Кристо Ракшиев (дневники)
В столовой подсел к Фрейду. Фрейд — прозвище одного из наших психиатров, он научный сотрудник, специализируется в основном на психодиагностике. Фрейд апатично ковыряет салат, на столе стоит начатая бутылка пива. Им можно, в отличие от нас.
— Чего там старый пердун? — столь же апатично, без интереса спрашивает он у меня. Стоменова все почему-то называли исключительно так. Я пожимаю плечами…
— Одно да потому — Никола велел, Никола сказал, Никола научил. То три дня не жрет ничего, то до бабы сорок дней не притрагивается…
— Ясно, — скучает Фрейд.
— А что ясно-то?
— Старо как мир… Во многих оккультных школах ученикам советуют хранить целомудрие, чтобы не тратить попусту свою энергию, — Фрейд вздыхает, опять берется за пиво.
— А почему три, а не семь и не одиннадцать? Почему девять? Почему сорок?
Фрейд смотрит на меня с секундным любопытством. Потом этот интерес возвращается к пиву.
— Три, девять и сорок — это поминальные христианские каноны.
— А тринадцать?
Фрейд рассматривает содержимое бутылки, словно прикидывая, хватит ему этого или нет.
— У древних евреев число тринадцать и слово «смерть» писались одним знаком.
Я понимающе киваю головой.
— Фрейд, слушай…
Он любит свое прозвище. Наверное, это ему очень льстит.
— Фрейд, а правда, что когда Сталина из мавзолея выкинули, то золотые пуговицы на кителе поменяли на латунные?
— Есть такое дело, — изрекает он.
Я вижу себя со стороны. Меня бьет озноб. Мне двенадцать лет, я стою у могилы своей мачехи и — плюю, плюю, плюю в ее камень не в силах остановиться. Я пинаю сухие комья земли, и они рассыпаются в пыльные брызги…
Фрейд ушел. Толстая баба за стойкой размазывает разлитый кетчуп… Меня тошнит. Мне страшно. Шестнадцатый день допроса…
