Храм Лабиринта оказался огромным и запутанным, сродни его названию. Был ли он возведён на месте каких-то заброшенных катакомб или старого бомбоубежища, позже расширенного, Фёдор не знал. Но успел возблагодарить прекрасную пространственную память Аквы – всё в мельчайших деталях совпадало с тем, как указывала девочка. Безусловно, многое было построено из индустриальных обломков, фрагментов частей каких-то конструкций, но не всё. Словно это древнее чудовищное существо, обитающее в Лабиринте, само создавало всё пространство.

И Фёдор увидел капитана Льва, старого друга, и увидел, каким он стал. Сначала узнал его грозную барку, увенчанную гордой львиной головой. В ней был сооружён резной золочёный настил с узорами, которые, наверное, проще было бы считать погребальными. И на настиле, облачённый в дорогие, расшитые яркими, но столь же «погребальными» рисунками, возлежал капитан Лев. Он спал. Кожа лица, умащённого маслами и благовониями, показалась очень тонкой.

У всех лодок, даже стоящих на приколе, всегда есть курс. И только у барки капитана Льва курс был неопределим. Застряв в бесконечном Лабиринте между жизнью и смертью, нос лодки был обращён в глухую стену, где соорудили алтарь спящего. Правда, иногда там появлялось кое-что…

«Старый друг, ты всегда любил свежий ветер в парусах и был бесстрашен, порой до безрассудства. Хотел ли ты, пожелал бы себе такой участи?»

Сейчас стена была глухой, хотя коренастый уродец время от времени бросал на неё взгляды.

«Там не пройти, – сказала ему Аква. – С нашей стороны нет. Он впускает только то, что сам захочет… Я пыталась». Девочка была такой же отчаянно-безрассудной, как её отец. «Но ты умеешь делать лабиринты. Вы вдвоём с твоей Евой. Как и мой отец. Только с той небольшой разницей, – голос девочки на мгновение дрогнул, – что вы оба живы. Поэтому я и поплыла за тобой».

Снова настигло ощущение, что он находится в сновидении. Возможно, здесь, в Храме, такое место. Фёдор не особо всерьёз воспринимал все эти истории с плохими вибрациями, но заставить голову проясниться потребовало усилий. Монахи уже разместили его под бычьей мордой и туго затянули ремни. А потом Фёдор снова скосил взгляд на эту деревянную скульптуру у подножья перекладин, где его ждал очищающий душ. Могучий воин с занесённым мечом; за плечами воина в дереве искусно вырезаны лица – испуганные женщины, немощные старики, дети. Скульптура защитника, кем и были изначально капитаны. В принципе, Фёдор уже понял, что это за скульптурная композиция: золочёное дерево, пазухи крепежа – ростра, снятая с носа боевого корабля. И как он мог так обознаться? Скульптура изображала женщину с развевающимися волосами – не могучего воина! В правой руке закинутый над головой меч, левая устремлена вперёд. На плечах в складках плащ; женщина-воительница действительно закрывает собой тех, кого призвана защитить.

Старинный резчик вложил в работу всё своё мастерство – лицо женщины, на котором играли отсветы масляных ламп, казалось прекрасным.

– Гляжу, заинтересовал тебя защитник слабых? – с горделивой, но исполненной благоговения улыбкой поинтересовался один из монахов. Все другие экзекуторы смиренно сложили перед собой руки, обратив сияющие взоры на скульптуру. – Перед тобой один из Девяти капитанов. Это величайшая ценность. В ней благой свет начальных времён! Эту чудо-ростру лично, своею рукой вырезал Святой основоположник Борис.

Голову Фёдора закрепили в деревянных тисках, повернули ручку, и голова оказалась зафиксированной в жёстком, причиняющем боль каркасе. Но всё же оставалась возможность скосить глаза. Он не ошибся. Это не игра света и тени на прекрасном лице воительницы.

«Почему монах говорил о ней как о мужчине?» – подумал Фёдор.

Чудо-ростра… Но ошибки не было: только что в отблесках масляной лампы женщина-воительница улыбнулась ему. И хоть виски сковала давящая боль, сомнений не оставалось. И никакие плохие вибрации здесь ни при чём. Это был нарочный. Посыльный князя-призрака. Такой же, как мамзель Несси.