Наверное, крик Евы вывел гидов из странного оцепенения. Кто-то из них, подняв голову, – всё же медленнее, чем она ожидала, – словно не узнавая, посмотрел на девушку. Лодка уже почти зашла под обрушенный мост. Вой ветра сделался каким-то непривычным, и там, в воде, где совсем недавно она видела покрытое тиной основание опоры… Ева различила нечто невероятное, пугающее, и оно поднималось к поверхности. Петропавел обернулся на крик, вероятно достаточно быстро, глядел с тревогой и, видимо уловив что-то в глазах девушки, громко, зычно и странно растягивая слова закричал команде:

– По-во-ра-чи-вай!

И опять Ева не успела понять, что не так, что было неправильным. Эта чёрная полоска на поверхности воды за мостом, конечно же, не укрылась от взгляда Петропавла. Как и не укрылось, что приближалось это нечто быстрее скорости лодки. Не потребовалось большого труда, чтобы понять почему – оно двигалось в их сторону, а сейчас вспенилось и забурлило по всему фронту, чёрному как смоль.

«Блуждающие водовороты, – вспомнила Ева. – То, что я видела во сне, было похоже на блуждающие водовороты».

Но было что-то ещё. Ощущение какой-то чудовищной неправильности сильнее сдавило грудь девушки. Её сердце будто ухнуло и снова начало биться неровно, вызывая это удушье. Ева быстро двинулась на нос, к Петропавлу, удивляясь, почему гиды по правому борту настолько неспешно выполняют его команду. И хотя нос лодки начал отворачивать, работа вёслами явно замедлялась.

Ева вдруг остановилась как парализованная и, ухватившись за борт, глядела на Петропавла.

«Губы, – поняла она, наконец. – Его губы, когда он отдавал команду “Поворачивай!”. Они двигались медленно, словно он специально, нарочно вытягивал их, растаскивая слово на отдельные долгие звуки».

И полы его плаща на ветру колыхались медленней, чем, например, Евины волосы на том же ветру. Вот почему вёсла…

Ева наклонила голову. Удары её сердца тоже замедлялись. Но гораздо важнее стало то, что она увидела. И от чего всё внутри неё заполнилось сухим опустошающим холодом. Нос лодки поворачивал, и теперь было ясно, что ей не понравилось в вое ветра, – он как будто дул снаружи помещения, где она находилась, дул где-то за стенами дома, где она укрылась, и хотя, разумеется, это было не так, нигде она не укрывалась, всё это теперь не имело значения. Нос лодки уже отвернул почти на 90 градусов от курса, от направления русла канала, и она подняла взгляд вверх. Нет, ей это не показалось, просто всё происходило настолько быстро и настолько катастрофически не совпадало с привычным ходом вещей, с тем, что были готовы увидеть и признать её глаза, что Ева не сразу и поняла, что видела.

Нос лодки поворачивал, и мост над головой поворачивал вместе с ним. Вверху образовались ещё одни уходящие к берегам длинные перекрытия; прежний мост никуда не делся, но этот новый, когда она на него смотрела, выглядел даже чётче. И под ним, в сторону вместе с носом, уходило ещё одно русло канала. Она резко обернулась в другую сторону, и над её головой тут же раскинулся новый луч моста и ещё один канал. Ева закричала – это был просто беспомощный крик отчаяния. Петропавел бросился к ней; старый гид наклонялся и выпрямлялся при движении всё медленней, но Ева всё равно протянула к нему руку. Вой ветра и голос Петропавла зазвучали ещё дальше и оборвались на одной ноте; Ева увидела, как медленно стекают с лопасти весла капли и как они, не достигнув воды, повисли в воздухе. И Петропавел, сделав ещё шаг к ней, застыл. Как замерли и гиды по правому борту, держа вёсла на разных уровнях и больше не меняя позы, а по левому – с оружием на изготовку. И полотнище флага, что развевалось на ветру, застыло. И волны, что лизали борта лодки.

Крик Евы захлебнулся в каком-то непостижимом пространстве, где она оказалась одна, выкинутая от всех живых. Зажмурив глаза, девушка почему-то обернулась вокруг своей оси, ухватив себя руками за плечи. Раскрыла глаза. Она единственная здесь, в лодке, двигалась, всё остальное замерло, словно повиснув в остановившемся миге. Только и её сердце всё больше замедляло свой бег.

Взгляд Евы, словно ставший безумным, автоматически обратился к корме лодки. И тут же над её головой протянулся ещё один луч моста, а под ним уходило вдаль ещё одно русло. Ева завизжала. Потом её зубы клацнули. Она, пошатываясь, подошла к Петропавлу – зрачки старого гида не двигались. Какие-то шальные хрипящие звуки сорвались с губ девушки. Вверху во всех направлениях, на все 360 градусов, повисли лучи моста с лодкой в центре, и наиболее различим оказывался тот, на который она в данный момент смотрела. Так же обстояло дело и с руслами канала: куда ни обернись – направление было единственным.

А потом Ева обнаружила, что вовсе не всё вместе с лодкой застыло. Там, пока ещё вдалеке, по каждому из русел, что расходились радиусами в разные стороны этого круга безумия, продолжала надвигаться бурлящая гибельная чернота. Водовороты… Но и здесь, поближе, у покрытого тиной основания опоры тоже оказалось довольно оживлённо.

Оцепеневшим взглядом Ева смотрела, как каменные фигуры, словно поддерживающие на плечах саму громаду моста, поднимались из воды. Они были такие же чёрные, как смоль, как эта надвигающаяся со всех сторон кипящая жуть. Вот что она видела во сне. Ева не знала, выпала ли она из течения канала или из потока времени, и, собственно говоря, ей было всё равно. Лабиринт пришёл за ней. Ночной кошмар, вырвавшись из сна, наконец настиг её.

Она всё же пошевелилась. Нарастающее удушье тут же вцепилось в её горло мёртвой хваткой. Чувствуя всё более слабые удары собственного сердца, сама не зная, как и почему, она позвала:

– Фёдор, где ты?

Но удушье чуть отступило. И сердце, встрепенувшись, забилось немного сильнее. Ева подняла голову, глядя на каменные фигуры; она была окружена ими со всех сторон, и те уже полностью показались из воды. Их можно было принять за безукоризненной работы архитектурных атлантов из древних книг, если бы в их мрачной торжественности не присутствовало что-то от погребальных памятников. Руки каменных статуй не были подняты вверх, с развёрнутых вперёд ладоней стекали капли тёмной воды. Ева всмотрелась в их лица. Они были не просто одинаковы. Ощущение какого-то диссонанса, чего-то невыносимо кощунственного, наверное, угадывалось с самого начала, но прежде было надёжно скрыто вуалью парализующего страха. Сейчас она позволила себе рассмотреть их внимательней.

Они были не просто одинаковы, девять надгробных статуй, что возвышались с разных сторон. Каждое из этих чёрных, безупречной работы, точно живых каменных лиц было лицом Фёдора.

– Где ты? – вдруг тоскливо прошептала Ева. Протяжно, с низким томительным стоном выдохнула. Чуть наклонила голову.

«Мой любимый умер? – спокойно подумала она. – Нет, я бы знала. И, возможно, умерла бы в тот же миг». Ева вдруг зловеще усмехнулась: «Или умерла бы прежняя Ева».

Так и не поняв, что это значит, она почувствовала себя ещё чуточку легче. Пошевелилась и снова зловеще рассмеялась: «Я хочу его живого! И если для этого надо пройти через смерть…» – но эта дикая мысль уже отступила.

Она не была неправильной, скорее, неполной. Потому что…

– Они не надгробные, – пробормотала Ева.

Вскинула голову, смотрела на окружающие её фигуры с какой-то незнакомой ей алчностью. Они не надгробные, вовсе нет, это враньё. И надо понять про них что-то ещё, понять срочно.

Ева оглядела русла канала – кипящая волна, за которой надвигалась непроницаемая тьма, приблизилась. Она загнана в ловушку. То, что пришло за ней, наползало со всех сторон. Вот почему Лабиринт! Но эти каменные фигуры – это что-то чудовищно-издевательское? Или?.. Понять надо срочно – чёрная кипящая мерзость совсем уже близко, с той стороны оснований опоры, и от неё удушьем холодеет и готово остановиться сердце.

Срочно, потому что эти каменные фигуры, конечно, тоже часть Лабиринта, но они не являются надгробным памятником тем двоим, что когда-то любили так сильно. Возможно, хотели бы стать надгробием, но пока не являются. Пока ещё нет. Мысли судорожно наскакивали одна на другую, путались в голове. А потом внезапно всё успокоилось, как в детской головоломке, выстроилось в ряд по ранжиру. Ева посмотрела на простёртые к ней каменные руки и снова на лица. Лабиринт словно не смог чего-то утаить. Они не надгробные. Скорее, напротив, в них что-то другое, сигнал, знак…

– Лазейка, – хрипло произнесла Ева, переводя взгляд с одного каменного лица на другое. Вздрогнула, осторожно, но больше не затравленно озираясь. И вдруг холодно усмехнулась: похоже, у её ночного кошмара есть уязвимое место? Понимание накатило на неё внезапно и откуда-то со стороны. А потом Евин взгляд застыл:

«Фёдор?! – подумала она, всё больше наполняясь уверенностью. – Ты пытаешься что-то сказать мне? Тем единственным способом, которым сумел?»