За два дня до похищения

Я прислушиваюсь к своим снам. В сущности, впечатления и ощущения, которые мы испытываем и наяву, так призрачны, так причудливы, так быстро теряют реальность, оказываясь в прошлом. И раз так, чем они отличаются от сновидений? Я часто мучаюсь, видел ли я что-то, когда бодрствовал, или во сне. Мне действительно кто-то сказал то или это или мне это приснилось? Небанальная такая особенность для человека моей профессии.

В ту ночь впервые за многие годы я увидел во сне Риту. Это моя первая жена, которая вместе с нашими двойняшками погибла в перестрелке в начале нашей жизни в Штатах. Первое время она приходила ко мне чуть ли не в каждом сне, потом стала появляться все реже и реже. Каждый знает это по собственному опыту – мертвые удаляются от нас. Я даже где-то читал, что их нельзя удерживать, думая о них все время. Им тяжело оставаться на привязи, их нужно отпустить.

Рите сейчас было бы сорок четыре, но ей всегда будет двадцать девять. Когда она ушла, она была еще в расцвете той волшебной привлекательности, которую французы называют «красота дьявола». Она и приснилась мне такой: сияющей, с тяжелыми густыми волосами, прямым носом и ямочкой на левой щеке, когда она улыбалась. А она пришла веселой, счастливой, кинула на постель бумажные пакеты с ручками из фирменных магазинов и подошла поцеловать меня. Она ходила купить себе что-то из одежды на лето, хотя шопингом в Сан-Франциско Рита без меня занималась, может, пару раз, не больше.

– Ну, показывай. Что купила? – спросил я.

Рита загадочно улыбнулась. И опять эта ямочка на щеке пропечаталась. Я ведь о ней и не вспоминал, когда думал о Рите, а вот поди же: бессознательное мое о ней и не забывало. Не переставая улыбаться, она взяла один из пакетов и сказала мне:

– Отвернись.

Я закрыл глаза. Зашуршала бумага, потом одежда, которую снимали и которую надевали.

– Теперь можешь смотреть, – сказала Рита, и по голосу ее было ясно, что на ней сейчас что-то необыкновенное: красивое или очень смелое.

Рита была стройная от природы, да еще и ходила заниматься фитнесом – на ней не было и миллиметрового слоя целлюлита. Я ожидал, что это будет купальник, какое-нибудь крошечное бикини. И, открыв глаза, замер – на Рите была черная паранджа. Глухой балахон, закрывающий ее с головы до пят, с узкой прорезью для глаз. Это были ее глаза – карие, глубокие, – но это была уже не Рита.

От ужаса я проснулся. Сердце громко лупило мне в грудь. Рита! Откуда ты пришла? Где ты была? Я понял, как я по ней соскучился. Я очень люблю Джессику, но Рита ведь тоже и очень давно часть меня. Я эту часть не всегда ощущаю, но от этого она не перестала существовать.

При этом Рита – я верю, я это чувствую – не исчезла совсем. Она где-то есть, она живет не только во мне. И сейчас она пробралась ко мне откуда-то очень издалека неслучайно. Она хотела мне что-то сказать, что-то важное.

Я встал, залез в холодильник и достал пузатую бутылочку «Перье». Сделал пару глотков и снова сел на постель, расставив колени. Спокойно: сны поддаются анализу. Все они – за исключением самых простых, в которых исполняются наши желания или проговариваются наши страхи, – метафоры. Это – единственный язык, на котором умеет говорить бессознательное. Так, простыми заученными понятиями, я пытался унять кровь, которая колотилась у меня в висках.

Про паранджу понятно. Сообщение, которое я должен был расшифровать, было связано с тем, чем я сейчас занимался, – с мусульманами. Что там еще было значимого? Я ожидал увидеть одно – загорелое, гибкое, желанное тело Риты, едва прикрытое одеждой. А получил полную противоположность – глухой балахон, только одежду, если не считать узкой полоски Ритиных глаз. Этот контраст тоже как-то важен.

Более того, там была еще одна подмена. В парандже Рита превратилась в кого-то другого – не с первой секунды, со второй. В кого-то страшного самого по себе? Или просто меня напугало появление незнакомого человека там, где я ожидал увидеть родного?

Ну, и самое главное – почему Рита? Все это в первую очередь было связано с ней.

Я допил воду и снова улегся. Потом долго ворочался, даже простыня стала выбиваться из-под матраса, но разгадки сна так и не нашел. Бывает, это приходит позднее, когда ум отвлечется и перестанет парить коршуном над одним и тем же местом.

Со мной все время так. Назначаю встречу рано утром, а когда надо вставать, себя проклинаю. Что, нельзя было эти фотографии забрать не в полвосьмого, а в полдевятого? Что плохого произойдет за это время? С Мустафой мы встречаемся в девять. Получил фотки, проверяясь, дошел пешком до Пикадилли-серкус. Там меня забирает на машине Кудинов, еще с ним проверились – и в девять мы на месте. Почему так нельзя было это спланировать? Нет, обязательно мне нужен ефрейторский зазор!

«Может, – с надеждой подумал я, поворачиваясь в постели, чтобы не видеть ненавистных красных цифр гостиничного будильника, – в полдевятого и сходить за хлебом? Мальчик меня знает, какая ему разница?» Хотя… Я же договорился на семь тридцать. Вдруг он работает в булочной, скажем, только до восьми? А потом у него стоматолог, брекет будет ему поправлять. Куда он денет фотографии? Оставит в конверте под прилавком? Магазин-то еще закрыт.

Я чуть не выругался, но вовремя вспомнил. Я не так давно решил от этой привычки избавляться. Конечно, поскольку я в основном живу по-английски – и разговариваю, и думаю, и сны вижу на этом языке, – черта я уже не призываю. Это может быть «Damn it!», то есть «Проклятье!» или чаще «Shit», то есть просто «Говно!». Так вот, и эти слова я стараюсь не произносить – когда вспоминаю. В полный противовес сквернословию я теперь проговариваю в уме дивные стихи Данте из своей любимой главы, практически целиком состоящей из парадоксов. «О Дева-Мать, дочь своего же Сына» – и так далее. Всю главу на память я, конечно, не знаю, но чтобы погасить досаду или гнев, мне обычно хватает двух строф, заканчивая на: «Его Творящий не пренебрег твореньем стать Его».

Хватило и на этот раз. Только сон меня не отпускал. Я тогда ночью снова провалился, надеясь, что Рита вернется и пояснит, что она хотела до меня донести. Но нет, она уже все сказала. Это я еще не распознал слова языка, на котором она теперь изъяснялась.

Завтрак в отеле начинался в семь, так что и здесь я себя наказал. Чашку кофе я успел бы выпить, но я не люблю делать что-либо на ходу. Чем есть холодную пиццу стоя, мне проще поголодать. Чем заглотить, обжигаясь, жидкость, вкуса которой я не почувствую, я лучше взбодрю себя мысленно.

И пренебрегать проверкой не стану. Мне до Театра Королевы, за которым начинается необозначенная на плане города империя семейства Раджа, идти от силы минут десять прогулочным шагом. Но я сяду в метро и проедусь по треугольнику с двумя пересадками. С такой неукоснительностью я решил сегодня действовать. Я знал, почему – из-за сна. Та реальность меня вышибла из колеи, вот я и цепляюсь за эту. За разработанные процедуры, за принятые правила, за проверенные установления. В хорошую погоду нужен парус, в бурю – якорь.

В половине восьмого – а я был точен – этот квартал Сохо только начинал просыпаться. Грузовик мусорщиков с грохотом, в облаке зловоний на любой вкус уминал в себя содержимое контейнеров, которые забрасывали в него двое молодых африканцев, разговаривающих на своем языке. Прошла, покачиваясь, миленькая девушка в туфлях на непостижимо высокой платформе, мысленно ведущая с кем-то веселый, озорной диалог. Где ваша индийская булочная? А, вон она. Седой сикх в синей чалме пристегивает к багажнику велосипеда большой пакет со свежим хлебом, оседлывает своего коня и энергично крутит педали. И мне сюда же.

Застенчивый мальчик с пластинкой на зубах увидел меня еще сквозь окно витрины. Высматривал, ждал, волновался? Хотя вряд ли Радж дал ему понять, что это особые фотографии. Мало ли какой клиент уезжает рано утром и хочет забрать свой заказ.

Похоже, именно так Радж и поступил. Потому что подросток положил в пластиковый пакет сначала завернутый в тонкую бумагу нан (это такая поджаристая тонкая лепешка), а потом и плотный конверт с отпечатками, предварительно обратив на это мое внимание. Залезать в конверт я не стал, просто кивнул, когда мальчик приподнял его перед моими глазами.

Хорошо, хорошо, при всем моем стремлении к духовности жизнь тела во мне по-прежнему сильна. В лепешку я алчно вгрызся, еще не поймав такси. В Индию я попал пару лет назад с одной супружеской четой, решившей посетить все самые роскошные дворцы на этой планете, и с тех пор чесночный нан – одно из самых любимых мною блюд. Мне потом, правда, встречаться с людьми, которые не обязательно принимали пищу, мешающую тесному общению, но, надеюсь, мятная жвачка мне поможет.

Чтобы не пачкать фотографии жирными пальцами, я не стал открывать конверт, пока не прикончил всю лепешку. В небольшой сумке через плечо, с которой я постоянно хожу, всегда есть пакетик с влажными салфетками. А тут и свободный кеб подоспел. Приведя руки в надлежащее состояние, я вскрыл конверт.

В нем было два набора отпечатков. Сначала Ашраф встретился с невзрачным лысым очкариком лет сорока пяти, носящим старомодную роговую оправу. Абсолютно белым, более того, судя по остаткам волос у него над ушами, блондином. И даже если Рашид Халед это псевдоним, а работа на ливанскую газету была лишь прикрытием, он не был похож на человека, ревностно посещающего мечеть, пусть даже не только для того, чтобы молиться. «И вправду, – вспомнил я, – я же сказал Раджу, чтобы они начали наблюдение с запасом, с восьми вечера. Так что Ашраф успел повидаться с кем-то еще».

А вот человек из второго набора фотографий отвечал всем критериям. Рашиду Халеду было за пятьдесят. Он был полным, даже толстым, с нездорово одутловатым лицом и глазами чуть навыкате. Рядом с болезненно худым Ашрафом он смотрелся как его антипод, все прочие человеческие особи вполне могли вписаться меж этих двух полюсов. Губы полные, чувственные, блестящие – снимки были сделаны в ресторане, Халед что-то ел. Однако глаза живые, без восточной неги и расслабленности. Он чем-то напоминал Денни де Вито, надутого до удвоения объема.

Я повеселел, дал таксисту десять фунтов за ерундовую поездку и успел даже выпить эспрессо за стойкой бара, прежде чем меня подобрал Кудинов на своем «рейндж-ровере».

– Ты чего такой довольный? – спросил Лешка.

– Я довольный?

Не хватает еще, чтобы мои эмоции можно было прочесть у меня на лице. Надеюсь, такое происходит только с друзьями.

– Как слон.

– Жизнь налаживается, – сухо ответил я, выуживая из сумки конверт с отпечатками.

Дождавшись ближайшего красного света, я сунул его своему другу:

– Взгляни. Вдруг узнаешь кого-нибудь.

Лешка послушно достал фотографии и бегло перебрал их.

– Ну еще бы!

Отлично! А Ашраф уверял меня, что тот агент до смерти боится лишний раз засветиться.

– И откуда ты его знаешь?

– Это такой человек, которого и тебе хорошо бы знать в лицо. Это начальник отдела в МИ-5, который занимается исламскими экстремистами.

– Что? – Я забрал у Кудинова фотографии. – Это ливанский журналист, как мне сказали.

Лешка перехватил у меня фотографии:

– Да я не о нем, с этим сам разбирайся. Вот этот. Это Джон Фини из МИ-5.

Сзади нам посигналили: светофор переключился на зеленый. Лешка тронулся, а я снова стал перебирать снимки.

– Ты про этого? Про лысого, когда-то блондина? Он здесь главный по всем исламистам?

– Ну. С чего бы иначе нашему египтянину с ним встречаться?

Я задумался. В том, что сотрудник египетской контрразведки, выслеживающий в Англии мусульманских экстремистов, увиделся со своим британским коллегой, ничего анормального не было. Должен ли был Ашраф мне об этом сказать? Тоже нет – я что, докладываю ему обо всех моих встречах? Тогда почему это меня встревожило?

Понятия не имею, но какая-то заноза в меня еще тогда воткнулась. А сейчас, сидя прикованным в нашем стальном сарае, я и вовсе призадумался на эту тему. Почему нельзя допустить, что Ашраф мою американскую легенду раскусил? Он понял, что я – не тот, за кого себя выдаю, и сдал меня британской контрразведке. Это их страна – пусть сами разбираются с подозрительным субъектом!

Люди сделаны из разного материала. Кто-то из мрамора, кто-то из гранита, кто-то из простой глины, но после обжига ставшей благородной терракотой. А он был слеплен из придорожной грязи, которая ничем другим не стала – и это было заметно за сто шагов.

Это я про Рамдана. Мы ждали на встречу Мустафу, а явился он. Прислонился спиной к стене прелестного розового здания «Хилтона» на Бейсуотер-роуд, напротив Кенсингтон-гарденс, ногу согнул в колене и тоже упер в стену. Курит и время от времени небрежно сплевывает в сторону тонкой струйкой. В щелку между передними зубами, как плюющаяся кобра. И сигарету держит с особенным, как он наверняка считает, шиком: не между средними фалангами пальцев, как большинство людей, а у самой ладони зажал ее.

– Так это твой Мустафа? – удивленно и даже с некоторым разочарованием во мне спросил Кудинов. Такси высадило нас в конце Квинс-вэй, и мы сейчас со вполне объяснимой предвзятостью сканировали окрестности.

– Это мой Рамдан. Что-то он сегодня без «узи» гуляет. И не на цепи.

– Что будем делать?

– Что делать? Поговорим с ним.

– Уверен?

– А что нам остается?

Кудинов поправил шляпу и направился к алжирцу. Он действительно весь набор из театральной мастерской на себя налепил, и даже походка у него стала стариковская: неторопливая, нетвердая, какая-то деревянная.

Поняв, что этот достойный джентльмен направляется к нему, Рамдан опустил ногу и затянулся поглубже. Кудинов наклонился – он был на полторы головы выше, что-то сказал и выпрямился, ожидая ответа. Рамдан снова затянулся, прикидывая, как поступить, перехватил окурок кончиками пальцев и щелчком отбросил его через весь тротуар на проезжую часть.

Хорошо, что мы с Лешкой заранее решили, что идти рядом с арабом не стоит. Странно бы это смотрелось: седой аристократ и какая-то шантрапа из пригорода. Так было бы в случае Мустафы. А Рамдан-то и вовсе выглядел как Мэкки-Нож. Так что открывал шествие пожилой джентльмен, а за ним шагах в двадцати шел алжирец. Думали мы, думали, но со стороны это все равно выглядело как прелюдия к уличному ограблению.

Я убедился, что хвоста за Рамданом нет, и быстрым шагом нагнал их на боковой аллее парка. Адская парочка мирно устраивалась рядом на свободной скамейке. Я садиться не стал: остановился напротив Рамдана и уставился на него в упор. Приветствовать друг друга мы сочли излишним.

– Что? – с вызовом спросил алжирец.

– Я от тебя хочу это услышать. Где Мустафа?

– Он не придет. И вообще, отвяжитесь от него. Я это пришел вам сказать.

– Твой брат совершеннолетний, – напомнил я. – И у нас с ним уговор.

Рамдан чуть не вскочил со скамьи, но Кудинов успокаивающе придержал его за плечо. Бережно так придержал, как любящий дедушка слишком горячего внука.

– Предупреждаю, если вы от него не отстанете, я вас из-под земли достану, – чуть сбавив тон, произнес Рамдан и снова с залихватским видом тонкой струйкой сплюнул в сторону. – Вам в голову не приходит, чем он рискует. – Он полез в карман куртки и вынул оттуда пачку сложенных листов А4. – Вот. Он с вами в расчете.

Я взял листы и развернул их. Это были ксерокопии паспортов, штук восемь. Страны разные, но имена и внешность людей похожие: мусульманское пушечное мясо. На всех листах были надписи от руки: даты, номера рейсов, аэропорты назначения – Бейрут, Дубай, Карачи. Первые борцы за веру отправлялись через два дня.

– Если бы Мустафу засекли, когда он снимал эти копии, его бы прикончили прямо там, в мечети, – напористо, почти что выкрикнул алжирец. – А это никаких денег не стоит. Так что я сказал: вот забирайте, и он свое отработал.

Я передал листки Лешке. Он следил за нашим разговором, но поскольку говорили мы по-французски, возможно, понимал не все.

– А про себя ничего не хочешь добавить? – спросил я. Я был по-прежнему в ситуации доминирования: Рамдан сидел, а я нависал перед ним. Какая же мерзкая у него все-таки бородка – под звезду рэпа, но в его случае как у дешевого сутенера.

Алжирец достал сигарету и закурил. Собирается с мыслями. Но в глазах его, когда он поднял их на меня, светился все тот же наглый, презрительный вызов.

– Это вы про вчерашнее?

– А мы с тобой не сто лет знакомы.

– Я хотел догнать вас и вернуть деньги, которые вы дали брату.

Мне вчера показалось, что Рамдан агрессивный, наглый, но не глупый. Не настолько глупый, чтобы меня держать за дурака. Видимо, темно было на лестнице.

– Догнал бы и отдал, – сказал я. – Впрочем, это пустой разговор.

Рамдан выпрямился, собираясь встать:

– Ну, я вас предупредил. Я пошел.

Я остановил его рукой:

– Твоему приятелю вчера в метро очень повезло. Мать его, видно, за него усердно молится. И тебе пока везет – пока ты нам не мешаешь. Но встанешь у нас на пути – и в Йемене тебе не укрыться.

Рамдан удивленно дернулся – не ожидал, что я знаю про его предполагаемый отъезд.

– Посиди, пока мы уйдем, – с той же скрытой угрозой в голосе продолжил я. – Докури спокойно.

Мы с Кудиновым дошли до Бейсуотер-роуд, прежде чем он впервые открыл рот:

– Шакалы же у нас не в Красной книге?

Прямо мысли мои читает!

– Наш египетский друг вчера недвусмысленно предлагал мне разобраться с ним раз и навсегда, – сказал я.

– Но Лао-цзы… – Лешка осекся. – Молчу, молчу.

– Вот и молчи.

– Молчу.

Я потом, когда ждал Ашрафа, думал про Рамдана. Он, конечно, был шакалом: злым, но слабым, не смеющим вступить в открытый поединок. Даже когда он нападал, было ясно, что он готов в любой момент отскочить и бежать, поджав хвост. И все же к омерзению, которое вызывал его общий облик, примешивалась нотка уважения: Рамдан пытался оградить своего младшего брата. И тогда кто может взять на себя функции Бога, как вчера предлагал мне Ашраф? Он ведь, наш общий с мусульманами Бог-Отец, не спешит свершить свой суд, он ждет, что же победит в этом парне, на что-то еще надеется. Хотя, мне кажется, надеется зря.

К моему удивлению, Ашраф появился не на машине, а пешком. Он должен был подхватить меня на Пэлл-Мэлл у самой Трафальгарской площади, а вместо этого подошел сзади и коснулся моей спины.

– Здравствуйте. Я сегодня на своих двоих.

Мы пожали друг другу руки.

– Какая-то сзади меня мельтешня началась, – пояснил Ашраф. – Я бросил машину и приехал на метро.

Этого нам только не хватало! Или это ребята Раджа засветились?

– Сейчас уверены, что все в порядке?

– Почти час по городу петляю. Да и, возможно, с машиной это была моя фантазия.

Я огляделся. На площади стоят и ходят разноликие туристы: компаниями, семьями, парами и в одиночку, с гидами и без. Латиносы в пончо и кожаных шляпах – целый маленький оркестр – поют под гитары и индейскую флейту. На небольшом возвышении застыла живая гипсовая статуя, японцы рядом с ней фотографируются. Чуть дальше толстый африканец в белой, до земли хламиде, то ли проповедует, то ли разыгрывает скетчи перед полукругом зевак. В такой толпе выявить слежку невозможно.

– Зайдем в музей, – предложил я. – Там спокойнее будет.

Египтянин кивнул, и мы двинулись в сторону Национальной галереи. Я и просто из любви к изящным искусствам стараюсь заходить туда, когда бываю в Лондоне, только в этот приезд еще не выбрался.

Мы поднялись по ступенькам к входу, а потом еще по парадной лестнице на бельэтаж. Залы Возрождения, с которых я всегда начинаю (и, как правило, заканчиваю) посещение, находятся в дальнем крыле слева.

– Бывали здесь? – спросил я. Ашраф покачал головой. – Не возражаете, если мы пойдем к итальянцам?

– Куда скажете.

Он, наверное, был единственным арабом в галерее. Это все-таки так странно, нет? Мы живем на одной маленькой планете, а в последнее время еще и перемешались, и все же большинство застревает в своей культуре. Да, японцев в европейских музеях видишь часто. Но индийцев, которые с таким удовольствием ездят на экскурсии по своей стране, уже, считай, нет – христианская культура их не питает. То же самое арабы. Есть хотя бы в одном из их миллионных городов картинная галерея, где можно увидеть Филиппо Липпи или Пикассо? Хорошо, изображение людей не одобряется Кораном, хотя персы тоже мусульмане. Но можете вы в Каире, Дамаске или даже в светском Бейруте пойти в театр посмотреть «Короля Лира» или в филармонию послушать если не «Кармину Бурану» Орфа, то хотя бы «Брандербургские концерты» Баха? Нет, это все чужое.

Так что для одного из нас это было просто отличное место для контрнаблюдения. Я повернул налево, к роскошному «Коронованию Богородицы» Лоренцо Монако, а Ашраф прошел прямо. Дойдя до конца, я повернул направо, а египтянина залы повели налево, так что мы пересеклись и проверили друг друга. Потом я сел на мягкий диванчик посреди зала, а Ашраф приземлился с другой стороны, спиной ко мне, достал фотоаппарат и стал делать вид, что рассматривает сделанные снимки. Хотя в зале мы были одни.

– Сначала спасибо за дискету, – сказал египтянин. – Мы уже сегодня начали операцию в Германии.

– Всегда рады помочь, – отозвался я. – А у меня все еще больше запуталось.

Я в двух словах рассказал про утреннюю встречу с Рамданом и его требование оставить брата в покое.

– Это очень плохо, – озабоченно произнес египтянин, и скулы на его лице обозначились еще резче. – Думаю, вам лучше не встречаться с Мустафой, пока Рамдан не уедет в Йемен.

– А известно, когда он уедет?

– Вроде бы завтра. А там кто знает?

– Вот видите. А я не могу ждать в Лондоне вечно, – сказал я, подводя его к правильной мысли. – Мне хорошо бы хотя бы передать Мустафу на связь другому человеку. Но при этом быть уверенным, что он продолжит работать.

Намек сработал.

– Я обещал, что никому его телефон не дам, – сказал Ашраф, – но раз так случилось… Запишете?

Он достал свой мобильный и высветил на экране номер Мустафы. До десяти цифр запомнить ничего не стоит. «+44 77» – понятно, «1773» – Бостонское чаепитие, «48» – год рождения Пэгги, «30» – у меня на 30 сентября обратный билет в Нью-Йорк забронирован.

Я кивнул – все, мол, в оперативной памяти – и уточнил:

– Но на вас не ссылаться?

– Пусть он лучше думает, что у вас фантастические технические возможности. – Такие фразы обычно произносят с улыбкой, но лицо Ашрафа оставалось серьезным, даже строгим. – Я встретился вчера с тем агентом, – продолжил он. – Ну, который отказывается выходить на связь с кем-либо еще.

– Так, очень интересно, – с наигранным вниманием встрепенулся я, чтобы ему и в голову не пришло, что я об их встрече уже знаю.

– Он много рассказал про то, что творится в мечети Финсбери-парка. Это… Я даже не знаю, как это назвать. Там какой-то вертеп, сборище уголовников. У них на двух верхних этажах типа гостиницы. Так вот, в этом караван-сарае можно выправить поддельный паспорт или купить настоящий, украденный, чтобы в него там же вклеили вашу фотографию. А дальше можно сделать, например, следующее.

С этим паспортом вы снимаете квартиру, где вас на самом деле живет, если нужно, пять-шесть человек. Когда вы получаете первый счет на свое имя, за электричество или телефон, вы с паспортом и квитанцией об оплате идете в банк. Этого достаточно, чтобы открыть счет и положить на него, скажем, тысячу фунтов. Вы пользуетесь этим счетом очень аккуратно, и через полгода банк выдает вам кредитную карточку. Вы и ею пользуетесь, как нормальный человек, и еще через полгода банк предлагает вам кредит. И вот тогда вы наносите удар: забираете деньги и скрываетесь. Британские банки уже потеряли так миллионы фунтов стерлингов.

– А что полиция? – спросил я.

– Похоже, это беспокоит только банки. Но это долгий путь добывания денег. Есть и более короткий. В мечети базируется целая сеть мошенников с кредитными карточками. Они дают сканеры, считывающие пин-коды, людям, которые работают на бензозаправках, в ресторанах и в отелях. Потом они изготавливают клоны кредиток, снимают деньги в банкоматах или покупают что-то в магазинах. Всякую ерунду – то, что можно тут же перепродать за наличные. Кроссовки, фирменные джинсы, всякие «найк», «гуччи»-муччи…

– Но все эти люди работают на себя или на джихад?

– Часть денег оставляют себе мошенники, а большая часть, как считается, идет на джихад. Но на самом деле до моджахедов доходят крохи – львиную долю доходов забирают себе имам и его приспешники.

– А те, кто зарабатывают деньги, это знают?

– Догадываются. Хорошо известно, что Абу Саид очень любит женщин – он не раз уже попадал в скандалы. Но все эти проповедники рано или поздно, как только сколотят капитал, отходят от дел. Они возвращаются на родину, покупают там себе виллы и живут припеваючи.

– Не может быть, чтобы в МИ-5 об этом не знали, – сказал я.

– А у вас знали?

Специально так общо спросил: «у вас». Не уверен, где я работаю: в ЦРУ, в ФБР, в АНБ, в военной разведке или на Госдепартамент. Знал бы ты, дорогой…

– В таких подробностях нет, не знали. Мы как-то больше рассчитывали на своих британских кузенов. Однако это их, похоже, действительно мало волнует.

– Это их волнует, но пока они решают проблему так.

Ашраф прервался – в зал забрело немецкое семейство. Крупный мужчина с путеводителем в руке, близорукая женщина с планом музея, бледная понурая девочка лет тринадцати с видеокамерой и толстый мальчик в падающих штанах, которые он постоянно поддергивал. Семейство, не останавливаясь, прошло через зал, в котором путеводитель не усмотрел ничего выдающегося, и так же, по ранжиру, вышло. Подозрительно, что мы так долго сидим рядом, делая вид, что незнакомы – служитель же время от времени проходит, смотрит.

– Давайте пройдемся, – предложил я. – Так как англичане решают эту проблему?

Ашраф встал, и мы не спеша направились к выходу.

– У нас пришли к такому выводу. Их спецслужбы заключили с исламистами сделку. Делайте что хотите, но чтобы никаких терактов на британской территории. Они готовы закрывать глаза на вербовку моджахедов, на финансовые мошенничества, на мелкие преступления, лишь бы в английских городах – на улицах, в транспорте, в гостиницах, в ресторанах – все было спокойно. Только…

– Только?

– Только это сделка с дьяволом. – Ашраф сказал «с шайтаном». – Рано или поздно кровь прольется и здесь.

Мне тоже это казалось очевидным. И что, мы с Ашрафом такие умные, а англичане дураки? Или им просто надо выиграть время?

– А что ваш человек знает про Абу Саида и МИ-5? Есть что-то конкретное?

– Вы же сами понимаете, что в таких делах улик стараются не оставлять. Абу Саид – публичный человек. К нему приходят журналисты, его приглашают на телепередачи, он дает комментарии. То есть нормально, что он выходит в город и с кем-то встречается. Но наш агент видел его недавно с тем же сотрудником МИ-5, который ведет его. Они с имамом быстро прошли через холл отеля «Марриотт». Агент уверен, что его вели на тайную встречу с каким-то руководителем. МИ-5 часто снимает для таких бесед номера в дорогих гостиницах.

Вот бы такую фотографию раздобыть!

– Как давно это было?

– Где-то с неделю назад. Я уже был в Лондоне.

– А в каком именно «Марриотте» это было?

– Вы думаете, в Лондоне их несколько?

– Уверен. Может быть, с полдюжины.

Ашраф сообразил:

– Вы хотите раздобыть записи с камер видеонаблюдения?

На Западе же – в отличие от Москвы, что меня всегда поражает, – у входа в отели и в холле не стоят, расставив ноги, молодые люди в темных костюмах, которые с подозрением обыскивают взглядом каждого проходящего. Здесь у постояльцев ощущение полной свободы, хотя на самом деле каждый уголок отеля просматривается.

Я кивнул:

– А их вряд ли хранят вечно. Если, конечно, люди из МИ-5 сразу их не изъяли. Прямо сегодня же сможете уточнить?

Ашраф задумался. У него же свои процедуры встречи с агентами, определенные дни, определенные места.

– Это действительно очень важно. И срочно, – без нажима, пытаясь пробудить в нем то же желание, попросил я.

– Хорошо, я попробую.

– Просто позвоните на этот номер и оставьте сообщение для Дика. Мне нужны адрес, день и время.

Я написал на плане музея телефон автоответчика, который мне дал Кудинов, и отдал его Ашрафу.

– Я постараюсь, – повторил египтянин.

Тут моя заноза зашевелилась.

– Кстати, – сказал я, – тот человек из МИ-5, который занимается мусульманскими экстремистами и встречался с Абу Саидом, это, случайно, не Джон Фини?

Ашраф удивленно посмотрел на меня, но тут же сообразил, что удивляться здесь нечему. Сотрудник ЦРУ или еще какой-то там американской спецслужбы, за которого он меня принимает, конечно же, должен знать, кто из англичан отвечает за это направление. Более того, они вполне могут работать вместе.

– Да, это Джон Фини.

– Вы знакомы с ним?

– Лично нет. Пока нет.

Глазом не моргнул.

– Жаль, что у нас такая работа, – с улыбкой сказал я. – Я бы с удовольствием вас представил. Очень приятный человек.

А что, только Ашраф имеет право так откровенно врать? Мне нельзя?

У выхода из галереи нас с Ашрафом разъединила группа галдящих французских пенсионеров, и воссоединяться мы не стали, просто кивнули друг другу. Я повернул направо и позвонил из автомата на конспиративный автоответчик резидентуры. Я назвался Диком, который только что прибыл на Паддингтонский вокзал, посетовал, что никого не застал дома, и пообещал перезвонить в два. Вроде бы ошибся номером. На самом деле Паддингтон – это позывной Мохова, Диком, как мы договорились, будут звать меня, а указанный час был временем экстренной встречи. Утренние самолеты из Москвы уже прилетели и улетели, до вечерних еще много времени – Мохов, скорее всего, у себя в городском представительстве. Ему передадут сообщение, и в два он должен быть на месте нашей экстренной дневной встречи, в секции игрушек универмага «Херродс». Сейчас было около полудня, двух часов ему хватит, чтобы поменять свои планы.

Прогулочным шагом я дошел до главной артерии Сохо, Шафтсбери-авеню, пересек ее и переулочками добрался до фотомагазина Раджа. Вот сюрприз – за прилавком стоял тот самый застенчивый паренек с пластинкой на зубах, у которого я утром покупал нан. Мальчик смутился – он очень забавно это делал, опуская глаза долу – и тут же провел меня в одну из задних комнат. Радж, обложившись толстенными каталогами, сидел перед компьютером.

– Хотите полюбоваться на перемещения своих подопечных? – спросил он, вставая и протягивая мне руку. Он защелкал клавиатурой. – Вот, смотрите, красная точка. Объект Раз, ваш египетский друг, застрял на одном месте еще утром. А Объект Два, ливанец, вон синяя точка движется, кружит по городу, как пчела.

Я посмотрел на монитор, на котором было несколько разноцветных светящихся точек. Штук пять – но, конечно же, я у Раджа был не единственным клиентом.

– Египтянина нужно дальше проверять? – спросил Радж и уточнил: – Это ничего не стоит.

– Давайте, давайте. Даже если стоит. А по Объекту Два вы что сможете дать?

– Пока только его перемещения по городу. Продолжаем?

В самом деле, что с ним делать? Если удастся раздобыть видеозаписи в отеле, непосредственная потребность в Халеде вроде бы отпадает. Может быть, передадим его резидентуре как ту самую мясную кость? Не прямо сейчас, конечно, – когда точно окажется ненужным.

– Тоже пока следим. Это же ничего не стоит, – повторил я слова Раджа.

– Для нас нет, – смеясь, ответил индиец. – Это лишь создает рабочие места.

До встречи у меня оставалось больше часа, и я с удовольствием принял предложение выпить чаю. На Севере Индии чаще пьют масала-ти – чай, заваренный на молоке, однако здесь, у выходцев из Бенгалии, по умолчанию приносили зеленый. Радж был из тех активных и успешных бизнесменов, которые, как кажется со стороны, никогда ничем не заняты и рады убить время на дружескую болтовню. Мне были сообщены новые подробности из семейного предания об аватаре Вишну по фамилии Пугач, а также показана его фотография. Эта была не раскрашенная, а черно-белая, и запечатлен на ней был мужичок с лицом, простым, как еловый пенек, но в капитанском мундире. Интересно, предполагал ли он, что память о нем будет жить в десятке семей и передаваться от поколения к поколению?

Я поддерживал разговор, а в фоновом режиме у меня зависла одна мысль. Какой было смысл Ашрафу врать, что они незнакомы с Фини? Они работали против одних и тех же людей. В таких случаях обмен информацией и совместные действия совершенно необходимы. Почему об этом естественном контакте не нужно было знать, как он считает, американцу, который, как он считает, тоже на связи с Фини?

Но и я тоже хорош. Черт меня дернул за язык, когда я заявил, что мы-то с Фини на короткой ноге. Теперь Ашраф думает, как ему выкручиваться, если в моих разговорах с англичанином все-таки всплывет, что есть такой египетский охотник за террористами, с которым Фини хорошо бы познакомиться. Хотя я же оговорился, что наша профессия не позволяет впутывать третьих лиц… Все равно, не стоило, не стоило этого говорить.

Мохов прибыл на место раньше меня. Перед ним на прилавке было выложено с полдюжины коробок с различными вариантами Барби. Подозрительных маневров вокруг не наблюдалось, тем не менее я побродил по секции, которая в «Херродсе» занимала площадь средней руки универсама. Не без результата – я выбрал для Бобби два больших рыцарских набора. Мой одиннадцатилетний сын играет не в роботов и не в полицейских – он погружен в Средневековье, и весь пол в его комнате заставлен замками и фигурками рыцарей, между которыми происходят бесконечные битвы, турниры и поединки.

Когда я подошел к прилавку, Мохов с покупкой еще не определился.

– У моей дочери этих Барби столько, что я уже не помню, какую мы ей дарили, а какую нет, – объяснял он веснушчатой белокурой продавщице с роскошной, с синей эмалью, стрекозой в волосах.

– Позвоните жене, она, наверное, лучше знает, – посоветовала девушка.

Мохов так и сделал.

– Слушай, – без преамбул спросил он по-русски, – я тут в магазине игрушек, хочу нашей принцессе еще одну куклу купить. Здесь есть Барби с пони в костюме для верховой езды, Барби-негритянка и еще в одном наборе шесть кукол в разных длинных платьях. Что?

Жена Мохова, видимо, в имеющейся популяции Барби тоже ориентировалась уже с трудом.

– Но с пони точно нет? – переспросил Мохов. – Хорошо, я возьму с пони.

Мой связной давно заметил меня, но виду не показал. Он расплатился, забрал свою коробку и пошел к эскалатору. Я заплатил за будущую радость своего ребенка и через пару минут вышел из мертвенного подобия дневного света под все еще яркое сентябрьское солнце. Мохов оставил машину где-то в паркинге, и теперь ему нужно было минут десять – пятнадцать, чтобы забрать меня на противоположной стороне.

Там были магазины модной одежды, но я боюсь что-то покупать Джессике. У нее в шкафу есть целая секция, на мой взгляд, очень красивых купленных мною вещей, которые она надевает, в основном когда мы куда-то идем вместе, чтобы не обижать меня. Я покрутился у витрин, что позволяло в отражении наблюдать за окрестностями, и, завидев серебристую «мазду» Мохова, подошел к тротуару.

– Сколько твоей принцессе? – спросил я, забрасывая свой пакет на заднее сиденье.

– Пятнадцать, скоро шестнадцать будет.

– И что, она все еще играет в куклы?

Странно для ее возраста, нет? Мохов тоже сделал недоумевающее лицо.

– Играть не играет – она себе уже тайком глазки подкрашивает. Но перебирать их любит – говорит, что собирает коллекцию. Думаю, это последние отголоски детства.

– У меня есть знакомая, которая до сих пор собирает плюшевых обезьянок. Хотя скоро станет бабушкой, – поддержал я Мохова.

Он, в отличие от Ашрафа, вел машину играючи. Видно, что не первый год в Лондоне. Это у него в Москве будут проблемы.

– Тебе передали сообщение для Дика? – спросил я.

– Да. Очень короткое: «Марриотт» у Мраморной Арки. 18 сентября, 17:00».

– Отлично.

Я объяснил Мохову проблему.

– У вас в этом отеле не может быть своих концов?

Мохов посмотрел на меня так, что я понял про его былую обиду. Мы-то с Лешкой делиться с резидентурой не захотели, а сами на ее помощь рассчитываем.

– Володя, ты даже представить себе не можешь, какое наследство я тебе оставлю, когда покончу со своими делами, – мелко кивая, как услужливый китаец-официант, произнес я.

Мохов кивнул:

– Я узнаю. Про тот наш разговор я, конечно, не докладывал. Ну, в подробностях. Сказал, что ваш канал пока под вопросом.

– Такой дальновидный? – похвалил я. – Такой искусный сановник?

– Да уж не пальцем сделанный, – довольно отозвался Мохов. Он посмаковал про себя мою незатейливую лесть. И она так пришлась ему по сердцу, что потребовала встречного проявления доброй воли. – Тебе ведь эти сведения срочно нужны?

– Еще как! Неделя прошла, неизвестно, как долго эти записи хранятся.

Мохов посмотрел на часы:

– Хорошо, прямо сейчас поеду узнаю. В аэропорт зама своего отправлю.

– Перезвонишь сразу?

– Конечно. Если да, встречаемся через час на запасной явке. Если нет, то нет. – Потом Мохов, видимо, сообразил, какой вопрос в резидентуре зададут ему. – Так что мы с Зауром делаем? Нас ведь теребят из Центра.

Я тоже про это думал.

– Володя, смотри, чего я не понимаю. ФСБ дергает Контору, чтобы нашего чеченского доктора поскорее переправили в Грозный, правильно?

– Ну.

– Зачем для этого нужно использовать реальный канал переброски боевиков? Ты можешь мне сказать?

Мохов сморщил лоб. Я уже говорил, людям с латеральной ретракцией думать бесполезно. Так что я сразу прервал ненужные мучения:

– Да ты не влезай в этот лабиринт: может, так, а то и эдак. Здравый смысл что тебе подсказывает?

– Наверно, ФСБ думает, что если Заур вернется через вербовочную структуру в Лондоне, чеченцы могут использовать его не только как врача. Типа что он там будет как-то этих боевиков распределять.

– А то этой сложнейшей процедурой в Грозном некому заняться. Военные сами не сообразят.

– Да, согласен, – кивнул Мохов. – Скорее всего, Заур все же вернется в больницу.

Какое-то время мы ехали молча.

– С ним сложно встретиться? – спросил я. – Когда ты можешь Заура вызвать?

– Да в любое время. Думаю, он сейчас ходит по комнате и гипнотизирует свой телефон. Только я сегодня не смогу – у меня все забито до поздней ночи.

– Я смогу. Звони, встречусь с ним через час.

– А что…

Это он вопрос начал мне задавать. Типа: зачем тебе надо с Зауром встречаться? Но по пути передумал. Просто залез в карман, вытащил два мобильных и на одном из них залез в последние звонки.

– Через час, где обычно. Сможешь? – спросил Мохов в трубку. – Хорошо, через полтора. Будет наш общий знакомый.

Мохов спрятал телефоны и сообщил:

– Он выйдет из метро на «Пикадилли-серкус» и медленно пойдет по Ковентри-стрит. Как только убедишься, что хвоста за ним нет, можешь подходить.

– Спасибо, ты настоящий друг, – с деланной серьезностью сказал я. – Высади меня, пожалуйста. Мы где сейчас?

– Через несколько кварталов выедем на Риджент-стрит.

Эту улицу я исходил вдоль и поперек.

– Отлично, тогда выбрось меня прямо здесь. Пройдусь до отеля пешком.

Мохов остановился у небольшого парка. Табличка на здании напротив информировала меня, что я прибыл на Ганновер-сквер. Открывая дверцу, я вспугнул стайку голубей, с шумом, как будто от выстрела, отлетевших на решетку парка. Это незначительное событие пробудило в голове Мохова застрявший там вопрос.

– Слушай, мне это странным показалось, но я тогда не стал уточнять. Ты почему в первый день спросил, была ли у меня рогатка?

Я пожал плечами:

– Не знаю. Просто мы ходили по лесу, вспомнилось детство. И моя рогатка.

Ответ Мохова удовлетворил.

– М-м… Ну, до встречи.

Я забрал свой пакет, и «мазда» отъехала.

Я соврал – рогатки в моем детстве не было никогда. Птички у меня ассоциировались с кормушкой на балконе, куда зимой я подсыпал просо. А теперь я занимался тем, чем занимался. Если предположить, что за моей жизнью кто-то там, наверху, наблюдает, он, наверное, то и дело хихикает и тычет товарища локтем в бок.

Удачно, что встречи с Зауром назначались в моем районе, времени было даже с лихвой. Первое, что я увидел, повернув на Риджент-стрит, было туристическое агентство. Я воспринял это как еще один знак. Ну, для того, что я задумал.

Прояснив все интересующие меня вопросы, я вышел оттуда минут через пятнадцать. Еще столько же потребовалось, чтобы прогулочным шагом дойти до площади. Отдавая дань собственной традиции, я зашел отметиться в большой магазин дисков на углу Риджент и Пикадилли.

Проблема с музыкой та, что хорошей, на мой вкус, в сущности, не так много. И когда у вас дома есть в разных исполнениях весь Моцарт, весь Бах (включая четырех более или менее талантливых сыновей), весь Гендель, почти весь Вивальди и прочие композиторы позднего барокко (включая имена уже не второго, но даже и третьего плана), когда есть большая коллекция романтиков, не считая набегов в другие эпохи, страны и музыкальные направления, приходится либо выбирать среди легендарных исполнителей, либо рисковать. Я сделал и то, и другое: купил большой набор дисков Горовица от «Дойче Граммофон» и все симфонии Сибелиуса.

Едва я расплатился, ожил мой лондонский мобильный.

– Я перезваниваю, как обещал, – сказал Мохов по-английски, – но, к сожалению, помочь ничем не могу. Все места забронированы, остался только первый класс.

– Хорошо, спасибо, что перезвонили, – поддержал его эзопову импровизацию я. – Попытаем счастья в других компаниях.

И как мне теперь подбираться к «Марриотту»?

Я зашел в свой отель, чтобы забросить пакеты с игрушками и дисками. У меня было желание еще и пообедать, но время в таких местах, как книжные и музыкальные магазины, проходит в своем измерении. Я посмотрел на часы: до встречи с Зауром оставалось пятнадцать минут.

Такие люди, как я, проверяются автоматически – с годами это стало как останавливаться на красный свет и идти на зеленый. И все же перед важными встречами есть смысл проделать некоторые процедуры сознательно. Я постоял у витрины обувного магазина, изучая в отражении тротуар напротив. Потом перешел на другую сторону, повертев головой, как и полагается приехавшему из страны с правосторонним движением. Потом достал фотоаппарат и сделал несколько снимков Пикадилли-серкус в разных направлениях. Сейчас обойдем фонтан, плотно облепленный туристами, и вот он, подземный выход из метро, в тридцати метрах от меня.

Заур пришел минут на десять раньше. Он покрутил головой, убедился, что стоит на Ковентри-стрит, и медленно пошел в сторону от площади. Я отпустил его метров на пятьдесят и потом догнал.

– Заур!

Он обернулся, но тут же застыл, вперившись в меня взглядом. Я сообразил, что он помнит меня как знойного усатого латиноамериканца.

– Да я это, я. Просто парик у меня в другом месте.

Чеченец побегал по моему лицу глазами, сопоставил с голосом, успокоился.

Мы пожали друг другу руки. У него был больной взгляд – взгляд человека, которого едят тревожные мысли, который отчаянно надеется на лучшее и в то же время понимает, что чуда не произойдет.

– Ты готов лететь сегодня вечером?

– В Тбилиси? – спросил чеченец. У него даже голос перехватило от волнения.

– В Тбилиси. – Я сунул ему в руку пачку банкнот. – Здесь восемьсот фунтов. Билет на самолет стоит от силы триста пятьдесят. Лети лучше «Турецкими авиалиниями» через Стамбул. У тебя же теперь катарский паспорт? – Заур кивнул. – Через Киев немного ближе и дешевле, но могут возникнуть вопросы, так что лети лучше через Турцию. Сегодня есть рейс в десять с чем-то вечера, завтра днем ты будешь в Грузии. А дальше сам сообразишь.

Заур смотрел на меня с недоумением, часто мигая своими длиннющими ресницами.

– Что я должен сделать?

Я дал ему распечатку:

– Пойдешь в турагентство, здесь в пятнадцати минутах пешком, я покажу, куда идти. Просто дашь им этот листок и паспорт. Он же у тебя с собой? – Заур кивнул. – И все, объясняться по-английски тебе и не придется особо. Заплатишь деньги, получишь билет, заберешь вещи и поедешь в аэропорт.

– Это хорошо. Это я понял, огромное спасибо, – быстро заговорил чеченец. – Что я должен за это сделать?

Я пожал плечами:

– Защищай свою семью. Лечи больных.

– Я имею в виду… Ну, вас. Ваших.

– Не знаю. Что захочешь-сможешь. Как и когда тебе здравый смысл подскажет.

Заур начал соображать.

– То есть… Ну, то есть это никак не связано?

Я покачал головой.

– Получается, я этим вашим ничего не должен?

Я снова покачал головой. Но Заур все еще не был уверен.

– То есть, ну?..

Это был новый синоним освобождения.

– Да, «то есть, ну».

Чеченец сглотнул:

– А что вы скажете, если вас спросят, куда я делся?

– Да я об этом не думаю. И меня никто не спросит. Откуда мне знать? Человек хотел как можно скорее попасть домой. Он раздобыл где-то денег на билет и улетел.

– А Владимир? И этот ваш товарищ? Им что скажете?

– Им скажу как есть.

– То есть…

Заур понял наконец, что это была частная инициатива. Он схватил меня за руку и стиснул до боли. Миниатюрный, миниатюрный, а рука сильная. Все правильно – он же теперь хирург.

– Как вас зовут? По-настоящему? Я молиться за вас буду.

Я улыбнулся – не хватало мне пойти по следам капитана Пугача.

– Если будешь молиться – я не знаю, как вы, мусульмане, это делаете, – молись за Риту. Это моя жена, она мне сказала так поступить.

Я ведь к тому времени разгадал свой сон. Мы с Ритой, когда еще думали о том, принять или не принять предложение Конторы, пообещали друг другу, что будем делать только то, что хорошо для всех. Возможно, что оттуда, где она была теперь, она видела, как за все эти годы романтический флер с меня окончательно слетел и наша былая решимость обросла множеством дополнительных условий, уточнений, пояснений и допустимых отступлений. Так хороший закон обрастает подзаконными актами, ведомственными инструкциями, распоряжениями и приказами, которые превращают его в полную противоположность.

Хотя – мы это еще с ней вместе успели понять – наша решимость и вправду была наивна. Что, можно действовать в интересах всех, не причиняя никому вреда? А если это убийца – состоявшийся или будущий? Если нужно пожертвовать кем-то одним для спасения многих? И даже совсем простой вопрос: я что, знаю, как будет хорошо для всех? Нет, конечно, нет. Я давно уже понимаю, что не могу отвечать и решать не то чтобы за весь мир, но даже за несколько человек, вовлеченных в конкретную ситуацию.

Так или иначе, это была первая вещь, которую хотела сказать мне Рита. Я ожидал, что она будет в бикини, а она оказалась в глухой парандже. Мы с ней думали, что с работой в Конторе это будет так, а оказалось совсем по-другому.

Но она, Рита, не хочет, чтобы я стал другим – прагматичным, циничным, безжалостным, для которого цель важнее всего, а один человек – букашка, которую и не заметишь, как раздавишь на ходу. Я ведь во сне, как мне позднее стало ясно, испугался не потому, что Рита оказалась вдруг не Ритой. Мне стало страшно, что это я превратился в кого-то другого, что я перестал быть человеком, которого она знала. Сны любят такие перевертыши.

Можно было еще истолковать и ее покупки как указание на то, что остальное – лишь вопрос денег, но для смысла сна это уже не важно. Короче – исходило ли это на самом деле от Риты или просто мое бессознательное нашло такой способ подсказки, – я поступил, как мне было велено. И как, когда ты понял смысл своего сна, нет никаких сомнений, что это именно то, что он хотел тебе сказать, так и сейчас я точно знал, что так и надо было сделать.

Начало пятого. Теперь у меня была возможность позвонить Мустафе, и надо было придумать, что делать с «Марриоттом». Я пошел в сторону Сейнт-Джеймсского парка и, не доходя до Ватерлоо-плейс, зашел в телефон-автомат.

– Мустафа, это Майкл, – сказал я в трубку по-французски. – Если твой брат рядом, отвечай мне по-арабски.

В ответ я услышал тираду, которую понял фактически дословно: «Лябес? Бхейр? Хамдулла!» Мол: «Как ты? Хорошо? Ну, слава Богу!»

– Мустафа, когда я могу перезвонить тебе? – спросил я.

Сейчас что-то сложное и потом: «Белек реддуа иншалла!» Это я тоже понял: «Может, завтра, даст Бог!» Мустафа знает, что несколько десятков арабских слов в моем словаре есть. Но сказал ли он это мне или изображает разговор со знакомым?

– Завтра перезвонить, я правильно понял? Прямо утром могу?

– Э, э! – «Да», мол, и дальше опять что-то для меня недоступное.

– Тогда до завтра, – сказал я и повесил трубку.

Так бывает: сложные вещи, а удаются легко! Кто бы подумал, что мы сумеем договориться по-арабски. А главное, Мустафа готов, если и не иметь с нами дела в будущем, то по крайней мере поговорить.

Обед в пять вечера был похож скорее на ранний ужин, но именно в тот момент желудок в очередной раз напомнил мне, что я, в сущности, в большей своей части – биологическая машина. Я огляделся. Даже в самых функциональных, офисных, скучнейших районах Лондона всегда есть маленькие кафе и закусочные. Что понятно – клеркам тоже нужно где-то питаться. И точно: справа кафе, а слева какая-то забегаловка с несколькими столиками на тротуаре. В надежде, что там наливают пиво, я пошел в забегаловку. Однако – жизнь нас всегда перехитрит – мне к своему салату с креветками пришлось взять лишь большой капучино.

Подготовило ли мое бессознательное какое-либо гениальное решение, как добыть видеозаписи из «Марриотта»? Я прислушался к себе – нет, пока не подготовило. И что тогда делать? Подъехать туда осмотреться – вдруг какая ценная мысль посетит? А вдруг прямо сейчас посетит, без лишних телодвижений с моей стороны? Нет? Нет – в голове моей царил послеполуденный покой.

Я покончил с салатом и кофе. День был по-летнему теплым; только-только, когда солнце нырнуло за крыши одинаково импозантных и уродливых серых зданий, начинало свежеть. «Сиеста! Десять минут пешком до гостиницы, и час-полтора безмятежного сна без сновидений». Вот что мне послало подсознательное, если, конечно, это был не круживший вокруг моего столика бес. Нет, долг превыше всего! Я двинулся в сторону Пэлл-Мэлл и, улучив момент, одним движением налепил на губу свои мексиканские усы. А солнечные очки я не снимал и не сниму – просто для правдоподобия сяду в холле отеля напротив окна.

Поскольку не все в мире является таким, каким его хотят представить, пятизвездочный «Марриотт» не выглядел как палас. Это была минималистская башня без малейших архитектурных ухищрений на узенькой, безликой и безлюдной Форсет-стрит. Хотя для конспиративных встреч оно, должно быть, и к лучшему.

Холл был солидным, с бордовыми кожаными креслами и диванами, со стенами, облицованными деревянными панелями или завешанными старинными цветными литографиями. Несмотря на продолжающийся день, всюду горели бра и настольные лампы. Кивнув улыбнувшейся мне из глубины холла девушке на ресепшене, я устроился в кресле у камина и достал из сумки «Таймс», который каждое утро оставляют у двери моего номера. И я, и мои не любящие погружений в народные массы клиенты часто назначают деловые встречи в барах или холлах больших отелей. Там тихо, даже шум шагов поглощается коврами, круглый год работают кондиционеры, официант принесет вам что-нибудь выпить. Идеально, если вы пришли на встречу раньше или если вас кому-то придется ждать.

В этой гостинице обслужить гостя не спешили, и я, как бы высматривая время от времени бармена, внимательно изучил холл. Видеокамер, по моим наблюдениям, было четыре. Одна была направлена на крутящуюся входную дверь, что позволяло контролировать всех постояльцев и посетителей. Вторая была установлена под самым потолком и захватывала, уже значительно мельче, и входящих, и почти весь холл. Сейчас в ней я как раз и красовался. Третья, тоже направленная сверху вниз, перекрывала холл с противоположной стороны, за моей спиной. Четвертая, наконец, смотрела от дверей к стойке администратора. Мне нужны были записи хотя бы с двух камер: с той, которая была направлена на двери, и с одной из камер, перекрывающих холл.

Официант наконец появился – лысый мужик за сорок, ни разу не посмотревший мне в глаза. Я с некоторой неуверенностью спросил, есть ли у них разливное пиво. Оно было – похоже, безобразие наблюдалось только в моем отеле. Официант предложил мне попробовать «Эднемс Броудсайд» и с первого же глотка был прощен за бегающие глазки. Я охотно выпил бы еще пинту, но это могло привлечь ко мне излишнее внимание. В какой-то момент я посмотрел на часы, достал лондонский мобильный и, делая вид, что звоню по нему, вышел на улицу.

А выйдя, понял, что мне действительно надо позвонить, и набрал Раджа.

– Мы исходим из того, что записи еще не затерты, – сформулировал я в качестве исходного условия, сидя в глубоком зеленом кресле в переговорной Раджа. – Однако провести операцию необходимо не позднее завтрашнего дня.

– Или сегодня, если мы придумаем как, – резонно возразил Радж.

– Что тоже подпадает под определение «не позднее», – оставил за собой последнее слово я. – Но ты безусловно прав – чем раньше, тем лучше.

Радж собирался ужинать, когда я появился, и предложил мне разделить трапезу. Из соседнего ресторана, как я понял, тоже принадлежащего семейству бывших беженцев, уже была принесена дюжина плошек с едой, разной по цвету, но чуть не одинаковой по вкусу, такой она была острой. Мы цепляли ее поджаристым душистым наном (на этот раз не чесночным), и запивали зеленым чаем. Третьим за столом был старик с седой густой бородой и загорелым бритым черепом. Это был дед Раджа, один из спасенных бенгальских детей. К счастью, для него я был не русским, а американцем, так что эта тема в разговоре не всплыла. Да старик нас и не слышал, он, едва заметно покачивая головой, произносил про себя мантры.

– Службы безопасности, как правило, пишут с камер на кассеты VHS, – продолжил Радж. – Сколько их получится, как ты предполагаешь?

Это я так перевожу с английского. В этом языке, как все знают, такой разницы нет, но мне показалось, что мы с ним уже перешли на «ты». То есть что он тоже теперь говорит мне «ты».

– Строго говоря, мне нужен промежуток, скажем, с четырех до семи вечера. Хотя бы с двух камер.

– Пишут обычно на трехчасовые кассеты. Их перезарядка может произойти внутри этого промежутка времени. Так что нужно считать как минимум четыре кассеты.

– Нет, Радж, подожди, – сообразил я. – Если нам удастся похитить кассеты только за время с четырех до семи, сразу станет ясно, какие именно посетители нас интересовали. Брать нужно кассеты за целый день. Хотя бы за один день, лучше даже за два.

– То есть по восемь кассет в сутки на каждую камеру получается тридцать две кассеты. За два дня – шестьдесят четыре. И как мы будем их выносить?

– Хм… Самое простое, если я переночую в гостинице под чужим именем и с пустым чемоданом, а утром выеду с полным.

– Шестьдесят четыре кассеты все равно в один чемодан не войдут, – заметил Радж.

– Тогда надо взять только дневные кассеты за два дня: восемнадцатое и девятнадцатое. Они же их как-то маркируют?

– Маркируют, иначе зачем их хранить, – уверенно сказал Радж. – Хорошо, как выносить кассеты, мы придумали. Остался сущий пустяк.

Он улыбался. В Индии люди, даже полуголые ребятишки, возящиеся в придорожной грязи, чистят зубы палочкой из какого-то дерева, и они у них ослепительно белые. Похоже, Радж тоже пренебрегал зубной пастой, пользовался примитивным средством.

– Я слушаю, слушаю, – улыбнулся я в ответ.

– Нет, это я хотел бы послушать. Ты старше, опытнее.

С этим я спорить не стал:

– Нам нужно найти своего человека в «Марриотте».

Очевидно, нет? Не приступом же брать комнату охраны.

– Вот видишь, я опять оказался прав. Лучше послушать старших.

Во многих странах индийцев почему-то много именно в гостиничном бизнесе. Мы с Джессикой в молодости как-то проехали на машине через всю Америку, от побережья до побережья. Так вот, практически во всех мотелях и отелях средней руки менеджеры были индийцами.

Радж уже звонил. Говорил он на своем родном языке, то есть по-английски. Не знаю даже, правильно ли называть его индийцем. Ему пришлось сделать четыре звонка, прежде чем он ободряюще кивнул мне.

– Как ее зовут? – спрашивал у человека на том конце провода Радж. – И телефон ее у тебя есть? – Он уже записывал на бумажной скатерти, которой был застелен столик в переговорной. – Спасибо огромное. Придется на свадьбу твоего сына подарить ему живого слона. Отплатить тебе чем-то меньшим я не могу.

Девушку звали Чандра. Она была очень маленького роста – метра полтора, может, чуть больше, но хорошо сложенной, с быстрыми точными движениями и пытливыми карими глазками. Не красавица, но молоденькая, живая. Вес при знакомстве с новыми людьми я обычно не прикидываю, но в данном случае половина его совершенно определенно приходилась на разноцветные бусы из самоцветов, браслеты на руках и на запястьях, тяжелые металлические заколки в волосах и кольца, которыми были усеяны ее пальцы. Чандра особенно хорошо смотрелась рядом с Раджем, который – я уже говорил – носил на руках целую коллекцию золотых перстней, более или менее начиненных гаджетами.

Было уже около девяти вечера, когда мы приехали в квартиру в Ноттинг-Хилле – мне ведь пришлось заскочить в свою гостиницу, чтобы поменять документы и отчасти внешность. Чандра жила со своими родителями, сестрами и братьями. И первое, что она сказала после представлений, было строгое, но реалистичное:

– Мы гостям всегда рады, но мне вставать в пять утра.

Тем не менее традиционного воспитания отец Чандры, коренастый курчавый индиец в шароварах и босиком – вся квартира была устлана коврами, – провел нас в гостиную с множеством пуфиков, столиков и подушек и велел подать чай. Здесь пили масала-ти.

Радж и хозяева дома знакомы не были, но совершенно очевидно, что принять нас и оказать уважение просил человек, отказать которому было никак невозможно.

– Дело деликатное, – начал разговор Радж. Отец девушки сидел на пуфе и, скрестив руки на рельефно выпятившемся животе, внимательно слушал. – Этот господин, – черноволосый, бровастый и усатый господин, в которого я преобразился, с достоинством кивнул, – из мексиканской полиции. Он выслеживает крупного наркоторговца, который с неделю назад останавливался в отеле, где работает Чандра. Как стало известно, этот наркоторговец встречался там со своим английским дилером. И наш друг хотел бы негласно просмотреть кассеты с камер наблюдения, чтобы определить, кто это такой.

Девушка вопросительно посмотрела на отца.

– А почему вы не обратились в полицию? – спросил тот. – Я уверен, она бы тоже захотела посмотреть на лондонского наркодилера.

– Дело в том, – вступил в разговор я, стараясь говорить с акцентом, – что мы уверены, что мексиканский наркоторговец всегда останавливается в том «Марриотте» не случайно. У него там есть свой человек. В менеджменте отеля или даже непосредственно в службе безопасности. И он сразу даст сигнал тревоги, если этим гостем кто-то заинтересуется. Поэтому мы не хотели бы действовать по официальным каналам.

– И чем вам могла бы помочь моя дочь?

– Для начала, – вновь взял на себя инициативу Радж, – нам важно было бы знать, где сидят охранники, которые отслеживают, что происходит в холле отеля. И, возможно, Чандра знакома с кем-то из них.

– Разумеется, – вставил я, – если нам удастся просмотреть интересующие нас кассеты, все, кто нам помогали, останутся очень, очень довольны.

Отец с дочерью переглянулись. Не потому, что я заговорил о деньгах – у них явно возникла идея.

– Я могу взглянуть на ваши документы, сэр? – попросил индиец.

– Разумеется.

Я достал из кармана свой мексиканский паспорт и полицейский бедж с номером.

В гостиную вошел юноша с подносом, на котором дымились стаканчики с чаем. Пока мы разбирали их, отец девушки внимательно изучил документы и вернул их мне.

– А это не может оказаться опасным для Чандры?

– Риск лишь в том, что мы спугнем преступника, – отмел его сомнения я.

– Что скажешь? – спросил он дочь.

– Давай поговорим с Мэтью.

– Он завтра работает?

– Да. Я – с семи, он – с восьми.

Отец семейства счел наконец нужным прояснить ситуацию:

– Моя дочь близко знакома с одним из сотрудников охраны отеля. Он даже устроился на работу по ее рекомендации. Это англичанин, белый. Они с Чандрой вместе учились в школе, теперь вместе работают, иногда ходят небольшой компанией в кино или в клуб. А что конкретно от него потребуется?

– Дать нам на время кассеты с камер наблюдения за определенный день или два, – сказал я. – Мы немедленно просмотрим их и вернем. Если все сработают четко, никто этого и не заметит.

Отец снова посмотрел на дочь.

– У Мэтью вечно не хватает денег, – пожала она плечами. – Скорее всего, он согласится.

– Но вы в нем уверены на сто процентов? – уточнил я, действуя в рамках предложенной мною же версии. – Ваш друг никак не может быть связан с наркомафией?

– За это я отвечаю, – с достоинством кивнула Чандра. – Он даже травку не курит. Только и вы его не подведите.

Номер в «Меридьене» я оставил за американским гражданином Пако Аррайей. Мало ли по какой причине он не пришел ночевать? А в «Марриотт» я въехал по мексиканскому паспорту Мигеля Гомеса на одну ночь с возможностью продлить пребывание, если дела в Лондоне задержат меня дольше. Носильщик поднял в номер мой багаж – средних размеров зеленый нейлоновый чемодан на колесиках. Мы купили его с Раджем в открытом до полуночи китайском магазине и для веса положили в него несколько старых каталогов видеотехники, проложенных упаковочным поролоном. Все это потом можно будет просто оставить в номере.

Уже забравшись в постель, я включил «Скай Ньюз». Федеральные войска продолжали ракетный обстрел Грозного. Жилые дома с провалами окон, за которыми виднелись разрушенные перекрытия. Чеченские бронетранспортеры с бородачами на броне, петляющие среди куч битого кирпича. На фоне зеленого, с белой и красной полосами флага Республики Ичкерии Аслан Масхадов в папахе проклинает российских агрессоров. Женщины в черных платках бегом перемещаются от развалин к развалинам в поисках еды для своих детей. И с верхней точки – столбы черного дыма, стелющиеся над крышами еще стоящих зданий.

Звук я не включал – такие тексты я знаю наизусть. Я и в Москве часто только смотрю изображение – там тоже свое видение проблемы, в такой же степени однобокое. Мне вдруг пришло в голову, что я со своей жизнью, расколотой между Россией и Западом, давно уже ни на чьей стороне. Ни та, ни другая меня бы не увлекла, не воодушевила, не одурачила бы. И если я продолжал что-то делать, то единственно для того, чтобы таким кадрам неоткуда было взяться.

Похищенные

За окнами ангара, сейчас вполне заменяющего сауну, был еще разгар дня, когда мы услышали, как завелся двигатель. Других машин здесь не было, да и тиканье характерное, дизельное. Потикал чуть фургон и уехал, промелькнув в краешке окна.

Я посмотрел на часы. Без десяти пять. Я должен был уже сидеть в самолете, лететь домой, в Нью-Йорк. Как мне все это потом объяснить Джессике?

И тогда и послышалось пение. Очень характерное, я просто ушам не поверил, что здесь его слышу.

– Что там такое? – спросил Кудинов.

Я встал и вытянул на пределе пристегнутую наручниками руку, чтобы выглянуть в свое окно.

– Вот что я вижу. Наши милейшие новые друзья вынесли на траву коврики и приступили к молитве.

– Какой молитве?

– Повернулись, как положено, лицом к Мекке и совершают намаз.

– Я думал, ты про похитителей?

– Про них, бесценных.

– Вот эти двое – рыжеволосый и рыжезубый? Они мусульмане?

– Они, они.

Лешка задумался.

– Ты согласен теперь, что это не полиция и не МИ-5? – спросил я.

Кудинов кивнул.

– И тогда рабочая версия…

– Рискну предположить, – рискнул я, – что Мустафа, ну, тот алжирец, в самом начале работы на нас где-то прокололся. Нет, он не сдавал нас, – упредил я Лешкино возражение. – Не похоже на него, вся моя интуиция против этого восстает. Какую-то он допустил оплошность, и за ним решили проследить. Но не силами соплеменников – их в толпе различить легко, – а с помощью неофитов белой расы.

– Допустим, – согласился Кудинов.

Но мне по-прежнему не удавалось принять очевидное.

– Ну, дают! В Штатах много людей принимают ислам, но это почти на сто процентов черные.

– У нас есть и белые, до десятка в год. – Лешка про Англию уже давно говорит «у нас». – Я же написал об этом в справке.

Я вспомнил, что действительно утыкался глазами на эту экзотику, однако значения ей не придал.

– Но если твое предположение справедливо, – продолжал Кудинов, – то дела наши обстоят не лучшим образом.

Это уж точно! Наверняка аль-Масри свой бизнес защищает. Велел проследить за Мустафой и выявить человека, которому тот передавал информацию. То есть меня. Что с ней делал я, визуально определить невозможно. Значит, эти сведения нужно получить из моих уст. Соответственно, сейчас вежливых похитителей сменит отморозок с набором инструментов. Всяких щипцов, скальпелей, иголочек, крючочков… И вскоре он с ласковой улыбкой начнет засовывать их как в существующие отверстия в моем теле, так и в специально для этой цели проделываемые. Наверное, в какой-то момент все это станет невыносимым, и мне придется соврать что-либо правдоподобное, чтобы заслужить пулю в лоб.

Единственным утешением было то, что на той встрече в парке с Мустафой, до которой я никак не дойду, Лешки со мной не было. Нужно было стоять насмерть, что он был просто прохожим, к которому обратился заблудившийся в Лондоне американец.

Я изложил свои соображения Кудинову.

– Ты считаешь, у меня есть шанс получить пулю в лоб сразу? – усомнился он.

– А ты непременно хочешь разделить мои муки? Друг мой Алекси, – так церемонно я назвал его применительно к обстоятельствам. – Ты прекрасно знаешь, что геройство не обязательно проявление ума и благородства. Оно часто идет рука об руку с глупостью и иногда даже сливается с ней воедино. Сейчас как раз такой случай. Да, героем ты не станешь, но и дураком тоже.

– Это ты сейчас глупость сказал, – буркнул Лешка.

И передо мной вдруг во всех подробностях предстала та сцена. Как мы обсуждали с ним и с Моховым, какую кость нам бросить лондонской резидентуре. Вот так же Кудинов сказал, что я сморозил какую-то глупость. Я ответил, что так я избавляюсь от мыслей, которым не место в умной голове. А Лешка предупредил, чтобы я был с этим поосторожнее, потому что глупость заразительна.

Это он не прав был. Моя зараза так при мне и осталась, он-то здесь ни при чем.

Однако в этих обстоятельствах меня почти так же, как возможный приезд дежурного вивисектора, беспокоила Джессика. Я ведь сегодня должен был улететь домой. От Лондона до Нью-Йорка восемь часов полета, пять часов разницы во времени. Мой самолет должен был приземлиться в семь вечера в Кеннеди, в Лондоне будет полночь. Но это не значит, что у меня почти восемь часов в запасе. Я ведь обычно звоню домой перед вылетом, уже из самолета. А в ситуации, когда в самолете меня нет, точно уж позвонил бы и что-то соврал.

Я заворочался и вздохнул.

– Что? – спросил Кудинов.

– Мне надо бы позвонить домой.

Лешка, разумеется, в курсе. Ну, что Джессика и не подозревает, чем на самом деле я занимаюсь, когда уезжаю по якобы туристическим делам. Что она вообще ни о чем не знает.

– Ты хочешь сделать это сейчас? С телефона, который остался нашей единственной надеждой?

– А как я потом объясню, почему не позвонил? Я же не в Сомали ездил и не в Антарктиду.

Кудинов откинул голову и смотрит на меня своим взглядом денди. Он не потому все это говорит, что боится. Ему нравится дружески мучить меня. Ну так, слегка покусывать.

– А ты бы что предпочел? Дать жене придуманное объяснение самому или пусть потом за тебя скажут правду другие?

Красиво излагает! Интеллектуал.

– Что, я сам не знаю, что это риск? – говорю я.

– Да ладно! Звони, звони, раз надо. – Лешка искренне это говорит. – Почему нас обязательно должны застукать?

Бесстрашие и душевная щедрость – это хорошо. Было бы просто замечательно, если бы не было еще здравого смысла.

– Нет, давай дождемся, когда нам будет что сказать нашим. А потом позвоню домой. И ты Таню свою успокоишь.

– Таня – боевая подруга, она готова к любому повороту событий. Завтра сам приеду и успокою ее.

Это называется позитивным мышлением. Хотя оно еще ярче, чем в словах, проявляется в действии. А нам было чем заняться.

Напоминаю, мы с Кудиновым были заперты в слесарной мастерской.

Назад: За три дня до похищения

Дальше: За день до похищения