В партизанских полках, громивших врага с внешней стороны блокадного кольца, было много местных жителей, бойцов, попавших в первые месяцы войны в окружение. Для укрепления командного состава партизанских бригад перебрасывались разными путями через линию фронта кадровые военные, чекисты… Лев Каждан, будущий разведчик известной 3-й бригады А.В. Германа, пробивался в партизанский край из неволи целых два года.

Его отец Герш Ицкович – скрипач, солист симфонического оркестра – музыке сына не учил, не намеревался выводить его на музыкальное поприще. Знал «оборотную сторону медали»: сколько требуется терпения, упорства, самопожертвования, а будет ли еще успех… Возможно, чувствовал тягу сына к точным наукам. После скоропостижной смерти отца семья переехала из Витебска в Ленинград к родственникам. Здесь Лёва закончил восьмилетку и, чтобы поддержать хворавшую мать, пошел лаборантом на кафедру физики в Технологический институт; учебу продолжал в вечерней школе.

Преподаватели отмечали хорошие знания по всем предметам, в том числе и по немецкому… Кроме учебы и работы, на его плечах лежали домашние заботы: после тяжелой травмы мама не могла ни вымыть полы, ни сходить в магазин, ни постирать. Сын помогал охотно, был рад, что может поддержать семью. С гордостью нес домой бутылку молока, которое полагалось сотрудникам лаборатории «за вредность», – разрабатывали, испытывали там новые виды пороха.

В первые же дни войны всем составом комсомольского бюро, в которое входил и Лев, решили: только на фронт! Их возвращали из военкомата дважды – сотрудники лаборатории имели бронь, – а на третий раз махнули рукой, направили в народное ополчение. Получать аттестат об окончании средней школы выпускник Каждан пришел уже в гимнастерке и пилотке.

Полк дивизии народного ополчения формировался в Холодильном институте на улице Ломоносова. Там же, в подвалах института, были и казармы. Изучали Устав, устройство винтовки, приемы штыкового боя и, конечно, как отдавать честь… Не сделав ни одного учебного выстрела, в полной выкладке – винтовка, скатка, противогаз – колонна двинулась к Лиговскому. Провожали молодого бойца мама и сестра Соня с четырехлетней дочкой Танюшкой. (Мама умрет в блокаду, ее Лёва уже не увидит никогда, а вот Танюшка вынесет все блокадные испытания; живет она и поныне в родном городе, теперь уже Петербурге.)

Зачислен был молодой ополченец вторым номером в расчет «Дегтярёва» и кроме всей положенной бойцу амуниции нес коробку с пулеметными дисками. Стояла июльская жара, долгий переход давался тяжело им – неподготовленным, освобожденным в свое время от службы «по броне» или состоянию здоровья научным работникам, учителям, служащим. Кто-то прилег на обочине, пытаясь остановить носовое кровотечение…

Ополченцам отвели участок обороны в районе реки Луги. Рыли траншеи, землянки, окопчики в отдалении – «секреты». Обычная мирная жизнь, если не считать переполоха из-за случайно подстреленного мишки. В ночном «секрете», услышав треск в кустах и не получив ответа на грозное «стой!», дали залп. Прибежал разводящий, командиры, поднялась суматоха. Необстрелянные, вчера еще гражданские люди, они не знали, как близко от них война… И на войне на каждом шагу – случай или судьба.

В один из последних мирных дней командир взвода послал его с донесением в штаб полка, находившегося в 3–4 километрах от линии траншей. С винтовкой, без шинели, налегке Лев побежал в «штабную» деревню. Там его оставили ночевать – вернешься в роту утром. А утром, на том участке, где окопался взвод, он увидел следы гусениц. Танки! Бой был короткий, смертельный. Погиб пулеметчик, были раненые. Немецкие танковые клинья стремительно охватывали Ленинград.

Из штаба полка, опять нарочным (никакой другой связи не было) поступил приказ их взводу прикрывать отступление. Взвод – а это четыре отделения – залег в низине. Ночь, темень и дождь, дождь. Началась пора осенних дождей. Мертвая, пугающая тишина, только шум капель дождевой воды. Где рота, полк, где, наконец, противник? Приказ строиться выполнили не сразу, потерялось одно отделение. Прибежали, только начали построение… Вдруг из ближних кустов, смутно проглядывающих в темноте, шквальные автоматные очереди. Стук выстрелов и проблески огня. Взвод бросился врассыпную, большая часть – к лесу. Там, в мокром молчаливом лесу, встретил Лев рассвет.

У старшего по званию, сержанта, оказался на руке компас; определились, куда идти. Но группа, к которой примкнул Лев, не торопилась выступать. Сидели на поваленной сосне, подавленно молчали. Тут только кто-то сказал ему: «Коробку зачем таскаешь? Где пулемет?». Группа, похоже, не собиралась отсюда уходить. Вдвоем с пареньком-красноармейцем, определив направление, двинулись в сторону Ленинграда.

Двое суток пробирались лесом, дождь лил и ночью, и днем. В кармане ни сухаря; от кислой клюквы, брусники распухли губы и десны. Несколько раз попадались тетерева – вскидывали винтовки. Сухой щелчок. Патроны, спрятанные за пазухой, не уберечь от воды – шинель, гимнастерку хоть отжимай.

Впереди забрезжил просвет. Вдали виднелось шоссе, между ним и лесом с километр вырубка. По шоссе сплошным потоком двигались танки, артиллерия, большие грузовики. Оккупанты. Организованная, вымуштрованная, нацеленная на покорение всего мира черная сила.

Слева лес близко подходил к дороге – там и решили сделать бросок. В сумерках подкрались к шоссе. Совсем близко какие-то постройки, навес. Не успели осмотреться – «хальт!». Лев бросился в кювет, и через секунду его винтовка оказалась в руках немецкого солдата. Взмах сильных рук – удар прикладом о камни, разбитая винтовка отлетела в сторону…

Утром их сдали в проходившую мимо колонну военнопленных. Не прошло и полчаса – остановка. Команда: «Евреям и политработникам выйти из строя». Здесь же, перед колонной, расстреляли немолодого военного – как оказалось позже, дивизионного врача. Первый привет от великой Германии…

В концлагере, расположенном под Сиверской, военнопленных водили обычно валить лес. Штурм Ленинграда провалился, оккупанты готовились к длительной осаде города, закладывался мощный «Северный вал». Работа с рассвета до темноты, на обед черпак баланды из нечищеной картошки, рубленой соломы и кусок хлеба. Вечером – пайка хлеба и кипяток. Спать загоняли в барак – похоже, бывший коровник. Вдоль стен нары, посреди – печь, в которую и ночью подбрасывали дрова. Начинались жестокие в тот год холода.

Лев присматривался к порядкам, к соседям по нарам. Ленинград рядом, неужели здесь зимовать?.. Однажды перед уходом в барак к нему подошел незнакомец. Широкоплеч, крепко сбит, в походке, движениях чувствуется военная выправка. Назвался: Гудков Николай Иванович, можно просто Николай. Старший лейтенант, имеет два ордена за финскую кампанию. Позже Лев узнал, что Николай закончил военное училище в Белоруссии, занимался спортом, имеет разряд по прыжкам и плаванию. Лев немного рассказал о себе.

– Член партии? – последовал вопрос.

– Комсомолец.

Гудков посмотрел на колючую проволоку, на часовых у ворот, на дальний, уже припорошенный снегом лес.

– Что думаешь делать?

Лев почувствовал доверие к этому человеку. (Он не ошибся: судьба свела их надолго; пройдя застенки лагерей, воевали потом в одной партизанской бригаде.)

– Что делать? Бежать!

Глаза лейтенанта потеплели.

– Вот и я так думаю. Будем готовиться.

Вскоре Каждан, как говорится, по воле случая стал переводчиком. (Иностранные языки в довоенных школах изучали по старым методикам, перешедшим из гимназий. Гимназисты языки знали, а не «читали со словарем».) В тот день группу пленных вывели мостить дорогу. Одному из них стало плохо – он лег на снег. Конвоир был уже тут как тут, направил ствол автомата: «Встать!». Очередь могла прогреметь каждый миг. Помимо своей воли Лев, стоявший рядом с больным, объяснил, что это не лодырь, не лентяй, он не притворяется. Конвоир повесил на плечо автомат и кивнул Льву: пошли со мной. Скучно целый день маяться взад-вперед, охранять этих доходяг, а тут возможность поговорить с русским на родном языке! Россия – страна непонятная, совсем не такая, как они представляли там, в Германии…

Вечером Лев не находил себе места. Вдруг конвоир доложит начальству, начнутся допросы: кто, что… Утром на разводке он встал во вторую шеренгу, подальше от центра. Напрасно. Начальник лагеря в сопровождении вчерашнего конвоира шел вдоль строя:

– Этот.

– Выходи!.. Откуда знаешь немецкий?

Назвался студентом из Ленинграда, Никитиным – по фамилии жены старшего брата.

– Будешь переводчиком, Никитин, – последовал приказ.

Как переводчик Лев жил теперь не в общем бараке, а отдельно, вместе с Гудковым и еще двумя пленными, имевшими технические специальности. Старший лейтенант обрадовался такому повороту дела: выбраться ночью из барака Льву было бы непросто – там все на виду.

Группа стала готовиться. Николай прихватил на работе и незаметно принес с собой кусачки. Другой пленный, работавший в строительной бригаде, обнаружил в здании бывшей школы географические карты, наклеенные на белую ткань. Под предлогом утепления обуви вынес пачку карт. Их потом намочили в воде, отделили ткань – получились белые накидки вроде маскхалатов. Каждан, получавший как переводчик две пайки хлеба, одну откладывал – копил запас. Бежать решили в новогоднюю ночь: не может быть, чтобы охрана обошлась без шнапса! К четверке Гудкова примкнули еще двое…

Наиболее подходящее место, не просматривавшееся с вышек, было у ворот. Риск большой, охрана рядом, но в то же время часовые меньше следят за этим участком. Ночь выдалась лунная, ясная, мороз – сорок. Двое охранников – похоже, «под градусом», – балагурят у ворот. В морозной тишине слышны их голоса, смех. Топчутся в деревянных «ботах», надетых поверх сапог. (План «Барбаросса» не предусматривал зимовку немецких армий в лесах, полях, на русском морозе – не запаслись даже шапками, не то что валенками.)

По-пластунски, накрывшись белой тканью, подползли по снегу к проволоке. Гудков перекусил нижнюю «нитку», вторую – один за другим выскользнули на свободу, отползли и бросились в сторону, где, по их предположению, находился Ленинград. Знали, что город не побежден, – иначе немцы раструбили бы на весь свет, устроили праздник.

Вскоре группа вышла к насыпи железной дороги. Перебежать не успели – на всех парах по рельсам катил состав. Повезло, что в насыпи оказалась дренажная труба, – в нее забились, притихли. Состав неожиданно остановился над ними. Солдаты, пользуясь минутой, выпрыгивали, боролись, топтались, согревались. Наконец гудок – состав тронулся. За эти 15–20 минут в бетонной трубе, на лютом морозе, в легких шинельках, ботинках, промерзли насквозь, с трудом двигаются закоченевшие ноги. Гудков определял направление, поглядывая на звезды, луну, – других ориентиров не было. Скорей бы выйти к лесу, укрыться в чаще, развести огонь!

Вместо леса на пути – окраина какого-то поселка: забитые, брошенные дома, ни одного огонька. Все чувствовали, что замерзают. Решили забраться в один из домов, развести костерок… И вдруг, как из-под земли – патруль. Снова пригодился немецкий: Лев объяснил, что они не партизаны, а бегут из Ленинграда, пробираются домой, на Украину. Задержал их не комендантский патруль, а «технари» из автороты, поэтому и отношение было другое. Отвели их в пустую избу, растопили печь, принесли хлеба, эрзац-кофе. Утром вывели расчищать снег – рабочих рук в автороте не хватало. Посреди двора стоял наш брошенный грузовичок – он-то, можно сказать, и определил их дальнейшую судьбу. Один из группы – Андрей, бывший автомеханик, – через Льва спросил у немца: почему машина не в гараже? Тот пренебрежительно махнул рукой:

– Русское железо…

– Можно посмотреть?

Немец пожал плечами. Андрей открыл капот, немного покопался, попросил два ведра кипятка. Когда двигатель дал выхлоп и машина покатила по скрипучему снегу, сбежались ремонтники. Похлопывали умельца по спине, улыбались: гут, гут, прима! Особенно был рад старший из них, мастер Курт. Дармовые рабочие руки, да еще один из русских – специалист!

После рабочего дня, поужинав остатками из немецкой столовой, укладывались спать в теплой избе. Но было их только пятеро. В первую ночь в суматохе немцы не обратили внимания, что их было шесть человек. А под утро, пользуясь отсутствием охраны, один из бежавших, богатырь-кузнец, незаметно скрылся – решил в одиночку пробираться в Ленинград. Укладываясь спать, думали: где он, что с ним, далеко ли уйдешь при таком морозе…

И вдруг – стук двери, конвоиры кивают: выходи! По лицам пришедших видно: что-то случилось. (Позже выяснилось, что беглец, поскитавшись на морозе несколько часов, решил вернуться в поселок, чтобы где-то согреться; был схвачен патрульной службой и после «обработки» признался, кто они и откуда.) В дежурном помещении за столом отдавал распоряжения обер-лейтенант.

Взглянув на вошедших, сказал помощнику:

– Эти русские попробовали свободы. Теперь их не удержишь. Расстрелять.

Лев не чувствовал страха – чему быть, тому быть… И вдруг мастер Курт, тоже пришедший с конвоирами, щелкнул каблуками, вытянулся:

– Герр обер-лейтенант! Они хорошие специалисты – могут принести большую пользу Германии.

Обер-лейтенант пристально изучал каждого, от лица к лицу. Наконец – решение:

– Передай своему командиру: под его и твою ответственность. Сбегут – вас обоих на фронт.

– Яволь!

Курт Швабе, в мирной жизни автогонщик, оказался совсем не плохим парнем. К пленным относился без высокомерия, не давил непосильной работой. Расспрашивал Льва о России, о русских традициях, нравах, порядках…

Лев передавал содержание разговоров своим товарищам. Несмотря на сносную еду, теплое жилье, терпимую работу, каждый из них жил одной мыслью: к своим! Идет кровопролитная война, на фронте сражаются их отцы, братья – разве могут они отсиживаться здесь? Пока обдумывали план нового побега, автороту неожиданно перебросили в Латвию. Здесь, на новом месте, ценя умение русских, им были созданы еще лучшие условия – в жилой комнате стояли даже койки с матрасами…

Налаживались отношения с механиками, слесарями. Разный это был народ: встречались среди них бывшие коммунисты, социал-демократы, как мастер Курт. Они-то и предупреждали пленных, с кем следует быть настороже. Немцы знали, что Лев – бывший студент, уважали его за обширные знания, в том числе по немецкой истории, литературе и в шутку называли Львом Толстым.

Да, в те годы не только в Советском Союзе читали немецкую классику – в Германии тоже знали имена и Толстого, и Достоевского, и Чехова, и Горького…

И все же Курт Швабе, в январе 1942 года вырвавший их из рук смерти, чувствовал настроение пленных. Как-то он подозвал Льва, выехал с ним на грузовике в сторону озера и там на гладкой прибрежной полосе выжал газ до предела. Может, тосковал по своей прежней профессии или захотел показать пареньку-студенту свой класс. Остановил машину у кромки воды, долго смотрел на озерную рябь, потом достал из кармана комбинезона бумажник, протянул спутнику фотографию. Двое ребятишек, молодая красивая женщина. «Это моя семья». Спрятал фотографию в бумажник. Посвистывал ветер, кричали на озере чайки.

– Лев! Если решите бежать – скажите мне.

Вместе с группой пленных на территории автороты работали вольнонаемные латыши – бригада плотников, человек пять. Гудков присматривался к ним, искал случая поговорить. К тому времени в группе созревал план создать свой партизанский отряд. Пробиваться к своим далеко – можно действовать и здесь, в окрестных лесах. Неплохо бы установить контакт с местным населением…

К побегу, созданию отряда готовились заблаговременно. В автомашинах, приходивших на ремонт с передовой, попадались «бесхозные» шинели, сапоги, иногда оружие. Был приготовлен запас одежды, обуви и даже удалось вывезти с металлоломом в старой трубе винтовку, которую потом спрятали в укромном месте, недалеко от озера.

Однажды в обеденный перерыв, когда в помещении не было немцев, Гудков завел осторожный разговор с плотниками. Работаете, мол, как и мы, словно рабы. Разве такой жизни достоин рабочий человек? Весь мир разбит сейчас на два лагеря… Но воевать можно не только на фронте. Почему бы не создать свой партизанский отряд? Бригада отмолчалась, только самый младший сказал: «Подумаем» (Говорили они и по-русски, и по-немецки совсем неплохо.). Гудков повеселел: десять человек, с оружием – это уже ядро отряда… Воспитанные в советской стране, они верили, что мировой пролетариат не может не бороться с фашизмом. К тому же Латвия накануне войны вошла в состав СССР.

На другой день после разговора с плотниками в автороте что-то переменилось. Слесаря, механики куда-то уходили и долго не возвращались – появилось ощущение тревоги… Лев проходил через двор, когда его окликнул немец-ремонтник, лежавший под машиной:

– Помоги…

Подполз, лег рядом. Но вместо пояснения, что поддержать, прикрутить, услышал:

– Вас выдали: вы решили создать партизанский отряд. Сегодня допрашивают наших, завтра возьмутся за вас.

Узнав о провале, Гудков принял решение: побег откладывать нельзя, надо уходить ночью. Вечером их закрыли в комнате на ключ, чего раньше не делали. Лев лег в постель, не раздеваясь; от напряжения бил озноб… Ночью вдруг щелкнул дверной замок – вошел Курт. Глянул на «спящих», подошел к койке Льва.

– Ты заболел? – Положил руку на лоб. – Да-да, у тебя жар, я знаю средство… – Взял бязевые портянки, намочил в ведре, обмотал икры. – Утром будешь здоров. Спи.

Щелкнул замок, затихли шаги. Начинался дождь, который через полчаса перешел в тяжелый, глухой ливень, напомнивший лужские леса, мокрые шинели, гимнастерки, тоску и горечь окружения…

Прыгать решили через окно, выходившее на задворки. Высота метра четыре, но выхода не было. Один, другой соскользнули в ливень с подоконника, настал черед Льва. Глянул на дверь. Прощай, Курт, ничего не поделаешь, на войне «по-хорошему» не столковаться…

Несколько дней вся их группа из шести человек пробиралась лесом на восход солнца, на восток, в партизанский край. Подготовиться по-настоящему к побегу не удалось – на всех один пистолет да несколько кусков хлеба. Как-то под утро набрели на хутор, прихватили барашка и цинковое ведро. Лев, замыкавший группу, видел, как из дома вышел хозяин, посмотрел в их сторону, но шум не поднял, не закричал. В чаще, возле ручья, устроили привал, развели костер…

Где-то поблизости в лесах, граничивших с Псковщиной, действовали партизанские отряды. Как примкнуть к ним? На проселочной дороге выведали у крестьянки, в какую сторону держать путь. Самое опасное – перейти линию железной дороги, днем и ночью усиленно охраняемую.

Днем в той стороне неожиданно поднялась пальба, разгорелся настоящий бой – и разом затих. Выжидая, залегли в овсяном поле. На проселочной дороге появился старик – решили окликнуть, расспросить. Близость цели притупила осторожность, не хотелось думать, что все может повториться, как в автороте. Старик подтвердил: был налет партизан, и даже указал, в каком направлении скрылись.

Немного переждав, когда на закате над землей стелется марево, дымка, удачно проскочили через железную дорогу и залегли передохнуть в ржаном поле. Лежали недолго – в их сторону, от станции мчалась патрульная дрезина. За месяцы плена Лев присмотрелся к порядкам в немецкой армии: быстрота, четкость, беспрекословная исполнительность. Все отлажено, отработано, ни минутной заминки… Спрыгнув с дрезины, патруль на бегу разворачивается в цепь, впереди – натасканные собаки. Стрельба – один из группы ранен…

В лагере началась «обработка». Цель – выбить признание, что они партизаны, а если не партизаны, то кто? Всех пятерых бросили в круг, в ход пошли кулаки, сапоги, доски…

Очнулся Лев в землянке, на соломе, распухшими губами не пошевелить, вся голова в запекшейся кровавой корке. Полицай, приносивший воду и кусок хлеба, сочувственно вздыхал: отсюда дорога только на расстрел. Их и расстреляли бы как партизан, но тот, что был ранен на ржаном поле, в агонии признался, кто они и откуда бежали.

На другой день всех пятерых бросили в кузов машины и отвезли в лагерь военнопленных. Здесь пути-дороги молодого красноармейца и старшего лейтенанта разошлись. Но оказалось – ненадолго.

На территории лагеря у ворот лежала бочка, на которую бросали пойманных беглецов и били резиновыми шлангами, залитыми свинцом. 50 ударов не выносил никто – казнь хуже расстрела. Старший из немцев, стоявший у бочки, взглянув на новичков – избитых, истощенных, не способных держаться на ногах, – распорядился: «В партизанскую камеру!». Видно и так, что не жильцы.

«Партизанская камера» оказалась узким застенком с окном, заколоченным досками, – не определишь: день ли, ночь. Одни стояли, прижавшись спиной к бетонной стене, другие у их ног на корточках дремали. Потом менялись местами. Уходившие по вызову не знали, что их ждет: край рва или переброска в другой лагерь.

Беглецов из автороты выпустили на территорию лагеря через две недели. Застенок превращал военнопленных в доходяг; Лев едва передвигал ноги. Его место в бараке оказалось рядом с нарами бывшего военного инженера-ленинградца.

– Ты недолго протянешь, – определил его состояние инженер. – Я насмотрелся… Сделаем так. Завтра перед разводкой я вынесу тебя наружу, положу около дверей. После разводки бараки обходит переводчик Игорь.

Он ленинградец, поговори с ним. Что ты теряешь?

Так и сделали. При упоминании Технологического института переводчик спросил, на какой кафедре он работал.

– На кафедре физики.

– Там был сотрудник – высокий, в очках…

Лев назвал фамилию, имя, отчество физика.

– Это мой друг. – И, помолчав, решил: – Полежи пока в бараке, я подумаю…

Через два дня переводчик забрал Льва к себе – в отдельную комнату, находившуюся в хозяйственной постройке. Никто из немцев и полицаев туда не заглядывал. Кормил Игорь больного со знанием дела, начав с двух ложек рисовой каши. Молодые силы набираются быстро, если рядом в досягаемости цель…

Гудков исчез из лагеря, и Каждан был уверен, что старший лейтенант уже у партизан. Поправившись, он стал выходить на работу – чаще всего его направляли с группой пленных, обслуживавшей лазарет на окраине городка.

Решение не переменил – бежать, – но как попасть к партизанам? На кухне, где пленные выполняли разные хозяйственные работы, он обратил внимание на одну из вольнонаемных девушек – Лизу. Чувствовал: ей можно доверять. Девушка тайком подкармливала: кусок хлеба, кулечек сахара…

Лев рассказал ей, как оказался в окружении, как попал в лагерь, бежал из него, как оказался в Латвии; не скрыл и свои намерения. Лиза, видимо, доложила старшим и ожидала решения. Наконец сообщила названия деревень – целую цепочку, которую он должен миновать на пути в партизанский край.

Конкретного плана побега у него не было. Это Гудков с его военной подготовкой все делал с дальним прицелом. Лев полагался больше на случай…

В тот день их группа из четырех человек рыла яму для мусора на территории лазарета, вдали от корпусов. Госпиталь был обнесен колючей проволокой, но в один ряд, «в один кол». Кусачек нет, но есть четыре лопаты, которыми можно приподнять нижние «нитки», сделать лаз. Сто метров вырубки, дальше густой лес… Охранник, считая их доходягами, не очень усердно нес службу, время от времени отлучался – территория лазарета ограждена, – а в тот день совсем вышел за ворота… Лев решил: такой случай нельзя упускать!

Лопатами приподняли проволоку – двое выбрались на волю, помогли товарищам. Полоса вырубки не кончалась, только с их силами бежать среди пеньков, по траве!.. Оттуда, из-за проволоки, им казалось, что лес рядом…

От деревни к деревне, по цепочке, указанной Лизой, добрались до расположения отряда, входившего в полк бригады А.В. Германа.

В отряде о молодом ленинградском ополченце уже знали. И все же каждый вступающий проходил обязательную проверку. Слишком дорогой ценой приходилось платить за ошибку здесь, в логове врага, когда со всех сторон теснят каратели и тайные службы не оставляют надежды внедрить своих агентов.

Особист Струнников, беседовавший с ним, больше расспрашивал о лагерях, через которые прошел Каждан: кто начальник, фамилии полицаев… Видимо, о нем самом все уже было известно. Лев не вытерпел: «Гудков Николай Иванович не у вас в бригаде?». Особист усмехнулся: «Поживем – увидим».

На борьбу с партизанами, державшими тыловые коммуникации противника под постоянной угрозой, не прекращавшими ни на день «рельсовую войну», немецкое командование бросало немалые силы. Моторизованные команды карателей внезапно появлялись в районе действия партизан, стремились окружить их и уничтожить. Партизанские группы, выходя на задание, всегда были начеку, никогда не останавливались на ночевку в деревне, разбивали лагерь в лесу, выставляли охранение. Женщины, дети, подростки из ближних деревень приносили бойцам молоко, хлеб. Партизанская конная разведка неутомимо прочесывала окрестности, чтобы вовремя предупредить об опасности.

В конную разведку попал и Каждан. Одно из первых заданий – вдвоем с напарником доставить донесение в штаб полка. Никогда раньше на лошадь он не садился, да еще без седла. Хребет у старой лошаденки был, как пила… Добрались до штаба. Напарник с пакетом пошел в избу, а начинающий службу конник стоял на крыльце, чувствуя, как под брюками по ногам бегут капли крови. А надо еще возвращаться в отряд… Слышно было, как по улице летит конный; лихо промчался мимо крыльца и вдруг осадил лошадь, развернулся, поднял коня на дыбы, «свечой».

– Лёвка?!

Да, это был он – верный товарищ по лагерным испытаниям.

– Никуда не поедешь, – распорядился Гудков. – Останешься у меня в бригадной разведке.

Так и остался Каждан под началом своего старшего товарища. Прошел выучку у бывалых кавалеристов, научился шорничать, мог даже сделать из подручного материала отличное седло. Обычно это была прочная парашютная ткань, парашютные стропы; боеприпасы, продовольствие нередко поступали к партизанам по воздуху.

Освоил езду, кавалерийскую науку – то, от чего зависит и успешное выполнение задания, а порой – и жизнь. Однажды тройка конных бойцов неожиданно наскочила на немецкий пулемет, установленный посреди деревенской улицы. Вихрем налетели на вояку, перемахнули через пулемет, и вот уже околица. Разведчикам категорически запрещалось вступать в бой, только выполнять задание. Партизанские законы были суровы. В первую неделю лесной жизни Каждан стал свидетелем тяжелой картины. У вырытой ямы стоял тот, кто накануне под хмельком позволил себе нарушить одно из правил партизанского Устава. Разгильдяйство, самоуправство карались высшей мерой. Под угрозу ставилась жизнь товарищей; кроме того, все они были на виду у населения, «сарафанное радио» разносило вести в самые глухие углы…

Кроме службы в конной разведке, была за ним еще и обязанность переводчика; нет-нет, да и вызывали его в штаб допросить «языка». Если на фронте за доставленный «трофей» нередко давали награды, то здесь это было обычным явлением. Партизаны шутили: куда ни плюнь – попадешь в немца, хватай да вяжи. Но не всегда пойманная «рыба» располагала нужными сведениями. Мог ли солдат, унтер-офицер знать, где располагается штаб генерала? А такое задание разведчики однажды получили. Выяснить, куда перебазировался важный армейский чин. Пришлось «отловить» не один десяток солдат и офицеров, пока не узнали точно, где располагается штаб.

Вместе с немцем, присланным с Большой земли, Каждан работал над переводом листовок-сводок о действительном положении на Восточном фронте. Немец размножал текст на трофейной пишущей машинке, и партизаны распространяли сводки вблизи крупных гарнизонов. Германская пропаганда трубила только о победах, скрывая от солдат и офицеров горькую правду. Советское командование придавало контрпропаганде очень большое значение.

Немецкие штабы требовали от карателей обезопасить тылы, расправиться с партизанами. Бригада А.В. Германа была окружена тройным кольцом, с каждым днем оно сжималось. Перед бригадной разведкой была поставлена ответственная задача – обеспечить наиболее безопасный путь выхода из «мешка». Определили маршрут, выставили маяки-посты. Стояли они через каждый километр; только получив от «маяка» подтверждение, двигались дальше. Колонна – более тысячи человек – с обозами, ранеными держала путь на Струги Красные. Кроме специально обученных команд карателей противник снимал из ближних гарнизонов дополнительные силы. Партизаны избегали, по возможности, столкновений; все меньше оставалось боеприпасов, на счету была каждая обойма, граната.

Кровопролитный бой вспыхнул в деревне Житницы. Захватив мост через реку, выбив немцев из деревни, партизаны могли двигаться дальше. Но победа досталась дорого. Деревня полыхала, у моста, на улице груды убитых – и немцев, и наших. В этом сражении был смертельно ранен комбриг. (Звание Героя Советского Союза было присвоено А.В. Герману посмертно.) Получил серьезное ранение и Н.И. Гудков. Лев оказал товарищу помощь, взял его оружие – трофейный автомат. (Сам он не расставался с нашим надежным автоматом ППС.) Двое суток самолет У-2, посланный в район боев, чтобы вывезти погибшего комбрига, не мог пробиться к партизанам. Четверо разведчиков, и среди них Каждан, все это время сопровождали тело партизанского командира. Наконец У-2 приземлился в центре огненного «кольца». Под автоматным и пулеметным огнем погнали телегу к самолету…

После победоносной битвы у стен Ленинграда в январе 1944 года началось отступление немецких войск на запад. Партизанские соединения получили приказ воспрепятствовать организованному отходу частей группы «Север». Подразделение, где воевал Каждан, перекрыло шоссейную дорогу, встретило отступающих огнем. Подбили даже танк. Оккупанты вынуждены были, бросив технику, пробиваться на запад по бездорожью.

12 марта 1944 года партизанские дозоры встретились с передовыми частями наших войск. Март, оттепель, дыхание близкой весны…

Перед партизанским строем – подтянутый, боевой майор:

– Ну, орлы, у кого 10 классов – шаг вперед. – Лев, конечно, вышел. – Пойдешь ко мне в артиллерию?.. Как нет, почему?!

– Я разведчик.

– Разведчики мне и нужны!

Так бывший ополченец, боец конной разведки Каждан стал артиллеристом-корректировщиком Ленинградской Краснознаменной 21-109-й стрелковой дивизии 2-й Ударной армии. Участвовал в боях за Выборг, за освобождение Эстонии, в сражениях по разгрому Курляндской группировки. Весной 1945 года бои на их участке фронта продолжались еще неделю после 9 мая. Какими долгими были эти дни, когда уже повсюду на фронтах царила непривычная тишина!

С винтовкой, из которой не пришлось ни разу выстрелить, с коробкой пулеметных дисков шел в строю по Лиговскому жарким июльским вечером 1941 года молодой ополченец. Вернулся в 1945-м в Ленинград с боевыми наградами сержант артразведки геройской дивизии… Снова родной Технологический, учеба, диплом, годы труда на производстве, научная работа…

Ничего случайного на свете нет; те, кто побывал на войне, не сомневаются в этом. В концлагере под Сиверской зимой 1941 года Лев Каждан назвался красноармейцем Никитиным, вспомнив девичью фамилию жены старшего брата. Рядом со Львом Григорьевичем долгие годы – любимый человек, верный друг и помощник Елена Николаевна, в девичестве Никитина.

Бывший автогонщик Курт Швабе, сочувствовавший русским военнопленным, иногда под предлогом уборки зазывал паренька в свою конторку и тайком включал ламповый приемник, настроенный на Москву. Однажды Лев услышал куранты с Красной площади. Знакомый с детства бой часов, поднимавший его каждое утро, сливался с голосом мамы, родных, с голосом прежней мирной жизни. Слезы текли по щекам, подбородку, он их не замечал…

Декабрьский снег запоздалой зимы запорошил Московский проспект, Измайловский, череду Красноармейских улиц между ними. На одной из них – на 4-й – живет бывший ополченец, партизан, разведчик-артиллерист. Целая эпоха пролегла между днем сегодняшним и тем временем, когда бой курантов вьюжной зимой и жарким летом поднимал великую страну на битву и труд.

Этот бой слышит и сегодня в душе он – один из тех, кто отстоял право людей встречать новый день на мирной земле.