Недавно
Через две недели после операции Виктора хотели перевести в терапию, но Людмила Аркадьевна настояла, чтоб отпустили домой.
Что происходит в терапевтических отделениях туберкулезных больниц, она прекрасно знала. Правила грозные: «Больной выпивает таблетки только в присутствии медсестры! Категорически запрещены алкоголь, курение и выход за территорию!»
Но на деле анархия полная. Импортные антибиотики сдают перекупщикам, остальные таблетки сливают в унитаз. Карты, девицы, «травка». Умельцы, научились на зонах, колют татуировки.
Прежде Виктор брезговал, пытался дистанцироваться от разгуляя. Нынче наоборот: сам рвался в терапию. Людмиле Аркадьевне пришлось ему наврать, что она скоро в санаторий уедет, оставит его в пустой квартире одного. Иначе бы не согласился домой.
Выписываться из больницы – вроде должно быть радостно.
Но Людмила Аркадьевна накануне общалась с врачом. Тот виновато косился в пол, блеял:
– В легких у него после операции чисто. Но с его, м-мм… основным диагнозом – как на пороховой бочке. В селезенке, в печени рентгенологи уже туберкуломы видят. Пока небольшие, но дальше… Кто знает? У ВИЧ-инфицированных внелегочный туберкулез обычно очень быстро распространяется.
– Опять резать придется? Когда? – спокойно произнесла она.
Врач взглянул ей в глаза:
– Резать-то мы можем до бесконечности… но вы будьте готовы. Может начаться массированная атака болезни, и хирургия тут будет бессильна.
Мать не вскрикнула, не заплакала. Сама все понимала. И видела страшную худобу Виктора. Безнадегу в его глазах.
Мечтать, что он поправится, и мать, и сын давно перестали. А сейчас, значит, пора думать, как ему умереть. Не в страданиях и хотя бы в относительном комфорте.
– Если что, его в хоспис возьмут? – спросила Людмила Аркадьевна.
– Если бы только ВИЧ – без вопросов. Но он ведь заразен, – снова опустил глаза доктор. – Ткани микобактериями туберкулеза буквально нафаршированы. Так что в хоспис его не положат. И вам бы, мамаша, самой профилактический курс пропить надо. А то заболеете, не приведи господь.
– Я, сыночек, сама разберусь, – отбрила она.
Конверт, заранее приготовленный, из сумочки доставать не стала. Благодарить явно не за что. И на будущее не пригодится. Резать сына она все равно больше не даст.
«Получается, я сдаюсь?» – спросила себя Людмила Аркадьевна, когда шли по территории больницы. Виктор тяжело опирался на ее руку, в другой – она волокла его сумку. Моросил дождь, в сером небе каркали вороны, и настроение было под стать – беспросветным.
Виктор будто прочитал ее мысли. Вдохнул влажный осенний воздух, раскашлялся. Прохрипел:
– Не дотяну я, мам, до весны.
И охватила ее вдруг настолько дикая ярость. Сорок восемь лет мужику, самый сок! Ему бы думать, как из зампредов в председатели совета проскочить, в крупной корпорации или банке, а он о смерти, как о решенном деле, говорит.
И всему виной какая-то деваха.
Людмила Аркадьевна привычно прижала сына к себе. Похлопала нежно по спинке, как в детстве делала. Прошептала в ухо:
– Держись! Держись, мой миленький!
Виктор, кажется, плакал. Сейчас лучше не утешать, перевести разговор на другое.
– Что это за девчонка была? – спокойно спросила Людмила Аркадьевна.
– Какая? – Сын поспешно отстранился от нее, смахнул слезы.
– Та, что заразила тебя. Саша, ты говорил?
– Ой, мам, зачем тебе это?
– Хочу знать. Кому мы всем обязаны. – Ей не удалось сдержать сарказм в голосе.
– Мне, дураку, мы всем обязаны, – буркнул он. – Исключительно мне. Сашка-то отбивалась, ревела. Предупреждала меня. А я ржал. Думал, специально врет, чтоб отстал от нее.
– А фамилия как у Саши?
– Мам, да ты чего? – Он взглянул проницательно. – Мстить собралась? Говорю тебе: я сам ее трахнул. Изнасиловал.
– Сучка не схочет – кобель не вскочит, – парировала Людмила Аркадьевна.
– Как ты изысканна, мамуля, – усмехнулся сын. И задумчиво добавил: – Но, может, ты и права. Она отбивалась-то со всех сил, но я видел: хотела меня. Знаешь, когда женщина хочет, от нее совсем по-особому пахнет.
– Тварь, – припечатала Людмила Аркадьевна.
– Да чего теперь-то? – отмахнулся Виктор. – А фамилии ее я все равно не знаю. Просто Сашка. Худая, глазастая. Студентка. Институт какой-то ерундовый, но по-английски хорошо шпарила. И машину водила как дьявол.
Информации оказалось негусто. Да и порыв ярости у матери полыхнул – да и прошел.
Не до мести ей сейчас было. Не до поисков.
После операции Виктор стал очень быстро сдавать. Худел, как она его ни откармливала. Вечерами температурил. Ночью метался в кошмарах, просыпался – футболка, простыни, подушка мокры насквозь.
Из Центра борьбы со СПИДом звонили, звали сдавать анализы.
– Он не доедет, – вздохнула Людмила Аркадьевна.
Нашла, за огромные деньги, медсестру, которая согласилась взять кровь на дому.
Результат оказался печальным. Уровень CD4+ лимфоцитов снизился до двадцати шести.
– Увы, но это терминальная стадия, – приговорил инфекционист.
Речь теперь шла только о поддерживающем лечении. И опять бесконечная борьба, борьба. Рецепт на опиоидные обезболивающие не положен, нужно биться. Капельница на дому? А где найти медсестру, кто согласится рисковать – подцепить одновременно туберкулез и ВИЧ?
Будь Виктор один – умирал бы в мучениях.
Но мать сделала все, чтобы он ушел легко. Не умер, а как в детстве провалился в сладкий, с полетами к звездам, сон.
Она сама научилась ставить капельницы, наука оказалась невеликой. Колола обезболивающие. Давала кислород. Уговаривала съесть домашний оладушек или блинчик, Виктор раньше их обожал.
Когда сын ненадолго засыпал, она читала и перечитывала «Советы умирающего» Олега Фесенко.
«Я не буду с вами добр. Я в царстве боли. Даже если боли нет, я жду ее. И я срываюсь ежесекундно, ежеминутно. На вас, любимые. Я ору на вас, посылаю последними словами. Я могу ударить и прогнать вас. Это странно, парадоксально, неестественно. Потому что как только я прогоню вас, я хочу, чтобы вы вернулись».
И когда Виктор открывал глаза, она первым делом ему улыбалась. Болтала чепуху. Приносила охапки журналов, все подряд: голых девчонок, «Популярную механику», «Форбс». Прикладывалась рядом на постель, гладила, причесывала, жалела. Вместе смотрели «Поле чудес», КВН, «Сватов».
Однажды наткнулись на ток-шоу.
Людмила Аркадьевна потянулась переключить канал, Виктор ненавидел, когда на экране орут и перебивают друг друга. Но сейчас сын остановил ее руку.
Мать взглянула на экран. Что его заинтересовало?
Действо сомнительное. Очень толстая, вульгарная, с рыхлым телом, певица зачем-то обрядилась в балетную пачку. Ходит на пуантах, приседает, кланяется, пытается па-де-де сделать, да не выходит – равновесие теряет.
Зал вежливо хлопает. Ведущий насмешливо улыбается.
– Вот корова! – не удержалась Людмила Аркадьевна.
Но поняла: сын смотрит вовсе не на певицу, что выставила себя на посмешище. А куда?
Орлиным, дальнозорким взглядом она уставилась на экран.
В креслах, как положено, эксперты. Пожилой певец в бандане и кожаной куртке. Депутатша – Людмила Аркадьевна раньше встречала ее в коридорах Госдумы. В то время совсем мелкая сошка была, а теперь, вишь, пиарится – на центральный канал пролезла.
Третьей в ряду экспертов оказалась совсем юная девочка. Ерзает в кресле, в глазах чертики. Рот прикрывает лапкой. Видно, смешно ей.
– Саша… – пробормотал Виктор.
– Где? – насторожилась мать.
Он не ответил. Повторил сам себе:
– Сашка… Все такая же… Или это дочка ее?
Толстая певица завершила свой выход гран-батманом и грохнулась пятой точкой на пол. Зал заулюлюкал. Ведущий затараторил:
– С нами были неподражаемая Кармелита и наши эксперты: певец и композитор Юрий Антипов! Глава думского комитета Елена Коптилина! А также лауреат многочисленных конкурсов бальных и спортивных танцев Сонечка Степанцева!
По экрану замелькала реклама. Людмила Аркадьевна переключила канал на Discovery. Виктор раскашлялся, схватился за горло. Она привычно обняла его, начала гладить по спине. Но кашель не проходил – наоборот, становился надсадней. Потом в груди что-то захрипело, сын прижал ладонь ко рту, отнял – она была вся в крови.
– Нет! – взмолилась Людмила Аркадьевна.
Но алая струйка уже текла по подбородку, капала на постель.
Он схватил покрывало, промокнул рот. Произнес деловито:
– Мам. Кажется, все. Кранты мне. Врачей не зови. Только измучают.
…Через три часа Виктор ушел.
Мать, как сын и просил, не стала вызывать «Скорую».
Даже в последний, самый страшный час, старалась улыбаться Виктору. А он – то видел ее, то не видел.
Минут за десять до конца глаза стали совсем потусторонними. Сын обиженно вытянул губы, пробормотал:
– Хитра ты, Сашка… Сидишь на пляже, дочку матери сбагрила… Все хорошо у тебя…
Дернулся, заметался на постели – и затих.
Грудь сына поднялась. В последний раз. Опустилась. И все.
Людмила Аркадьевна сама закрыла ему глаза. Вытерла со лба пот.
Подоткнула одеяло, погладила по голове. Пусть ее мальчик видит только сладкие сны.
Но не давали ей покоя последние слова сына. Сашка, пляж…
Бред был предсмертный? Но, говорят, перед самой смертью людям только правду показывают.
Запросто мог видеть, что в самом деле есть.
Неужели та, кто его погубила, сейчас жива, здорова и любуется морем?
А сын – мертв…
Людмила Аркадьевна бессмысленно уставилась в окно. За стеклом бушевал беспросветный октябрьский дождь.
Надо вызывать милицию, «Скорую». Зафиксировать смерть. Организовывать похороны.
Она нежно поцеловала сына в щеку. Подумала: как редки моменты, когда мальчик целиком принадлежит матери.
Пока совсем маленький, лет до пяти.
И сейчас, сразу после смерти. Пока выглядит как живой.
Виктор, Виктор. Ты столько мог в своей жизни сделать!
«Не могу принять твою болезнь. Не могу пережить твою смерть. И уж тем более простить – не могу».
Рядом с постелью стояла капельница.
Прежде чем вытащить из вены бесполезную теперь иглу, Людмила Аркадьевна взяла шприц. И наполнила его кровью Виктора.
Она когда-то собиралась поступать в медицинский. И хорошо помнила про открытие профессора Сергея Юдина.
Знала, что трупную кровь можно хранить в обычном холодильнике до двадцати пяти дней. В отличие от «живой», она не свертывается, то есть никакой мороки с консервированием или замораживанием при супернизких температурах. Трупные яды, якобы в ней имеющиеся, – абсолютный миф. Наоборот, при переливании такая кровь дает значительно меньше реакций, чем консервированная.
Только бы группа совпала. А если и не совпадет – тоже хорошо.
Ей обязательно нужно найти мать Сони Степанцевой.
Судьба велит.
Не зря они именно в день смерти Виктора наткнулись на это ток-шоу. И не зря увидели в нем девчонку.
Вряд ли Виктор обознался. У него всегда была отличная память на лица.
Едва тело сына увезли в морг, Людмила Аркадьевна уселась за компьютер.
Рыдать – деструктивно. Лучше узнать все, что можно, про лауреата конкурсов бальных и спортивных танцев Соню Степанцеву. А главное – про ее родителей.
* * *
Сонины подружки дружно рапортовали: «Не звонила». «Не появлялась».
По счастью, одна из них рассказала, что видела, как Соня, вскоре после шестого урока, садится в «Инфинити».
– Кто был за рулем?
– Какая-то тетка. Старая. Она еще Соньке огромный букет цветов подарила.
Номер автомобиля девочка, конечно, не запомнила. Неуверенно произнесла:
– Он какой-то не такой был…
– Европейский?
– Нет. Просто желтый. Цифры и буквы, как у нас, – но на желтом фоне.
– Но хоть одну цифру, букву – вспомни, пожалуйста!
Но девочка виновато произнесла:
– Нет. Не знаю. Я вообще на него не смотрела.
– Дьявол, что делать? – Саша отбросила телефон.
Зиновий выглядел абсолютно спокойным. Всегда умел собраться в критической ситуации. И сейчас произнес мирным тоном:
– Саш. Дьявол тебе никогда не помогал.
– Да, – виновато кивнула она.
Отвернулась от любимого. Прошептала: «Господи, прости!» Прочла про себя коротенькую молитву.
Прислушалась к эфиру.
Никаких подсказок.
На Бога надейся, а сам не плошай.
– Может, в полицию? – неуверенно предложила она.
– С чем? Номера машины нет, телефон Сашин выключен… Все «Инфинити» проверять? Их в Москве сотни, если не тысячи.
– Что она хочет с ней сделать?
– Не знаю. Мне пока в голову только одно приходит. Перелить его кровь. Месть матери. Око за око.
Саша смертельно побледнела. Выкрикнула:
– Нет!
– Дай бог, если я ошибаюсь, – вздохнул Зиновий. И решительно добавил: – Нам надо объединяться.
– С кем?
– С твоими родителями. Вызывай с работы отца. И маме скажи, что мы сейчас будем.
* * *
Все шло как по маслу. Глупая, глупая девка! Купилась на блестящую тряпочку. Поверила в примитивную байку: про собственный талант, дальновидного спонсора. А мудрого человека, чтоб остерег, рядом с ней не нашлось.
Людмила Аркадьевна брезгливо посмотрела на танцорку. Голова запрокинулась, в уголке рта слюна пузырится. Фу, гадость. Она брезгливо поправила Соне голову. Стекла машины хоть и тонированы, но лишнего внимания лучше не привлекать.
Впрочем, останавливать их не должны. Номера не настоящие. Но комбинация цифр и букв принадлежит точно такой же «Инфинити». Чистой, в угоне не числится, владельца прав не лишали, неоплаченных штрафов нет.
Людмила Аркадьевна с гордо поднятой головой миновала пост ГАИ на выезде из Москвы. Толстый гаишник был увлечен таджиками на ржавых «Жигулях» и в ее сторону даже не посмотрел.
Женщина взглянула на часы. Без десяти три. Морфин в убойной дозе будет действовать минимум до шести. Времени больше чем достаточно, чтоб провести красивый, неторопливый ритуал. А потом она просто выкинет малолетнюю дурочку где-нибудь на обочине. Та вряд ли и вспомнит, что с ней случилось. Хорошо бы долго вспоминала. Год, два. Чтобы вирус максимально проник, отравил организм.
Свой левый профиль в социальных сетях Людмила Аркадьевна уже удалила. Когда приедут на место, она и от неправильных номеров избавится. Пусть ищут Буйновскую, «Аудит-консалт-премиум», «Инфинити». Да если и найдут ее – вдруг, случайно! – никто все равно ничего не докажет.
* * *
Даже облегченной версии, что Соню с неизвестной целью увезла неизвестная женщина, родителям хватило с лихвой.
Ольга Егоровна возмущенно всхлипывала, Иван Олегович рвал и метал:
– Александра! Почему от тебя одни только беды?
Саша было попробовала спорить, но Зиновий прижал ее руку ладонью. Она умолкла. Позволила родителям выпустить пар. Дождалась отцовского деловитого:
– Что теперь делать?
Зиновий оказался готовым к вопросу. Вкрадчиво произнес:
– Иван Олегович! Вы всегда так беспокоились о Соне… Боялись, чтобы она не связалась с дурной компанией. Наверняка вы принимали все меры. Что вы выбрали? Ток-лог? Хэллоспай?
– Ты о чем? – нахмурилась Саша.
Мать тоже смотрела непонимающе.
– Это программы слежения, – быстро пояснил Зиновий. – Монтируются незаметно для владельца в его мобильник.
А отец безнадежно пробормотал:
– Что толку от программы, если у нее телефон выключен?
– Все равно давайте проверим, – решительно сказал его зять.
Иван Олегович послушно включил компьютер. И вдруг выкрикнул:
– Есть! Вот сигнал!
Прочел последнее сообщение – сразу понурился:
– Сигнал потерян. Возможно, батарея разряжена.
– Во сколько?!
– В пятнадцать ноль одну.
– Где?
– Шоссе Энтузиастов. Седьмой километр.
Зиновий нахмурился.
– У нее там дом, дача? – с надеждой произнесла Саша.
– Нет. Точно нет.
– Но там лес. И много глухих местечек, – тоскливо сказал отец.
– Звоните в полицию! – выкрикнула мать.
– Я позвоню. – Зиновий встал.
Саша краем уха слышала, как он коротко и толково объясняет: семиклассница. Увезена от школы. Приметы…
Но пока маховик завертится. Эх, надо было раньше, раньше!
– Пап! – вскочила с кресла она. – У тебя машина какая?
– «Бэшка». Третья.
– Движок?
– Полтора.
– Поехали!
– Куда? На деревню к дедушке?!
– Это лучше, чем просто сидеть и ждать! Поехали!!!
* * *
Сначала Людмила Аркадьевна думала: провести ритуал прямо на кладбище. Символично, красиво – сделать все на его глазах. Перед портретом, на котором сын еще молодой, здоровый и беззаботный.
Но подумала и решила от яркой идеи отказаться. Скоро начнет темнеть. Кладбище, правда, закрывается только в пять, но поздней осенью, в будний день, да еще и после полудня, посетителей никого. Сторожа заметят. Если будет расследование, спалят ее в секунду.
Лучше провести казнь не столь эффектно, зато надежно.
На полпути к Богородскому кладбищу есть прекрасный дикий лес. И в него полно заездов.
В самый первый из них она и свернула.
* * *
Иван Олегович с Ольгой Егоровной с ними не поехали.
Саша, с места в карьер, рванула под сто тридцать.
Когда ей подмигнула кровавым глазом первая полицейская видеокамера над дорогой, вздохнула:
– Отец меня убьет, когда гору штрафов получит.
И прибавила газу.
Зиновий не ответил. Держал планшет на коленях, лихорадочно перелистывал сайты, читал почту. Сообщал Саше:
– Мой знакомый, в регистрационной палате. Недвижимости в Подмосковье у них вообще нет… Сейчас еще один парниша почту тетки взламывает. Может, друзья в тех краях найдутся…
– Ох, Зиновий. Поздно! Поздно будет!
Саша закусила губу. Изо всех сил сдерживалась, чтоб не прибавить скорость прямо на глазах у гаишника на выезде из Москвы.
Он продолжал рассуждать вслух:
– Так. А если, допустим, она решила… все сделать на кладбище? Очень эффектно, в стиле скорбящей матери.
– Бред! Там люди, сторожа!
– Нет никого там в четыре часа. Сейчас… узнаю, где он похоронен. Бинго, Сашка, бинго! Богородское! По этому шоссе, пятьдесят километров. Давай, газуй!
Она обошла по обочине связку из двух фур, полностью заслонявших дорогу. Помчалась дальше. Кладбище? Боже, скажи мне: это кладбище?..
Внутренний голос молчал. И Саша, от злости на него, разгонялась все быстрей и быстрее.
* * *
Хорошо осенью в лесу. Тихо, печально.
Людмила Аркадьевна выключила двигатель. Вышла на свежий воздух.
Паутинки на ветру дрожат, мокрые сосновые иглы хрустят под ногами.
Женщина достала из внутреннего кармана пальто фотографию сына. Очень удобная, в рамочке, с подставкой. Можно разместить на капоте.
Глупости, конечно. Виктора уже нет. Но ей все равно хотелось, чтобы он увидел.
Заглянула в машину.
Девица беспробудно спала.
«А вдруг я ошибаюсь? Во всем? И ее мать ни в чем не виновата?»
Хотя с чего бы тогда той было отказываться от дочери? Отдавать девочку на воспитание бабушке?
Подноготную Сони Степанцевой Людмила Аркадьевна выяснила обстоятельно. И знала: теперь она все равно сделает то, что задумала. Сделает – даже если убьет невинную жертву.
Просто потому, что нельзя допустить: ее мальчика нет, а красивая, сильная, молодая девчонка носит шикарные платья. Танцует. Влюбится, выйдет замуж, проживет до ста лет и умрет в окружении правнуков. Нет. Несправедливо. Пусть не всем, но хотя бы кому-то одному тоже будет плохо.
Женщина грубо выволокла девицу наружу. Та вся потная, что-то мычит во сне, пытается отбиваться.
Прислонила жертву к дереву. Стащила с Сони куртку, закатала рукав блузки. Перетянула руку жгутом. Приготовила шприц.
И бережно вынула из сумочки самое дорогое.
Вдруг выползло солнце, одарило лес прощальными, слабенькими лучами.
Кровь Виктора заиграла в тусклом свете – торжественным и траурным пурпуром.
* * *
Господи! Я столько раз просила тебя, и ты всегда помогал! Я, правда, обещала, что исправлюсь, что стану хорошей. И всегда тебе врала. Да, я ошибалась, но я ведь раскаивалась! Пожалуйста, помоги мне в самый последний, последний-препоследний раз!
Обычно она разговаривала с Богом про себя, но сейчас получилось вслух. Зиновий грустно произнес:
– Саша, не мучай себя. Мы найдем их на кладбище. Мы успеем. Я обещаю.
И тут зазвонил телефон.
– Твой отец, – успел сообщить ей Зиновий.
Нажал на «прием», с полминуты слушал и вдруг заорал:
– Поворачивай!
Саша на полном ходу влетела на грунтовую лесную дорожку. Машина ударилась днищем о корень, жалобно взвыла.
Зиновий бросил трубку:
– Ее телефон вдруг ожил. Они где-то здесь. Через километр после деревни Медвежьи Озера!
Саша резко затормозила.
Прямо перед ней стоял черный «Инфинити».
– Спасибо тебе, господи, – прошептала она.
* * *
Зиновий выскочил из машины на ходу.
Свинцовая, осенняя туча снова выпустила жалкий луч солнца, и мужчина отчетливо разглядел: на земле, спиной к дереву, лежит девочка. А над нею нависла женская фигура.
Он не понял, что женщина делает, но бросился на нее без раздумий. Налетел, сшиб с ног. Та упала, отчаянно взвыла. В сторону отлетел шприц.
Но Зиновий видел только одно: обнаженное девичье предплечье, выше локтя рука перетянута жгутом. А из вены выступила капелька крови.
Подбежала Саша. Пробормотала в отчаянии:
– Она успела.
И бросилась на старую женщину, вцепилась ей ногтями в лицо:
– Ты что сделала?! Гадина, что ты сделала?!
Зиновий оттащил любимую мощным рывком, обнял, прижал к себе накрепко:
– Саша, прекрати.
Старуха села на землю и расхохоталась.
Зиновий поднял перепачканный землей шприц:
– Он почти полный.
– Ей хватит, – заверила Людмила Аркадьевна.
Глаза светятся безумием, рот перекошен.
Саша сжала руки в кулаки:
– Я убью ее.
И рванулась к женщине.
Зиновий снова крепко сжал любимую в объятиях.
– Если наша дочь заболеет – ты эту гадину убьешь. Я тебе обещаю. А сейчас есть дело важней. Вези Соню в этот свой центр противоспидный, на экстренную профилактику. Чем быстрее прокапают, тем выше шансы.
– А ты?
– Останусь тут. Буду полицию ждать.
Говорил на ходу. Одновременно подхватывал дочку с земли, бережно укладывал на заднее сиденье машины.
Саша прыгнула за руль и умчалась.
Людмила Аркадьевна проводила машину взглядом. Усмехнулась:
– Надеюсь, ваша профилактика не поможет.
– Это ребенок, – с плохо скрываемой ненавистью проговорил Зиновий. – Ни в чем не повинный.
– Я тоже похоронила любимого и единственного ребенка, – парировала старуха. – Ни в чем не повинного.
Зиновий не стал вступать в спор.
Он позвонил в полицию, назвал координаты места. Потом сел на землю – рядом с матерью Виктора.
Задумчиво произнес:
– Мы с вашим сыном были знакомы. Давно. Я ему помогал… кое в чем.
Старуха не проявляла ни малейшего интереса.
Зиновий придвинулся к ней:
– Виктор, да вы знаете, наверно, в начале двухтысячных несколько точек держал. Ресторан, два бара. Фитнес-клуб, студию красоты. А еще был у него тату-салон. Назывался «Клеопатра-плюс». Я во всех этих заведениях бывал – контролировал, деньги собирал. Докладывал ему, что где происходит.
Людмила Аркадьевна отвернулась.
Зиновий будто не замечал, что аудитория скучает. Только голос слегка повысил:
– И я несколько раз говорил Виктору, что работает у него в «Клеопатре-плюс» один очень сомнительный мастер. Да, картинки рисовал потрясающие, к нему со всей Москвы ехали. Художник от Бога. Только беда: он любил мальчиков. И был инфицирован СПИДом. Но Виктор увольнять его не хотел. Говорил: «Глупо резать курицу, что несет золотые яйца».
Старуха скользнула по рассказчику равнодушным взглядом.
– В салоне «Клеопатра-плюс» соблюдали вроде бы все меры безопасности, – продолжал Зиновий, – стерилизовали в сухожаровом шкафу иглы, хранили их в стерильных крафт-пакетах. Использовали одноразовые флешки с краской. Но наш чудесный мастер, разумеется, сам весь был в татуировках. Поэтому частенько подкалывал клиента из собственного пузырька, из которого себе татушки делал.
Затрещали ветки, зарычал мотор. Сквозь желтую листву заблестели полицейские «маячки».
Людмила Аркадьевна встала с земли.
Зиновий тоже вскочил. Схватил ее за плечи, развернул лицом к себе:
– Хотели око за око? Сашу Степанцеву заразили в тату-салоне, который принадлежал вашему сыну. А год спустя, когда она уже заболела, Виктор ее изнасиловал. Круг замкнулся. Око за око. Судьба.
Старуха не вскрикнула, не дернулась. Только глаза заблестели – непонятно, от злости или от слез. Усмехнулась – то ли горько, то ли торжествующе. И пошла к полицейской машине.
