XI

Надгробное слово, произнесенное при погребении о. архимандрита Моисея ректором Калужской семинарии архимандритом Герасимом

Сколь ни давно уже предсказана была сими словами блаженная кончина в глубокой старости многострадальному Иову, однако они и теперь могут иметь свое приложение. Вот и усопший о Господе брат наш положен во гроб, как зрелая пшеница ― в житницу или, подобно колосу, вовремя сжатому и сложенному в стог, скоро сокроется телом в могиле до всеобщего воскресения. Руководимый и укрепляемый Господом, долго развивался он и усовершенствовался: то в лесах рославльских, по предварительном испытании себя в Саровской и Свенской обителях, то здесь, на ваших глазах, подобно плоду наливался, созревал и созрел наконец, служа в преподобии и правде более 40 лет здешней обители, для благоустройства коей так много сделано им, что память о нем никогда не умрет.

Если не непоучительна жизнь и самого обыкновенного человека с его кончиной, то жизнь такого подвижника благочестия, который отходит к отцам своим в мире и в старости добрей (Быт. 15, 15), особенно заключает в себе много поучительного.

Для общего нашего назидания посвятим несколько минут на краткое обозрение более выдающихся сторон этой многолетней, благопотребной и подвижнической жизни усопшего о Господе.

Многим, конечно, по тяжким, а нередко и самым горьким опытам жизни известно, сколь опасна пора юности нашей. Не столько вреден червь для цветов и плодов, сколько вредят развитию и преуспеянию юной души увлечения страсти. Похоть плоти, похоть очес и гордость житейская (1 Ин. 2, 16) поминутно почти обольщают и влекут в плен юное сердце. Поэтому-то, конечно, апостол Павел заповедует юному ученику своему Тимофею, а в его лице и всем юношам: бегать похотей юных (2 Тим. 2, 22). Но усопший о Господе брат, происходя из купеческого звания, старался подражать ― с юных лет ― евангельскому купцу, который искал хорошего жемчуга и, найдя его, пошел продать все, что имел, и купил его (Mф. 13, 45–46).

Говоря без притчи, брат наш о Господе, поняв с юных лет, что мир преходит, а с ним и тройственная похоть его (1 Ин. 2, 16), что исполняющий только волю Божию пребывает во веки (1 Ин. 2, 17), гордость всяку отложше и удобь обстоятельный грех (Евр. 12, 1), оставил дом, имение, даже родного и нежно любившего его и любимого отца оставил, только бы приобрести Христа и таким образом спасти свою душу, коей ничего нет ни выше, ни дороже в сем мире. И опыт, как нельзя очевиднее, подтвердил для него непреложную истину слов пророческих: благо есть мужу, егда возмет ярем в юности своей (Плач. 3, 27). Тогда как многие из юношей и нашего, и прежнего времени увлекались временною греха сладостию (Евр. 11, 25) и, увязая в сетях его, нередко горькими слезами оплакивают свои падения, отец Моисей, чрез строго подвижническую жизнь, вдали притом от обаятельных соблазнов, избавился, по милости Божией, от заманчивых влияний греховных, яко птица от сети ловящих.

Но и отвергшись от мира и благ его, усопший о Господе брат ваш не предался беспечности, подобно юродивым девам (Mф. 25, 3) или многим, может быть, из нас, грешных; напротив, зная, что сколь дух ни бодр наш, но плоть немощна (Мк. 14, 38), старался бдеть и молиться, чтобы, вышедши из мира, как израильтяне из Египта, не подвергнуться опасностям, даже гибели, сопровождавшим последних в пустыне, за их самонадеянность, строптивость и непослушание. Для лучшего же обеспечения себе победы в борьбе с плотию, похотствующею на дух, и с духом злобы, он всецело предал себя руководству опытного и дивного подвижника благочестия, иеросхимонаха Афанасия Свенского и, водворившись в рославльских лесах Смоленской губернии, с каждым днем все более и более старался совлекаться там ветхого человека с деяньми его и облекаться в нового: старался, при содействии благодати Божией, подавлять в себе все греховное ― от чувств, желаний и помыслов до слов и дел, чтобы тем беспрепятственнее сообразовать свою жизнь с духом Евангелия. Пример вполне достойный подражания тех, кои, оставивши мир Бога ради, поступают в обители для спасения души своей!..

Легко могло быть, что, плененный пустынным уединением, и навсегда остался бы он там, невзирая ни на усиленные подвиги, ни на жестокость борьбы со врагом, который в полном смысле является для живущих в пустыне львом рыкающим и ищущим поглотить их (Ср.: 1 Пет. 5, 8); тем более, что пустынным непрестанное божественное желание бывает, миpa сущим суетного кроме. Но над возлюбленным нашим отечеством грозная туча тогда собиралась с запада и разразилась в 1812 году такими страшными громами, что горы и долы застонали и самая глубокая пустыня, в коей привитал о. Моисей, огласилась шумом оружия бранного. И вот юный подвижник волей-неволей должен был оставить пустыню Рославльскую и, не слагая с себя оружия Божия (Еф. 6, 11), приютиться сначала в Свенской, а потом в Белобережской обителях. Но едва миновала гроза, как о. Моисей снова уклонился в любимую пустыню, чтобы снова там продолжать борьбу с врагом спасения и полагать восхождения в сердце своем (Пс. 83, 6).

Скромный и смиренный, он не любил говорить о подвигах своих. Но может ли быть, чтобы душа его, яко крин, не цвела там ― в рославльских лесах, находясь в кругу столь примерных подвижников, из коих один ― Феофан дивный, из подражания Христу Спасителю, постился однажды, по отзыву покойного, чрез всю четыредесятницу, ничего не вкушая? Не раз приходилось нам слышать от старца-покойника об этой поре его жизни и умиляться при виде благодарных слез его ко Господу за милости Его и за спасение в пустыне этой от всех бед и напастей. Орлом в обновленной юности казался он тогда нам; так благодетельно действовало на него воспоминание о понесенных там, при помощи Божией, подвигах самоотвержения и послушания.

И нам, братия, конечно, не неприятно будет оглянуться на пройденное поприще жизни нашей и при случае припомнить, как сила Божия совершалась в немощах наших (Ср.: 2 Кор. 12, 9), чтобы благословлять, подобно покойнику, Господа на всякое время. И счастливы будем мы, если не оставим за собою грязных следов на поприще этом! Иначе воспоминание о них, как ржа железо, будет снедать наше сердце и, чего доброго, не обретем уже мы нигде тогда мира в костех наших от лица грех наших (Пс. 37, 4), особенно если не покаялись в них и доселе оставляем неоплаканными…

Но вот настала пора светильнику, сияющему постом и бдением в пустыне, быть на свещнице, и светить всем, иже в храмине суть (Mф. 5, 15). И Господь избирает орудием для этого блаженной памяти митрополита Филарета. Проникнутый духом подвижничества и любя иночество, он пожелал в этой пустыни устроить скит. Знакомый уже с рабом Божиим Моисеем, он вызвал его сюда из Рославльской пустыни и определил сначала начальником скита, потом духовником и, наконец, вверил ему вскоре управление и самою обителию. И с этой поры он редким светильником был для нашего времени с дивными сподвижниками своими ― Леонидом и Макарием, так же, как и он, горевшими и светившими для всех нас не только при жизни, но даже и из самого могильного мрака блистающими, как молния из черной тучи…

Не нам, конечно, и не пред вами, братия и друзи, сродницы и знаемые, как пред ближайшими свидетелями столь блистательно пройденного поприща усопшим отцом, собратом нашим о Господе, излагать с подробностию теперь, что, когда и как было сделано им в течение 37-летнего служения его в должности настоятеля. О мудрых и зрело обдуманных мерах его, содействовавших более или менее благоустройству Оптиной пустыни, поведают в свое время, как отчасти уже и поведали, более нас опытные, а похвалу его исповест Церковь (Сир. 44, 14). В настоящие минуты достаточно припомнить нам о его дивной вере, которая, подобно звезде путеводной, руководила им во всех его начинаниях и делах.

О его великодушии и кротости, с коими носил он немощи немощных из вас: «По наваждению вражескому иногда проносили мое имя, яко зло, и чернили клеветами, ― малодушные из братии. Но правда светлее солнца: защитив себя пред начальством от изветов, я охотно прощал ненавидящих и обидящих меня и тем обезоруживал их и пленял сердца их в любовь». Так, обливаясь слезами, он раз сам говорил нам, благословляя при этом Господа, давшего ему широту сердца. И в эти минуты в очах его светилось такое младенческое незлобие, что, кажется, самое холодное, черствое сердце пленилось бы им и пожелало усвоить себе это качество дивное. Не оставим без внимания и его сострадание и сердоболие к нуждающимся: кто из приходивших сюда в крайней нужде за помощию не получал от благодетельной десницы покойного пособие благовременное! Прислушайтесь к говору этой многолюдной толпы, наполняющей храм и ограду обители, и вы узнаете, что покойник, невзирая на то, что богат был, по собственному же его выражению, только нищетою, очень многим из среды ее благодетельствовал. А это уменье управлять братством из разных званий, не одинаковой степени образования, умение всем и каждому указать приличное место, занятие, так чтобы все и каждый, смотря по возможности, старались содействовать благу обители! А эта редкая заботливость старца-подвижника сделать ― чрез переводы и издания ― общедоступными для всех и каждого некоторые из таких святоотеческих творений, о коих очень многие даже из иноков знали только по имени, невзирая на их назидательность! Это, наконец, бескорыстие, с каким рассылал он творения эти, по переводе некоторыми из вашей же среды на современный нам язык, по духовно-учебным заведениям! Не указывают ли они, с одной стороны, на его наблюдательный ум, с участием следивший за потребностями современного иночества и с искреннею готовностию изобретавший средства удовлетворить оным, с другой ― на его духовную опытность и благочестие, которое на все полезно (1 Тим. 4, 8)?

Итак, видите, братия, что и в наше время человек, проникнутый любовию к Господу, много может сделать, при помощи Божией, для блага ближних. Пусть же пример этой поучительной жизни отца и брата нашего о Господе не пройдет для нас даром. Взирая на блаженное успение его, предваренное принятием великого ангельского образа, после неоднократного приобщения Святых и Животворящих Христовых Таин, будем подражать его вере в Промысл Божий, его духу подвижническому, сопровождаемому кротостию и незлобием, бескорыстием и благочестием, его благоразумию и осмотрительности, с коими твердо шел он путем жизни, избегая крайностей. С другой стороны, помня, что никто не может похвалиться чисто сердце имети, хотя бы и един день был жития его на земле (Иов. 14, 5), пожалеем о том, что и высокая душа усопшего о Господе омрачалась иногда, по немощи человеческой, некоторыми недостатками, как светлое солнце ― тучами: тем более, что при гробе и близ отверстой могилы ― самое приличное место, по указанию христианской любви, ― для благословений и теплых молитв о упокоении преставльшегося в недрах Авраама, Исаака и Иакова, а не для осуждения или малодушных жалоб, если бы кому-либо и могли они придти на память теперь. Аминь.