Я иду к выходу из школы. По пути опускаю левую руку в карман джинсов, перебирая пальцами шесть небольших камешков. Иду медленно, чтобы Тай на своей машине успел повернуть за угол и скрыться из виду, а затем делаю крутой разворот и мчусь назад к тротуару. Я вижу впереди автобус, который едет в Даллас. Если поторопиться, успею сесть на следующей остановке.

Двадцать секунд спустя, запыхавшись окончательно, я подбегаю к очереди из пассажиров, сажусь в автобус, расплачиваюсь с водителем, занимаю место в задней части салона и устраиваюсь поудобнее. Как правило, поездка в центр города занимает всего около получаса, но сейчас утренний час пик, так что ехать я буду как минимум вдвое дольше. Когда мы въезжаем в город, я вынимаю записку с адресом и распечатанную вчера карту. Пока пытаюсь понять, какая остановка ближе всего к тому месту, куда я еду, старшеклассник, сидящий через два сиденья от меня, пытается завязать разговор:

– Куда ты едешь? Я знаю город очень хорошо.

Я поднимаю голову и нервно улыбаюсь. Его ответная улыбка открывает неровные зубы. На одном из передних трещина по диагонали, а еще один просто кривой. Но я стараюсь не обращать внимания и не пялиться. В конце концов, папе, например, было бы все равно, какие у него зубы, ведь так?

– И часто ты туда ездишь? – спрашиваю я.

– Раз в неделю, – отвечает он с гордостью. – Последние семь месяцев. И буду еще как минимум пять.

– В школу? – интересуюсь я.

– Не. Я бросил школу, когда… ну, когда меня выгнали, – говорит парень и сам смеется. – Потом я жил в центре города некоторое время. А теперь просто езжу к своему социальному работнику.

Я не знала, что ответить, поэтому ограничилась лишь простым «надо же».

– Это тебе не хухры-мухры. Лучше уж к соцработнику, чем в каталажку, где тебе все время задницу дерут.

– О, – снова отвечаю я. И застенчиво спрашиваю: – А что такое каталажка?

– Колония для несовершеннолетних. Я провел там полгода. Конечно, это куда лучше, чем там, где я был до нее. В каталажке хоть каждый день жратва была.

– А что было до каталажки?

– Болтался по Далласу, говорю же. Жил на улицах, а иногда ночевал в приюте. Поэтому так город хорошо знаю. Могу тебя куда угодно провести. Куда, ты говоришь, тебе надо?

– В Вест-Виллидж. – Я подумала, что такой ответ для незнакомца достаточно расплывчив.

– О, крутой райончик. Клевые там телочки. По магазинам аль к кому в гости?

– В гости.

– В общем, если надо будет подсказать, как что пройти, не стесняйся. Я у соцработника буду всего полчасика. А потом могу тебе экскурсию закатить.

Я снова улыбаюсь:

– Спасибо, не стоит. Думаю, я дорогу знаю.

Разговор сходит на нет. Я машу на прощание, когда парень выходит из автобуса на главной улице, в историческом районе, рядом со старым зданием суда. Моя первая остановка в двадцати кварталах отсюда, рядом с папиным любимым магазином пончиков.

Как обычно, перед его дверью небольшая толпа с пончиками в руках. Когда подходит моя очередь, я громко заказываю. За прилавком стоит парниша в дредах и с проколотым носом. На вид ему лет двадцать, но держится дружелюбно.

– Двенадцать пончиков, пожалуйста, – прошу я. – Два с желе, четыре с яблоками… ммм… четыре в глазури и два – в шоколаде.

Парень откидывает копну волос:

– А давай тринадцать, деточка? Тринадцатый бесплатно.

– Ладно. Тогда розовый с обсыпкой.

Я отдаю ему пятнадцать из пятидесяти долларов, которые еще до завтрака вытащила из копилки.

Парень отдает мне сдачу и кладет пончики в большую розовую коробку, приговаривая:

– Не ешь сразу все, ладно?

На моих плечах рюкзак, в руках – коробка с пончиками. Я выхожу из магазина, прохожу мимо толпы жующих и держу курс на восток, к эстакаде. Мама, наверное, с ума бы сошла, если б узнала, куда я иду, но так как она явно не понимала и не ценила папу, чего толку ждать от нее понимания по отношению ко мне? Проходя вдоль эстакады, я вспоминаю, как папа водил меня поесть пончиков в последний раз. Это было почти год назад, но воспоминания все еще свежи. Помню, он заказал двадцать пончиков, а я сказала, что столько мы не съедим. А папа кивнул и сказал, что нам просто придется найти кого-то, кто нам поможет. А потом, с двумя коробками пончиков, он провел меня по тому же маршруту к этой эстакаде.

По мере моего приближения к массивным бетонным опорам, которые поддерживают эстакаду, воспоминания постепенно пропадают. Перед моими глазами заброшенная парковка, заваленная мусором. В темной нише за парковочными местами, где стальные балки уходят в землю, я вижу тех, кого ищу: людей. Пятеро или шестеро разлеглись на больших картонных листах. Трое – в порванных спальных мешках, другие укрываются от холодного утреннего воздуха газетами и грязными одеялами. Сомневаюсь, что это те же, кто был тут в прошлом году, но надеюсь, их реакция будет такой же. Я делаю глубокий вдох и иду вперед на свой страх и риск.

– Ээээ… привет, – говорю я тихо, как только подхожу достаточно близко, чтобы почувствовать запах немытого тела. – Вы спите, да?

Сначала ответом мне полная тишина. А потом один из спальных мешков начинает шевелиться. Через полсекунды из него высовывается голова. На меня смотрит девчушка лет, наверное, трех или четырех. У нее огромные глаза – карие, словно начинка от яблочного пончика.

– Мама, – шепчет девочка, – мама, вставай.

Из мешка показывается второй его обитатель – женщина. Ей лет двадцать, хотя по общему виду не скажешь. У нее редкие волосы, круглые щеки и синяк под глазом. На лице испуг.

– Потерялась? – спрашивает она.

Я качаю головой.

– Тебя кто-то сюда за чем-то послал?

Я снова качаю головой.

Еще пара местных жителей с неохотой поднимаются с мест, чтобы посмотреть, что происходит. Среди любопытных я вижу двоих мужчин и двух женщин за сорок. Один мужчина белый, другой темнокожий. Все выглядят так, будто не ели уже лет сто.

Темнокожий мужчина смотрит на меня с подозрением, хотя чего ему меня бояться – я же просто крошечная тринадцатилетняя девушка. Не понимаю. Внимательно оглядев меня, он говорит глубоким, гортанным голосом:

– Че надо? Мы не хотим никаких проблем и тут не цирк, так что вали-ка ты отсюда подобру-поздорову.

Мои руки начинают дрожать. Но я вспоминаю, что в прошлом году тоже нервничала, хотя рядом был папа. А теперь, когда я одна, и вовсе каменею от страха. На мгновение я вообще забываю, зачем пришла; внутренний голос велит мне бежать прочь, но, сделав еще один глубокий вдох, я вспоминаю про камешки в кармане.

– Я… подумала, что вы голодны, и принесла пончиков. Они свежие. Я только что купила их, несколько минут назад. Всем хватит, даже по два, – предлагаю я.

Медленно делаю несколько шагов вперед и ставлю коробку с пончиками на землю возле маленькой девочки.

– Ты можешь попробовать розовый, – говорю я ей, – с обсыпкой. Надеюсь, тебе понравится.

Последнюю фразу я произношу почти шепотом. Затем медленно оборачиваюсь и иду назад.

Но не успеваю сделать и пятнадцать шагов, как вокруг эхом отдается голос темнокожего мужчины:

– Благослови тебя Господь, девочка! Благослови тебя Господь.

Я оборачиваюсь и машу всем этим людям, которые меня благодарят, и иду дальше. Когда снова оказываюсь среди небоскребов, вне поля зрения бездомных, опускаю руку в левый карман, хватаю пальцами один из камешков и перекладываю его в противоположный карман.

– Уже один камешек, а ведь нет еще и половины восьмого, – рассуждаю я вслух. – Папа прав: не так уж это и сложно, если решиться. Уверена, у меня получится справиться со всеми шестью камешками даже раньше, чем в школе меня хватятся…

По страховке сиделка могла ко мне приходить только несколько раз. Но Нэйтан и Хэлли узнали, что мне нужен тщательный уход, и договорились, чтобы медсестра приходила ко мне и дальше. А потом они помогли моей маме перебраться ко мне, чтобы она могла присматривать за моим маленьким сыном и менять мне повязки. Нэйтан, Хэлли и мама – мои герои!