Книга: Одиссея Грина
Назад: 5
Дальше: 7

6

Черчилль отпрянул и попытался пустить в ход ноги, чтобы выбить еще пару зубов. Но удар кирпичом не прошел даром — он едва поднял ногу.
Заметив угрожающее движение Черчилля, беззубый отскочил назад, но тут же, увидев его беспомощность, решительно напал, целясь ножом в солнечное сплетение.
Раздался крик, и невысокий человек оттолкнул Черчилля, рукой преградив путь лезвию. Острие прошло сквозь его ладонь.
Это Сарвант прибег к неуклюжему, но действенному способу спасти друга от смерти.
На мгновение все оцепенели. Затем другой моряк так сильно толкнул Сарванта, что тот упал на спину с ножом, торчащим из руки. Беззубый нагнулся, вырвал нож из ладони и снова обернулся к Черчиллю, но тут у него над ухом раздался пронзительный свист. Беззубый замер. Свистевший размахнулся и огрел беззубого по шее длинной пастушьей палкой.
Свистевший был одет в светло-голубое. Такими же были его совершенно невозмутимые глаза.
— Эти люди находятся под защитой самой Колумбии, — объявил он. — Расходитесь сейчас же, если не хотите, чтобы вас через десять минут вздернули. И не вздумайте мстить этим людям после. Поняли?
Моряки не стали дожидаться развития событий и побежали.
— Я обязан вам жизнью, — поблагодарил Черчилль, все еще дрожа.
— Вы обязаны жизнью Великой Седой Матери, — ответил человек в голубом. — А ее пути и деяния неисповедимы. Я же просто ее орудие. Еще четыре недели вы будете под ее покровительством. Будем надеяться, вы докажете, что достойны этого.
Он взглянул на кровоточащую руку Сарванта.
— Думаю, вы обязаны жизнью и этому человеку. И хотя он лишь простое орудие Колумбии, он хорошо послужил ей. Идемте со мной. Мы исцелим руку.
Они последовали за человеком в голубом. Черчилль поддерживал стонущего от боли Сарванта.
— Вот этот самый парень и шел за нами, — объяснил Черчилль. — К счастью для нас. И спасибо вам за то, что вы сделали, Сарвант.
Лицо Сарванта засветилось удовольствием.
— Я был счастлив сделать это для вас, Руд. И я бы сделал то же еще раз, даже зная наперед, что мне будет плохо. Сознание содеянного делает меня счастливым.
Черчилль не знал, что ответить, поэтому промолчал.
Они молча вышли из района гавани и подошли к храму, расположенному в глубине улицы. Проводник завел их в прохладное внутреннее помещение, что-то сказал жрице в длинном белом платье, и та повела Сарванта дальше в храм, а Черчилля попросила подождать, пока они не вернутся назад.
Он не возражал, поскольку был уверен, что у них нет дурных намерений, во всяком случае сейчас.
Почти час расхаживал он взад и вперед мимо больших песочных часов, стоявших на столе. В комнате было тихо, прохладно и полутемно.
Когда он в несчетный переворачивал часы, появился Сарвант.
— Как рука?
Сарвант протянул ее к свету. На ней не было повязки. Отверстие было заклеено, рану покрывала какая-то прозрачная пленка.
— Мне сказали, что я могу пользоваться ею хоть сейчас, — восхищался Сарвант. — Руд, может быть, эти люди и отсталы во многих отношениях, но во всем, что касается биологии, они не уступят никому. Жрица сказала, что эта тонкая пленка — псевдоплоть, которая будет расти и вскоре полностью затянет рану, будто ее и не было. Они сделали мне переливание крови, затем дали поесть, и это сразу вернуло мне силы. Но не даром, — закончил он, поморщившись. — Они сказали, что пришлют мне счет.
— У меня такое впечатление, что эта культура не терпит лодырей и тунеядцев, — заметил Черчилль. — Нам нужно подыскать какую-нибудь работу, причем побыстрее.
Они покинули храм и направились к берегу реки Потомак, на этот раз без происшествий.
Гавань простиралась вдоль берега на добрых два километра. Некоторые суда были пришвартованы к причалам, многие стояли на якоре посреди реки.
— Перед нами панорама порта начала девятнадцатого века, — констатировал Черчилль. — Парусники любых типов и размеров. Уверен, пароходов мы здесь не увидим, хотя неразумно полагать, что эти люди не умеют их строить.
— Запасы угля и нефти истощились задолго до того, как мы покинули Землю, — заметил Сарвант. — Они могли бы жечь дрова, но у меня сложилось впечатление, что, хотя деревья здесь не редки, их не рубят без особой надобности. И, очевидно, они либо забыли, как производить ядерное топливо, либо придерживают это знание.
— Энергия ветра хоть и не обеспечивает больших скоростей, — добавил Черчилль, — но зато всегда в избытке и вовремя доставит куда нужно. Смотрите, какой красивый корабль идет сюда!
Жестом он указал на одномачтовую яхту с белым корпусом и красными парусами. Она разворачивалась, чтобы пристать как раз к тому причалу, где они стояли.
Таща за собой Сарванта, Черчилль сбежал по длинной лестнице к берегу. Он любил поговорить с моряками, а люди на этой яхте очень напоминали тех, с кем он плавал во время летних каникул.
За штурвалом стоял седой плотный мужчина лет пятидесяти пяти. Двое других, по-видимому, были его сын и дочь. Сын был высоким, хорошо сложенным, статным блондином лет двадцати, дочь — чуть пониже, с хорошо развитой грудью и тонкой талией, длинноногая, с необычайно красивым лицом и длинными светлыми волосами. Ей могло быть от шестнадцати до восемнадцати лет. На ней были свободные шаровары и короткая синяя куртка.
Она вышла на ют и, заметив мужчин на пирсе, крикнула, сверкнув белыми зубами:
— Держи конец, моряк!
Черчилль подхватил конец и подтянул яхту к пристани. Девушка перегнулась через борт и улыбнулась:
— Спасибо, моряк!
Юноша-блондин пошарил в кармане юбки и бросил Черчиллю монету.
— За твой труд, милейший.
Черчилль перевернул монету. Колумб. Раз эти люди дают столь щедрые чаевые за такую ничтожную услугу, с ними стоит познакомиться.
Он легко перекинул щелчком монету в сторону юноши. Тот, хотя и удивился, но ловко поймал ее одной рукой.
— Спасибо, но я не слуга, — пояснил Черчилль.
Глаза девушки расширились, и Черчилль увидел, что они темно-синие.
— Мы не хотели вас обидеть, — произнесла она низким голосом.
— А я и не обиделся.
— По вашему акценту можно предположить, что вы не из Ди-Си, — сказала она. — Вас не обидит, если я спрошу, откуда вы родом?
— Я родился в Манитовоке, городе, которого больше не существует. Имя мое Рудольф Черчилль, а товарища моего зовут Нефи Сарвант. Он из Месы, что в Аризоне. Нам по восемьсот лет, но мы на удивление хорошо сохранились для своего возраста.
У девушки перехватило дыхание.
— О, вы братья Героя-Солнце!
— Да, мы сотоварищи капитана Стегга.
Черчиллю понравилось то, что он произвел такое сильное впечатление.
Отец протянул ему руку, и по этому жесту Черчилль понял, что он и Сарвант приняты как равные, во всяком случае, пока.
— Я — Рес Витроу. Это — мой сын Боб, а это — моя дочь Робин.
— У вас красивая яхта, — похвалил Черчилль, зная, что это лучший способ завязать непринужденный разговор.
Рес Витроу сразу же стал объяснять достоинства своего судна, а его дети с воодушевлением дополняли отца. Как только в разговоре бывалых яхтсменов наступила короткая пауза, Робин, едва дыша, сказала:
— Вы, должно быть, много повидали — множество удивительных вещей, если это правда, что вы летали к звездам. Я бы очень хотела послушать об этом.
— И я, — присоединился к ней Витроу, — тоже очень хочу. Почему бы вам обоим не зайти вечером ко мне в гости? Конечно, если сегодняшний вечер у вас не занят.
— Мы польщены, — с достоинством ответил Черчилль. — Но, боюсь, мы не одеты для визитов.
— Об этом не беспокойтесь, — сказал Витроу. — Я позабочусь, чтобы вас одели, как подобает братьям Героя-Солнце.
— А вы можете сказать, что с ним?
— Разве вы не знаете? Впрочем, вполне понятно. Мы сможем поговорить об этом вечером. Очевидно, вы многого не знаете о нынешней Земле, ведь вас так долго не было. Верно ведь? Восемьсот лет! Да хранит вас Колумбия!
Робин сняла куртку и теперь была обнажена по пояс. У нее была замечательная грудь, но она сама, казалось, не осознавала этого, равно как и других своих прелестей. Вернее, она знала, что у нее есть на что посмотреть, но это знание не препятствовало грации ее движений и не побуждало к кокетству.
Сарвант был настолько потрясен, что не позволял себе смотреть на нее. Черчиллю это казалось странным. Нефи, хотя и порицал одежду и манеры девушек Ди-Си, казалось, нисколько не смущался при виде их, когда они шли по улицам. Пожалуй, это было из-за того, что на других девушек он смотрел отстраненно, безразлично, как на диких туземцев чуждой земли. Здесь же знакомство подразумевало возникновение других отношений.
По ступеням они забрались наверх, где их уже ждал экипаж, запряженный парой крупных темно-коричневых оленей. На небольшой площадке позади возка стояли двое вооруженных парней, а спереди восседал возница.
Витроу с сыном пригласил и Сарванта сесть с ними. Робин не задумываясь расположилась рядом с Черчиллем, причем очень близко к нему. Грудь ее почти лежала на его руке, и он чувствовал, как исходящее от девушки тепло поднимается к лицу. Ему даже стало немного не по себе от того, что он не мог скрыть, насколько сильно она его волнует.
Олени быстро бежали по улице, возница не считал нужным обращать внимание на пешеходов, которые, по его убеждению, сами должны были вовремя убираться с дороги. Через пятнадцать минут они оказались в районе, где стояли дома знати и богачей, промчались по длинной мощеной аллее и остановились у большого светлого дома.
Черчилль спрыгнул и подал руку Робин. Она, улыбнувшись, поблагодарила его. Внимание его привлек громадный тотемный столб во дворе. На нем скалились стилизованные головы разных животных, но чаще всего попадались кошачьи.
Витроу догадался, что интересует Черчилля.
— Я из Львов. А жена и дочери принадлежат к Речным Кошкам.
— Мне известно, что тотем является важной частью вашего общества. Но сама идея мне чужда.
— Я заметил — у вас нет ничего, что свидетельствовало бы о принадлежности к какому-то братству, — отозвался Витроу. — Я мог бы помочь вам присоединиться к одному из них. Это совершенно необходимо. Насколько мне известно, вы — первые, кто сам по себе.
Беседу прервали пятеро ребятишек, они выскочили из дверей и набросились на своего отца. Витроу поочередно представил гостям этих голых мальчишек и девчонок, а затем, когда подошли к крыльцу, познакомил со своей женой — полной женщиной средних лет, когда-то, вероятно, очень красивой.
Пройдя небольшой холл, они вошли в просторную комнату, вытянувшуюся во всю длину дома и представляющую сочетание столовой, гостиной и комнаты для отдыха.
Здесь Витроу поручил Бобу позаботиться о том, чтобы обоим гостям дали возможность вымыться. Приняв душ, они получили весьма пристойную одежду, которую, по настоянию Боба, должны были оставить себе.
Вернувшись из ванной в гостиную, они встретили Робин с двумя бокалами вина.
— Я понимаю, что это противоречит вашим принципам, — прошептал Черчилль, пытаясь упредить отказ Сарванта, — но если вы отвергнете угощение, то здорово обидите хозяев. Хотя бы пригубите для вида.
— Стоит уступить в малом, потом не устоишь и в большом.
— Да не упрямьтесь вы, как осел, — сердито зашептал Черчилль. — Вы ведь не окосеете от одной рюмки.
— Я притронусь к бокалу губами, — пообещал Сарвант. — И все. На большее не рассчитывайте.
Черчилль рассердился, но не настолько, чтобы не оценить по достоинству изысканный букет вина. К тому времени, когда он увидел донышко бокала, их пригласили к столу. Витроу предложил гостям почетное место по правую от хозяина руку, Черчилля же усадил рядом с собой.
Робин оказалась, к удовольствию Черчилля, прямо напротив него. Даже просто смотреть на нее — и то доставляло ему радость.
Жена Витроу, Анжела, сидела на другом конце стола. Хозяин произнес молитву, нарезал мясо и стал передавать его гостям и домочадцам. Хозяйка говорила много, но мужа не перебивала. Дети перешептывались и хихикали, однако так, чтобы не рассердить отца. Даже два десятка котов, разгуливавших по комнате, вели себя вполне пристойно.
Стол ломился от яств. В этой стране явно не знали, что такое нехватка продуктов. Кроме обычных овощей и фруктов здесь были жареная оленина и баранина, цыплята и индейка, тушеные кузнечики и муравьи. Слуги непрерывно подливали в бокалы вино и пиво.
— Мне очень хочется послушать о вашем путешествии к звездам, — громко возвестил Витроу. — Но об этом потом, за столом я лучше расскажу о себе, о своей семье, чтобы вы лучше узнали, кто мы, и почувствовали себя посвободнее.
Витроу набрал полный рот пищи, но продолжал говорить, одновременно пережевывая еду. Родился он на небольшой ферме на юге Виргинии, неподалеку от Норфолка. Отец его был человеком уважаемым, поскольку выращивал свиней, а свиноводство, как это всем известно, кроме, пожалуй, звездолетчиков, весьма почтенное занятие в Ди-Си.
Однако Витроу не был в ладах со свиньями. Ему нравились корабли, поэтому, по окончании начальной школы, он бросил ферму и ушел в Норфолк. Начальная школа, по-видимому, соответствовала второй ступени во времена Черчилля. Из слов Витроу можно было понять, что учение не было обязательным и влетело отцу во внушительную сумму. Большинство людей оставались неграмотными.
Витроу нанялся юнгой на рыбацкое судно. Через несколько лет, накопив достаточно денег, он поступил в навигационное училище в Норфолке. Из историй, рассказанных Витроу об этом училище, Черчилль понял, что компас и секстан все еще употреблялись моряками.
Витроу, хотя и стал моряком, не был посвящен ни в одно из матросских братств. С самой ранней юности он строил далеко идущие планы. Ему было известно, что наиболее могущественным из всех братств в Вашингтоне были Львы. Очень нелегко было вступить в это братство сравнительно небогатому юноше, но тут ему улыбнулось счастье.
— Сама Колумбия взяла меня под свое покровительство, — произнес он и трижды ударил кулаком по столу. — Я не хвастаюсь, Колумбия, просто хочу, чтобы наши гости знали о твоей доброте! Да, я был простым матросом, хотя и закончил Математический колледж в Норфолке. Чтобы получить должность младшего офицера, мне нужен был состоятельный поручитель. И я нашел покровителя! Это случилось, когда я на купеческой бригантине шел в Майами, что во Флориде. Жители Флориды незадолго до этого проиграли крупное сражение и вынуждены были просить мира. Мы оказались первым за десять лет кораблем с грузом из Ди-Си и поэтому рассчитывали, что рейс будет прибыльным. Жителям Флориды должны были понравиться наши товары, даже если не понравятся наши лица. Но в пути на нас напали карельские пираты…
Черчилль было подумал, что карелами зовут сейчас жителей Каролины, но некоторые подробности, упомянутые Витроу, наводили на мысль о том, что они родом из-за океана. Если это и в самом деле так, то Америка не настолько изолирована, как он полагал.
Суда карелов протаранили бригантину, и пираты пошли на абордаж. Последовала жестокая схватка. Витроу спас одного состоятельного пассажира, который иначе был бы рассечен надвое широким карельским мечом. С большим трудом и тяжелыми потерями нападение было отбито. В сражении пали все офицеры, и командование судном принял Витроу. Вместо того, чтобы вернуться, он привел судно в Майами и продал груз с большой выгодой.
С этого-то и началось его быстрое возвышение. Ему доверили судно. Как капитан он получил большие возможности увеличивать свое состояние. Кроме того, человек, чью жизнь он спас, хорошо разбирался в том, что происходит в деловых кругах Вашингтона и Манхэттена, и направлял финансовую деятельность Витроу.
— Я часто бывал у него в гостях, — рассказывал Витроу, разделываясь с очередным, десятым по счету, бокалом вина. — Вот там я и познакомился с Анжеликой. После того, как мы поженились, я стал компаньоном ее отца. И вот теперь можете убедиться сами: я — владелец пятнадцати крупных торговых судов, множества ферм, и гордый отец этих крепких и красивых детей, да продлит Колумбия наше процветание!
— Выпьем за это! — воскликнул Черчилль и осушил десятую по счету чарку. В начале обеда он пытался пить в меру, чтобы сохранить ясный разум. Однако Витроу настоял на том, чтобы гости пили, не отставая от него. Сарвант отказался. Витроу промолчал и больше уже к нему не обращался, только отвечал на те вопросы, которые ему задавал сам Сарвант.
За столом стало очень шумно. Дети тоже пили вино и пиво, даже самый младший шестилетний сын. Теперь они уже не хихикали потихоньку, а хохотали вовсю, особенно когда Витроу отпускал шутки, от которых пришел бы в восторг сам Рабле. Слуги, стоявшие за креслами хозяев, тоже хохотали до слез и держались за бока.
У этих людей, казалось, не было никаких сдерживающих начал. Они громко чавкали и разговаривали с набитыми ртами. Когда отец громко рыгнул, дети попытались превзойти его.
Поначалу от вида Робин, расправлявшейся с едой, как заправская хрюшка, Черчилля буквально замутило. Ему еще яснее стала видна пропасть между ними, гораздо большая, чем просто разница в возрасте. Но после пятой чарки он как-то вдруг утратил отвращение к ее застольным манерам и убедил себя, что отношение этих людей к еде более непосредственно и здорово, чем в его эпоху. Кроме того, застольные манеры сами по себе, по своей внутренней сущности, не могли характеризоваться такими категориями, как хорошие или плохие. Обычаи страны определяли, что допустимо, а что — нет.
Сарвант, казалось был другого мнения. Он становился все более замкнутым и к концу обеда не поднимал глаз от тарелки.
Витроу совсем разбушевался. Когда жена проходила мимо него, чтобы распорядиться по кухне, он сильно, но с любовью похлопал ее по широкому заду, рассмеялся и сказал, что вспомнил ту ночь, когда была зачата Робин, а затем пустился расписывать подробности.
Прямо посреди рассказа Сарвант поднялся и вышел из дома. После его ухода за столом воцарилась тишина.
— Ваш друг заболел? — спросил наконец Витроу.
— Некоторым образом, — ответил Черчилль. — Он вырос в стране, где сексуальные разговоры считаются непристойными… табу.
Витроу удивился.
— Однако… как же такое могло произойти? Что за странный обычай?
— Я полагаю, что и у вас есть свои запретные темы, которые могут показаться столь же странными ему. Извините меня, я должен пойти и выяснить, что он затевает. Я скоро вернусь.
— Передайте ему, чтобы он тоже возвращался. Мне хочется еще разок взглянуть на человека с таким извращенным мышлением.
Выйдя из дома, Черчилль увидел, что Сарвант попал в довольно своеобразное положение. Он забрался почти на половину высоты тотемного столба и тесно к нему прижался, чтобы не упасть. Увидев эту сцену при свете луны, Черчилль стремглав бросился назад, в дом.
— Во дворе львица! Она загнала Сарванта на столб!
— Это Алиса, — пояснил Витроу. — Пума, которую мы отпускаем после захода солнца отпугивать бродяг. Я сейчас попрошу Робин унять ее. Они с матерью управляются с большими кошками намного лучше меня. Робин, отведи Алису в клетку!
— А может, лучше взять ее с собой? — спросила Робин. — Ты не возражаешь, если мистер Черчилль проводит меня на концерт? С тобой он успеет поговорить позже. Я уверена, он не откажется погостить у нас некоторое время.
Казалось, что-то промелькнуло между отцом и дочерью. Витроу понимающе улыбнулся и кивнул.
— Разумеется. Мистер Черчилль, не угодно ли вам быть моим гостем? Можете оставаться у нас столько, сколько пожелаете.
— Для меня это большая честь, — согласился Черчилль. — А Сарванта это предложение тоже касается?
— Если он пожелает. Только не уверен, что ему будет уютно у нас.
Черчилль открыл дверь и пропустил Робин вперед. Она вышла наружу и решительно взяла пуму за ошейник.
— Спускайтесь, Сарвант, — позвал Черчилль. — Еще не пришло время бросать христиан на растерзание ко львам.
Сарвант неохотно спустился со столба.
— Мне, конечно, не следовало трогаться с места. Но все произошло так неожиданно. Я меньше всего ожидал этого.
— Вас никто не осуждает за то, что вы спасались, как могли, — приободрил его Черчилль. — Я бы поступил точно так же. Горного Льва нельзя не уважать.
— Подождите немного, — произнесла Робин. — Я должна пойти за поводком для Алисы.
Она погладила львицу по голове и пощекотала за ухом.
Большая кошка довольно замурлыкала, хотя издаваемые ею звуки напоминали, скорее, раскаты отдаленной грозы. Затем, повинуясь команде хозяйки, она последовала за нею в дом.
— Все в порядке, Сарвант, — сказал Черчилль. — Почему вы ушли из-за стола? Неужели вам непонятно, что этим вы могли нанести хозяевам смертельную обиду? К счастью, Витроу на меня не сердится. А вот из-за вас взор Фортуны мог от нас отвернуться.
Сарвант сердито посмотрел на Черчилля.
— Неужели вы хоть на миг допускаете, что я должен спокойно переносить подобное скотское поведение? Эти непристойные описания совокупления с женой?
— Полагаю, что в данное время и в данной стране в этом нет ничего предосудительного, — спокойно заметил Черчилль. — Эти люди, как бы это сказать… люди вполне земные. Им по нраву хорошая возня в постели, и нравится рассказывать об этом.
— Боже праведный, да ведь вы их защищаете!
— Сарвант, я вас что-то никак не пойму. Когда мы были на Виске, вы сотни раз сталкивались с обычаями гораздо более отталкивающими, совершенно омерзительными. Но я никогда не замечал, чтобы вы отворачивались.
— То было совсем иное. Вискиане не были людьми.
— Они были гуманоидами. Нет, Сарвант, нельзя осуждать этих людей, исходя из наших этических норм.
— Вы хотите сказать, что получили удовольствие от анекдотов об его постельных радостях?
— Мне, разумеется, было чуть не по себе, когда он рассказывал о зачатии Робин. Но, полагаю, только из-за того, что при этом присутствовала сама Робин. Однако это нисколько ее не смущало, и она смеялась вместе со всеми.
— Эти люди просто выродки! Нет кары на их головы!
— А мне всегда казалось, что вы противник всякого насилия.
— Да?.. — Сарвант растерянно запнулся, затем произнес тихо: — Вы правы. Я поддался ненависти, хотя мне следовало бы возлюбить. Но ведь я всего лишь человек. И тем не менее, даже такой язычник, как вы, абсолютно прав, упрекая меня в том, что я заговорил о каре.
— Витроу предложил вам вернуться.
Сарвант покачал головой.
— У меня на это не хватит духу. Один бог знает, что может случиться, если я проведу там хотя бы одну ночь. Я бы не удивился даже, если бы он предложил мне свою жену.
Черчилль рассмеялся.
— Не думаю. Витроу не эскимос. Вы что, полагаете, что если эти люди развязны в разговорах, так у них нет никакого кодекса сексуального поведения? Да он у них может быть даже более строгим, чем во времена королевы Виктории. Что вы намерены делать дальше?
— Я хочу подыскать какую-нибудь гостиницу и заночевать там. А вы?
— Робин, похоже, собирается взять меня в город. Ночевать я буду здесь. Не хочется отказываться от такой возможности. Такой человек, как Витроу, мог бы помочь нам занять в народе Ди-Си приличное положение. Во многих отношениях Вашингтон мало изменился — здесь во все времена неплохо иметь волосатую руку.
Сарвант поднял ладонь в знак прощания. Лицо его было серьезным.
— Да поможет вам Бог, — прошептал он и шагнул в темноту улицы.
Из-за угла показалась Робин, держа в одной руке поводок, а в другой — большую кожаную сумку. Было ясно, что она была занята не только подготовкой львицы. И хотя единственным источником света была луна, от Черчилля не ускользнуло, что девушка переоделась и наложила свежую косметику, а также сменила сандалии на туфли с высокими каблуками.
— А куда делся ваш друг?
— Ушел куда-то, где можно переночевать.
— Вот и хорошо! Мне он не очень понравился. И я опасалась показаться грубой, не пригласив его с нами.
— Не представляю себе, что вы можете быть грубой. Не стоит расстраиваться из-за него. По-моему, ему нравится страдать. Так куда мы идем?
— Меня что-то уже не тянет на концерт — не люблю долго сидеть на одном месте. Можно пойти в парк, там много всяких развлечений. А в ваше время как было?
— Было по всякому. Интересно, как изменились развлечения за эти годы? Но вообще-то, мне все равно, куда идти. Лишь бы с вами.
— Мне показалось, что я вам понравилась, — улыбнулась Робин.
— А какому мужчине вы бы не понравились? Но, как ни странно, мне кажется, что и я вам по душе. А ведь во мне нет ничего особенного, я просто рыжий здоровяк с лицом ребенка.
— А я люблю детей, — ответила Робин. — Почему это вы удивились? Да у вас, наверное, была добрая сотня девушек, с которыми вы спали.
Черчилль заморгал от неожиданности. Зря Сарвант считал, будто он уже привык к откровенным манерам жителей Ди-Си.
У него хватило ума обойтись без хвастовства.
— Могу поклясться, что вы — первая женщина, к которой я прикоснулся за восемьсот лет.
— Великая Колумбия, как же это вас не разорвало?! — весело воскликнула Робин.
Черчилль покраснел и был очень рад, что в темноте этого не видно.
— Есть идея, — предложила Робин. — Почему бы нам не покататься на яхте? Сейчас полнолуние, и Потомак очень красив. Да и жара на реке не такая сильная. Скоро повеет вечерний бриз.
— Отлично, но придется долго идти.
— Храни вас Виргиния! Вы думаете, мы пойдем пешком? А коляска для чего?
Она вынула из кармана юбки свисток и тихо свистнула. Тотчас же послышалось цоканье копыт и треск гравия под колесами. Черчилль помог ей взобраться в экипаж. За ними туда прыгнула пума и легла на полу у их ног. Возница прикрикнул на оленей, и коляска покатилась по улице, залитой лунным светом. За возком, так же, как и днем, стояли двое вооруженных слуг. Черчилля заинтересовала причина, по которой Робин взяла с собой Алису, но он тут же понял, что ее присутствие значительно усилит охрану — в схватке она стоит пятерых.
В гавани Робин велела слугам ждать их возвращения, и вся троица, включая Алису, спустилась к воде.
— Слугам не наскучит нас ждать? — спросил Черчилль, когда они подошли к яхте.
— Не думаю. У них есть бутылка белой молнии и кости.
Алиса первая прыгнула на палубу и уселась в кокпите, надеясь, что туда не попадет вода. Черчилль отвязал яхту, оттолкнул ее от причала и сам прыгнул на борт.
Прогулка удалась на славу. Полная луна светила им более, чем достаточно, бриз дул ровно, яхта прекрасно шла даже против ветра. Отсюда, с речки, город казался черным чудовищем с тысячей мерцающих глаз — это горели факелы прохожих. Держа в руке румпель, Черчилль рассказывал Робин о том, как выглядел Вашингтон в его время.
— Башни здесь громоздились одна на другую, к тому же они соединялись между собой множеством воздушных мостов и подземных туннелей. Башни возвышались на добрую милю вверх и на милю вгрызались в землю своими подземными этажами. В этом городе не было ночи, такими яркими были огни.
— А теперь это все исчезло, рассыпалось в прах и покрылось грязью, — вздохнула Робин.
Она поежилась, как будто ей стало холодно от мысли, что теперь уже нет всего этого великолепия из бетона и стали, нет и миллионов людей. Черчилль обнял ее и, не встретив сопротивления, поцеловал.
Сейчас самое время, подумалось ему, убрать паруса и бросить якорь. Ему не терпелось выяснить, не будет ли ему помехой львица, но он полагался на то, что Робин знает, как она ведет себя в подобных обстоятельствах. Наверное, им придется спуститься в каюту, хотя он предпочел бы остаться на палубе, а в каюте запереть львицу.
Но вышло все совсем иначе. Когда он без обиняков заявил Робин, что хочет убрать паруса, она ответила, что этого делать не нужно. Во всяком случае, сейчас.
Робин говорила очень нежно и все время ему улыбалась. Она даже попросила у него прощения.
— Ты не представляешь, Руд, что ты для меня значишь. Мне кажется, я в тебя влюбилась. Но я еще не вполне уверена — люблю ли я тебя самого, или люблю брата Героя-Солнце. Для меня ты больше, чем просто мужчина. Во многих отношениях ты полубог. Ты родился восемьсот лет назад и был в таких далеких местах, что от одной мысли об этом дух захватывает. Мне кажется, что даже днем вокруг тебя сияет ореол. Но я — девушка порядочная. Я не могу этого позволить — хотя Колумбия знает, что хочу, — даже с тобой. Пока не буду знать точно… Я понимаю твои чувства. Почему бы тебе завтра не зайти в храм Готью?
Черчилль не понимал, о чем это она говорит. Единственное, что его волновало — не обидел ли он девушку так, что она больше не захочет его видеть. Его к ней тянуло не только вожделение, в этом он был совершенно уверен. Он уже полюбил эту красивую девушку, и желал бы только ее, будь у него даже дюжина женщин.
— Давай вернемся, — продолжала Робин. — Боюсь, у тебя испортилось настроение. Я сама виновата — не надо было с тобой целоваться. Но мне так хотелось.
— Значит, ты на меня не сердишься?
— А почему я должна сердиться?
— Что ж, я снова счастлив.
Когда они подошли к лестнице, что вела с причала наверх, он остановил ее.
— Робин, а сколько пройдет времени до тех пор, когда у тебя появится уверенность?
— Завтра я собираюсь в храм. Смогу сказать, когда вернусь.
— Ты хочешь попросить совета у богини? Или что-то вроде этого?
— Я буду молиться. Но это не главное, ради чего я собираюсь в храм. Я хочу, чтобы жрица меня проверила.
— И после этой проверки ты узнаешь, хочешь или не хочешь выходить за меня замуж?
— Да нет же. Прежде, чем решиться выйти замуж, я должна гораздо лучше узнать тебя. Нет, я хочу пройти проверку, чтобы узнать — можно мне или нет ложиться с тобой в постель.
— Что же это за проверка?
— Если ты не знаешь этого, то тебе и беспокоиться незачем. А мне станет известно завтра…
— Что известно?
— А то, что можно будет перестать себя вести так, как будто я еще девственница. — Лицо ее зарделось в истовом экстазе. — Я узнаю, ношу ли я под сердцем дитя Героя-Солнце!
Назад: 5
Дальше: 7