19

Я распростерт на теплом алтарном камне. Над головой лениво шевелит листьями вэллин, а вот я — не могу пошевелиться. Я чем-то опоен, и яд надежно держит меня в неподвижности. Людские фигуры — лица снова видятся смазанными пятнами — склонились надо мной. Я снова ребенок. Десять лет — мне десять лет, я это знаю точно. Люди, что склонились надо мной, проводят ритуал. Магия. Магия — чернее некуда. Напевно читаются заклятия. Острие кинжала чертит на моей груди каббалистические знаки. Затем голоса поднимаются до высоких нот. Голоса почти визжат. Кинжал взмывает в воздух и резко опускается, с хряском пробивая мою грудь и вонзаясь в сердце. Я неподвижно смотрю в небо. Лист вэллина падает на мою окровавленную грудь. Меня в первый, но далеко не последний раз — убивают.

В любом путешествии есть своя прелесть. Не помню, кто написал этот вздор. Пусть он скажет это тому, кто не по своей воле взялся путешествовать по кругам ада. Желательно — в глаза. Когда я, хрипя, завалил труп девушки землей, а вместо надгробия установил в изголовье могилы обломок кирпича, я понял, что никогда не приживусь в этом мире. Не смирюсь с положением вещей. Не приму этот мир, не приму в самой категорической форме даже при том, что не знаю о его устройстве и десятой части. Может быть, тут есть разноцветные пони и радуги, чудные высокие эльфы и единороги. Может быть. Но чутье подсказывало — дряни здесь значительно больше. Наверное, больше даже, чем в моем мире.

Если получится своими силами этот мир изменить — хорошо. Не получится — я его уничтожу, порву, разметаю. Не спрашивайте — как. Разумеется, это были мысли маньяка, я это понимал и позволял себе плавать в них, пока свинцовая усталость окончательно меня не сморила.

Мне приснилось собственное убийство. А из сна выдернул женский голос:

Кроме взволнованного женского голоса (того самого, волшебно-хриплого), утро принесло с собой влажный душный туман. Плотная молочно-белая завеса сократила видимость шагов до трех. Солнце, забравшееся довольно высоко, просвечивало сквозь туман, как яичный желток. И запах… Я еще валялся в полудреме, когда учуял его. Какие-то одинокие флюиды наплывали и рассеивались, наплывали и рассеивались, словно какой-то великан далеко отсюда натужно дышал сквозь гнилозубый рот. Плесень, тлен и гниение — как в подвале у жирного корчмаря. Дыхание Сумрачья… Вот оно что… Спасибо за подсказку, Джорек! Я громко чихнул и привстал. Усталость сморила меня рядом с могилой, у полуразрушенной храмовой стены. Мда… А если бы вернулся громолет? Или Прежние выслали патруль на поиски тела? Не вышлют. Они редко покидают… убежище. Вот как. Спасибо второй раз, здоровенный лоботряс! Значит, твои инстинкты спокойно позволили мне уснуть у стены, не прячась, ибо ты знал, что особой опасности нет.

Ну, здравствуй, новый день. Третий день в теле Джорека. Чувствовал я себя до странности бодрым, и это — заметьте — после вчерашнего. Кошмарный сон на голой земле не сделал меня разбитым. Джорек запросто мог спать на снегу, в навозной куче, в ледяной луже, в муравейнике, и вообще где угодно. Как говорится — гены, мутация. Недаром же у него — нет, теперь уже у меня — острые мохнатые уши. Что же мне снилось? Определенно — со мной-Джореком проводили какие-то манипуляции, я бы даже сказал — какой-то аналог местной вивисекции. Укрепляли плоть и дух, что ли? Ведь убийцам было ведомо, что регенерация меня оживит. Хм… Если собрать все, что я знаю о Джореке, и прибавить к этому разрозненные куски снов (кроме первого, в котором я не могу пока разобраться), можно прийти к выводу, что… из Джорека целенаправленно выращивали убийцу. Хорош сюрприз. Впрочем, я уже ничему не удивляюсь. Я сделал несколько простых упражнений, чтобы разогнать кровь. Побоксировал, вспоминая — а вернее, возвращая в тело Джорека бойцовские навыки Тихи Громова. Затем отжался на кулаках под яростную ругань собственного желудка. Если я в ближайшее время не найду харчевню или любое заведение, где подают все жареное и вареное, я… за себя не отвечаю.

— Если хочешь быть здоров… закаляйся! — Мой голос увяз в густой пелене. По ощущениям Джорека я понял, что туман ему неприятен и, разумеется, знаком. Отчетливо теплый, туман давил, теснил мою грудь, и каждый вдох требовал незначительного, но все же осознанного усилия. Мне показалось, что туман липнет к лицу и рукам, оседает на них жирной пленкой. Я даже провел ладонью по лицу, но ощутил только влагу и ничего больше.

Вчера тумана не было, сегодня — есть. Значит, Дыхание — явление, может, и постоянное, но проходящее днем, и, если судить по словам Джорека, пока не опасное. Ладно, Лис, что еще скажет-присоветует слепок твоей фантомной памяти?

Джорек молчал.

Повинуясь странному импульсу, я забрел в развалины и некоторое время смотрел на фрески. Они оплыли и взялись плесенью, но кое-что я разглядел. Картинки, в общем, повторялись — некая лежащая навзничь фигура, человеческая или нет, не разглядеть, и фигура поменьше, кажется, маленькая девочка с воздетыми к темным небесам руками. Из рук устремлялись лучи света, расходились веером, разрезали низкие тучи. Под ногами девочки в каком-то подземелье, что ли, корчилась мерзкая тощая фигура — по всему видно, гнусь еще та. Она прикрывала одной рукой башку, другой же рукой держалась за брюхо.

Надписи были тоже полустерты, но кое-что я прочел. «Измавер Низвергающий» — это, стало быть, имя Спящего. «Маэт Низвергнутый» — имя местного дьявола. Это он держался за брюхо, словно его прихватило. Хм. Знакомые все лица. Участники предвыборной, тьфу ты, нет тут выборов, простой гонки за власть над миром, где я оказался. А Сегретто, коего мне сказали устранить, играет на стороне Измавера…

Девочка с поднятыми руками — это, очевидно, Пробуждающая, о ней говорил Йорик. Она родилась, по его словам, и вскоре споет песню Пробуждения, если только Маэт не возникнет раньше и не заявит свои права на мир, в котором я теперь обретаюсь.

Волнение и испуг внезапно охватили меня при очередном взгляде на фрески. Я выскочил из храма, руки дрожали.

Что за чертовщина, а?

Ну? И что с того, Джорек? Тебе какое до этого дело? Ответь! Ну же?

Молчит, лишенец, как воды в рот набрал. А Тиха — мучайся догадками. Женский голос снова ожил в моей голове — и звучали в нем тревога и плохо сдерживаемая ярость. «Двигайся вдоль границы Корналии к Рендуму, затем садись на корабль и отплывай в Вермор. Торопись! В корчме Азартота тебя будет ждать мое послание. Торопись, мой старый друг, ибо время пришло. И не вступай в границы Корналии, если тебе дорога твоя жизнь».

Я ощутил раздражение.

— Да помолчи ты, идет твой старый друг, идет! И опоздала ты уже со своим Азартотом — его устранили!

Слышит мой треп? Да где там… Какой-то односторонний подпространственный канал связи местного производства. Радио Попова, первые шаги прогресса, блин! Желудок снова напомнил о себе — скандально и властно.

— И ты пасть свою прикрой! — рявкнул я. На меня открыли охоту, и пока мне остается идти вперед, вперед и только вперед. А, собственно, откуда я знаю, куда именно мне нужно идти? Туман заслоняет обзор, так откуда такая уверенность?

Я начал поворачиваться и вдруг понял, что Джорек безошибочно определяет направление. Вот оттуда я пришел, а вернее — прибежал. Теперь я у границы Корналии, ежели еще не пересек ее. Нет, не пересек, граница — это река. Теперь, благодаря громолету Прежних стряхнув с хвоста погоню, я должен пройти вдоль границы к Рендуму, там сесть на корабль и отплыть в Вермор. Отлично, Григорий? Да зашибись, Константин! Давай, Джорек, покажи, куда мне надо топать. У тебя в башке встроен местный аналог GPS или что покруче. И пока он тебя не подводил. Итак, куда мне идти?

Рука — помимо воли — сама показала направление. Прекрасно, положусь на Джорека. Раскодировать бы еще все, что он помнит…

Я подхватил торбу, устроил поверх груди скатку и бросил последний взгляд на могилу девушки.

— Спи.

Туман, туман, молочная река… Я зашагал вперед, глядя под ноги. Из мглы выныривали кусты, под ногами некстати оказывались камни, а я все шагал и шагал, перебирался через ложбины, влезал по склонам холмов, заросших редколесьем. Вниз, вверх. С севера — на юго-запад. Оставляя позади выработки Прежних, земли барона Урхолио и корчму Азартота. Кто он такой, кстати? Я попытался воссоздать его образ в уме, но виски сразу заломило, а в затылок с размаха всадили раскаленный штырь. Мда… бугаям думать вредно. Достаточно и того, что я знаю, куда идти. По пути, возможно, попадутся деревеньки, где я смогу разжиться хоть какой-то едой. Деньги-то у меня есть. Не разживешься. Сумрачье пусто… Э-э, что? Погоди, Джорек. Я не иду в Сумрачье, мой путь — к границе Корналии, а оттуда — к Рендуму! Верно? Ответь! Джорек молчал. Я прошел еще метров двадцать, затем, осененный внезапной догадкой, притормозил.

— Джорек, за ногу тебя и твоих родителей, покажи мне путь к Рендуму!

Рука бугая указала путь — в сторону от моего нынешнего маршрута. Чертовщина… Джорек, покорно сориентировав меня на Рендум, все равно навострил лыжи в Сумрачье! Я развернулся и направился в Рендум. Прошел минут десять, потом снова попросил бастарда указать мне путь. Крэнк! Я опять встал на маршрут, ведущий в Сумрачье!

— Джорек, я иду в Рендум! Ты меня слышишь?

Остроухий безмолвствовал.

Слова Йорика. Я запомнил, Джорек все помнит, ничего не забывает. А теперь — кто мне скажет, почему он идет не вбок, а напрямую?

Еще эксперимент. Местность стала понижаться, я вышел к реке, да не просто к реке — а к броду через нее. Ой-вэй, как говорится. Тело Джорека, фантомный слепок его личности, или закодированные воспоминания, не знаю, что — но меня специально вели туда! Хорошо. То есть — хреново, хорошо — в смысле, продолжим наши опыты. Итак, слушай, ушастый: теперь ты пойдешь вдоль речки!

Не получилось. Едва я зашагал низким речным берегом, как управление телом перехватили. Ноги сами понесли меня к воде, к броду через Тилуанну. Раздвигая клубящийся туман, я перебежал реку, подняв фонтаны брызг. На том берегу удалось остановиться. Усилием воли я направил бугая вдоль речки. Шаг за шагом топает малыш…

Малышок протопал пять шагов, после чего упорно развернулся в сторону Сумрачья.

Еще попытка.

Втуне.

Еще.

Еще!

Еще…

Я опомнился метрах в двадцати от реки. Джорек упорно лез в Сумрачье. А значит — в Кустол. Убивать Авриса Сегретто. Он решил пойти кратчайшим путем — чего не учел Йорик и его покровители.

Джореком двигала клятва креал-вэй-марраггота. Я-то думал, это семечки. Думал, клятву дал Тиха Громов, так какой с него спрос? Оказалось — ого-го, какой. Размером с Эверест.

Убить себя, что ли? Прикончить, чтобы не мучился? Или все-таки дать шанс — дотопать до Кустола, и уже там — посмотреть, как быть? Ладно, уговорил — посмотрю. А что мне еще остается делать? Возможно, в этом самом Кустоле я успею найти какого-нибудь мага, чтобы он снял проклятие. Чудеса ведь случаются, а? Случаются?

На этом берегу реки запах тлена и плесени стал намного сильнее. Туман был им пропитан, попросту говоря.

Ну да, резонно — чем глубже в Сумрачье, тем больше влияние этого самого глейва, способного обращать людей в монстров. Можно подождать, пока солнце его растворит, но лучше рискнуть — к тому же Йорик говорил, что с малым количеством глейва справится любой человек, а я — не любой, я же чистый, дистиллированный супермен!

И я двинулся в глубь Сумрачья, чвакая мокрыми сапогами и кусая губы до крови. Хреново мне было и злобно.

Я не сдался. Я просто решил временно усыпить бдительность Джорека.

Часа через полтора я упарился, пот стекал по лицу градом. Туман, похоже, забирал от солнца все тепло и не думал его отдавать. И рассеивался медленно, нехотя.

Я настроился на размышления, но внезапно среди почти полной тишины услышал странный посвист. Он доносился сверху и чуть сбоку, несся из белого марева, стремительно нарастая.

Подчиняясь инстинкту, я распластался на земле, больно ударившись подбородком о камень. Еще миг — и меня накрыла тень. Порыв ветра взъерошил короткие волосы, саданул в ноздри отвратительным гнилостным запахом. Крик застрял в глотке. Я распахнул рот, куда сразу набились трава и пыль. Что-то царапнуло скатку, легко, в одно касание. Что-то очень, очень острое. Когти?

Я проворно откатился в сторону, слепо нашарил булыжник и вывернул из земли, ободрав кожу на пальцах. Оружие бедняков, но, как говорится, чем богаты… Привстав на колене, я замер с занесенной каменюкой. Воображение нарисовало крылатого гада с картин Валледжо: скользкое тело с длинной шеей, кожистые крылья, бородавчатое рыло и выпученные рыбьи глаза.

Но тварь улетела. Я различил лишь бесформенную тень в белесом мареве, которое застило небо. Она стремительно уносилась ввысь и вскоре растаяла в тумане.

— Крэнк! Шуточки у вас, tovarish боцман… — Я присел на корточки, булыжник дрожал в ладони. Пришло отчетливое понимание — меня спасло только чудо. Однако хорошеньким сюрпризом меня встретило Сумрачье! Что это было? Огромный стервятник? Или что-то покруче и похлеще?

Я посмотрел в небо, но не различил там зловещих теней. Подождав еще немного, я рискнул подняться на ноги. Существо пикировало на меня с высоты. Так сокол падает на добычу. Свист — это был звук ее тела, рассекавшего воздух. Она рассчитывала на внезапность… Но уж теперь — дудки! Меня так просто не возьмешь. Разыскав в траве штук пять камней размером с яблоко, я бросил их в мешок и потуже затянул горловину. Несколько раз крутанул мешок над головой. Хорошо! Не меч, конечно, и не копье, но будем радоваться тому, что имеем. Такой мешок, направленный опытной рукой, запросто расколет череп медведю. Ну, или что тут водится страшного, в Сумрачье. Лярвы, Тиха, илоты… И прочие… твари. Хороший логический ряд: лярвы, Тиха, илоты. Тиха с некоторых пор тоже водится в Сумрачье!

Я продолжил путь. Слух был обострен, взгляд часто устремлялся вверх. Торба оттягивала плечо, острые углы камней кололи спину. Я шел, солнце поднималось все выше, а туман медленно, но верно рассеивался. Наконец от тумана осталась лишь кисейная дымка, белая понизу и розоватая, если взглянуть наверх. Она не пропала, так и висела, какая-то неестественная. А небо над ней было лишено облаков.

Жарко…

Внезапно моя нога за что-то зацепилась, да так прочно, что я едва не упал. Что за… Ну и ну! Правый сапог стоял посреди островка свинцово-серой стелющейся травы. И каждая травинка оканчивалась тонкой, загнутой, как рыболовный крючок, колючкой. Интересное дело! А будь я босиком?

— Вот pakost! — Я подергал ногой. Колючка держалась прочно, а вот подметка — и так уже расхлябанная — грозила слететь. Ругаясь вполголоса, я нагнулся и вцепился в травинку. Ого! У травинки были острые края, как у болотной осоки! Того и гляди, поранишь себе пальцы. Придется осторожно… Я извлек топорик для рубки валежника.

Травинка оказалась прочней каната. Скрежеща зубами, я перепиливал ее волокна больше минуты. Наконец освободился из плена, совершенно затупив лезвие топорика. Колючка так и осталась в подметке. Чертов сорняк! Угораздило же его вырасти здесь! Кругом трава как трава, а… Я огляделся. Там, откуда я пришел, и вправду была трава, а вот впереди, метрах в двадцати, среди зелени я различил еще один серый островок.

— Проклятье! Это же самая настоящая ловушка для овец! — Я представил, как овцы цепляются губами за колючки, как жалобно блеют, пытаясь вырваться. И вырываются, оставляя на колючках куски мяса. Или какой-нибудь дикий зверь — лиса или волк, ночью попадает в естественный капкан, устроенный природой. Колючки вонзаются в лапы, влезают под шкуру… Бр-р! В любом случае, земли с такой приятной травкой не пригодны для выпаса скота.

Я передернул плечами. Когда увижу людей, то спрошу их об этом. Когда увижу… Предчувствие чего-то скверного зашевелилось в душе. Чего-то очень скверного. Я поежился. Потом бросил:

— А, пошло оно все в jopu! — и двинулся в путь.