Стоменов: — Когда убиваешь человека, Сергей Дмитрич, правильнее всего будет похоронить его по-особенному. Когда человек простой, случайно или намеренно, другого человечка загубил — он его прячет, и чаще всего, как вы и без меня прекрасно знаете, — земле его предает. Схоронить так, чтобы ни одна душа живая не узнала, — смотрите, как интересно, Сергей Дмитриевич: вроде бы и спрятал, и похоронил одновременно. Только вот какая оказия выходит — кто-то содеет, да и ума лишится от страха или там от ожидания кары какой-то всемогущей, а кто-то ненависть лютую к покойничку продолжает иметь. Но учил нас Никола: если убить кого хочешь — без лютости душевной делай это, а к помершему тем более злобы не храни. Могилки почитай, в них Сила для нас и хранителям нашим отрада будет. А коли на тот свет спровадил, а схоронить возможности не имеешь — хранителям милость сделай, а милость эта у нас, Смертной Силы Магов, выражается, Сергей Дмитрич, в танце нашем особенном…

Расскажу я тебе баечку одну, а ты сам прикидывай, сказка это али быль. В двадцать втором году, когда я с Николой и Игнатием по Украине бродили, подошел к Михаилу Ивановичу Калинину старичок один седенький, метр с кепкой, по имени Василий. И говорит ему: «Ты, Михайло Иваныч, меня послушай, потому как этот разговор тебе потом сгодится, жизню тебе поберегет. А сказать я тебе хочу вот что: скоро помрет Ленин ваш, Ульянов. Ты не дрыгайся, Михайло, а слухай спокойно. Так вот, схороньте его особенно, как управителей многих древних хоронили, земле его не предавайте, а сладьте избу ему почетную — и Силу получите: кровавую силу, но великую. А для тебя говорю особенно, Михайло, потому что укроет тебя это от смерти случайной». Сказал это Василий Калинину, да и след его простыл. И Михаил Иванович, видимо, не забыл об этой встрече. Ведь неспроста же, Сергей Дмитрич, политбюро еще осенью двадцать третьего обсуждало вопрос о будущем захоронении Ленина. А кто предложил Ульянова на особый манер захоронить? Да Михайло Иванович, кто же еще!.. Он первый эту мысль — НАШУ МЫСЛЬ — высказал, а Иосиф Виссарионович поддержал ее горячо. И заметь, Дмитрич, товарищи Троцкий, Каменев и Бухарин были против МЫСЛИ НАШЕЙ, считали, что Ленина нужно хоронить по русскому обряду, земле предать… Ну, а теперь кумекай дальше: кто долгожителем партейным сделался — Калинин или Бухарин, ась? (следователь улыбается). Вижу, постигаешь ты меня, Сергей Дмитрич, и это ладно. Слухай еще историю…

В 1973 году один человечишко недалекий приноровил на себя бомбу самодельную, чтобы Ильича, значит, взорвать (следователь кивает). Вышла, однако, оказия в замысле его… Человечишко-то сгинул, а телу Ильичову хоть бы хны. Ни повреждения, ни царапинки, чудеса — да и только. Вот так-то, ребятушки, в смерти Сила великая имеется, только знать о ней надобно — и не сладят с тобой ни умысел, ни случай…

Знаешь, Сергей Дмитриевич, как русский люд говорил раньше: «Покойника не поминайте лихом». Теперь говорят иначе: «Не поминайте лихом», по сути — о себе как о покойнике просят. И ничего худого в этом нет, смертный час не приближается. Уважь смерть чужую — защищенней будешь на свете этом, почитай Мертвых — Сила к тебе придет, могущество великое… Не отнимай у мертвого того, что положено ему, никогда не мути мир иной, мертвый мир, кровью и жаждою зальют они землю нашу. Потеряли вы в Сталина веру — и выкинули его из пристанища его. Крадучись делали, суда живых людишек боялись — а надо б мертвых страшиться… Пуговицы золотые с кителя срезали, на простые блескучие поменяли — зачем, Сергей Дмитрич? Никола нам всегда говорил: «Положена с покойничком рубаха добрая — и пускай навечно с ним останется, а положены злата и каменья разные — тем паче с ним всегда должны быть».

Следователь: — Скажи, Андрей Николаевич, — вот могилами ты пугать горазд, жизни человека лишить можешь — знаю, верю, а вот другое мне интересно: польза есть от тебя и магии твоей людям другим, во сто крат тебя более духом слабых, силы магической не имеющих, а?

Стоменов: — Ишь, заговорил как… Никак вид на меня имеешь? Умыслы твои чую, только, Дмитрич, ты меня сейчас не искушай, так как не время еще. Никола нас как поучал — человечка другого Человеком сделать, Силу ему дать, от хвори избавить нехитра наука, много мастеров найдется, а вот Силу его отнять, жизни лишить, своей жизни торжество предоставить — трудна наука сия, опасна, не каждый ее одолеет. Смогешь сгубить — смогешь и спасти, коли нужда такая будет. Со смертью сдружишься — жизнь посеять сможешь. По деревням проедь, Дмитрич, много старух ты найдешь, которые кровь заговорить смогут, чтобы течь перестала, да не найдешь таких, что слово шепнут — и кровью изойдешь ты. Вон видишь писаку нашего — он на головку слабоват будет, я лишь мизинцем пошевелю, а кровь отовсюду пойдет у него — чрез нос, глаз, ухо и рот… Не-е, ты, сынок, успокойся, не вздрагивай, это я для образности сказал, в смерти твоей нет мне проку. Но на головку слаб он, Сергей Дмитрич. Вот таков ответ тебе будет. И говорю я тебе правду истинную, потому как врать мне без надобности…

Вот какая интересная вещь получается: есть закон такой магический, который ведает, что многие или все предметы, находившиеся в контакте, продолжают взаимодействовать после разделения. Закон этот славу дурную имеет, так как пользуются им исключительно для того, чтобы человека портить или здоровья его лишить, а то и жизни. Почему — неведомо мне, Сергей Дмитриевич, посему как наша правда будет — если вещица с человеком соприкоснулась, то, вещицу эту используя особенно, можно не только болезнь ему причинить, но и от хвори поправить; можно не только жизнь забрать, но и сохранять ее надежно, как оберег иногда сильный хранит. Никола нам глаза раскрывал на все на свете, слепы мы были, как котята народившиеся… Вишь, Сергей Дмитрич, я все еще на вопрос твой ответ даю. Утерял ты заколку свою галстучную — я, ее пользуя, силу имею кровь твою спортить необратимо иль, напротив, печени твоей послабление дать серьезное. Это для нас баловство будет, дело нехитрое. А вот если слушаешь меня внимательно, интерес имеешь, расскажу я тебе о принадлежностях людских, в Смертной магии особенную Силу имеющих.

Если далек человек от тебя, в тысяче верст расположен, а тебе иль помочь ему надобно, иль жизнь его забрать — обратись к хранителям своим, чтобы сказали они тебе точную дату рождения человека этого. Если баба это мужняя, с фамилией чужой — узнать надобно, как по родителям она называлась. Еще хранитель сказать тебе может, как кликали человечка этого, прозвище его или имя ласковое. Этого достаточно будет, чтобы Силу над ним возыметь на веки вечные. Ну а если близок человечишко — многое из потреба его годным будет: перво-наперво волос его, состриженный или оброненный, ногти стриженые, зуб утерянный, кровь истекшую. Потом человечишко исходит — платочек ему дай свой оприходовать, а затем прибереги — власть ты над человеком этим обрел. У мужика еще, ясно дело, семя, а у бабы — выделения ее кровавые. А если кушаешь с человечком нужным — хлебушек, им кусанный, но не доеденный, прибери или тот кус, которым поперхнулся он опрометчиво, — уже в этом кусе смерть его содержится.

Из вещей особо годны сродненные с ним предметы — может быть, это именные часы будут, или брошь фамильная, иль еще какие-то родословные украшения. Попало тебе это в руки — и царем судьбы человека этого сделался.

Еще хороша фотокарточка или портрет художественный. Но самое средство сильное — земля могильная, где родня его похоронена. Обращаться с ней нужно осторожно, особенно если не ведаешь, для чего это надобно…

Все, Сергей Дмитрич, страшатся, когда покойничек снится, дурной приметой это считается, смерти предвестником. И правда, и неправда в этом сокрыта. Привиделся тебе мертвый во сне — благодать в этом, и худо с человеком сделаться может, если он прихода этого страшится, от прихода этого отбрехивается. Многие поминать покойного начинают, блины да кутью готовить, да только не еда со стола вашего нужна ему, а духа вашего почитание и уважение. Тогда он от смерти скорой оберечь сможет, хранителем незримым стать, а по смерти вашей примет радушно.

Расскажу я тебе, Сергей Дмитрич, еще историю одну. Было дело это в июне 1941 года, а если точнее быть — то в ночь с 21 на 22 июня — один весьма научный букашка человечий спустился во вскрытую гробницу Тимура, завоевателя великого, кровожаждущего, и череп Тимуровский в руки берет…

А что через несколько часов случилось — ты и сам, Сергей Дмитрич, знаешь без моего. Деда-то своего, почитай, потерял в Великую Отечественную, да? Ты можешь сказать — мол, случайно все это вышло — да только говорю: не случайно все это!

Следователь: — Складно кроешь, Андрей Николаевич…

Стоменов: — У кого жизнь складно идет, тот и говорит знаючи. Много я по свету погулял, видел разного, слышал дельного и бездельного, но еще больше знаю того, чем Никола с нами делился. Правда его была, много раз пришлось убедиться в этом. Бродишь по уезду — народ дикий, смурной, суеверный, верят во что ни попадя. У смоленских своими глазами видал, как кол осиновый мужики в могилу колдуну своему помершему вбивали… Боялись колдунов этих — страсть как боялись, да только там предрассудки одни, а проку немного. Вологодский колдун, помираючи, совет дает: если в поле умереть мне придется, то в избу не вносите, а коли в избе смерть придет — выносите не ногами вперед, а головой, а у первой реки остановитесь, навзничь в гробу переверните и пятки или жилы подколенные подрежьте. Скажи мне, Сергей Дмитрич, чего ж это за колдун такой, что знать не знает, где смерть принять придется, догадку строит, а?

Следователь: — А ты, никак, знаешь, Андрей Николаевич?

Стоменов: — А то как же! И смерть свою знаю, и время ее. Грош бы цена слову моему, если над другим потешаюсь, а сам таков же. Нас, Сергей Дмитрич, немного Магов Смертных на земле этой ходит, и каждый кончину свою доподлинно ведает. Кто сто сорок лет проживет, кому не боле сорока полагается, мне вот восемьдесят Николой заповедовано. Он известие имеет, кому когда правильным умирать будет, и никто еще из кривошеевских и никитовских не ослушался его. Не было такого! Не ослушались и те, кто на смену покойничкам нашенским пришли…

Следователь: — А что, ослушаться можно?

Стоменов: — Да вроде бы и не понукает никто, только никому это на ум не пришло. И говорю я это не потому, что мысли в нас такие бродют, а лишь потому, что много с человеками судьбы обычной, непримечательной делов иметь пришлось. А вы другие, вас постоянно сомнения одолевают, вопросы разные, вроде: «А что, если…» да «Каков в этом смысл?» Моя душа прозрачна, Сергей Дмитрич, прозрачнее родниковой воды будет. Вот тут ваш дружок потешный голос свой надсаживал, что, дескать, кровью замутнена водица моя, да только не пойму я, о чем это он… Живу я светло, потому что знать не знаю, для чего я живу и почему вот говорю тебе все это. Так уж у нас заведано — известно мне, что сподручник мой в Красноярских краях исполняет, но не ведомо, для чего я здесь и какова польза от этого.

Следователь: — Значит, Никола ваш всеми вами управляет?

Стоменов: — Никола свое деет, он к царству мертвых ближе всего будет. А нас хранители направляют, совет дают, о спокойствии и безмятежности нашей исправно пекутся. До знакомства с вами, мужи государственные, Андрюша — висельник был ко мне других ближе, а теперь — Андрей, от тифа сгинувший, со мной денно и нощно рядом. Ты, Сергей Дмитрич, чую я, предположение имеешь, что Никола вообще смерти не имеет, так ошибаешься ты. Николе сейчас сто пять годков будет, и отпущено ему до конца века нынешнего прожить. Сказку, небось, читали: «Жили они долго и счастливо и умерли в один день…»

Все-таки умерли, Сергей Дмитрич, хотя и после того, как «долго и счастливо».

В 2001 году в Мир этот новый Никола придет. Звать его, конечно, по-другому будут, год, который назвал я, не день рождения его означает, а день Прихода к нему людей, в силу его уверовавших…