ГЛАВА 19
В нем не было ничего от Брана.
И от этого факта Ийлэ должно было бы стать легче, но не стало.
Не похож. И все-таки… сухое лицо, изможденное, такое бывает после долгой болезни…
…камердинер отца слег на осень с сухим лающим кашлем, который старательно пытался скрывать, боясь, что ему откажут от места. Но однажды не выдержал, закашлялся прямо на парадной лестнице. И в доме запахло кровью. Он же, вытерев губы платком, поспешил заверить, что это простуда. Лгал.
Отец сказал, что люди всегда лгут, когда боятся, или когда злятся, или просто так, без повода… а в тот раз он разозлился на эту ложь. И обиделся, пожалуй.
Да, теперь Ийлэ лучше его понимает. Он так долго был рядом с этим человеком, а тот все равно отказал ему в доверии…
Отец помог. На третий день, когда сумел перерасти обиду, поднялся на третий этаж и долго оставался там. А мама сказала, что отец умеет кое-что, но говорить об этом не следует. Лечить людей не принято.
Почему?
Ийлэ не спросила тогда, а теперь… теперь она лишь удивлялась тому, что ненавистный гость вытянул очередную нить из клубка ее памяти.
Камердинер спустился таким вот иссушенным, бледным и нервозным. Хотя нет, пожалуй, Видгар из рода Высокой Меди не нервничал, а если и нервничал, то весьма умело это скрывал. Он держался независимо и просто, будто бы сам этот дом принадлежал ему…
…и не только дом.
…стал, опершись на балюстраду, озирается. Высматривает кого-то.
Видит Ийлэ?
Она не собиралась выходить из комнаты, но вдруг поняла, что не способна усидеть взаперти, что стены давят, а потолок, высокий потолок с белой лепниной, того и гляди упадет. Дом был надежен, Ийлэ знала это, но все равно ощущала, как потолок проседает.
Сбежала.
Райдо не обрадуется. Он вернется. Скоро. И будет притворяться больным. И расскажет про встречу. И еще, наверное, об этом Видгаре, ведь если он не ушел, то им удалось договориться. И как быть, если он вообще не захочет уходить? Ийлэ придется прятаться и дальше?
— Я тебя вижу, — сказал Видгар, и Ийлэ попятилась. — Не убегай.
Замерла. Следовало уйти, потому что…
…он не причинит вреда.
Райдо не позволит… он женился на Ийлэ и согласия не спросил. Она бы, конечно, не согласилась, и, наверное, именно поэтому Райдо поступил так, как поступил. Он всегда делает именно то, чего хочет сам. Или как считает правильным. И оказывается прав. И значит, Видгар — тоже часть его правоты, которую Ийлэ пока не способна понять.
Не хочет понимать. Смотрит.
Серый костюм. Серое лицо.
Сел на ступеньки, спиной к ней, и глядеть на эту сгорбленную спину неудобно. Ийлэ хотелось снова посмотреть в его лицо, убедиться, что нет тех, неправильных черт, которые напомнят ей…
— Тебе нет нужды бояться меня. — Видгар говорил тихо, и поневоле пришлось сделать шаг.
Всего один. А потом второй. Третий и четвертый, до вершины лестницы. Сама лестница, лежащая между ними, — это уже достаточная гарантия безопасности Ийлэ. Пока он поднимется, она успеет убежать. Конечно. И потому стоит. Смотрит. Ждет продолжения разговора.
— Я не враг тебе. И точно не враг твоей дочери.
Видгар все-таки повернулся. А профиль похож, тот же тяжеловатый нос с горбинкой и линия подбородка, и сердце стучит, а пальцы немеют. Они вцепились в перила, и хорошо, потому что Ийлэ не уверена, что сумеет устоять, если перила отпустит. Слабая. И трусиха.
— Но не буду лгать, называя себя твоим другом. — Видгар покачал головой, будто сам удивляясь, что такая нелепая мысль вообще пришла в его голову. — Я предпочел бы, чтобы тебя не было вовсе. Это избавило бы меня от многих проблем.
Откровенен. И за это, пожалуй, следует быть благодарной.
Ийлэ кивнула, пусть он и не увидел кивка, но, кажется, все понял верно.
— Ты тоже была бы рада, если бы я не появлялся. Однако ты существуешь. И я существую. И у нас есть общий интерес…
— Интерес? — Шепот, и слово царапает горло.
Нани — не интерес. Она живая. И учится сидеть. У нее не получается долго, заваливается то на один бок, то на другой, но не расстраивается, она вовсе расстраивается редко, а улыбается часто. И от этой улыбки сердце замирает. Еще от ужаса при мысли, что ее могло бы не быть.
Если бы Ийлэ…
Если бы…
— Да, пожалуй, я неверно выразился. Ты познакомишь меня с ребенком? — Он развернулся и поднялся. Медленно… и в плавных его движениях не было угрозы. — Я понимаю, что ты не слишком рада меня видеть… и быть может, ненавидишь…
Замолчал. Уставился. Смотрит исподлобья, ожидая.
— Нет, — сказала Ийлэ.
Его ей ненавидеть не за что. Райдо прав в том, что этот мужчина — не Бран… отец Брана, но не он сам… и он, наверное, виноват в том, что Бран стал чудовищем.
Или нет?
И как знать, кем станет Нани, ее Нани, которая сейчас лежит на медвежьей шкуре, наверняка перевернулась на живот и теперь ерзает, пытается ползти. Она ловит длинный мех, и дергает, и тянет в рот.
В последнее время она абсолютно все тянет в рот.
И еще пузыри пускает, а слюни текут по щекам, и Райдо уверен, что дело в зубах и дальше будет хуже, но опиума давать нельзя. Ийлэ с ним согласна: опиум не для детей.
— Нет, — жестче повторила она. — Я… понимаю, что ты другой. Возможно.
— Хорошо.
Ийлэ не знала, что в этом хорошего. А Видгар пояснил:
— То, что ты понимаешь или хотя бы пытаешься понять… так познакомишь?
Ийлэ, подумав, кивнула, но сочла нужным уточнить:
— Не сегодня.
Сегодня она вернулась в комнату Райдо и аккуратно притворила за собой дверь. На цыпочках подошла к шкуре, легла рядом с Нани, которая устала ползать и уснула, а во сне выглядела такой трогательно-беззащитной, что Ийлэ стало совестно — нельзя оставлять детей одних.
Особенно теперь, когда в доме столько чужаков.
— Мне он не нравится, — сказала она шепотом, уверенная, что даже во сне Нани ее слышит. — Но я верю Райдо. Пытаюсь верить.
Ийлэ коснулась посветлевших волос, которые отрасли и теперь завивались, хотя и у нее, и у Брана волосы были прямыми.
— Если бы ты знала, до чего это сложно — верить кому-то…
Представление.
Весь дом — театр, и Ийлэ в нем играет, у нее множество ролей, и не все даются легко.
Зрители привередливые, следят за каждым шагом, за каждым словом… Ийлэ боится сказать неверные слова. Или оступиться. Или просто сделать что-то, что нарушит весь план. Он ведь есть?
Райдо говорит, что есть, но вот подробностей не рассказывает.
— Я могу и ошибиться. — Он почти не выходит из комнаты, и в ней вновь пахнет кровью и еще опиумом, который Ийлэ неловко прячет под старой шалью. Шаль бросается в глаза своей неуместностью, а запах опиума, кажется, и люди способны учуять.
Ходят на цыпочках. Шепотом разговаривают. Переглядываются со значением и наверняка готовы сбежать. Только не бегут, а ждут.
Чего?
Райдо не нравится болеть, и прежде-то не в восторге был, а теперь, когда он здоров и полон сил, и подавно. Он злится. Ворчит. И раскаивается. Капризничает. Просит читать ему, Ийлэ читает, долго, до хрипоты и сорванного голоса, который идет лечить на кухню теплым молоком. Кухарка наливает его в глиняную кружку и щедро добавляет меда, а еще каких-то трав, которые придают молоку пряный привкус.
— Бедный, — сказала она как-то Ийлэ. — Так мучается.
Ийлэ кивнула. Мучается. Ему приходится лежать. И отказываться от еды, которую Ийлэ приносит позже, ночью… или не она, а Нат. Изредка — Гарм, в карманах которого, кажется, способна уместиться половина кладовки. Гарм появляется заполночь, входит без стука и молча выкладывает на стол куски колбасы, хлеб, сыр. Потом садится на пол у колыбели и смотрит на Броннуин.
— А я сына хочу, — сказал он однажды и люльку качнул. — Всегда хотел, только дома не было. А без дома — какая семья?
Ийлэ не знала. Она вообще потерялась в этой странной постановке, от которой удовольствие получал лишь Видгар из рода Высокой Меди. Он обжился в доме и заглядывал каждый день.
Спрашивал разрешения Ийлэ. Она разрешала, отступала к Райдо, садилась на его кровать и брала за руку. Ей так было спокойней. А Видгар делал вид, что ничего не видит. Не понимает.
Он брал Броннуин на руки и разглядывал. А она смотрела на него. Улыбалась. И однажды огрела погремушкой. Ненарочно, нет, но Ийлэ испугалась, что пес разозлится. Он же вдруг улыбнулся, и в этой улыбке сделался до отвращения похож на того, другого…
— Если тебе плохо, я скажу, чтобы он больше не приходил. — Райдо гладил ладонь.
— Нет.
— Почему?
Он все-таки сел, пользуясь тем, что время позднее и от души ненавидимую им кашу уже подавали. А значит, вряд ли кто решится побеспокоить больного хозяина.
— Я устала бояться. — Ему можно рассказать. — Это… это еще хуже, чем ненавидеть.
Райдо обнял.
— Я хотела бы забыть… знаешь, чтобы просто вдруг очнуться в доме и с ребенком и не помнить ничего. Но тогда бы я, наверное, искала бы эту утраченную память, думала бы, что там что-то важное… не плохое, нет… разве со мной могло бы случиться что-то плохое?
— Конечно нет…
— Но случилось.
— Да. — Райдо коснулся губами волос. — Плохое иногда случается со всеми нами. И никогда нельзя сказать, заслуженно или нет…
Он замолчал. Сидел, обнимал и мягко покачивался, а Ийлэ покачивалась с ним, пытаясь угадать, о чем же он думает. И беспокойство ее утихало, а страхи вновь отпускали. Ненадолго.
— Я не хочу больше бояться. — Она сказала это на десятый день представления.
Или на одиннадцатый?
Она сбивалась, хотя и, продолжая старую традицию, отмечала дни черточками на обоях, но черточек было много, и Ийлэ запуталась, не зная, какие из них принадлежат ей.
— Скажи, что мне сделать? — Райдо спустился на пол, и лег, и подставил спину, ему нравилось, когда Ийлэ спину гладила.
А ей нравилось гладить. В этом было какое-то равновесие… гармония.
— Поцелуй меня снова.
Райдо повернулся на бок.
— Это я с огромным удовольствием, но, может, объяснишь?
— А мне казалось, что муж может целовать жену и без объяснений.
Что ему сказать? Что она сама не уверена в том, чего хочет и хочет ли?
— Ты пытаешься шутить, — констатировал Райдо и поцеловал, правда, в висок и как-то не так, как в прошлый раз.
Нежно?
Нежно. Осторожно. Точно она, Ийлэ, из хрусталя… а она не хрустальная вовсе, не рюмка, не ваза, живая. И просто немного запуталась. В очередной раз запуталась. С ней это случается, да…
— Райдо.
— Я здесь.
Конечно, здесь. Сидит, обнимает. Держит бережно, дышит в затылок, и от этого дыхания по коже разбегаются мурашки.
— Я не хочу, чтобы ты больше ждал.
Хорошо, что он сзади, не смотрит на нее. Если бы смотрел, Ийлэ не решилась бы заговорить. А так можно представить, что Ийлэ сама по себе. Почти сама.
— Это из-за Видгара?
— Что? Нет. И да… но не в том смысле, в котором ты подумал. — Ийлэ все-таки пришлось повернуться к нему.
Темно. И свечи на туалетном столике недостаточно, чтобы темноту разогнать. Эта свеча, уже оплывшая, с почерневшим фитилем, отражается в зеркале, а еще в нем же, подернутом пологом пыли, отражаются их с Райдо тени, сплетенные, сросшиеся друг с другом. В этом Ийлэ видится истина.
— В доме много… чужих.
— Они тебя пугают?
— Да.
— Я просил Видгара объяснить своим людям, что…
— Он объяснил. — Ийлэ прижала палец к губам Райдо. — То есть я точно не знаю, но, наверное, он объяснил. Они стараются не попадаться на глаза, но я все равно знаю, что они где-то рядом. И боюсь. Я… я не хочу больше бояться. Их… или других мужчин… мужчин вообще…
Молчит. Почему молчит? Ийлэ плохо объяснила? Она не умеет иначе. И чем дольше молчание длится, тем страшнее становится, потому что сейчас Райдо решит, что она ничем-то не лучше Дайны. Может, хуже. Дайна хотя бы не притворялась, а…
— Мне казалось, я тебе нравлюсь.
— Нравишься, — ответил Райдо. И голос его был сиплым, надломленным. — Очень нравишься. Но я не хочу вот так…
— Как?
А шрамы под пальцами все равно чувствуются, пусть и разгладились немного. Ийлэ помнит их рисунок, но продолжает изучать его наново…
…и кожа мягкая.
Странно, что у мужчины кожа мягкая, только волосы отрастающие колются…
— Ты красивая… даже не так, неправильно. Нет, ты красивая, но красивых женщин много. А тянет к тебе. Это из-за запаха. Я говорил, что ошибся, когда думал, что от тебя осенью пахнет? Весной. Весну нельзя обижать.
— Я не прошу меня обижать.
— Возможно. — Он соглашается легко, и в этом Ийлэ видится подвох. — Но я тоже боюсь…
— Чего?
— Того, что ты поймешь, что вовсе не этого хотела. И возненавидишь меня за то, что я воспользовался слабостью… или просто за то, что я ничем не лучше тех…
— Всем лучше.
— Неужели?
— Ты меня поцеловал.
— Это, без сомнения, аргумент…
— Да. — И снова у нее не получается объяснить. — Те… раньше… мне было больно, и только… боль и боль… и опять… и стыдно очень, потому что лучше умереть, а умереть решимости не хватает. Но теперь я смотрю на… остальных, которые чужие здесь, и думаю, что любой из них рад будет сделать больно. Я понимаю, что, наверное, ошибаюсь… что не все такие… но знать — одно. Чувствовать… когда кто-то подходит близко, я жду, что он ударит. Не разумом, но… здесь. — Ийлэ приложила руку к сердцу. — А от тебя — нет… ты и Нат еще…
— Нат каким боком? — Кажется, в голосе Райдо проскользнули рычащие ноты.
— Никаким. Его я тоже не боюсь. Я вообще думала, что если бы у меня был брат, он походил бы… ты понимаешь?
Райдо кивнул.
— Но хорошо, что брата не было. Его бы убили. А Нат вот… живой. Разве это не замечательно?
— Замечательно.
Глухой голос. И шепот горячий… и от этого шепота становится жарко.
— Я знаю, что не сделаешь мне больно…
Наверное, та молния, которую Ийлэ поймала, никуда не исчезла. Она спряталась, чтобы теперь ожить. Иначе почему жарко?
Страшно немного. Самую малость. И страх заставляет тянуться к тому, кто защитит, даже от молнии. Или хотя бы разделит ее на двоих. Молния, на двоих разделенная, не способна испепелить.
— Ты плачешь?
— Нет. И да. Сама не знаю.
— Плохо?
— Хорошо…
…свеча оплывает, и огонек, который до последнего держится, цепляясь за оплавленную нить фитиля, все-таки гаснет.
Его отражение уходит следом. Но зеркала не любят пустоты, и остаются тени, те самые, сплетенные вместе, сросшиеся в одно. Тени знают правду, а Ийлэ… она меняется.
Сейчас.
Плавится, как тот воск, и застывает. И считает удары сердца, только сбивается, а значит, счет приходится начинать наново.
Раз.
И два, и три… это чем-то похоже на танец. Ийлэ целую вечность не танцевала, она и забыла, как кружит голову вальс… музыка есть, просто иная.
Скрипки ветра, который разыгрался к ночи и ластится, воет, подглядывает бесстыдно. А стыд сгорел, надо полагать на вершине свечи, оттого так быстро ее и не стало.
Но музыка…
Вдох и выдох.
Полустон, полувсхлип. И шорох ткани, заставляющий замереть в болезненном ожидании.
Страх какой-то вдруг всеобъемлющий, звериный, напрочь лишающий способности думать. И когти впиваются в чью-то кожу, раздирая ее.
Пахнет кровью.
И запах ее отрезвляет ненадолго.
— Прости. — Ей стыдно и боязно уже оттого, что странная музыка ночи будет разрушена. Однако голос Ийлэ вплетается в эту недоигранную мелодию. — Прости, пожалуйста.
— Тебе больно?
В темноте кровь почти черная, густая. Ее не так и много, но… почему Райдо спрашивает о ее боли?
— Нет. — Ийлэ проводит ладонью по его плечам, чувствуя, как зарастают на них рваные ссадины. — А тебе…
— Ничего страшного.
Наверное.
Ничего.
Страшного.
И вправду совершенно ничего. Это тоже все весна виновата. Мама говорила, что весною альвы теряют разум. Ийлэ вот потеряла или еще раньше потеряла, а весной эта потеря особенно остро ощущается. Только о разуме не получается больше думать.
И о свечах.
О тенях.
Ветре.
Ни о чем, кроме того, кто рядом. Ийлэ так боится его потерять, что отчаянно цепляется за шею, тянется, дотягивается до уха и шепчет тихо-тихо имя:
— Райдо…
Его женщина спала, обняв подушку. Она обхватила ее и руками, и ногами и во сне вздыхала, а еще улыбалась. И видеть ее улыбку было… странно.
Райдо смотрел. Любовался. И уговаривал себя, что утро ничего не изменит.
Ложь, конечно. И прежде утро меняло многое, оно возвращало краски, а еще столь неуместное порой чувство стыда. За ним следовало раскаяние, которое портило все. И упреки. Взгляды, преисполненные раздражения, потому как он, Райдо, стал не только причиной, но и невольным свидетелем чужого преступления.
Быть может, поэтому младшенький предпочитал не связываться с замужними дамами? Да и вовсе нанимал девиц. Платил.
Когда платишь — это честно, пусть и грязно…
Не те мысли.
Надо бы о доме. О непременном визите доктора, который наверняка не выдержит. Слухи расползаются по городу, будоража людей, подталкивая. И тот, кто затеял игру, не устоит.
Скорее всего, не устоит. Приедет проверить. Убедиться, что слухи не лгут… и хорошо, что у людей обоняние слабое. Пса обмануть бы не вышло.
— Тише, — одними губами произнес Райдо, когда Броннуин завозилась в корзине. И, подхватив ее на руки, поднял. — Она устала. Пусть поспит. Тогда добрее станет. Поверь моему опыту, выспавшийся человек на порядок добрее невыспавшегося.
Броннуин зевнула и сунула кулачок в рот.
— Сейчас… думаю, сегодня мне может полегчать настолько, что я выйду из комнаты? Ненадолго… к сожалению, надолго нельзя, а так бы я с превеликим удовольствием с тобой бы прогулялся, день, кажется, солнечным будет. И жаль его терять, но лучше один, чем всю жизнь.
Он говорил шепотом, а Броннуин слушала. Всегда его слушала. Такая очаровательно внимательная. И ничего в ней нет от Брана. На Видгара, быть может, и похожа слегка, как он утверждает, но на Райдо похожа сильней.
Только-только рассвело. Было по-утреннему прохладно, свежо. И Райдо остановился в коридоре, наслаждаясь этой свежестью, обилием запахов, скрытых звуков…
…жесткая щетка трется о решетку, счищая грязь. Хлопает дверь внизу… кто-то что-то несет… кто-то с кем-то говорит…
Надо бы на кухню, чтобы согрели молока. И пеленки принесли. Почему он, Райдо, няньку не нанял? Не сообразил… да и прежде Ийлэ няньку бы не подпустила к дочери. Но, может, передумает?
— Уже встали? — Видгар с трудом подавил зевок. А ему что не спится? И отвечая на молчаливый вопрос, Видгар из рода Высокой Меди признался: — Старческая бессонница… всю ночь ворочаюсь, а сна ни в одном глазу. Под утро засыпаю, просыпаюсь через час или два, если повезет… можно?
Райдо протянул ребенка.
— Ревнуете?
— Не знаю. Пожалуй, что да. Я привык, что она моя. И еще Ийлэ.
Видгар держал малышку бережно, и та не протестовала, но разглядывала уже его и шлепала губами, точно пыталась сказать что-то донельзя важное.
— Вижу. — Видгар сделал глубокий вдох. — В ваших отношениях с супругой наметился некоторый… прогресс.
Настроение сразу испортилось.
— Не та тема, которую я готов обсуждать.
— Не злитесь, — миролюбиво произнес Видгар. — Считайте, что я рад за вас…
— Даже так?
— Лучше, когда у ребенка нормальная семья, а не формальная.
С этой точки зрения Райдо проблему не рассматривал. Он вообще не рассматривал эту проблему, да и проблемой-то ее не считал.
— И еще, — Видгар посадил малышку на сгиб руки, — я думал над тем, что вы рассказали. И пришел к выводу, что ваша альва — ключ ко всему.
— Именно, что моя.
— Помилуйте, я точно на нее не претендую. Не те годы. А денег у меня и своих хватает… этот клад опасен тем, что вещички будут слишком уж приметные… ну да не о том ведь речь. Вы не можете не понимать, что Ийлэ ему нужна. Вы пытаетесь защитить, но…
— Что предлагаете?
— Немного… развить вашу авантюру.
— Ийлэ…
— Не пострадает. Она как таковая не нужна… нужно намерение. — Видгар пощекотал малышку под подбородком, и та рассмеялась. — Очевидное намерение… и немного денег, которые, скажем, я готов буду заплатить за свою внучку.
