ГЛАВА 8
Нат сбежал из дому незадолго до полуночи.
Он приоткрыл окно, втянул ледяной воздух, на котором, точно на выбеленном полотне, проступали нити запахов.
Дома. Дыма. Кухни.
Кухарки, которая осталась при доме, заняв крохотную каморку на третьем этаже.
Каморку Талбот обыскивал трижды. И кухарка следила за ним внимательным взглядом, точно подозревая суетливого этого человека в преступном умысле. И вещи свои осмотреть не позволила.
Впрочем, вряд ли сокровище скрывалось в сундуке с рецептами… но Нат все равно в сундук заглянул. В отличие от человека, он знал, когда кухарка занята. И времени на обыск потратил немного, стараясь действовать очень аккуратно. Благо, у людей слабый нюх, а потому вряд ли эта женщина догадается о том, что кто-то совал нос в ее сокровища. Тех сокровищ было немного — пара платьев скучного кроя, несколько пачек писем, от одних пахло ванилью, от других — корицей… имелся красивый альбом с дагерротипами скучных детей…
…и тайник под половицей, обнаруженный по сладкому коричному аромату.
В тайнике нашлась пара банкнот и каталог дамского нижнего белья. Его Нат перелистал исключительно из интереса: ему надо знать, что носят женщины.
В общем, находки не то чтобы вдохновили, скорее вернули почти утраченное чувство собственной значимости, а заодно уж напомнили, что из дому Нат не выбирался давно…
И что с того, что вновь метель была? Он ведь обещал Нире, что появится, а мужчина должен держать обещания…
…и если попросить Райдо, тот дал бы лошадь… а с нею и охрану, потому как надо быть осторожным, но Нату с охраной связываться неохота.
Чужаки. И в спину смотреть будут. Посмеиваться. Над ним. Над Нирой… и выдадут еще ненароком, а он обещал, что приходить будет тайно… и это неправильно, конечно, но… к утру вернется. И никто его, Натова, отсутствия не заметит…
Он выбрался на подоконник, обледеневший и неудобный. Прислушался.
Тишина. Небо черное. Луна желтая-прежелтая…
…Нира сказала, что кольцо отобрали… и это тоже неправильно, Нат ведь ей подарил… и потом, когда заберет Ниру к себе, он потребует, чтобы кольцо вернули. Или купит другое.
Он двинулся по широкому карнизу, цепляясь за толстые виноградные плети, добрался до водостока и, подтянув зубами перчатки, решительно ухватился за оцинкованную трубу. Авось выдержит. Выдержала.
И в сугроб Нат спрыгнул.
Зарылся с головой в снег.
Замер.
Все еще тихо… охрана где-то рядом, по ночам усадьбу охраняют двое, но Нат проберется. Эти двое считают его щенком никчемным, а ведь Нату случилось воевать… и плохо, что снегопад прекратился. Следы останутся.
И видимость отменная… но, если двигаться по тропинкам… благо тропинок вокруг дома — целая паучья сеть…
…в прошлую встречу Нира плакала.
Ей почему-то казалось, что он огорчится из-за кольца, а Ната куда сильней огорчали слезы, которые он вытирал, приговаривая, что кольцо — это ерунда.
И вправду ведь ерунда…
…пустяк совершеннейший…
У него остались еще кольца… а вообще Нат, быть может, сокровища найдет… и тогда Райдо позволит ему взять что-либо…
…или нет?
Сокровище оставил отец альвы… и если так, то принадлежит оно не Райдо, а альве, но та нежадная… или дело не в жадности?
Отец умер, когда Нат был еще совсем маленьким, Нат его не помнит. Но вот если бы отец оставил именно Нату, для Ната что-нибудь на память, пусть маленькую вещичку, пусть и не драгоценную вовсе, он бы… он бы точно это не отдал за просто так. И не за просто так не отдал бы… но тогда Нат не будет претендовать на сокровище, а попросит награду. Это ведь будет справедливо?
Райдо на награду точно согласится.
И Нат напишет тому, прошлому райгрэ, спросит, что стало с усадьбой и мамиными вещами. У нее ведь тоже украшения были, пусть и не такие дорогие… усадьбу, конечно, не вернут, но на остальное он имеет право!
…лошадь почти удалось увести.
— И куда собрался? — Эта фигура выступила из темноты денника. — Не дури, щенок.
К шее прижалась острая кромка серпа, который, кажется, висел в пристройке вместе с иным сельскохозяйственным инструментом.
— Гар-р-м…
Шею опалило. И кровью запахло остро. Запах этот заставил лошадей заволноваться, а Гарм выругался и серп убрал.
— Дурень, — сказал он не зло и замахнулся, чтобы подзатыльника отвесить, но этого Нат терпеть не собирался. Он вывернулся из-под руки и зарычал. — Дважды дурень. — Гарм не испугался. — И наглый… учить тебя некому…
— Ты, что ли, собрался?
— Почему бы и нет? — Он скалился, в темноте видны были белки глаз и зубы, острые длинные клыки. — Для твоего же…
Договорить ему Нат не позволил: нырнул под ноги, ударив всем весом своего стремительно меняющегося тела.
И Гарм не устоял. Завалился, сам меняясь в падении. Попытался подняться, но Натов жеребец, почуяв хищника, завизжал, поднялся на дыбы… и копыта заколотили по сизой чешуе…
А Нат поспешно захлопнул дверь денника.
…теперь Гарм разозлится по-настоящему…
…и когда выберется…
Дожидаться сего знаменательного события Нат не стал… потом он извинится.
Быть может.
Нира ненавидела сестру.
Яростно.
Глубоко.
И бессильно.
Это она все придумала! Она и никто другой, а матушка и рада. Она всегда Мирре потакает, потому что та — красавица… а Нира — это так…
Недоразумение.
— Деточка, не все так плохо, как тебе кажется. — Престарелая тетушка, которая была вовсе не теткой, но двоюродной бабкой, по-своему Нире сочувствовала и утешить пыталась.
Но от ее утешений только слезы к горлу подступали.
Как они могли!
— Найо Эрванди — весьма завидная партия… степенный состоявшийся мужчина…
Степенный? Да ему шестьдесят три! Он папы старше!
Состоявшийся… о да, владелец нотариальной конторы и единственный ее служащий, и еще квартирку имеет в три комнаты, а в четвертой — эта самая контора расположена…
И Нире не нужны деньги…
Она просто пытается понять, за что с ней так!
— Возьми, дорогая, попей чайку. — Тетушка подала фарфоровую чашку с холодным чаем. Горячий она не любила, здраво полагая, что горячим чаем и обжечься недолго. — Я уверена, что твоя матушка пытается устроить твою жизнь…
…в этом Нира не сомневалась.
Матушка и Мирра…
— …и желает тебе исключительно добра. — Сама тетушка чай пила маленькими глоточками. Она отпивала из чашки, замирала — щеки ее раздувались, — и так сидела несколько секунд, и лишь потом глотала. Ставила чашку на блюдце. Блюдце на столик.
Руки, изрезанные морщинами, пожелтевшие, складывала на юбках. Взгляд устремляла в камин, в котором еле-еле теплилось пламя, — тетушка очень боялась пожаров, и так сидела минуту или две.
— Согласись, дорогая, что опрометчивое поведение того юноши нанесло непоправимый ущерб твоей репутации. — Тетушка покачала головой, выражая тем самым высшую степень неодобрения.
А матушка, когда узнала про Натов визит, пощечину отвесила. Обозвала гулящей девкой. За что?
Сослали. И кольцо отняли. Ссылку Нира потерпела бы… у тетушки спокойно, она сама, конечно, престранная, но безобидная… и в лото играть любит, особенно когда выигрывает. А Нире несложно поддаться… и она надеялась, что продержится здесь до весны, а там… глядишь, матушка и отойдет. Или Мирра после свадьбы успокоится.
— Тебе повезло, дорогая, что вообще нашелся человек, который благородно согласился взять тебя в жены… — Тетушка вздохнула. Сама она замуж так и не вышла.
— У меня уже есть жених, — упрямо повторила Нира. — Мы помолвлены…
— Выбирать жениха самостоятельно — дурной тон.
Тетушка была на редкость терпеливой женщиной.
— Почему?
— Потому что ты слишком молода и ничего не понимаешь в мужчинах…
Нира с трудом сдержалась, чтобы ответить, что тетушка, несмотря на ее преклонные года, вряд ли понимает много больше.
— Твои родители знают, как будет лучше для тебя. И долг послушной дочери — подчиниться их воле…
Разве у Ниры есть выбор?
Есть.
Она сбежит.
Завтра… или нет, лучше сегодня. Газету с объявлением о помолвке принесли утром, и то лишь потому, что тетушкина заклятая подруга в город ездила, а назад поспешила с ворохом слухов и поздравлениями… а ведь если бы не она, Нира до свадьбы не узнала бы… или узнала бы, но… с матушки станется ее запереть…
— Я… — Нира встала. — Я пойду, пожалуй… голова что-то разболелась… наверное, мигрень…
— Иди, дорогая, иди… мигрень в твоем возрасте — это от волнения… ах, помнится, в твоем возрасте я была очень тонко чувствующей девушкой, то и дело падала в обмороки… но мигрень — это несколько чересчур… я скажу Мисси, чтобы подала тебе мятные капли. Мне они всегда от мигрени помогают… а я отпишусь Виктору… все-таки, мне кажется, он несколько поспешил с помолвкой…
Отписываться отцу? Бесполезно. Он никогда против матушки не пойдет. А та — против Мирры… Мирра же мстит… за что? За то, что у нее не получилось попасть в усадьбу… и за то, что кольцо ей подарили скромное… и просто так, из врожденной злости… Злости в ней много.
Бежать надо.
Это Нира поняла уже давно, но она не думала, что бежать придется вот так быстро, и еще зимой. Как-то по сугробам совсем не хотелось бегать. И ночь еще, ветра воют, а может, и не ветра, но волки, которые, поговаривают, нынешней зимой расплодились и разгулялись, вовсе страх потеряли. Вот и как тут приличной девушке сбежать? Сожрут ведь.
А останешься, так не волки, но сестрица любимая не побрезгует, мстя за одной ей понятные обиды… и Нат давненько не заглядывал. Оно, конечно, понятно. Дела у него.
И волки опять же, но что Нире делать?
Она прошлась по комнате, которую для любимой внучатой племянницы тетушка готовила, а потому комната эта была невыносимого розового колеру, с обилием рюшечек, оборочек и фарфоровых пузатых младенчиков, которые сбивались в фарфоровые же стаи и смотрели на Ниру рисованными глазами. От этого ей становилось жутко. И тошно.
Не пойдет она замуж! Она… она слишком молода еще… и родители права не имеют… или имеют? И надо было книги по праву читать, небось отыскались бы в отцовской библиотеке, а она все по справочникам… будто бы возможно было женщине в доктора лезть.
Нира села на козетку. Розовую. И, пытаясь хоть как-то справиться с раздражением, швырнула розовой подушкой в розовое кресло… не помогло. Всхлипнула, но поняла, что для слез нет настроения, и подошла к окну. Она стояла долго, как ей показалось, дольше вечности, глазела, что на ночь, черную-черную, угольную даже, что на звезды.
Тени.
Тень. Тень возникла за окном как-то вдруг, заслоняя собою эти самые звезды, и Нира тихо пискнула, а потом тихо же рассмеялась: вот глупая, нашла теней пугаться, тем более что нынешняя — хорошо ей знакома.
Она приложила к стеклу ладони, подтапливая ледяную корку. И сама прижалась, дыхнула жаром.
— А вот и не впущу, — пробормотала под нос Нира исключительно из чувства противоречия и снедавшей ее обиды. Ее тут едва замуж не выдали, а он пропал.
Она подтянула стул и взобралась на него, а потом на подоконник и там уже, дотянувшись до щеколды, с трудом ее открыла. Окна в тетушкином доме были старыми, и открывали их редко.
Нат ввалился вместе со снегом и ветром. На руки подхватил, закружил, прижал к упоительно холодной куртке.
— Я соскучился, — сказал он и носом о шею потерся.
Нос был холодным.
— Ты… отпусти!
Нира попыталась вывернуться, но ее не выпустили.
— От тебя пахнет сладко-сладко… а я клад нашел. Точнее, я думал, что там клад, а оказалось — пыточная…
Отпустил все-таки. И окно закрыл сам.
А выглядит… бледно выглядит. И снова без шапки, этак он все уши отморозит, и зачем Нире муж без ушей? Она хотела сказать, но передумала: еще обидится.
Он смешно обижался. Хмурился. И еще губу нижнюю выпячивал.
Но волосы ему Нира пригладила. В них, жестких и холодных, запутались снежинки, которые таяли, и волосы становились мокрыми.
Снег налип на ботинки и на куртку кожаную, старую… как он не замерз-то в одной куртке.
— И там труп, — сказал Нат, жмурясь от удовольствия.
— Где?
— В пыточной. Я же говорю, мы клад искали, и я дверь нашел. Тайный ход… точнее, там раньше пыточная была… ну а от нее и ход имелся старый. Иногда так делали, чтобы потом трупы выносить.
— Куда?
— В лес, — терпеливо пояснил Нат. — Сама подумай, привел кого, посадил, допросил, и что потом?
— Что?
— Ну не тащить же тело через парадный ход… и кухня далеко, а так — вынес тихонько и закопал где-нибудь. Удобно.
Нира кивнула, не зная, что противопоставить этакому вескому аргументу. И вправду удобно… вынес и закопал…
— Но ее давно уже не использовали, там все заржавело. — Нат скинул куртку, под которой обнаружилась рваная рубашка. — У тебя иголка с ниткой найдется? А то я тут… поучить он меня захотел… думает, что я слабый и ничего не понимаю… придурок.
— Кто?
— Гарм… он старший над охраной. Райдо позвал их в дом, ну, на всякий случай. Он за мной следил. А тут решил повоспитывать. Я его и сбил с ног… конь вот напугался, плохо…
— Конь? — Нира чувствовала себя полной дурой. Она совершенно ничего не понимала. — Так, давай сюда свою рубашку…
…конечно, неприлично, когда мужчина без рубашки… и даже если жених… и она никогда не видела голых мужчин… ладно, не совсем голых. Нат худой-худой, ребра вон торчат. А шкура пятнистая, на животе и вовсе красная, точно вареная.
— Ты не смотри. — Он сам смутился, сгорбился, повернувшись боком. — Это пройдет… позже… может, потом, ну, когда Райдо выздоровеет, я у альвы попрошу, чтобы она и меня. Живое железо-то лечит, но с альвийскими штуками оно плохо справляется… и я вовсе не лишайный!
— Я не говорила, что лишайный!
— Так… одна девушка сказала… не девушка то есть… маркитантка… я пошел к ней… все ходили, и я тоже… а она посмотрела и сказала, что я лишайный и она меня обслуживать не станет.
Он обнял себя и тут же спохватился:
— Ты не подумай! Я больше к ней не пойду… вообще ни к кому не пойду! Ты мне нравишься, я на тебе женюсь и с тобой буду.
— Если меня раньше замуж не выдадут, — мрачно произнесла Нира, которой совершенно не понравилось упоминание о маркитантке.
Не пойдет он… конечно, не пойдет. Пусть только попробует пойти и… и, вообще, жаль, что единственный предмет, на котором можно выместить злость, — это рубашка. И Нира, преисполнившись мрачных предчувствий, с немалым наслаждением пронзила тонкую ткань иглой.
— Замуж? — переспросил Нат, развернувшись резко.
Пригнулся. И стал шире…
— Угу… Мирра постаралась… и если бы не теткина подруга, я бы не узнала даже. В газете напечатали о помолвке, и она привезла… то есть теткина подруга газету привезла, а в ней — объявление о помолвке с каким-то… ему за шестьдесят, представляешь?!
Нат оскалился и глухо зарычал. А на висках проступили капельки, как пота, только серебряные, и их становилось больше и больше.
— Нат… я не хочу за него замуж… вообще не хочу замуж ни за кого, кроме тебя… — Нира отложила и рубашку, и иглу.
Она смахнула эти капельки, которые прилипли к пальцам, потянулись за ними тончайшими нитями.
— Я тебя люблю… то есть я не знаю точно…
Нат склонил голову набок.
Но не рычит. И не скалится… и смотрит только, выжидающе так, а Нира совершенно не знает, что еще сказать.
— Понимаешь, я ведь никогда и никого не любила и поэтому просто не знаю, какой должна быть любовь. Но вот… мне плохо без тебя. А когда ты есть, то хорошо. Мне нравится смотреть, как ты хмуришься. И думаешь. Ты такой серьезный становишься, что просто сил нет… а еще мне было страшно… я подумала, что ты больше не придешь, что… забудешь или… или другую найдешь… кого-нибудь, чтобы проще и…
Нат покачал головой. И поднялся.
Он хоть тощий, но высокий. И сильный. И вовсе не лишайный, просто кожа молодая, нежная. Ему, наверное, больно, когда он вот так Ниру к себе прижимает.
— Я его убью, — тихо сказал Нат.
— Кого?
— Твоего… жениха…
— Ты мой жених, мне не надо другого. — Ей вдруг захотелось расплакаться и чтобы он, как в прошлый раз, утешал… тогда ему Нира все-все рассказала: и про скандал, и про пощечину, и про кольцо, которое отняли, хотя не имели права… и он говорил, что кольцо — это пустяк.
А остальное — надо потерпеть, и, когда Нире исполнится шестнадцать, Нат ее украдет…
Он собирал ее слезы губами.
И сам улыбался, неловко, потому что совершенно отвык улыбаться. И Нира боялась эту улыбку спугнуть. Вообще сделать что-то неправильное, оттолкнуть. Разочаровать.
Она ведь самая обычная, и не красавица даже. Рыжая, с веснушками вот, которые не сводятся ни ромашковым кремом, ни цинковой мазью… и бестолковая совершенно. Будь Нира толковой, с ней бы не происходило всяких неприятных вещей, вроде той помолвки…
— Я… я, наверное, тебя все-таки люблю. — Она всхлипнула и вытерла нос ладонью. — Но ты не думай, что если так, то теперь тебе все позволено будет!
Она сама высвободилась из его объятий. И за рубашку взялась.
— Не думаю, — ответил Нат, присев на краешек козетки. Сгорбился. Подбородок кулаком подпер. Думает.
— Если ты его убьешь, то тебя будут судить…
— Пожалуй.
— И посадят…
— Да, — вынужден был согласиться Нат. — Я не боюсь, не думаю, что в тюрьме страшнее, чем…
Осекся и отвернулся. Он не любит рассказывать о войне, и Нира не спрашивает, потому что от этих вопросов ему больно. А ей не хочется боль причинять.
— У тебя теплая одежда есть? — Нат заговорил спустя минуту или две… или десять даже?
Нира успела рубашку зашить.
— Есть.
— Здесь или…
— И здесь найдется…
У комнаты Ниры есть выход в гардеробную, а там наверняка отыщутся теплые чулки, и не только чулки. В гардеробной хранится превеликое множество вещей, включая, если память не изменяет, тетушкину норковую шубу…
— Хорошо. — Нат поднялся и рубашку надел, потрогал шов пальцами, и при этом вид был… удивленный? Нира даже заволновалась: вдруг она как-то неправильно зашила. — Спасибо… я давно уже сам шью, и… в последний раз мама зашивала, когда была жива, и… и ты собирайся, ладно?
— Сбежим?
— Сбежим, — подтвердил Нат.
Наверное, следовало спросить, куда именно они собираются бежать. И отказаться. Приличные девушки не доставляют родственникам волнений побегами из дома и вообще ведут себя благоразумно, но разве Нире оставили выход?
Она одевалась быстро.
Чулки. И еще одни — лишними не будут. Юбки… жилет… и та самая норковая шуба, изрядно запылившаяся, но меж тем теплая.
— Нира, — Нат сам застегивал крупные костяные пуговицы, — сейчас мы отправимся в город… там у меня есть… хороший знакомый…
По тому, как Нат поморщился, Нира поняла, что знакомый не очень хороший.
— Он поможет зарегистрировать брак… а потом… потом я придумаю. Деньги у меня есть.
Глупый, как будто Нире нужны были его деньги…
Дверь пнули, и от души, вымещая на ней раздражение. А потом пнули снова и еще раз, и Райдо, окончательно проснувшись, осознал, что, кто бы ни стоял по ту сторону ее, он так просто не сдастся.
Чтоб его…
Райдо сел в кровати и тряхнул головой. А ведь сон снился хороший… замечательный такой сон. Весенний. С яблонями и солнцем, с запахом меда, до которого Райдо не любитель, но во сне этот запах очаровывал. И вот разбудили же, сволочи…
— Ну? — сказал он, дверь открыв. — Хрысь тебя задери…
— Твой щенок сбежал. — Гарм шмыгнул переломанным носом. — Нехорошо получилось…
Щенок? Нат. Куда он собрался на ночь глядя? Хотя понятно куда.
— К утру вернется. — Райдо подавил зевок. Зимой спалось на удивление хорошо. Тварь, которая все еще была внутри — Райдо чувствовал ее, — поддалась не то шепоту Ийлэ, не то холодам зимним, но главное, что она просто была, не росла, не норовила разодрать Райдо на клочки.
И это тоже было чудом.
— Это вряд ли. — Гарм потрогал переносицу. — Мы маленько… повздорили… я пугануть его хотел, потому как он у тебя больно наглый…
Это есть.
— А он меня запер… и деру… и я выбрался, ребят по следу пустил, просто чтобы приглядели, а то мало ли…
Гарм пощупал переносицу, которая, кажется, была более кривою, нежели обычно.
— И тут Сигви вернулся. Говорит, что мальчишка твой девчонку украл… к городу идут…
Вот же… Нат, хрысь тебя…
— Иллар остался… но если в городе случится чего…
— Собирайся. Выезжаем… пятерых в доме, пусть не высовываются, просто смотрят. Но если кто появится…
— Задержат.
— Именно. Аккуратно и со всем уважением…
Нат… во что опять влип, упрямый мальчишка? И надо было запретить, но ведь запрети — ослушается… нельзя отдавать приказы, которые не будут исполнены… он к девчонке привязался. Жениться решил. В его годах женитьба — сущая глупость…
В его годах и война — глупость не меньшая, а то и большая…
Нат ведь не дурак, понимал, чем оно обернуться может… задержат — обвинят в похищении. В насилии… или в попытке… девчонку никто слушать не станет. Ей и шестнадцати нет, а значит, выступят родители… семейство Арманди постарается отыграться.
Или уже?
Нат ведь неспроста вытянул ее, на ночь глядя… есть причина, пусть Райдо о ней не знает. Только как теперь быть?
Выход очевиден, вот только без помощи Райдо не управится. А захотят ли ему помочь…
— Едем быстро. Успеем добраться до города раньше их?
— Ну… — Гарм вновь потрогал переносицу. — Сигви говорил, что Нат особо не спешит, бережет лошадку… и девка с ним опять же… если налегке…
Налегке.
И по заметенной дороге, в которой лошади проваливались, но позже вышли на тракт и полетели, зазвенели подковами по мороженой земле. Каждый удар отдавался глухой тревожной болью. И хотелось послать к хрысевой матери и Ната с его любовью, и город… и всех… вернуться в теплую кровать, а если остыла, то потребовать грелку.
Он еще не старик, конечно, но болен, а потому имеет права на некоторые излишества. Тем паче что грелка в постель — это не излишество, это жизненная необходимость. Но Райдо стиснул зубы и, прильнув к мокрой конской шее, прошипел:
— Шевели копытами.
Лошадь была ни в чем не виновата, она и так шла на пределе, но ничего… потом, позже, Райдо проследит, чтобы о ней позаботились. И, быть может, попросит прощения за грубость. Хотя просить прощения у лошадей — это даже не смешно…
Город вынырнул из темноты.
Черные дома на лиловом фоне. И мелкая крупа звезд. Снегопад, который начался. Лошади хрипящие, которые сами перешли на широкую рысь…
Райдо потрепал соловую кобылу по шее:
— Спасибо.
Успели.
Особняк мэра спал. И сторожевые псы бросились было к Райдо, но он лишь рыкнул, и пара волкодавов упала на снег, замела хвостами, выказывая всяческое почтение.
Чтоб и с людьми было так просто, как с собаками…
Мечта недостижимая.
— Надо же, какие гости… поздние. — Альфред не спал.
Альфред был во дворе и выглядел так, словно только-только вернулся. От него пахло дымом, лесом и еще, пожалуй, кровью.
— Ты мне нужен.
— Я? — Притворное удивление. Насмешка.
Где он был?
— Где ты был? — Райдо тряхнул головой, велев себе успокоиться. Ему нужен этот человек, вернее, его помощь. А значит, следовало проявить хотя бы элементарную вежливость.
— Гулял, — вполне миролюбиво ответил Альфред.
— И часто ты по ночам гуляешь?
Вежливости не хватало. Напротив, сам вид Альфреда вызывал такое раздражение, что Райдо с трудом сдержался от рыка.
— Бывает… люблю охоту… случается, что и задерживаюсь… — Он кинул на снег тощего зайца.
— Невелика добыча.
— Невелика, — согласился Альфред. — Но разве в величине дело? Азарт… игра… все мы любим игры… даже когда не желаем это признать.
Заяц был разодран.
Собаки?
Вспомнилась вдруг Дайна… а мог ли он? Почему нет?
Неглуп. Собой хорош… и манипулятор… она могла бы согласиться не из-за денег… пообещал бы… что? Да такой найдет, что пообещать… и главное, ему поверят.
Дайна и верила.
До определенного предела, а потом… но презрение… она презирала своего визави, а Альфред вряд ли вызывал бы это чувство. Вот страх — другое дело… или искать надо не одного?
— И все-таки, чем обязан? — Альфред очаровательно улыбнулся. — Или вы пришли исключительно из любви к ночным прогулкам?
— Мне нужна твоя помощь.
— Даже так? — Снова удивление, которое игра… или нет? По запаху не понять, кровь заглушает. Отвлекает. — Что ж… я готов помочь… сделать все, что в моих силах…
— О цене думаешь?
— Естественно. Я не могу оказывать помощь бесплатно…
— Альву ты не получишь.
— Помилуйте, мне казалось, вы в прошлый раз дали ясно понять, насколько в ней заинтересованы. А я не имею обыкновения переть на рожон…
Врет? Или говорит правду?
— Тем более не сомневаюсь, что парнишка доложил о нашей с ним беседе… — Улыбка Альфреда стала еще шире. И зубы хорошие… на зависть хорошие зубы. Нет, на свои Райдо тоже не жалуется, но эти, ровные, белые, поблескивают.
Женщинам такие зубы нравятся.
И мужчины тоже. Но ведь сволочь же.
— Доложил. — Альфред по-своему расценил молчание. — Он не был похож на того, кто станет скрывать… подобные мелочи. Очень, знаете ли, совестью обременен. Как по мне, совесть — это рудимент… пережиток прошлого, которому самое место в рыцарских романах. Но вынужден признать, что в настоящем она может принести пользу… конечно, если использовать с умом.
Себя он полагал умным.
— Ты имеешь право регистрировать браки?
— Ах вот в чем дело… вы не слышали, что жениться ночью — плохая примета? Нет? По-моему, жениться вообще следует в исключительных случаях, но…
— Прекрати паясничать.
— Иначе что? — Альфред приподнял бровь. — Я вам нужен, а вот вы мне…
— Чего ты хочешь?
— Деловой разговор… немногого. Всего лишь вашей поддержки… я ведь действительно собираюсь пойти в политику, а там без связей…
— У меня их немного.
— У вас — да, но у вашего рода…
— Полагаешь, они отнесутся к моей просьбе с пониманием?
— Полагаю, что им выгоден будет свой человек. Я не настолько наивен, чтобы полагать, что людям дадут много воли… за любым, кто войдет в Совет…
— Такого Совета не существует…
— Пока не существует, — спокойно возразил Альфред. — Но он появится, вот увидите… так вот, за каждым советником будет стоять какой-либо род. И выиграет тот, кто раньше других вступит в игру. Ваш отец, в отличие от вас, оценит открывающиеся перспективы. Я просто хочу с ним встретиться. Думаю, это-то вы в состоянии устроить?
— Да.
— Замечательно! — Альфред протянул руку. — Тогда будем считать, что мы договорились… к слову, жениха с невестой дождемся или как?
— Времени нет…
— Чудесно… времени нет… вот так вернешься однажды домой, а там жена… вы сами не понимаете, сколь ужасный прецедент создаете? Но идемте…
— Куда?
— В мэрию, естественно… или вы думаете, что мой отец на дому бракосочетания устраивает? Нет, он может, за определенную плату, естественно… он у меня полагает, что за деньги можно позволить многое, и в чем-то прав…
— Вы всегда столь чудовищно откровенны?
— Только с близкими друзьями. А я надеюсь, что мы с вами станем близкими друзьями.
— Это вряд ли. — Больше всего Райдо хотелось свернуть этому человеку шею, но он держался. Во-первых, человек был полезен. Во-вторых… не с отцом, но со старшеньким свести их надо, поймут друг друга… это Райдо глупый, ничего в политике не понимает; но и того, что понимает, хватает, чтобы оценить перспективы.
Совет?
И вправду люди добьются… не через год, но через два или три… или пять, главное, их слишком много, чтобы и дальше не замечать.
Король пойдет навстречу, даст родам новую игрушку, а те примутся делить власть уже через людей. И если кого-то в это дерьмо тянет, то Райдо не станет препятствовать.
В конце концов, разве не должен он действовать во благо рода?
— Ну почему… вы меня уважаете.
— С чего вы взяли?
— Перестали тыкать. А это о многом говорит… вы думаете, что я подлец и сволочь…
— Увы, да…
— И вы правы. Я подлец и сволочь, но, знаете, пребываю в уверенности, что лучше сволочь знакомая, проверенная, так сказать, чем та, которая притворяется порядочным человеком…
— Вы сейчас о ком?
— Я сейчас так… теоретизирую… в целом, так сказать.
Солгал.
Он явно говорил о ком-то, но решил, что всю правду выкладывать не выгодно. И вправду сволочь… но убийца ли? Сомнительно. Этот не из тех, кто любит мараться… или из тех? Пахнет же от него кровью, и не факт, что заячьей…
…надо в бордель наведаться, поболтать с девушками.
Городок маленький… и бордель здесь один… и если так, то девушки много знать будут… они языком, конечно, трепать не привыкли, но при должном подходе…
Здание мэрии было темно, как и прочие здания на этой улочке, но Альфреда сие не смутило. Он извлек ключ из пояса и, вставив в замок, поинтересовался:
— Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что эта свадьба будет иметь законную силу?
Точно издевается.
