20

Душно… А как хочется пить! Пыхтя, я взбирался по отлогому скату. Мешок колотился о плечо, плащ лежал на груди тяжким грузом. Чертова жара! А на небе — ни облачка. Одно радует: белесая дымка, оставшаяся от тумана, рассеивает солнечные лучи, и они не опаливают кожу. И это хорошо, шляпу-то я потерял. Но все равно, впечатление такое, что сидишь в парилке. Только к парилке обычно прилагаются бассейн и холодное пиво. Вот сейчас — конкретно сейчас — я бы не отказался пропустить пару кружек, а потом кемарнуть часа три или четыре. Ан шиш, клятва несет меня вперед.

Я выругался и, выпятив подбородок, вскарабкался на гребень холма. Ау-у-у, люди, где вы? Может, хоть кто-то остался, чудищ не испугался?

Где-где люди — а вон, внизу, под холмом у реки — горстка домов, обнесенных частоколом. Не деревня, хутор. Ну и кто сказал, что Сумрачье — необитаемо? Пугают своей Корналией, не суйся, мол, дальше границы. А вот черта с два, пройду Корналию насквозь до самого Кустола и ничего со мной не случится!

Бодрой трусцой я помчался к людям, можно сказать, распахнув объятия. Хутор встретил молчанием. То есть кроме шума текущей воды я не услышал вообще ничего. Ни людских голосов, ни квохтанья кур, ни собачьего лая. Над печными трубами не вьются дымки… Я замедлил шаги. До частокола метров двадцать… Так, ясно — людей тут нет. Да и нелюдей — тоже.

Ушли… Вопрос: как давно? И откуда это давящее чувство, что я не один, что рядом находится кто-то…

Я прикрыл глаза, повел носом. Ни одного теплового пятна не засек. А может, синестезия моя временно ослепла.

Все осмотрю, но сначала — утолю жажду. Инстинкт выживания Джорека сам выстраивал приоритеты. Я сошел к реке, устроился на толстом покореженном корне ольхи и быстро напился, зачерпывая горстью и не отрывая взгляда от частокола. Тепловатая вода имела необычный, достаточно скверный привкус, словно где-то выше по течению в реку скинули цистерну с прелым зерном. Я даже не стал наполнять флягу. Хм. Возможно, выше находится заболоченный участок? Или семейка бобров устроила запруду, вот вода и застаивается.

Я передернул плечами: «Загадки!» С тех пор как оказался в этом мире, я собираю загадки полными горстями и не получаю ни одного ответа. Ненавижу играть роль слепого котенка!

Ярость начала подниматься в груди, но я подавил ее, стиснув кулаки. Спокойствие. Только спокойствие. Сейчас произведу осмотр на месте. Может, на хуторе удастся найти какую-нибудь пищу.

Я бросил взгляд на тот берег. Полоса глянцевитой гальки, несколько валунов поблескивают капельками росы. Клонятся к воде ивы. За береговой кручей угадывается низинка, а дальше — снова поднимаются холмы, голубовато-серые в душном безветрии; над их гребнями вьются клочья тумана. Плешины лугов, перелески… Там и тут — стальные пятна травы убийцы. Ладно, положим — в Сумрачье вообще нет людей, после того, как здесь произошло нечто, народ убрался с таких вот хуторов поближе к метрополии. Наверняка тут есть еще хутора, спрятанные в складках холмов, по берегам рек — такие же безлюдные. Йорик сказал, что за время моего отсутствия Сумрачье выросло. Вопрос: вот этот хутор, как давно он попал под действие Сумрачья? Ладно, все-таки осмотрю хутор. Проклятое любопытство. Плеск ручья успокаивал, навевал дремоту. Я внезапно осознал, что говор текущей воды лишь подчеркивает мертвенное безмолвие.

Тут птицы не поют, ага. И собаки не лают. И коровы, что характерно, не мычат. Нехорошо… На сей раз в груди родилось странное чувство. Я бы не рискнул назвать его страхом — Джорек вообще мало чего боялся, в отличие от Тихи Громова. Скорее — опасение.

— Останусь я сегодня без обеда… — Собственный голос показался гулким и каким-то невнятным. И нарочито громким. Здесь так говорить не следовало. Вот просто нельзя было, и все! Колыхнулась ветка. На том берегу, в ивняке, колыхнулась ветка! Я подпрыгнул и едва не грохнулся в воду, оскользнувшись на корне. Успел вцепиться в ствол ольхи обеими руками, ногами уперся в выбоину под деревом. Кое-как выполз на сухое и посмотрел на тот берег. Пусто. Сонные ракиты все так же клонятся к воде. Поблескивает роса на камнях. И — никаких следов чудовищ. Ну вот, уже мерещится всякая дрянь. Я свирепо ощерился, глухо зарычал — так рычит пес для острастки. Или лиса — лисы ведь относятся к семейству псовых. Мне не ответили.

Я сполоснул ладони, подобрал торбу и пружинисто вскочил. Если на хуторе есть кто из людей — ох и испугается он Джорека. Щетинистый малый со свирепыми глазами — настороженный, вернее — свирепо-настороженный. Злой. И голодный. Героям тоже надо есть. Прикид от Хьюго Босого, а торба с камнями — вместо фирменной барсетки. А теперь спокойно и обстоятельно проведем осмотр хутора. И заодно проверим собственную смелость. Не Джорека, прошу заметить — Тихи Громова, обычного ветеринара росточком сто пятьдесят два сантиметра, любителя носить обувь на утолщенной подошве.

Взвесив в руке торбу, я двинулся к частоколу — осторожно, словно по топкой гати. Частокол навис надо мной, здоровенный, весь в каких-то грязно-серых пятнах, словно его обрызгали краской. От бревен шел запах, подобный тому, что был рассеян в тумане. Запах тлена, гниения. Опачки, как говорится. Приехали…

Я присмотрелся к пятнам. Они были испещрены крохотными дырочками, как ноздреватый хлебный мякиш. Плесень! Да как много…

Я пнул сапогом бревно палисада и ощутил, как подается дерево. Эге, а частокол-то — трухлявый! Я отскочил, живо представив, как подгнившие бревна валятся мне на голову. Трухлявеет обычно снизу, а вот сверху древесина еще вполне крепкая, запросто долбанет по темечку. Но частокол выдержал. Из вмятины, пробитой сапогом, осыпалась серая труха, похожая на крысиный помет.

— Вот дрянь… надо же…

Я с брезгливой гримасой постучал каблуком о землю.

Очень захотелось развернуться и дать деру. Вот это точно говорил Тиха Громов, не Джорек, хотя и чувства Джорека подсказывали — задерживаться на хуторе не стоит. Хм, а если по всей Корналии такая чертовщина? Жалко, что Йорик не рассказал мне о Сумрачье хотя бы несколько лишних подробностей.

Я бросил взгляд за реку и покрыл Йорика самыми последними словами, затем, двигаясь мягким кошачьим шагом, подкрался к воротам. Правая створка приоткрыта, в щель виднеется двор, поросший травой. Запустение…

Хозяев нет уже давно. А может, они того, внутри? Ну, в разобранном виде? В виде обглоданных костей. Или даже — расколотых костей. Костный мозг — а это всем известно — лакомство для хищников.

— Эй, — тихо позвал я в проем. — Эй, есть кто живой? Эй, люди? Почта приехала! Магазин на диване! Считаю до трех, кто не отзовется, пусть всю жизнь страдает геморроем!

Тишина громко зевнула в ответ. Я легко отжал створку локтем, чтобы руками не касаться заплесневелой древесины. Петли взвизгнули, хлопьями осыпалась ржавчина. В лицо повеял легкий ветерок. Жилой дом смотрел пустыми глазницами окон. Ставни распахнуты. Дверь косо висит на одной петле. Сложенные из массивных брусьев стены и черепичная крыша заляпаны серыми пятнами, причем на крыше плесень образует причудливые узоры. Я покрутил головой. Двор широкий… Справа сарай и слева сарай, весь перекошенный, с просевшей соломенной кровлей. За домом виднеется еще пара хозяйственных построек. Вдоль частокола, сделанного хитро, с навесом, поленницы дров, заготовленных неведомо кем неведомо когда. И все — все, все! — измарано плесенью. И гнилое. Мертвое.

Впрочем, плесень не мешала расти вьюнку, заткавшему поленницу. Он даже цвел, распустив голубовато-серые колокольчики.

Мурашки пробежали по моей спине. Мертвый хутор. Мертвый и проклятый. Эта плесень, быть может, с одинаковой легкостью пожирает не только дерево, но и людей. Я превозмог страх и, движимый любопытством, направился к дому — массивной громаде с четырьмя кирпичными трубами. Как видно, тут живали люди имущие.

Стиснув горловину мешка, я, крадучись, приблизился к входу. Крыльцо было невысокое, но явно подгнившее, как и все здесь. Я не рискнул на него становиться. Зайдя сбоку крыльца, толкнул разбухшую дверь. Открылась сумрачная комната с плесенью, все той же плесенью, только на сей раз ее было куда больше, словно в таком затененном месте она лучше росла. Ее кляксы усеивали стены и дощатый просевший пол столь обильно, что местами под ними не было видно дерева. Потолок также просел, подгнившие балки грозили в любую секунду рухнуть вниз. Мебели я не увидел. А что это на полу?

Посредине комнаты были свалены различные вещи — гора внушительная, мне по колено. Кривясь от тяжелого запаха, я осматривал ее несколько секунд. Домашний скарб. Некогда увязанный в мешки домашний скарб. Плотная мешковина припала плесенью и рассеилась, утварь и инструменты выглядывали из прорех: дерево сгнило, а железо изошло ржавчиной до дыр. Угу, так и запишем: люди отсюда сбежали. Они снаряжались второпях, и для утвари просто не хватило места в фургоне, или на чем там они собирались податься в бега. А вторую ходку сделать не рискнули. И, видимо, на то были веские причины. Очень веские.

Разум Джорека нарисовал мне яркую картину бегства. Повального, панического бегства. Что-то здесь случилось такое, из-за чего…

У меня зачесались кончики ушей. Легонько так, словно перышком щекотали. Я недоуменно вскинул брови и яростно заскреб пятерней. И только потом, инстинктами Джорека, сообразил, что на меня смотрят со спины.

Я круто повернулся на каблуках, шагнул вперед и…

У ворот сидел пес. Кротко устроился на задних лапах, глядя на меня огромными кроваво-красными глазами без зрачка и радужки. Я чуть слышно вздохнул.

Пес? Нет, тварь! Еще одна тварь, черт дери! Она была размером с кавказскую овчарку. Здоровенная псина, но при этом худая, настоящий скелет, обтянутый шкурой. Да собственно, это, кажется, и был оживший скелет. Тощие лапы с гротескно огромными когтями, отливающими стальным блеском, грудь — костяная заостренная пластина, покрытая черной как уголь шерстью. Местами шерсть протерлась, и виднелась грудная кость — бледная, словно ее давным-давно выбелило солнце. Тонкая шея, оплетенная выпуклыми жилами, и голова… Вот от головы меня натурально кинуло в дрожь. На голове не было шерсти. Совсем. Белая кость — и плетенка из голубоватых пульсирующих вен. И глаза — выпученные и красные. Маленькие дыры там, где некогда были уши. Морда вытянута, я бы сказал — чрезмерно. Пасть с огромными белыми клыками отвисла, и наружу высовывается обычный собачий, розовый язык. Зенки с красными бельмами, выпученные и круглые, смотрели на меня пристально, изучали, временами подергиваясь жемчужно-розовыми, слюдяными веками. И читался в безмолвном взгляде пса такой разум, что я волей-неволей отвел глаза.

В горле вдруг поднялось рычание, но смолкло, захлебнулось на жалкой ноте.

Милая собачка… Баскервилей. А уж какая у Баскервилей рыбка — я вообще боюсь представить! От пса исходил густой дух тлена, гниения.

Внезапно у меня защипало в ноздрях. Мне нестерпимо захотелось чихнуть, но я сдержался. И тут… к горлу горячей волной подступил ужас. Волосы на руках встали дыбом. Кажется, даже на голове зашевелились. Ужас подсек колени, я покачнулся. По-прежнему избегая взгляда собаки, начал пятиться, шаркая подметками о траву. Пятился, пока не уперся задниками сапог в крыльцо. За спиной оказалась полуоткрытая дверь и отсыревшая, заполненная плесенью комната. Отступать дальше, в трухлявый дом, крыша которого в любую секунду могла обрушиться, было глупо.

Перед глазами стояла жуткая голова-череп с красными бельмами глаз.

Демон. Настоящий демон. Не какой-то там голем, о башку которого я обломал меч. Как справиться со сверхъестественной тварью?

Или тут все собаки такие? Не повезло с предками, вот и получились уродцы. Ага, очень смешно. Воздух стал вязким. Виски сдавило. Дневной свет начал слепить глаза. Запахи обострились, накатили волной. Кровь расходилась по телу упругими толчками.

Я оцепенел. Несколько предельно долгих мгновений я вообще не мог двигаться. Не мог даже крикнуть. Дыхание с хрипом вырывалось из груди. Где пес? Приближается ко мне, или… Но я не могу на него смотреть, не могу — иначе сойду с ума!

Внезапно меня отпустили. Это ощущение можно было сравнить… ну вот как если бы веревку, на которой болтается еще живой повешенный, обрезали ударом ножа. Я вскинул голову, сморгнул слезы. Собрался с духом и взглянул на собаку. Она сидела у ворот не шевелясь. Молча смотрела. Смотрела внимательно, мертвенно, неподвижно.

Гнусная морда, чего же ты хочешь? А ну, кончай играть в гляделки! Фу, собачка, фу!

Пес шевельнулся. Переступил с лапы на лапу. Лениво и даже как-то наигранно… зевнул.

Насмешка? Да ты смеешься надо мной, тварь!

Вот этого я-Джорек уже не стерпел. Заревел, зарычал страшно, перехватил котомку с каменюками и бросился на монстра.

— Разорву! Хребет сломаю! Жалкая шавка!

Мои зубы оскалились, рассудок затуманила ярость, и не было в нем уже страха перед мистическими тварями и прочими порождениями этого сумасшедшего мира. Схватить пса! Сокрушить его кости! Если получится — зубами выгрызть монстру кадык!

Мне померещилось, что пес попятился. Ага, испугался! Бойся, бойся Джорека — ну и Тиху-ветеринара, мы теперь заодно. Плевать мне на животнолюбие, ты не милая собачка, не бедный щенок из моих снов, ты — тварь!

Тут-то я запнулся о тележное колесо, до поры незаметно лежавшее в густой траве. Запнулся — и со всего размаха повалился на землю. Мешок выскользнул из руки. Больно приложившись носом, я на миг потерял сознание, а очнувшись, привстал на четвереньки, сдавленно рыча, потряс головой. Мешок? Где мешок? Пропал к чертям мой мешок! А пес…

«Конец! — пронеслось в голове. — Хана рулю, сушите весла! Сейчас песик сиганет мне на загривок и щелкнет зубками только раз…»

Вскочив, я судорожно вскинул руки. Напрасная попытка защититься… Мой нос горел от удара, но глаза все видели ясно. Руки сами собой опустились. Двор был пуст. Ни следа собаки, как будто она мне привиделась. Что за чертовщина? Куда подевалась эта гнида?

Я повертел головой, потом, осененный внезапной догадкой, оглянулся. Никого. Милая собачка Баскервилей растворилась в воздухе. Может, была сыта? Или не захотела связываться с психом? Я ощупал разбитый нос. Ничего, с моей регенерацией ушиб рассосется за пару минут. Подобрал мешок. Ощущение тяжести в правой руке успокоило. Сделав пару глубоких вдохов, я приблизился к воротам. Может, песик проскользнул на улицу? Сидит там, весь такой тихий, меня дожидается? Я осторожно выглянул наружу, и увидел… Речной берег, склоненные над водой ивы. И никаких следов пса. Пса-демона?

— Хорошо у вас гостей встречают, blyaxa muxa! — Голос мой прозвучал до странности тихо. Омерзительное чувство, когда в твоей голове кто-то копошится. Собачка-то, говоря прямо, рылась в моем мозгу, как в собственной будке. Телепатия, или что-то вроде этого. Вывернула меня наизнанку меньше чем за минуту. Считала информацию. И удалилась по-английски. Интересно, смогла ли она раскодировать воспоминания Джорека? Я наподдал створку ворот сапогом.

Тонко скрипнули петли. Створка качнулась, распахиваясь во всю ширь. Я закинул котомку на плечо и энергично зашагал прочь. И тут у меня снова зачесалось в затылке.

— Что за… — Я обернулся.

У крыльца дома, поставив лапы вместе, сидел красноглазый пес, провожая меня взглядом. Я всего миг разглядывал монстра. А потом побежал. Припустил так, что только пятки сверкали.