— Ну и куда же, ради всего святого, нам теперь ехать? — спросил жену Ирод.

— Если ты не будешь настаивать, чтобы я писала письма с просьбой о помощи — унижение для меня хуже, чем смерть, — мне все равно куда, — горестно отвечала Киприда. — Индия достаточно далеко от твоих кредиторов?

— Киприда, моя царица, — сказал Ирод, — мы выдержим это испытание, как выдержали многие другие, и доживем с тобой до глубокой старости в достатке и благоденствии. И я торжественно тебе обещаю, что ты еще посмеешься над моей сестрицей Иродиадой прежде, чем я покончу с ней и ее муженьком.

— Мерзкая шлюха! — вскричала Киприда с истинно еврейским негодованием.

Как я вам уже говорил, Иродиада не только совершила кровосмешение, выйдя замуж за родного дядю, но и развелась с ним затем, чтобы вступить в брак с другим из дядьев — более богатым и влиятельным Антипой. Евреи могли иногда посмотреть сквозь пальцы на кровосмешение, так как браки между дядьями и племянницами были в обычае у восточных монархов, особенно в армянских и парфянских царских семьях, к тому же Ирод и Иродиада не были по происхождению евреями. Но к разводу каждый добропорядочный еврей (как прежде каждый добропорядочный римлянин) относился с величайшим отвращением, считая, что это навлекает позор и на мужа, и на жену, и никому из тех, кто оказался вынужден прибегнуть к разводу, и в голову не приходило, что это — первый шаг к последующему браку. Однако Иродиада достаточно долго прожила в Риме, чтобы ее по этому поводу мучила совесть. В Риме каждый, кто что-нибудь собой представляет, разводится рано или поздно. (Никто, к примеру, не назвал бы меня распутником, однако я развелся с тремя женами и, возможно, разведусь и с четвертой.) По всему этому Иродиада была очень непопулярна в Галилее.

Аристобул пришел к Флакку и сказал:

— В знак признательности за мою услугу, Флакк, ты, наверно, не поскупишься отдать мне деньги, конфискованные у дамаскцев. Они почти полностью покроют долг Ирода — помнишь, несколько месяцев назад я рассказывал тебе о его мошенничестве с кораблями?

— Аристобул, — ответил ему Флакк, — ты не оказал мне никакой услуги. Напротив, ты послужил причиной разрыва между мной и самым знающим моим советником, — трудно выразить, как мне его недостает. Чтобы поддержать дисциплину, я был вынужден выслать его; чтобы не уронить свою честь, я вынужден не звать его обратно, но если бы ты не заявил во всеуслышание об этой взятке, никто бы ничего не узнал и Ирод до сих пор помогал бы мне разбираться в здешних запутанных делах, которые ставят в тупик простодушного уроженца Рима, вроде меня. Это у него в крови. Я прожил на Востоке гораздо дольше, чем он, но в тех случаях, где я лишь приблизительно догадываюсь, в чем дело, он знает это наверняка. Интуиция.

— А как насчет меня? — спросил Аристобул. — Может быть, я могу занять его место?

— Ты, ничтожество? — презрительно вскричал Флакк. — Где тебе тягаться с Иродом! У тебя нет его чутья. И что еще важней, никогда не будет. Тебе это известно не хуже, чем мне.

— Ну а как насчет денег? — спросил Аристобул.

— Ты заслужил их еще меньше, чем Ирод. Но, чтобы между нами не пробежала кошка, я верну их в Дамаск.

Что он и сделал. В Дамаске решили, что губернатор сошел с ума.

Месяца два спустя, будучи в немилости у Флакка, Аристобул решил переселиться из Антиохии в Галилею, где у него было поместье всего в двух днях пути от Иерусалима, который Аристобул, более религиозный, чем его родичи, хотел бы посещать во время важных церковных праздников. Он не желал брать с собой все свои деньги, так как, в случае ссоры с дядей Антипой, могла возникнуть необходимость срочно покинуть страну, и деньги достались бы Антипе. Поэтому Аристобул решил перевести большую их часть из банка в Антиохии в римский банк и написал об этом мне как надежному другу семьи, дав полномочия вложить деньги в земельную собственность, если предоставится такая возможность.

Ирод не мог вернуться в Галилею; поссорился он и с дядей Филипом, тетрархом Башана, из-за каких-то владений отца, которые Филип прибрал к рукам, а губернатором Иудеи вместе с Самарией был назначен Понтий Пилат, один из кредиторов Ирода. Царь этих стран, самый старший из сыновей Ирода Великого, за несколько лет до того был свергнут с трона за плохое управление, и царство объявили римской провинцией. Ироду не улыбалась мысль навсегда поселиться в Идумее — он не был любителем пустыни, — а шансы на то, что в Египте, в большой еврейской колонии в Александрии, его ждет горячий прием, были ничтожны. Александрийские евреи очень строго соблюдали религиозные обряды, строже даже, если это вообще возможно, чем их соотечественники в Иерусалиме, а Ирод, прожив так долго в Риме, сделался небрежен в своих привычках, особенно когда дело касалось еды. Евреям запрещено их первым законодателем Моисеем — из гигиенических соображений, как я понимаю, — есть целый ряд мясных продуктов, не только свинину (против свинины можно, пожалуй, привести некоторые аргументы), но зайчатину и крольчатину и другое вполне полезное мясо; а те животные, мясо которых им позволено есть, должны быть убиты определенным образом. Если дикая утка нашла свою смерть в воздухе от камня, выпущенного из пращи, каплуну свернули шею, а оленя подстрелили из лука, есть их мясо нельзя. Каждому животному, мясо которого идет в пищу, следует перерезать глотку, чтобы оно истекло кровью. И еще одно: каждый седьмой день недели евреи должны проводить в полной праздности, даже слуги в их домах не имеют права шевельнуть пальцем — ни приготовить еду, ни помешать угли в очаге. Кроме того, у них существуют дни национального траура по случаю давних бедствий, которые совпадают по времени с римскими праздниками. Живя в Риме, Ирод просто не мог одновременно быть правоверным иудеем и популярным членом высшего общества и предпочел презрение евреев презрению римлян. Поэтому он решил не ехать в Александрию и не тратить больше время на Ближнем Востоке, где, по-видимому, перед ним закрылись все двери. Ирод стоял перед выбором: или искать убежища в Парфии, где царь радушно примет его в качестве полезного посредника для осуществления его замыслов против провинции Рима — Сирии, или вернуться в Рим и прибегнуть к покровительству моей матери: возможно, ему удастся объяснить размолвку с Флакком. Он отказался от мысли о Парфии — ведь поездка туда означала полный разрыв с его прежней жизнью, не говоря о том, что он более полагался на мощь Рима, чем на мощь Парфии. К тому же было крайне опрометчиво пытаться пересечь Евфрат — границу между Сирией и Парфией, — не имея денег, чтобы подкупить пограничную стражу, которой был отдан приказ не пропускать в страну политических беженцев. Поэтому в результате Ирод выбрал Рим.

Удалось ли ему туда благополучно добраться? Сейчас услышите. У него не хватило наличных, даже чтобы оплатить проезд по морю — в Антиохии он жил в кредит, причем на широкую ногу, — и хотя Аристобул предложил дать ему взаймы сумму, достаточную, чтобы доплыть до Родоса, Ирод отказался, не желая ронять свое достоинство. Притом он не мог рисковать, беря билет на корабль, который спускался к морю по Оронту, так как было не исключено, что в гавани его ждали кредиторы и арест. И тут Ирод вспомнил об одном человеке, у которого можно было занять небольшую сумму, а именно: о бывшем рабе своей матери, которого она оставила в наследство моей матери Антонии, а та отпустила его на свободу и помогла ему открыть торговлю зерном в Акре — прибрежном городе к югу от Тира; он платил ей определенный процент со своих доходов и жил в полном достатке. Но между Антиохией и Акрой находился Сидон, а Ирод, само собой, получил «подарок» не только от жителей Дамаска, но и от сидонцев и не мог позволить себе попасть к ним в руки. Он послал в Акру надежного вольноотпущенника, а сам, переодевшись в чужое платье, выбрался тайком из Антиохии и направился на восток — единственное, чего от него никто не ожидал, — и таким образом избежал преследования. Достигнув сирийской пустыни, Ирод сделал широкий круг к югу (на украденном верблюде), а затем двинулся по берегу Мертвого моря, держась в стороне от Башана, тетрархии своего дяди Филипа, и Петры, или, как еще говорят, Гилеада, — плодородной заиорданской области, где, как и в Галилее, правил его дядя Антипа.

Он прибыл в Идумею цел и невредим, был радушно встречен своими дикими родичами и, укрывшись в той же крепости посреди пустыни, принялся ждать вольноотпущенника, посланного в Акру за деньгами. Тот успешно выполнил поручение и привез двадцать тысяч афинских драхм; поскольку афинская драхма стоит значительно больше, чем римская серебряная монета, сумма эта в пересчете равнялась девятистам золотым. Во всяком случае, на такую сумму вольноотпущенник дал расписку торговцу зерном и привез бы эти деньги до единой драхмы, если бы торговец не удержал двадцать пять сотен на том основании, что за несколько лет до того Ирод выманил их у него обманом. Честный вольноотпущенник боялся, что Ирод будет сердиться, но тот только рассмеялся и сказал:

— Я рассчитывал, что эти двадцать пять сотен помогут мне получить двадцать тысяч. Если бы старый сквалыга не думал, что обвел меня вокруг пальца, покрыв моей распиской этот прежний долг, ему бы никогда и в голову не пришло снова одалживать мне деньги, ведь он не может не знать, в каких стесненных обстоятельствах я сейчас нахожусь.

Ирод устроил грандиозный пир для своих соотечественников, а затем направился со всеми предосторожностями в порт Антедон, поблизости от города филистимлян Газы, где побережье поворачивает на запад, по направлению к Египту. Здесь на борту небольшого торгового судна, которое было зафрахтовано в Антиохии, его уже ждали переодетые в чужое платье Киприда с детьми: судно это должно было отвезти всех их в Италию через Египет и Сицилию. Не успело столь счастливо воссоединившееся семейство обменяться пылкими приветствиями, как у борта появилась шлюпка с тремя римскими солдатами и сержантом, в руках которого был ордер на арест Ирода за неуплату в императорскую казну долга в двенадцать тысяч золотых. Ордер был подписан местным военным губернатором.

Ирод прочитал бумаги и сказал, обращаясь к Киприде:

— Я считаю это прекрасным предзнаменованием. Казначей сократил мой долг с сорока тысяч золотых до каких-то двенадцати. Когда мы вернемся в Рим, я дам в его честь роскошный пир. Конечно, пока я был на Востоке, я сделал для него немало, но двадцать восемь тысяч золотых более чем достаточное воздаяние.

Тут сержант прервал его:

— Простите, ваша светлость, но ни о каких пирах в Риме не может идти речь, пока вы не повидаетесь с военным губернатором по поводу этого долга. Он отдал приказ не выпускать из гавани ваше судно, если вы не вернете долг до последней монеты.

Ирод:

— Разумеется, я верну его. У меня это просто выскочило из головы. Такой пустяк. Возвращайтесь на берег и скажите его превосходительству, что я всецело к его услугам, но его любезное напоминание о моем долге в казну было сделано в не совсем удобный момент. Я только что встретился со своей преданной женой, ее светлостью Кипридой, с которой мы были в разлуке больше шести недель. Вы женаты, сержант? Тогда вы должны понять, как горячо мы оба хотим остаться наедине. Если вы не доверяете мне, можете оставить на борту двух солдат в качестве стражи. Подплывайте к нам часа через три-четыре, и мы будем готовы высадиться на берег. А это залог моей благодарности.

И он дал сержанту сотню драхм, после чего оставив на судне стражу, тот вернулся на берег без дальнейших возражений. Часа через два наступили сумерки, и Ирод велел отдать швартовы и выйти в открытое море. Он сделал вид, будто судно направляется на север, в Малую Азию, но вскоре изменил курс и повернул на юго-запад. Он решил все же зайти в Александрию и попытать счастья у тамошних евреев.

Солдат, которых команда позвала играть в кости, неожиданно схватили, связали и сунули в рот кляп, но как только Ирод убедился, что за ними нет погони, он приказал их освободить и сказал, что, если они будут вести себя разумно, он высадит их на берег, когда они подплывут к Александрии. Он поставил им только одно условие: в течение нескольких дней по прибытии они должны делать вид, будто они — его личный эскорт, и обещал за это оплатить их обратный путь в Антедон. Солдаты поспешили согласиться, опасаясь, что их бросят за борт, если они вызовут его недовольство.

Я забыл упомянуть, что выбраться из Антиохии Киприде с детьми помог один пожилой самаритянин, по имени Сила, преданнейший друг Ирода Агриппы. Это был мрачный человек плотного телосложения, с огромной бородой лопатой, который служил когда-то в кавалерии командиром эскадрона. За боевые заслуги во время войны с Парфией он получил два ордена. Ирод несколько раз предлагал сделать его римским гражданином, но Сила отказывался от этой чести на том основании, что ему придется тогда сбрить бороду, поскольку в Риме они не в моде, а на это он не пойдет ни за что на свете. Сила вечно давал Ироду разумные советы, которым тот не следовал, а когда у Ирода возникали затруднения, обычно заявлял: «Что я тебе говорил? Надо было слушать меня». Он гордился тем, что «режет правду-матку» и был, увы, абсолютно незнаком с тактом. Но Ирод терпел его, так как знал, что может рассчитывать на его помощь при любых, самых тяжелых обстоятельствах. Сила единственный сопровождал его во время первого побега в Идумею; если бы не он, Ироду с семьей не удалось бы спастись бегством из Тира после ссоры с Антипой. В Антиохии тот же Сила достал Ироду одежду, чтобы он мог скрыться от кредиторов, не говоря уж о том, что взял под свою защиту Киприду с детьми и нашел для них судно. Когда положение вещей было действительно тяжелым, Сила оживлялся и показывал себя с самой лучшей стороны, так как знал, что Ирод нуждается в нем и у него будет возможность сказать: «Я полностью в твоем распоряжении, Ирод Агриппа, мой любимейший друг, если мне будет позволено так тебя назвать. Но если бы ты последовал моему совету, всего этого просто не случилось бы». В пору благоденствия он делался все мрачней и мрачней, казалось, он с сожалением вспоминает прошлые черные дни нищеты и позора и чуть ли не призывает их обратно, предупреждая Ирода, что тот погубит себя, если не изменит свой образ действий (каков бы он ни был). Однако сейчас обстоятельства были настолько плохи, что Сила находился в прекрасном настроении. Он шутил с матросами и рассказывал детям долгие запутанные истории о своих военных приключениях. Киприда, которая обычно с трудом терпела его — он очень ее утомлял, — устыдилась своей антипатии к этому другу с золотым сердцем.

— Мне привили свойственное евреям предубеждение против самаритян, — сказала она Силе, — ты должен простить, что мне понадобилось столько лет, чтобы его преодолеть.

— Я тоже должен попросить прощенья, — ответил Сила, — я имею в виду мой резкий язык. Но уж такая у меня натура. Я позволю себе сказать, что, будь твои еврейские друзья и родственники и прочие евреи чуть менее правоверными и чуть более милосердными, они бы скорее пришлись мне по душе. Один из моих родичей ехал однажды по делу из Иерусалима в Иерихон и увидел на обочине дороги лежащего под палящим солнцем голого еврея. На того напали разбойники. Мой родич промыл и перевязал, как мог, его раны, посадил на своего осла и отвез в ближайшую гостиницу, где заплатил вперед за жилье и еду — на этом настаивал хозяин, — а затем заехал за ним на обратном пути из Иерихона и помог добраться домой. Он не сделал ничего особенного, это у нас, самаритян, в крови. Для него это был обычный поступок. Но что забавно: трое или четверо зажиточных евреев — один из них священник, — которых встретил по пути мой родич до того еще, как натолкнулся на раненого, несомненно, тоже видели его на обочине, но, поскольку они не были с ним в родстве, предоставили ему умирать и проехали мимо, хотя он жалостно стонал и молил о помощи. Хозяин гостиницы тоже был еврей. Он сказал моему родичу, что вполне понимает нежелание путников оказать помощь раненому: если бы он умер у них на руках, они, дотронувшись до трупа, стали бы, согласно их закону, нечистыми, что причинило бы много неудобств им самим и их родственникам. Священник, объяснил хозяин, возможно направлялся на поклонение в иерусалимский храм, ему особенно опасно было оскверниться. Что ж, я, слава богу, самаритянин, у меня что на уме, то и на языке. Я режу правду-матку. Я…

Но тут Ирод прервал его.

— Ты не находишь, моя дорогая Киприда, что это весьма поучительная история. Ведь если бы этот бедняга был самаритянином, разбойники и грабить бы его не стали: у него не было бы и драхмы при себе.

В Александрии Ирод в сопровождении Киприды, детей и двух солдат сразу же направился в главному судье тамошней еврейской колонии — алабарху, как его здесь называют. Алабарх отвечал перед губернатором Египта за примерное поведение своих единоверцев. Он должен был следить за тем, чтобы они регулярно платили налоги, не устраивали на улицах потасовок с греками и вообще никак не нарушали общественного порядка. Ирод учтиво приветствовал алабарха и тут же попросил дать ему взаймы шесть тысяч золотых, обещая за это пустить в ход свое влияние при дворе императора в интересах александрийских евреев. Он сказал, что император Тиберий прислал ему письмо с просьбой немедленно приехать в Рим, чтобы помочь советом относительно положения дел на Ближнем Востоке, в результате чего он спешно покинул Эдом, где гостил у своих родичей, и не смог взять с собой достаточно денег для дорожных расходов. Римские телохранители были в глазах алабарха достаточно веским доказательством истинности слов Ирода, он решил, что и правда совсем неплохо иметь в Риме влиятельного покровителя. Незадолго до того в городе были беспорядки и зачинщиками выступили евреи, нанеся немалый ущерб недвижимой собственности греков. У Тиберия могло возникнуть желание лишить александрийских евреев части их весьма значительных привилегий.

Алабарх Александр был старым другом нашей семьи. Много лет назад он подвизался в качестве управляющего земельной собственностью, завещанной моей матери дедом Марком Антонием, унаследовать которую мой дед Август ей разрешил ради моей бабки Октавии, хотя большую часть остальных завещательных отказов объявил недействительными. Когда мать выходила замуж за отца, это имущество было принесено в семью в качестве ее приданого, а затем передано моей сестре Ливилле, когда она выходила за сына Тиберия — Кастора. Однако Ливилла довольно скоро его продала, поскольку привыкла жить на широкую ногу и нуждалась в деньгах, так что алабарху нечем было больше управлять. После этого переписка между ним и моей семьей постепенно прекратилась, и, хотя мать использовала свое влияние на Тиберия, чтобы добиться для алабарха того высокого поста, который он теперь занимал, и у него не было оснований думать, будто он утратил ее благоволение, все же он не представлял, до какой степени может положиться на ее поддержку, если окажется замешанным в каких-нибудь политических беспорядках. Он знал, что прежде Ирод был близким другом нашей семьи, и охотно ссудил бы ему деньги, если бы был уверен, что мы по-прежнему в хороших отношениях, но вот уверенности в этом у него как раз и не было. Он спросил Ирода, как поживает моя мать, и тот, предвидя этот вопрос и будучи достаточно умен, чтобы первым не упоминать ее имени, ответил, что, судя по ее последнему письму, она находится в полном здравии и прекрасном настроении. У него оказалось при себе — конечно, совершенно случайно — ее теплое письмо, написанное перед тем, как он покинул Антиохию, в котором была целая куча домашних новостей. Ирод протянул его алабарху, и оно произвело на того еще большее впечатление, чем телохранители. Но завершалось письмо надеждой, что Ирод наконец занялся полезной деятельностью под началом ее уважаемого друга Флакка, а алабарх незадолго перед тем слышал от друзей в Антиохии, будто Ирод и Флакк поссорились, к тому же было вопросом, действительно ли Тиберий прислал Ироду приглашение, ведь Ирод его не показал. Поэтому алабарх никак не мог решить, давать Ироду деньги или нет. Все же он надумал уже их дать, но тут один из солдат, немного понимавший по-еврейски, сказал:

— Пожалуй мне восемь золотых, алабарх, и я сэкономлю для тебя восемь тысяч.

— Что ты имеешь в виду, солдат? — спросил алабарх.

— То, что этот человек — мошенник, который скрывается от правосудия. Мы не телохранители его, он нас похитил. Есть императорский ордер на его арест, так как он набрал в Риме в долг огромные деньги из императорской казны.

Спасла положение Киприда, бросившись со слезами к ногам алабарха:

— Ради вашей старинной дружбы с моим отцом Фазаэлем пожалей меня и моих детей. Не обрекай нас на нищету и гибель. Мой дорогой муж не совершал никакого мошенничества. То, что он тебе сказал, соответствует истине, хотя, возможно, он несколько приукрасил подробности. Мы действительно находимся на пути в Рим и благодаря недавним политическим переменам полны самых радужных надежд; если ты сейчас дашь нам денег, чтобы помочь выбраться из затруднений, бог наших предков воздаст тебе сторицей. Долг, из-за которого моего дорогого Ирода чуть было не арестовали, наследие его беспечной юности. Как только он прибудет в Рим, он найдет достойный способ его вернуть. Но если он попадет в руки врагов, которые у него есть в Сирии, это погубит не только его самого, но и наших детей и меня.

Алабарх обратился к Киприде, чья верность мужу в тяжелую годину чуть не вызвала слезы у него на глазах, и предусмотрительно, хотя и ласково спросил:

— Твой муж соблюдает закон?

Ирод увидел, что Киприда заколебалась, и ответил вместо нее:

— Не забывай, достопочтенный алабарх, что по рождению я идумей. Смешно требовать от идумея того же, что от еврея. Евреи и идумей — кровные братья благодаря нашему общему предку патриарху Исааку; но прежде чем поздравлять себя с тем, что евреи — избранный Богом народ, неплохо бы вспомнить о том, как Иаков, прародитель евреев, обманом лишил права первородства и благословения отца своего младшего брата Исава, прародителя идумеев. Не спрашивай с меня слишком много, алабарх. Прояви больше сострадания к идумею, попавшему из-за расточительности в беду, чем Иаков, не то, клянусь Живым Богом, первая же ложка красной чечевичной похлебки, которую ты положишь в рот, застрянет у тебя в горле. Мы потеряли из-за вас право первородства, а с ним и особую милость Бога, но в ответ хотим видеть хотя бы такое же сердечное благородство, которое сами неизменно выказываем другим людям. Вспомни о великодушии Исава: когда он случайно встретил Иакова в Пенуэле, он ведь не убил его.

— Но соблюдаешь ты закон или нет? — спросил алабарх, пораженный пылом, с каким говорил Ирод; оспаривать приведенные им исторические примеры алабарх не мог.

— Я сделал обрезание, мои дети тоже, я и все в моем доме всегда старались соблюдать закон, открытый Богом вашему предку Моисею, настолько строго, насколько это возможно находясь в Риме и насколько это позволяло нам наше духовное несовершенство, ведь мы — идумеи.

— Нельзя совместить несовместимое, — упрямо сказал алабарх. — Или ты соблюдаешь закон, или нарушаешь его.

— Однако я читал, что Господь разрешил однажды Нааману, обращенному в иудейство сирийцу, молиться в храме Риммона рядом с царем, его властелином, — возразил Ирод. — А Нааман оказался верным другом евреям, не так ли?

Наконец алабарх сказал Ироду:

— Если я ссужу тебе эти деньги, ты поклянешься именем Бога — вечная Ему слава! — соблюдать закон, насколько это от тебя зависит, и любить Его народ и никогда не погрешить против Него по злому умыслу или по оплошности.

— Клянусь Его Священным Именем, — ответил Ирод, — и пусть жена моя Киприда и дети станут свидетелями того, что с этого мгновения я буду чтить Его всеми силами моей души и стану любить и защищать Его Народ. А если когда-нибудь я по жестокости сердца допущу святотатство, пусть черви, пожиравшие заживо плоть моего деда Ирода Великого, станут пожирать меня самого, пока не сожрут без остатка.

Так вот Ирод получил взаймы. Как говорил он мне впоследствии: «Я бы поклялся в чем угодно, лишь бы выцарапать эти деньги. Я был в безвыходном положении».

Но алабарх поставил еще два условия. Первое заключалось в том, что Ироду давалась сумма серебром, равная четырем тысячам золотых, а остальные деньги он должен был получить по прибытии в Италию. Алабарх все еще не до конца верил Ироду. Тому могло вдруг прийти в голову, взяв деньги, отправиться в Марокко или Аравию. Согласно второму условию, Киприда должна была отвезти детей в Иерусалим, чтобы они получили соответствующее воспитание под руководством первосвященника, брата алабарха. Ирод и Киприда согласились на это с большой радостью — им было известно, что ни один миловидный мальчик, ни одна хорошенькая девочка из высшего общества Рима не могли избежать противоестественных притязаний Тиберия. (У моего друга Вителлия, к примеру, забрали сына на Капри под предлогом, что он получит там широкое общее образование, и поместили среди мерзких спинтриев; в результате его натура была искалечена. Всю жизнь его не называли иначе, чем «спинтрий», и я не знаю худшего человека, чем он.) Поэтому было решено, что Киприда присоединится к Ироду в Риме после того, как устроит детей в Иерусалиме.

Заехать в Александрию, чтобы попросить в долг денег у алабарха, Ирода заставили слухи о падении Сеяна, привезенные вольноотпущенником из Сирии. В Александрии они были полностью подтверждены. Сеян в течение многих лет был главным советником Тиберия и пользовался его полным доверием, но вступил в заговор с моей сестрой Ливиллой с целью убить его и захватить престол. Раскрыла заговор моя мать; с помощью моего племянника Калигулы и безжалостного негодяя Макрона Тиберию скоро удалось призвать Сеяна к ответу. Обнаружилось, что Ливилла за семь лет до того отравила своего мужа Кастора, и что Кастор вовсе не был, как утверждал Сеян, предателем по отношению к отцу. Поэтому повеление Тиберия, строго-настрого запретившего бывшим друзьям Кастора являться ему на глаза, можно было считать недействительным, а покровительство моей матери сделалось еще более ценным, чем прежде. Если бы не все это, Ирод не стал бы тратить время и поступаться своим достоинством, пытаясь взять взаймы у алабарха. Евреи не скупятся на деньги, но они осторожны и делают все с оглядкой. Они дают в долг своим бедствующим соотечественникам, если те попали в беду не по собственной вине, причем не берут процентов, так как это запрещено их законом, и единственной наградой им служит сознание, что они совершили добродетельный поступок. Но они не дадут ничего человеку другой веры, даже если он будет умирать от голода, тем более еврею, покинувшему, как они говорят, «духовное стадо» и следующему чуждым обычаям других стран, если у них нет твердой гарантии, что их щедрость принесет им немалую выгоду.