Морок над Инсмутом
(перевод А. Спаль)

Зимой 1927/28 года агенты федерального правительства произвели секретное расследование в старинном портовом городке Инсмут, штат Массачусетс. Общественность впервые узнала об этом в феврале, когда прокатилась большая волна облав и арестов, после которой сожгли и взорвали — с известными, конечно, предосторожностями — огромное количество ветхих, изъеденных червями и, как все полагали, давно покинутых зданий близ опустевшего порта. Нелюбопытные души сочли все это одним из главных сражений в судорожной войне с бутлегерством.

Но люди, жадные до сенсаций, не переставали дивиться невероятному обилию арестов, колоссальному числу полицейских и военнослужащих, брошенных на это дело, и засекреченности данных о местонахождении узников. Причем отсутствовали не только сообщения о судебных разбирательствах или хотя бы о конкретных обвинениях, но и какая-либо информация о пребывании задержанных в обычных тюрьмах. Строились смутные догадки насчет инфекционных бараков и концентрационных лагерей, а позже — о рассредоточении арестантов по военно-морским и армейским тюрьмам, но ничего определенного никто сказать не мог. Инсмут тогда почти обезлюдел и только теперь начинает подавать признаки медленного возвращения к жизни.

Недовольство либеральных организаций власти нейтрализовали долгими конфиденциальными собеседованиями, а их представителей допустили в некоторые лагеря и тюрьмы. В результате эти организации стали на удивление пассивны и сдержанны. Газетчики проявили большую настойчивость, но и они в конце концов поддались на уговоры властей. Только одна газета — но уж таковы бульварные газеты с их неуемным азартом — разродилась сообщением о некоей подводной лодке, выпустившей торпеды в морскую пучину за Чертовым рифом. Но эта сенсация, основанная на слухах из портовых притонов, выглядела слишком уж притянутой за уши, тем более что упомянутый риф расположен в добрых полутора милях от собственно Инсмута.

Даже в соседних городках люди, обсуждая эти события, старались поменьше сообщать о них внешнему миру. Пересуды о вымирающем и почти заброшенном Инсмуте велись уже чуть ли не столетие, и сейчас, в сущности, не произошло ничего нового, более дикого и отвратительного, нежели то, о чем говорилось в прошлые годы. У местных жителей было много причин хранить молчание, так что властям не пришлось особо давить на них, призывая к сдержанности. К тому же они мало что знали на самом деле; из-за обширных, пустынных и безлюдных низин, затопляемых во время прилива, добрососедских отношений с жителями Инсмута у них никогда не водилось.

Но я в конце концов решил прервать заговор молчания, связанный с этими событиями. Результаты, я уверен, не принесут большого вреда — разве что шок отвращения, когда общественность узнает, что именно было обнаружено в Инсмуте потрясенными участниками тех полицейских операций. В то же время вскрытые факты могут иметь очень разные объяснения. Мне и самому известна только часть этой истории, но у меня достаточно причин не влезать в расследование еще глубже. Моя связь с этим делом и так оказалась более чем тесной, и полученные тогда впечатления еще отразятся — причем самым радикальным образом — на моем будущем.

Собственно, это не кто иной, как я, охваченный безумным ужасом, бежал из Инсмута в ранние утренние часы шестнадцатого июля 1927 года, и это именно мой панический призыв к властям произвести расследование дал толчок последующим событиям. Я не хотел прерывать молчание, пока дело было свежо в памяти его непосредственных участников; но теперь, когда к этой старой истории уже утрачен интерес любознательной публики, во мне растет желание поведать об ужасающих часах, что я провел в том издавна пользующемся дурной славой морском порту, в логове гибельных и богопротивных пороков. Надеюсь, этот рассказ поможет мне самому поверить в то, что я еще в своем уме и что я не оказался всего-навсего жертвой кошмарных галлюцинаций. Это также поможет мне собраться с духом перед ужасным шагом, который мне вскорости предстоит совершить. О существовании Инсмута я узнал за день до того, как увидел его в первый и — на данный момент — последний раз. Решив отметить предстоящее совершеннолетие путешествием по Новой Англии — полюбоваться природой, стариной и заодно выяснить кое-что по части собственной генеалогии, — я планировал добраться из старинного Ньюберипорта до Аркхема, откуда происходил род моей матери. Не имея машины, я путешествовал поездом либо автобусом, стараясь по возможности экономить на дорожных расходах. В Ньюберипорте мне сказали, что до Аркхема идет поезд; и вот, стоя возле станционной кассы и выражая сомнения относительно дороговизны билета, я впервые узнал кое-что об Инсмуте. Кассир — сметливый и бойкий крепыш, чья речь выдавала в нем человека не местного, — отнесся сочувственно к моим попыткам сэкономить и предложил вариант, какой никто из других моих советчиков не предлагал.

— Есть тут один дряхлый автобус, — сказал он, впрочем, несколько неуверенно. — Он, правда, делает крюк, заезжая в Инсмут — вы, может, слышали о нем, — так что людям это не нравится. Водит его инсмутский малый по имени Джо Сарджент, и пассажиров у него всегда негусто — что здесь, что в Аркхеме. Удивляюсь, как вообще люди решаются ездить на этаком тарантасе. Однако проезд стоит недорого, хоть я никогда не видал, чтобы кто-то, кроме инсмутских жителей, им пользовался. Он отходит с площади — остановка напротив аптеки Хаммонда — дважды в день: в десять утра и семь вечера, если только ничего не изменилось в последнее время. Впрочем, я бы на вашем месте не рискнул садиться в эту жуткую развалюху.

Это было первое, что я узнал о помраченном Инсмуте. Подобная справка о городе, не обозначенном на обычных картах и не упоминаемом в современных путеводителях, как и отдельные намеки в рассказе кассира возбудили мое любопытство. Город, способный внушить соседям такую неприязнь, подумал я, на самом деле может оказаться гораздо более примечательным и вполне достойным внимания туриста. Если он расположен по пути в Аркхем, я должен его посетить. И я попросил кассира рассказать мне об Инсмуте что-нибудь еще. Он согласился, хотя при упоминании этого города в его голосе сами собой проскальзывали пренебрежительные нотки.

— Инсмут? Ну, это захолустный такой городишко в устье Мануксета. Было время, когда он что-то собой представлял — до войны тысяча восемьсот двенадцатого там был порт, — но за последнюю сотню лет он превратился в труху, разваливается на глазах. Теперь туда и поезда не ходят — «Бостон-Мэн» и прежде проходил стороной, а несколько лет назад закрыли и ветку из Ровлея.

Там, я думаю, пустых домов больше, чем людей, да и занятий никаких нет, разве что рыбу ловят да омаров. Торгуют в большинстве здесь, еще в Аркхеме да Ипсвиче. Когда-то у них было несколько мельниц, но ничего не осталось, кроме одного золотоплавильного заводика, да и тот нынче на ладан дышит. А в свое время завод, скажу я вам, без дела не стоял, и старик Марш, его владелец, будет побогаче Креза. Странный тип, однако, хоть и слывет крупной шишкой среди своих. Но у него не то кожная болезнь, не то уродство какое, появившееся недавно, так что на глаза людям не показывается. Он внук капитана Оубеда Марша, основателя дела. Его мать вроде была иностранкой — говорили, откуда-то с островов южных морей, — так что большой был скандал, когда он пятнадцать лет назад женился на девушке из Ипсвича. Здесь это не приветствуют — и горожане, и люди из окрестностей стараются скрыть инсмутскую кровь, если та течет в их жилах. Но дети и внуки Марша выглядели совсем нормально, насколько я могу судить. Мне их как-то показывали, однако потом старшие из детей здесь уже не появлялись. А вот старика того и вообще никогда не видел.

Спросите, почему все так пренебрегают Инсмутом? Ну, молодой человек, вы не ошибетесь, если поверите тому, о чем говорят здесь повсюду. Дыма без огня не бывает — уж если народ поговаривает, это неспроста. Люди болтают об Инсмуте — шепотом по большей части — уже чуть не сто лет, вот я и думаю, все потому, что инсмутцы отвратительнее кого бы то ни было в этих местах. Некоторые сплетни рассмешили бы вас — насчет, например, старого капитана Марша: вроде он заключил сделку с дьяволом и поставлял из ада чертенят, чтобы жили в Инсмуте, или о чем-то вроде сатанинского культа и жутких жертвоприношениях в одном местечке близ пристаней — это будто бы происходило году в тысяча восемьсот сорок пятом или около того; но я прибыл сюда из Пэнтона, штат Вермонт, и такого рода россказням веры не даю.

Вы, может, еще услышите, что тут со стародавних времен болтают о черном рифе у побережья — они называют его Чертовым рифом. Большую часть времени он торчит над водой, а в прилив если и скрывается, то самую малость, но все же островом его не назовешь. Говорят, что там, на этом рифе, показывается иногда целый легион чертей, расползающихся повсюду и снующих туда-сюда через какие-то дыры вроде пещер возле верхушки. Эта зазубренная штуковина торчит в миле с лишним от берега, и моряки обычно делают большой крюк, чтобы его обогнуть.

Я говорю о моряках, которые родом не из Инсмута. Они крепко невзлюбили старого капитана Марша за то, что он будто бы иногда высаживался на рифе по ночам, во время отлива. Может, оно и верно — место это уединенное, так что он мог выискивать там старый пиратский клад, а то и нашел его; но ходили еще слухи, что он якшается там с демонами. Слухи слухами, однако я полагаю, что риф обрел дурную славу именно из-за старого капитана.

Но это было еще до большой эпидемии тысяча восемьсот сорок шестого года, когда в Инсмуте перемерла половина народу. Они так и не выяснили, откуда взялась зараза — скорее всего, ее занесли на кораблях из Китая или иных дальних мест. Можно представить, что там творилось, — бунты, беспорядки и всякие ужасы, но, насколько я знаю, города никто не покидал, зато сам город остался в страшном виде, да и живет там теперь не больше трех-четырех сотен человек.

Но главное, люди по всей округе испытывают к ним что-то типа расовой ненависти — и я их не осуждаю. Я и сам терпеть не могу этот инсмутский народец и не имею ни малейшего желания посетить их городишко. Полагаю, вам известно — хотя, по говору судя, вы с Запада, — что много кораблей из Новой Англии ходило в подозрительные порты Африки, Азии, южных морей и черт знает куда еще, а возвращаясь, они привозили всякого рода сомнительных пассажиров. Может, вы слышали насчет человека из Салема, вернувшегося домой с женой-китаянкой, а в районе Кейп-Кода, говорят, до сих пор живут выходцы с островов Фиджи.

Вот и с этими инсмутцами дело нечисто, можете мне поверить. Место всегда было плохое, отрезанное болотами, заливами и устьем реки, так какая у нас может быть уверенность насчет всех их ходов-выходов и разных там делишек? Но все знают, что старый капитан Марш годах в двадцатых или тридцатых — прошлого века, разумеется, — когда все три его судна еще были на плаву, как-то привез невесть откуда мерзкого вида дикарей. Да уж, есть в этих инсмутцах какая-то дурная примесь, — не знаю, чем и объяснить, но это сразу чувствуется. Если вы сядете в автобус Джо Сарджента, то по одному виду водителя многое поймете о тамошней публике. У большинства из них необычно сплюснутые головы с плоскими носами и выпученными глазами, которых они никогда вроде и не закрывают, да и про кожу их не скажешь, что она больно чиста. Грубая и будто запаршивевшая, а шеи какие-то сморщенные и все в складках. Плешивых много, даже среди молодежи. Кто постарше выглядят и того хуже, а настоящих стариков из Инсмута я не видал вовсе. Небось, мрут как мухи, глядя в стакан. Животные тоже их ненавидят: с лошадьми у них вечно были проблемы, покуда не появились автомобили.

Никто вокруг — возьмите хоть Аркхем, хоть Ипсвич — не хочет иметь с ними дел, а они сами держатся нелюдимо — и когда сюда, в город, приходят, и когда кто-нибудь пытается ловить рыбу у их берега. Вообще, странно, рыбы там всегда навалом, хотя ни у нас, ни в других местах поблизости ее не видать, — но только попробуйте порыбачить там и сами увидите, как эти людишки погонят вас оттуда. Прежде они добирались сюда поездом, а как ветку до станции Ровлей закрыли, стали ездить на этом автобусе.

Да, кстати, у них, в Инсмуте, есть отель — называется «Гилмэн-хаус», — но я бы не посоветовал там останавливаться. Лучше заночевать здесь, а уж завтра утречком десятичасовым автобусом и поехать; тогда вечерним восьмичасовым сможете двинуть оттуда дальше до Аркхема. Не то было дело пару лет назад: отправился туда инспектор по фабричным делам, ну и остановился в «Гилмэн-хаусе», а потом как только не клял эту дыру. Будто бы их понабилось туда великое множество, так что в его комнату со всех сторон доносились голоса — хотя большинство номеров пустовало — и он всю ночь трясся от страха. Какие-то непонятные разговоры, будто на чужих языках, но больше всего его напугал один голос, который раздавался время от времени. Он звучал так ненатурально — будто мокрый какой-то, — так что этот несчастный инспектор побоялся даже раздеться, так и улегся в чем был. Но и не спал совсем, только знай дожидался, когда первый утренний свет забрезжит. А разговоры эти велись у них чуть не всю ночь.

Инспектор этот — Кэзи его звали — много чего порассказал: мол, эти инсмутцы следили за ним, вроде как стражу приставили. А заводик Марша нашел он в странном месте — на старой мельнице, у нижних плотин Мануксета. Ну что он рассказывал, то я и раньше слыхал. В бухгалтерии там неразбериха, учет сделок толком не ведется. И концов не найти, откуда эти Марши берут золото для очистки и переплавки. Больших закупок они вроде никогда не делали, но в былые годы вывозили чертову уйму готовых слитков. Доходили слухи о странных, нездешнего вида драгоценностях, их иногда тайком продавали моряки и фабричные, да и на женщинах из семьи Маршей их пару-тройку раз видели. Люди допускают, что старый капитан Оубед обменял это в каком-нибудь языческом порту, тем более что он в те времена мешками заказывал стеклянные бусы и безделки, какими мореходы запасались для туземной торговли. А некоторые до сих пор считают, что он нашел возле Чертова рифа пиратский клад. Но вот странная штука. Старый капитан уже лет шестьдесят тому как помер, а после Гражданской войны у них там и приличных морских судов не осталось, но Марши по-прежнему знай себе закупают этот обменный туземный товар — всякие стеклянные и каучуковые безделки. Может, инсмутская шваль берет их для себя? Сами-то они не шибко далеко ушли от каннибалов южных морей и дикарей Гвинеи.

Бедствие сорок шестого забрало, надо думать, из тех мест лучшую кровь. Как ни крути, а выглядят они жутко, что Марши, что другие тамошние богачи. Я говорил, там в городе осталось теперь не больше четырех сотен людей, и домов полно пустых. На Юге таких называют «белым отребьем», — беззаконные и грешные, вечно со своими темными делишками. Они добывают уйму рыбы и омаров и грузовиками вывозят все это на продажу. Подозрительно все же, как это так выходит, что рыба кишмя кишит только у них, а больше нигде.

Никто за ними уследить не может — ни школьные инспекторы, ни те, что уже черт знает сколько времени проводят перепись населения. Можно пари держать, что любопытным туристам тоже не слишком рады в Инсмуте. Я слыхал, там без следа пропали несколько заезжих бизнесменов и чиновников, а один будто бы сошел с ума и теперь, бедняга, лечится в Денверсе. Да уж, эти могут нагнать страху на кого угодно.

Вот потому я и не советую ехать в Инсмут с ночевкой. Сам-то я никогда там не бывал и не горю желанием побывать, но, думаю, дневная поездка вреда не причинит — хотя здешние люди и будут отговаривать вас от этого. Если же вы любитель всякого древнего старья, так для вас Инсмут — как раз то, что надо.

После того разговора с кассиром я потратил часть вечера на посещение Ньюберипортской публичной библиотеки, чтобы пополнить сведения об Инсмуте. Когда я пытался расспрашивать местных жителей в магазинах и закусочных, в гараже и пожарном депо, они реагировали еще менее дружелюбно, чем предупреждал меня билетный кассир; и я решил не тратить зря времени на попытки их разговорить. Все они были полны мрачных подозрений, будто только и делали, что ждали от жителей Инсмута какой-нибудь пакости, хотя у большинства и дел-то с ними никаких не велось. В приюте Христианской ассоциации молодежи, где я остановился, служащий, узнав о моем намерении съездить в Инсмут, ужаснулся тому, что я решился посетить столь гиблое место. Оно и понятно, Инсмут в его глазах был ярким примером массовой деградации граждан.

Справочник по истории округа Эссекс, найденный мною на полках библиотеки, сообщал о городе немного: основан он был в 1643 году, в колониальную эпоху там процветало судостроение, а в начале девятнадцатого века — мореходство; позднее он был известен как незначительный промышленный центр, использующий энергию реки Мануксет. Эпидемия и мятежи 1846 года были упомянуты вскользь, ибо они плохо вписывались в славную историю этого округа.

Зато немногие записи, свидетельствовавшие об упадке города, не подлежали сомнению. После Гражданской войны вся индустриальная жизнь сосредоточилась в руках «Марш рефайнинг компани», а торговля золотыми слитками составляла единственный местный источник дохода помимо исконного занятия рыболовством, которое становилось все менее прибыльным, поскольку крупные корпорации навязывали конкуренцию и цена товара падала, при том что рыбные промыслы близ Инсмута никогда не оскудевали. Иностранцы редко там приживались, доказательством чему мог служить осторожный намек на историю с изгнанием попытавшихся было осесть в тех местах поляков и португальцев.

Более всего заинтересовали меня упоминания о необычных драгоценностях, которые так или иначе ассоциировались с Инсмутом. Это, похоже, были далеко не заурядные изделия, ибо некоторые из них хранились в Мискатоникском университете Аркхема и выставочном зале Исторического общества Ньюберипорта. Описания этих вещей, весьма прозаичные и фрагментарные, в то же время содержали намек на нечто таинственное. Я был заинтригован и, несмотря на поздний час, решил, если удастся, посмотреть на местную достопримечательность — нечто вроде крупной тиары необычной формы.

Библиотекарь написал записку, рекомендующую меня хранительнице музея Исторического общества мисс Анне Тилтон, живущей поблизости, и почтенная леди любезно открыла ради меня выставочный зал, благо время было еще не такое уж позднее. Коллекция, воистину незаурядная, все же не привлекла моего внимания, ибо им полностью завладел сияющий в электрическом свете причудливый предмет в угловой витрине.

Я не великий знаток и поклонник красоты, но странное, фантастическое великолепие неведомого шедевра, покоящегося на бархатной пурпурной подушке, заставило меня буквально задохнуться от изумления. Я и теперь едва ли смогу описать это подобие тиары — во всяком случае, так она именовалась в надписи на стенде. Высокая впереди, очень большая и странно изогнутая по бокам, она как будто предназначалась для головы ненормальных эллипсоидных очертаний. Изготовлена она была из золота, но необычный светлый оттенок намекал на сплав с каким-то равно прекрасным и наверняка очень редким металлом. Изделие казалось почти совершенным, достойным того, чтобы потратить часы на изучение головоломных, ни на что не похожих узоров на рельефной поверхности предмета — геометрических форм, замысловато перетекающих в явно морские мотивы, ибо исполнено это было с поразительным мастерством.

Чем дольше я смотрел, тем более зачаровывала меня эта вещь, в которой присутствовало нечто интригующее, едва ли поддающееся объяснению. Поначалу я решил, что все дело было в подчеркнуто «нездешней» красоте изделия. Обычно при взгляде на произведение искусства ему можно дать хоть какое-то определение, разглядеть национальные мотивы или оценить модернистские отклонения от традиции. Но с этой тиарой все обстояло иначе. В техническом и художественном плане она была выполнена безукоризненно, но при этом не имела никакой связи с Востоком или Западом, с архаикой или модерном, — во всяком случае, мне не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Невольно возникала мысль, что она сработана на другой планете.

Вскоре я обнаружил, что неясная тревога, вызываемая во мне этой вещью, имела второй и, возможно, не менее сильный источник в изобразительной и математической многозначности странных орнаментов. Все эти узоры намекали на некие тайны и невообразимые бездны времени и пространства, а повторяющиеся морские элементы рельефов казались почти зловещими. Среди них были рельефные изображения существ отвратительного и пугающего вида — помесь рыб и земноводных, — которые пробуждали какие-то тревожные псевдовоспоминания, вызывая образы из глубины самой клетки, из недр биологической ткани, несущей в себе древнюю наследственную память. Мне даже стало казаться, что каждый изгиб в очертаниях этих богомерзких тварей преисполнен первичной квинтэссенции неведомого и необъяснимого зла.

Резким контрастом к внешнему виду тиары явилась краткая и прозаичная история, поведанная мне мисс Тилтон. Эту вещь в 1873 году за смехотворно низкую цену оставил под залог в лавке на Стейт-стрит какой-то пьянчужка из Инсмута, вскоре убитый в уличной потасовке. Историческое общество приобрело предмет непосредственно у ростовщика и сразу нашло ей почетное место в музейной витрине. Сопроводительная надпись допускала вероятность вест-индского или индокитайского происхождения экспоната, хотя четкого мнения на сей счет у специалистов не было.

Мисс Тилтон приводила всевозможные гипотезы по поводу того, где эту тиару создали и как она могла попасть в Новую Англию, не исключая даже версии, что вещь являлась частью легендарных пиратских сокровищ, якобы найденных капитаном Оубедом Маршем. Эта точка зрения определенно подкреплялась настойчивыми предложениями за высокую цену перекупить тиару, начавшими поступать от клана Маршей вскоре после того, как они узнали о ее приобретении Историческим обществом. Общество, однако, решило экспонат ни в коем случае не продавать. Когда любезная леди провожала меня к выходу, она ясно дала понять, что пиратская версия, говорящая об удачливости Марша, популярна и среди просвещенных людей города. К помраченному Инсмуту — которого мисс Тилтон никогда, кстати, не видела — она испытывала отвращение как к чему-то стоящему на слишком низком культурном уровне и между прочим заметила, что слухи о тамошнем поклонении дьяволу отчасти подтверждаются рассказами о необычном религиозном культе, который возобладал там над всеми ортодоксальными верованиями.

Секта «Тайный орден Дагона», как сообщила мисс Тилтон, несомненно, весьма примитивна — эдакое квазиязычество, импортированное с Востока лет сто назад, в те самые времена, когда инсмутские рыбные промыслы вдруг временно обеднели. Росту ее популярности среди местных очень способствовало внезапное восстановление уже совсем было захиревшего рыболовства, так что вскоре секта стала доминировать в городе, всецело вытеснив франкмасонов и завладев их штаб-квартирой в старом Мейсон-Холле на Нью-Чёрч-Грин.

Все это для набожной мисс Тилтон являлось достаточно веской причиной, чтобы заочно презирать старый, запустелый и разлагающийся город. А к моим архитектурным и историческим ожиданиям теперь добавился интерес антропологического характера, так что я не сомкнул глаз в комнатке молодежного приюта, с нетерпением дожидаясь утра.