обед Гарри Уинклера, а Мэри не может найти для него места и порцию телятины «Орлов». Гарри приходится сидеть отдельно у окна, в то время как все остальные сидят за обеденным столом. Такая умора. В середине «Семейки Брэди», серии с Дэви Джонсом, наваливается усталость, а к началу «Такси» (когда друзья помогают Джиму получить водительские права) я засыпаю. Просыпаюсь через несколько часов, глубокой ночью. Персик свернулась рядом; мои движения будят ее.

– Спасибо, что не бросила меня, дружище.

Персик укладывает голову мне на живот, и мы снова засыпаем.

На земле мне хватало одного друга, но в раю нужна помощь всех и каждого.