Великаны Ан и Саб в поте лица своего зарабатывают ему на хлеб.

Оторванные куски медленно поднимаются сквозь дурман сна. Огромный пресс давит неиссякаемые виноградины для демонического причастия.

Он, словно Симон-рыбарь, удит в своей душе — ведерке для Левиафана.

Он стонет, наполовину просыпается, поворачивается — внутренний пот образует океаны — и снова стонет. Ан и Саб, упираясь, вертят каменные колеса и бормочут: «Уф, ух, тьфу». Глаза у них ярко-оранжевые, словно у кота в чулане, зубы — округлые белые цифры черной арифметики.

Ан и Саб — два Симона-рыбаря — основательно мешают метафоры, сами того не сознавая.

Навозная куча и петушиное яйцо — и вверх взлетает василиск, громко кричит, а потом — еще дважды в кровавом потоке восхода:

— Я восстал и готов к битве!

Клич несется дальше и дальше, пока притяжение и расстояние не пригибают его к земле, словно веточку плакучей ивы или тростинку. Одноглазая рыжая морда заглядывает в постель, лишенная подбородка челюсть ложится на край. Затем тело разбухает, и она скользит в сторону и вниз. Одноглазо поглядывая туда и сюда, она обнюхивает пол и поспешает к двери; нерадивые стражи оставили ее открытой.

Громкий ослиный крик, прозвучавший с середины комнаты, заставляет ее повернуть назад. Это кричит трехногий осел, Валаиамов мольберт. На мольберте «холст» — овальный плоский кусок светящегося пластика, особым образом подготовленный; холст семи футов высотой и восемнадцати дюймов толщиной. Внутри картины — фрагмент, который завтра надо закончить.

Это в равной степени и скульптура, и картина. Фигуры образуют горельеф, закругляются, располагаются ближе к задней плоскости пластика. Они поблескивают в падающем на них свете и в свечении самого «холста». Такое впечатление, что свет заставляет фигуры то проявляться, то меркнуть; делает их на время сочнее, а затем тусклее. Свет бледно-красный. Это цвет утренней зари, цвет крови, смешанной со слезами.

Это вещь из «Серии о Псе»: «Постулаты Пса», «Воздушная схватка Псов», «Дни Пса», «Солнечный Пес», «Перевернутый Пес», «Пес в развалинах», «Пес собирает ягоды», «Вцепившийся Пес», «Лежащий Песик», «Пес в правом углу» и «Импровизация на тему о Псе».

Сократ, Бен Джонсон, Челлини, Сведенборг, Ли По и Гайавата шумят в «Таверне Русалки». Дедал смотрит-смотрит в окно на вершину крепостной башни Кносского дворца и протягивает ракету этому ослу, своему сыну Икару, чтобы реактивная сила помогла ему в его пресловутом полете. В углу скорчился Ог, Сын Огня. Клыком саблезубого тигра он выцарапывает бизона и мамонтов на заросшей плесенью штукатурке. Барменша Афина склонилась над столом, на который ради таких дорогих гостей выставили нектар и соленые крендельки. Позади нее — Аристотель, напяливший козлиные рога. Он приподнял ей юбку и поглаживает ее сзади. Пепел от длинной сигареты, свисающей из его губ, застывших в глупой усмешке, падает ей на юбку, и та начинает дымиться. В дверях, ведущих в курительную комнату, нализавшийся Бэтмен поддастся долго подавлявшемуся желанию и пытается склонить к греху Чудо-Мальчика. В окне видно озеро, по водам которого идет человек. Тускло-зеленое сияние маячит над его головой. Позади него из воды высовывается перископ.

Пенис обвивается вокруг кисти и начинает рисовать. Кисть — это маленький цилиндр, прикрепленный одним концом к шлангу, убегающему внутрь машины, похожей на купол. Из другого торца цилиндрика высовывается сопло. Его сечение может быть уменьшено или увеличено вращением колесика на цилиндре. Краска вырывается из сопла мелкими брызгами или тонкой струйкой, ее цвет или желаемый оттенок устанавливается при помощи других колесиков на цилиндрике.

Похожий на маленький хоботок, он яростно создает новую фигуру; слой за слоем. Потом до него доносится затхлый аромат пыли, он роняет кисть, выскальзывает за дверь и… вниз, по наклонной стене большого зала, рисуя на песке безногих существ и надписи, которые можно прочитать, но невозможно понять. Кровь пульсирует в одном ритме с жерновами Ана и Саба, чтобы напитать и напоить горячекровную рептилию. Преграда, разделяющая оставшуюся неподвижной плоть и устремившееся вперед желание, пышет жаром.

Он стоит, и маленькая кобра поднимается и покачивается в соответствии с его желанием. Да не будет света! Да будет тьма, подобная его клоаке. Скорее мимо маминой комнаты, поближе к выходу. Ах-х! Тихий вздох облегчения, воздух, со свистом вырвавшийся через вертикальный, плотно сжатый рот говорит о том, что узник все-таки вырвался в Страну Желаний.

Дверь старинная — еще с замочной скважиной. Быстрее! Вверх, через замочную скважину и дальше — на улицу. Одна-единственная фигура вдалеке: молодая женщина с фосфоресцирующими серебряными волосами; она, ну, просто просит, чтобы ее догнали.

На тротуар и по улице, и обернуться вокруг ее лодыжки. Она смотрит на свою ногу с удивлением, а потом со страхом. Он это любит; слишком быстрая капитуляция — это неинтересно. Все-таки в навозной куче нашлась жемчужина.

Вверх, вокруг ее ноги, нежной, словно ухо котенка, кругом, еще раз кругом, скользит в долину паха. Он ласкается к нежным завиткам волос, а потом, испытывая танталовы муки, минует чуть заметную выпуклость живота, шепнув «хелло» в рупор пупка, чуть нажимает на него, чтобы, оттолкнувшись, заскользить по винтовой линии вверх, вокруг тонкой талии и быстренько сорвать робкий поцелуй с каждого соска. Теперь — вниз: надо организовать восхождение на венерин бугор и водрузить на нем свое знамя.

О, упоительное табу, священная преграда! Там, внутри, ребенок, его предусмотрительно начала формировать эктоплазма. Падение, прорыв и начинается содрогание плоти, торопящейся подтолкнуть счастливого микро-Моби Дика, обгоняющего миллионы и миллионы своих братьев, выживших в борьбе.

Хриплые звуки наполняют комнату. Горячее дыхание холодит кончик. Он потеет. Сосульки покрывают набухший фюзеляж, и он провисает под их тяжестью; кругом клубится туман, ветер свистит в расчалках, элероны и рули высоты покрылись льдом, и он быстро теряет высоту. Выше, выше! Где-то впереди, в тумане — Венусберг. Тангейзер, уйми своих проституток, пошли сигнальную ракету. Я сорвался в пике.

Дверь в мамину комнату открыта. В овальный дверной проем втиснута огромная жаба. Ее горлышко вздымается и опадает, словно кузнечные мехи; беззубый рот широко открыт. Хайло! Раздвоенный язык вылетает изо рта и пытается вырваться. По телу проходит дрожь протеста. Две волосатые лапы сгибаются и завязывают бьющееся, сопротивляющееся тельце в узел.

Женщина идет дальше. Подожди меня! Поток с ревом рвется наружу, разбивается внутри узла, устремляется назад, прилив схлестывается с отливом. Поток слишком велик, а наружу только один путь. Мускулы толчками сокращаются, стена воды опадает. Ни Ноева Ковчега, ни оливковой ветви; он обновляется, разлетаясь на миллионы сверкающих извивающихся метеоров, на золотые крупинки в промывочном лотке бытия.

Королевство бедра позади. Пах и живот скрываются за затхлой броней, и он остается один — холодный, мокрый и дрожащий.