Глава 8
Слушая маму, Ева меряет шагами хижину. Улавливает слова «ультразвук», «срок», «триместр» – все это ассоциируется с работой, но никак не с собственной беременностью.
Она останавливается у тонкой стеклянной рамки с фотографией, которую взяла с собой из Англии. Снимок сделан прошлым летом, на джазовом фестивале в стиле 1920-х годов в Лондоне. На Еве легкомысленное платьице с заниженной талией, волосы украшены ободком с бисером; Джексон обнимает ее и, смеясь, слегка касается своей черной шляпы. Позади ярко светит солнце, они оба загорелые, счастливые и влюбленные.
Прижимая телефон плечом, Ева берет рамку и медленно протирает краем платья, пока на стекле не остается никаких следов, затем ставит назад на полку.
– Значит, ты вернешься домой? – спрашивает мать.
– Домой? – переспрашивает Ева, отрываясь от своих мыслей. – Нет, пока нет.
– Почему? – переходит мать на повышенный тон.
– Мои планы не изменились.
– А как же ультразвук?
– Не поверишь, в Австралии тоже есть больницы, – отвечает Ева, закатывая глаза. – К тому же через пару дней приедет Кейли.
Волнения матери ей ни к чему, Еве лишь нужно от кого-то услышать, что это отличная новость, что она будет замечательной матерью.
– Ты с ума меня сведешь – ездишь там одна, да еще беременная! – Мать всегда была очень эмоциональной, а значит, любая проблема Евы мгновенно становилась ее собственной проблемой. Беременность дочери – это ее беспокойство, ее содействие, ее страхи. – Может, вернешься жить ко мне, а гостевую переделаем в детскую, и…
– Мама, – резко обрывает ее Ева.
Она выходит на террасу: на пляже ни души, солнце маняще светит над бухтой. Ева провела на Уотлбуне три дня и уже чувствует некую удивительную связь с островом, тем более Джексон в детстве проводил здесь лето: играл на пляжах, занимался серфингом, нырял, ловил рыбу с пристани и с лодки отца. А теперь, столько лет спустя, здесь оказалась Ева и ребенок, которого она носит, – они ходят по тем же берегам, любуются теми же видами. Ева ступает по следам Джексона, которые будто по-прежнему видны в песке.
– Сейчас я хочу быть именно здесь.
Вечером она берет недавно купленную бутылку вина и идет вдоль побережья к дому Сола. Он не заходил к ней в хижину, лишь махнул рукой издалека, когда нырял в бухте.
Воздух пропитался запахом водорослей, у самой кромки воды снуют крабы. Каменистая тропа ведет к крутому, поросшему деревьями холму, на вершине которого и начинается участок Сола. В глубине, среди эвкалиптовых деревьев, расположился скромный деревянный домик на сваях.
Стоя к Еве спиной, Сол разделывает рыбу на старом деревянном верстаке, рядом с которым валяется выцветшая синяя байдарка. На нем темная футболка и шорты, он не обут. Крепкая шея, прямо как у Джексона – Ева представляет, как касается темных волос у мужа на затылке, проводит кончиками пальцев под воротником рубашки, где долго сохраняется запах лосьона после бритья.
Не сдержавшись, Ева шумно вздыхает, и Сол резко поворачивается. На его растрепанные темные волосы полосами падает солнечный свет.
– Ева?
– Привет, – неуверенно произносит она. – Я… вот принесла кое-что. Это тебе. В благодарность за хижину.
– Не стоило, – едва ли не резко отвечает Сол.
«У него ведь руки в рыбе», – понимает Ева и неловко прижимает бутылку к себе.
– На ужин? – кивает она в сторону верстака, прерывая молчание.
– Ага. – Снова пауза. – Может… присоединишься?
Ева краснеет: она и не думала навязываться. Впрочем, перспектива приятная – остаться и поговорить.
– Было бы здорово.
Три ярко-зеленые птицы вдруг срываются с дерева позади и, поблескивая переливающимися крыльями, устремляются ввысь.
– Ласточковые попугаи, – объясняет Сол, проследив за ее взглядом. – Прилетают каждую весну с материка, через пролив Басса. Наверное, устроили гнездо в каком-нибудь дупле за домом.
С пронзительной трелью птицы скрываются в кроне дерева на другой стороне участка.
Ева осматривается.
– Милое у тебя местечко. Это сюда вы приходили в детстве?
Сол кивает.
– А где же хижина?
– Раньше была прямо на месте дома.
– Понятно.
Как-то Джексон усадил ее на колени и начал рассказывать:
– У нас в Тасмании пунктик насчет хижин. Это убежище, где можно скрыться от цивилизации, насладиться личным пространством. Папе когда-то там нравилось…
Он сказал это с такой грустью, что стало понятно, как сильно Джексон скучает по отцу. Ева обняла его и поцеловала в губы.
– За что? – спросил он.
– Просто за то, какой ты есть.
Сол говорит:
– Пойду промою рыбу. Заходи в дом, налей себе что-нибудь.
Внутри пахнет свежим деревом. Гостиная – она же столовая – отделена от террасы раздвижными дверями. В углу – дровяная печь, бревна и хворост для растопки. Обстановка простая: широкий коричневый диван, низенький кофейный столик из необработанного дерева и огромный книжный шкаф, подсвеченный двумя старыми рыболовными лампами.
На стенах фотографии в стеклянных рамках. Снимок из-под воды: солнце пробивается сквозь поверхность моря; бескрайние песчаные дюны, напоминающие припорошенный первым снегом горный хребет; Джексон с тяжеленным рюкзаком у Мачу-Пикчу.
У Сола большая коллекция книг, связанных с морской жизнью: «Австралийский рыбак», «Биография трески», «Морской промысел», «Размышления о фридайвинге», «Море вокруг нас», «Узлы и мачты», «Кораблекрушения Тасмании». Но этим полки не ограничиваются – художественной литературы тоже немало, от классики до современных романов.
Вдруг имя на корешке книги привлекает ее внимание: Линн Боу. Мать Сола и Джексона.
Ева ставит бутылку вина на столик и осторожно достает книжку.
Джексон говорил, что их мама была писательницей и любила бывать на Уотлбуне – здешний простор давал вдохновение. Когда мальчишки были маленькие, она водила их то на один, то на другой мыс, и там, на открытом пространстве, они устраивались за чтением или рисованием, пока Линн писала.
С внутренней стороны обложки черно-белая фотография красивой женщины с длинными волосами, скромно заколотыми сзади. Глаза как у Сола – большие, темные и серьезные.
На первой странице посвящение: «Дирку. Как всегда».
Трудно представить мужчину в стоптанных носках, от которого разит виски, рядом с этой привлекательной молодой женщиной. Со слов Джексона Ева знала, как подкосила его отца смерть Линн. Она была главной в их семье, была солнышком, вокруг которого вращались трое мужчин.
– Моя мать, – вдруг говорит Сол.
Ева изумленно оборачивается. Он стоит в дверном проеме и пристально смотрит на нее. У Евы вспыхивают щеки.
– Она была очень красивой.
– Да, – соглашается Сол. – Была.
Ей хочется добавить что-то еще, но Сол уже уходит на кухню.
Он моет руки, вытирает полотенцем и начинает крупно нарезать перец чили, чеснок и кориандр.
Ева стоит, оперевшись о столешницу, предлагает помочь – дважды, – и на второй раз, просто чтобы занять ее, Сол поручает Еве сделать салат.
Он фарширует рыбу нарезанными травами и пряностями. Так странно – в этот дом давно не заглядывала женщина.
– Сегодня поймал? – спрашивает Ева.
– Ага, подводным ружьем. Австралийский лосось. Повезло, собрались косяком почти у берега.
Сол кладет каждую рыбину на большой кусок фольги, вспоминая, как кружили в воде рыбы, сверкая на солнце серебристыми хвостами. Он просто стоял на месте и смотрел. Порой Сол даже не нажимает на курок: ему нравится наблюдать, как они снуют в воде, как блестит чешуя.
– Лучше, чем ловить на удочку? – интересуется Ева, надрезая помидор.
– По крайней мере, так честно, – отвечает он. – Ловишь только то, что можешь съесть, и к тому же никакой наживки. А если вернешься с пустыми руками – что ж, значит, удача сегодня на стороне рыбы.
– В то утро, когда я только сюда приехала, ты нырял без ружья.
Сол кивает.
– Иногда просто плаваю под водой. Без всяких там аквалангов, задерживаю дыхание.
– Я видела про это передачу: люди ныряют на невероятную глубину, да?
– Некоторые да. Рекорд фридайвинга без утяжелителей и креплений – сто двадцать один метр.
– Не может быть! Какие же надо иметь легкие! Ты как-то замеряешь глубину?
Сол сбрызгивает рыбу маслом чили и выжимает сверху пару лаймов. Отдергивает палец, когда сок попадает на царапину.
– Нет, мне все равно. Приятно, что не надо возиться с баллоном или каким-то оборудованием. Да и увидеть так можно больше, рыбу обычно пугают пузырьки воздуха.
Ева выкладывает помидоры в салатницу, начинает резать латук.
– И что тут можно увидеть?
– Дайвинг на Уотлбуне – это совсем не как в тропиках. Тут и скаты, и рыбы-лопаты, и австралийские акулы, и морские драконы.
– Морские драконы?
– Они из семейства игловых – как морские коньки, только крупнее. – Сол ополаскивает и вытирает руки, достает хлеб и режет большими ломтями. – Уотлбун – одно из немногих мест, где их можно наблюдать.
– Джексон рассказывал, что любил бывать здесь в детстве.
Вот оно. Джексон.
Сол был у отца, когда узнал о случившемся. Дирк смотрел телевизор и пил пиво, как вдруг раздался звонок. Воздух будто наэлектризовался. Отец взял трубку и резко выпрямился. Слушал, открыв рот, но не сказал ни слова, просто позвал к телефону сына: далекий голос полицейского с английским акцентом сообщил о несчастном случае на рыбалке. Сол спросил, где все произошло, кто там был, нашли ли тело.
После он понял, что не задавал столько вопросов о брате последние несколько лет.
– Сол? – окликает его Ева.
Он замер с ножом для хлеба в руке.
– Пойду разожгу костер, – бормочет Сол, затем кладет нож на место, берет поднос с рыбой и, потупив взгляд, выходит из дома.
Они ужинают на террасе, любуясь небом, где подсвеченные розовым облака постепенно скрываются в сумерках. Сол почти все время молчит, а Ева, чувствуя легкую тошноту, едва притрагивается к рыбе.
Наконец она откладывает вилку и нож, затем натягивает свитер.
– Можем пойти в дом, – предлагает Сол.
– Не надо, здесь лучше.
Появляются первые звезды, и уже через полчаса все небо будет мерцать. В воздухе витает лимонный аромат – Сол зажег свечи. Вокруг тихо, слышно лишь, как плещутся волны и трещат сверчки.
– Когда я общалась с твоим отцом, – говорит Ева, взглянув на Сола, – он сказал, что больше не бывает на Уотлбуне. – Сол медленно кивает. – Это… из-за вашей мамы?
Оперевшись локтями о стол, он оглядывает залив.
– Мы развеяли прах с того мыса. Наверное, отцу до сих пор стыдно, что он больше здесь не появлялся.
– Жаль, у меня нет праха Джексона, – неожиданно для самой себя говорит Ева.
Сол переводит на нее взгляд.
– Просто… может, стало бы легче. – Ева двигает к себе свечу и проводит пальцем по теплому плавящемуся воску. – Как-то, через пару недель после смерти Джексона, я пошла на пляж, к тому месту, где все случилось. Было жутко холодно, песок покрылся инеем, но выглянуло солнце, и море казалось спокойным. Помню, я смотрела на море и поражалась его безмятежности, а ведь совсем недавно… – Она нервно сглатывает. – И тут я стала заходить в воду.
Сол не отрывает от нее взгляда.
– Знаю, звучит безумно, но я должна была понять, что ощущал Джексон. – Хотелось почувствовать, как тяжелеет намокшая одежда, как от холода сводит мышцы, как накрывают волны.
– Представить себя на его месте.
Ева кивает, надавливая на свечу ногтем.
– Тяжело, когда нет тела. – Она отковыривает комочек теплого воска и скатывает его между пальцами. – Но я рада, что приехала сюда, увидела, где Джексон вырос. Я столько не успела спросить у него. Мне так много нужно узнать.
Лишь два года она была рядом с Джексоном. Крохотную часть его тридцатилетней жизни. Положив руку на живот, Ева как никогда раньше чувствует, что должна разобраться в его прошлом.
В доме звонит телефон. Похоже, Сол рад, что появился повод выйти с террасы.
– Пап? – доносится его голос.
Откинувшись на стуле, Ева смотрит в небо. Вот бы Джексон был рядом, чтобы она могла рассказать ему о ребенке. В последнее время она многое узнала об одиночестве. Дело не в том, что ты далеко от дома или ни с кем не общаешься. Нет, это ощущение постоянно с тобой.
Сол долго не возвращается, и Ева начинает убирать со стола: кости от рыбы в фольгу, тарелки в стопку. Заносит все это в дом, но останавливается – разговор идет о ней.
Сол говорит по телефону в другой комнате. Ева замирает, прислушиваясь.
– Она приходила, как ты и сказал… Ага, в четверг. – Сол тяжело вздыхает, ходит взад-вперед. – Нет. Конечно, нет! – Ева напрягает слух. Шаги затихают. – Только в тот день… Нет, больше не видел.
Он попрощался с отцом, и Ева возвращается на террасу и ставит тарелки на стол. Сердце бешено стучит.
Сол тоже выходит из дома. Держа руки в карманах, он переминается с ноги на ногу.
– Мне надо кое-что подготовить на завтра.
– Тогда я лучше пойду, – резко отвечает Ева.
– Я провожу тебя, спуск крутой.
Не успела она возразить, что дойдет сама, как Сол достает из кармана фонарик. Он идет впереди и подсвечивает ей дорогу.
– Осторожно, некоторые ступеньки шатаются.
Становится прохладнее. Они спускаются молча и доходят до пляжа. Сол вдруг поворачивается к Еве. Вдалеке от света лимонных свечей темнота кажется всепоглощающей. Странно, что Сол соврал отцу. По телу пробегает дрожь.
Ева вспоминает слова Джексона: «Он предатель, ему нельзя доверять».
Вдруг становится обидно, что вечер закончился так скомкано. Хочется высказаться, но что-то заставляет Еву молчать.
Сол – единственное, что связывает Еву – и ее ребенка – с Джексоном. И связь эта тонкая, будто шелковая нить. Лишь бы не дать ей порваться.
Вернувшись в хижину, Ева плотно закрывает дверь и везде включает свет. Дергает за жалюзи – оттуда взлетает встревоженный мотылек и летит прямо на нее, задевает крыльями щеку.
Ева вздрагивает, обходит комнату. Одна, совсем одна. Пытается успокоиться и забыть об опустошающем одиночестве.
Глубоко вздохнув, она подходит к их с Джексоном фотографии с джазового фестиваля, подносит рамку к свету. Вот бы сейчас оказаться там, где светит солнце, играет музыка, где ее обнимает Джексон.
На стекле заметны следы – похоже, от пальцев, как будто кто-то брался за рамку обеими руками. Странно, ведь Ева протерла ее сегодня утром, не оставив ни пятнышка. Откуда здесь эти отпечатки?
Может, она сама только что заляпала стекло? Ева прикладывает большие пальцы к следам.
Следы не ее, они в два раза крупнее.
Ева подносит рамку еще ближе к лампе, чтобы рассмотреть получше. Нет, это точно не от ее пальцев.
Резко качнув головой, Ева ставит рамку назад. Глупость какая, в хижине ведь никого не было.
