Глава 38
Шоколадка

В час ночи для Кати вызвали на Яузу такси. Она так им сказала: сама доеду домой, а вы сидите, а лучше – оправляйтесь-ка спать.

Четыре бутылки хорошего вина – не повод садиться за руль и развозить всех по домам, усек, Сереженька?

Усек.

Дмитрий Лужков позвонил домой Тахирсултану и сообщил, что заночует у друга. Катя и Мещерский уговорили его: выпили, расслабились, куда вы поедете, братан участковый? Завтра у вас доклад по рапортам следователю, надо подумать, как расследованию с этой стороны помочь. Вот вместе и подумаете. Ум хорошо – два лучше.

Они оба спустились во двор проводить Катю до такси. Бухтели чего-то там, размахивая руками. Лужков все никак не мог успокоиться насчет чанов для варки мыла. Мещерский пылко восклицал: метафизика, говорите? Нет, тут нужна логика и еще раз логика!

А где ее взять, эту логику?

Катя, завалившись домой, бухнулась в постель, даже душа не приняв. Кое-как разделась. Вот пьянчужка! Она корила сама себя и тут же махала рукой – а, ладно, один раз живем.

Прежде чем провалиться в глубокий сон, она все думала, все пыталась выстроить для себя этот ряд, эту цепочку – логика, логика, лица, лица.

Подозреваемые. И жертвы.

Она опять вспомнила лицо Александра Мельникова там, в Безымянном, днем, когда обнаружили склеп, и ночью, когда укусили Алису. В первом случае – встревожен, но деловит, заинтересован. Во втором – тоже встревожен и растерян, нет, как-то весь потерян. Он глаз не подымал.

Вспомнила выражение лиц всех, кого они допросили. И лица тех, давних, на фотографиях и портрете над камином.

Пожалела, что, наверное, не придется увидеть лицо купца Якова Костомарова – каким он был.

Пожалела и о том, что причины задержания на целые сутки Платона Изотова по подозрению в педофилии в отношении Лизы Апостоловой так, похоже, и останутся непроясненными.

Тетка Алисы упомянула, что сообщила тогда участковому, что видела, как Изотов угощал больную девочку шоколадом. Но это не повод для подозрений, ареста и многочасового допроса. Там было что-то еще. Что-то кроме этого. И об этом они, увы, никогда не узнают.

Платон Изотов промолчит. А Лиза Апостолова – она молчит уже больше двадцати лет.

Она лишь кусается…

Вот набросилась на Алису и укусила ее, чем повергла весь Безымянный в шок.

Алиса же была последней, кто видел Мельникова живым в тот вечер. Нет, она сказала – не я, а убийца. Правильно… Какой у нее был мотив убивать своего любовника? Ну да, они ссорились, она его прогнала и… И что потом – выскочила и помчалась за ним следом? Приревновала к тому, что он пойдет ночевать к секретарше? Но Алиса Мельникова не ревновала. Это ясно по ее виду. Вот Светлана-секретарша – да, и скрыть этого не может. Алису же больше волновали чаны фабрики, которой нет. Секретарша под дверью слышала их ссору и сказала, что они ругались из-за денег. И ее это странным образом успокоило, так что она перестала подслушивать и якобы пошла домой.

А в это самое время – глубокой ночью, так и не сомкнув глаз, Платон Изотов лежал в своей постели рядом с женой в спальне загородного дома в Фирсановке.

Жена тихо похрапывала, уткнувшись в подушку. В спальне пахло по́том и ее кремом для рук, для увядающей старческой кожи.

Платон Изотов тоже думал о связи событий. А еще о том, что некоторые события как бумеранг возвращаются обратно даже спустя двадцать с лишним лет.

Эта ненормальная девчонка, соседка по дому, дочка Тамары Апостоловой, вечно таскавшейся на фабрике с путевками из профкома и вечно что-то клянчившей. А потом, когда фабрика обанкротилась, продававшей мыло со склада по «бартеру». Эта девчонка Лиза – толстая, безмозглая, вся налитая жиром, как откормленная индюшка. Она выглядела гораздо старше своих двенадцати лет. Мозг ее был тогда подобен мозгу пятилетней, а тело рано сформировалось, округлилось. И он часто провожал ее взглядом. Как и всех прочих, тех, что были до…

И в тот день на площадке у лифта, когда он зазвал ее в подъезд, подманив, как зверушку, шоколадкой… У него тогда все плыло перед глазами и руки тряслись.

Девчонка жевала шоколадку – жадно и ни на что больше не реагировала. Он погладил ее толстые ляжки. Рука потянулась к ее груди – он расстегнул ей молнию на куртке. Буфера почти как у взрослой бабы, в толстых и безмозглых есть своя прелесть, и эта прелесть в их полной податливости, покорности и любви к сладкому.

Он лапал ее, возбуждаясь все больше от ее покорности, тупости, от ее запаха и запаха шоколада, который она жевала, и не заметил, как они тихо спустились по лестнице с верхнего этажа – эти чертовы подростки, мальчишка и девочка. Внучка бывшей директрисы Авроры Алиса, тоже соседка по дому. И пацан, что за ней вечно таскался как хвост и носил ее школьный рюкзак.

Они спускались пешком. Что они видели? Что успели заметить? Он тут же убрал руки от Лизы и отпрянул. Но что они видели? Следом за ними спускалась тетка Алисы – она до банкротства фабрики работала там, в отделе кадров. Она знала его как соседа и бывшего сотрудника фабрики. Она ничего не сказала ему тогда, увидев рядом с больным ребенком. Только окинула внимательным взглядом. Подростки тоже тогда ничего не сказали. Они просто прошли мимо. А тетка сказала: Лиза, иди домой, тебя мама ждет.

Это случилось в марте, сразу после Женского дня. А в середине мая его вызвали на допрос в ОВД. А еще спустя десять дней к его жене в квартиру, где он тогда проживал, вломились оперативники и повезли его снова на допрос.

И вот сейчас он лежал без сна и думал о связи событий. И о том, кто на него донес и что они там написали о нем в этих своих протоколах допросов и файлах полицейских картотек.

Они ведь снова явились к нему. Не поленились доехать до самой Фирсановки, когда тот мальчишка, тот пацан – поклонник хорошенькой своевольной тринадцатилетней стервы Алисы, у которой тоже была весьма аппетитная для ее юного возраста фигурка, – этот мальчишка, ставший взрослым и богатым, настоящим делягой, сыграл в ящик.