Едва ли я смогу описать настроение, в которое привел меня этот эпизод — одновременно безумный и жалкий, карикатурный и устрашающий. Парень из бакалеи предупреждал о чем-то подобном, однако реальность сверх ожидания выбила меня из колеи. И хотя вся эта история порядком смахивала на детскую страшилку, неистовая убежденность и ужас старого Зейдока передались мне, возбудив интерес, который смешался с ранее сформировавшимся стойким отвращением к этому городу.

Впоследствии у меня будет время обдумать услышанное и извлечь из легенды зерна исторической аллегории, а теперь хотелось просто выбросить все это из головы. К тому же я рисковал опоздать — часы показывали пятнадцать минут восьмого, а автобус на Аркхем отходил с Таун-сквер в восемь, — так что я попытался придать своим мыслям по возможности более нейтральное и практическое направление, шагая по заброшенным улицам с провалившимися кровлями и покосившимися стенами домов в сторону отеля, чтобы забрать свой саквояж и там же, на площади, сесть в автобус. Золотистый свет ранних сумерек придавал древним кровлям и ветхим трубам вид мистического очарования и покоя, но мне почему-то было трудно заставить себя обернуться. Я желал поскорее покинуть этот зловонный и омраченный страхами Инсмут, желательно на каком-нибудь другом виде транспорта, а не на том автобусе, за рулем которого сидел Сарджент, малый с омерзительной внешностью. Шел я, впрочем, не слишком стремительно, ибо здесь на каждом безмолвном углу встречались архитектурные детали, стоящие того, чтобы задержать на них взгляд, а ходьбы до площади было от силы полчаса.

Сверяясь с картой юного бакалейщика и прикидывая маршрут, вместо Стейт-стрит я выбрал для возвращения к Таун-сквер еще не пройденную мною прежде Марш-стрит. Ближе к повороту на Фолл-стрит стали попадаться рассеянные там и сям группки скрытных шептунов, и, достигнув наконец площади, я увидел, что почти все бездельники, слонявшиеся прежде по тротуарам, собрались теперь у дверей «Гилмэн-хаус». Когда я забирал из холла отеля свой саквояж, казалось, что все это множество выпученных, водянистых, странно немигающих глаз уставилось на меня. Оставалось только надеяться, что ни одно из этих неприятных созданий не окажется моим попутчиком до Аркхема. Автобус раньше времени, ибо восьми еще не было, пригромыхал с тремя пассажирами, и угрюмый парень пробормотал с тротуара несколько неразборчивых слов водителю. Сарджент вынес почтовую сумку и пачку газет и удалился в отель; тем временем пассажиры — те самые несколько человек, которых я видел утром прибывшими в Ныоберипорт, — неуклюже выволоклись из автобуса и перебросились парой тихих гортанных слов с одним из торчащих тут же бездельников, причем язык, на котором эти слова прозвучали, был явно не английским. Зайдя в пустой салон, я занял то же место, что и по дороге сюда, но едва успел усесться, как возвратился Сарджент и мерзким хриплым голосом сообщил неприятные для меня новости. Судя по всему, мне здорово не повезло. Что-то плохое приключилось с мотором, хотя транспорт без опоздания доехал сюда от Ньюберипорта. Нет, это нельзя исправить до ночи, и нет никакого другого способа добраться из Инсмута до Аркхема или еще какого-нибудь соседнего городка. Сарджент извинился и посоветовал мне остановиться на ночь в «Гилмэне». Вероятно, клерк отеля сделает для меня скидку, но другого все равно ничего не придумать. Ошеломленный внезапным препятствием и безумно страшась перспективы провести ночь в этом разлагающемся и практически не освещенном городе, я вышел из автобуса и направился в вестибюль отеля, где угрюмый, сомнительного вида гостиничный клерк предложил мне 428-й номер — на предпоследнем этаже и без водопровода — за один доллар.

Невзирая на то что я слышал об этом отеле в Ньюберипорте, я заполнил карточку, заплатил доллар, позволил клерку взять мой саквояж и проследовал за этим кислым, единственным здешним служителем по трем пролетам скрипящей лестницы и пыльному пустому коридору. Мой номер, мрачная комната с убогой и дешевой обстановкой, двумя окнами выходил в темный, грязный двор, стиснутый внизу соседними кирпичными корпусами, а над всем этим в западном направлении открывался вид на дряхлые крыши и болотистую местность за городом. Ванная комната была в конце коридора — обескураживающая реликвия с древним мраморным унитазом, жестяной ванной, тусклой электрической лампочкой и заплесневелыми деревянными панелями, прикрывающими водопроводные трубы.

Свет дня еще не померк; я вышел на площадь в поисках места, где бы поужинать, и тотчас заметил, что на меня исподтишка поглядывают все эти явно ненормальные бездельники. Поскольку бакалея уже закрылась, пришлось обратиться к услугам ресторана, который я днем обошел стороной из чувства брезгливости. Обслуживали клиентов двое — заторможенный узкоголовый тип с пристальными, немигающими глазами и плосконосая девица с невероятно толстыми, неуклюжими руками. Исключительно прилавочного типа сервис облегчил мне выбор, поскольку вся пища здесь приготовлялась в основном из банок и пакетов. Удовольствовавшись тарелкой консервированного овощного супа и крекерами, я вскоре возвратился в «Гилмэн-хаус», взял у малосимпатичного портье, расслабленно стоявшего за конторкой, вечернюю газету и засиженный мухами журнал и поднялся в свой неприветливый номер.

Когда сгустились сумерки, я зажег тусклую лампочку над изголовьем дешевой железной кровати и постарался устроиться поуютнее, чтобы продолжить начатое чтение. Я чувствовал, что целесообразнее отвлечь разум чем-то нейтральным, ибо вряд ли стоило размышлять над уродством этого старого, умопомраченного города, в то время как я все еще нахожусь в его пределах. Безумный анекдот, рассказанный старым пьянчужкой, вряд ли мог навеять приятные сновидения, и я старался не вызывать в памяти образ его диких водянистых глаз.

Не следовало также вспоминать о заночевавшем в «Гилмэн-хаус» фабричном инспекторе и голосах ночных гостиничных обитателей, каковую историю рассказал мне билетный кассир в Ньюберипорте, и об ужаснувшем меня лице под тиарой в черном проеме церковной двери. Мне было бы легче удержаться от этих тревожных мыслей, не будь мой номер таким отвратительно затхлым. Но он оказался именно таким, и эта гибельная затхлость, чудовищно смешиваясь с городской рыбьей вонью, навязчиво фокусировала мысли на теме смерти и разложения. Беспокоило еще одно — отсутствие на двери номера задвижки. Она явно была здесь, на что указывали оставшиеся от нее следы, причем с признаками совсем недавнего ее устранения! Это было против правил, хотя чего еще ожидать от подобного заведения? Обыскав комнату, я обнаружил на платяном шкафу задвижку того же размера, если судить по отметкам на двери. Испытав облегчение, я занялся водворением скобяной принадлежности на ее законное место с помощью портативного набора из трех инструментов, включая отвертку, который держал на кольце с ключами. Задвижка идеально подошла, и я почувствовал себя спокойнее. Не то чтобы я действительно остро ощущал ее необходимость, но сей символ охранения можно было только приветствовать в той обстановке, что меня окружала. Имелось еще по задвижке на обеих внутренних дверях, соединявших номера между собой; я их проверил и запер.

Раздеваться я не стал и решил пока почитать, а перед сном снять лишь пиджак, воротничок и туфли. Достав из саквояжа карманный фонарик, я запихнул его в карман брюк на тот случай, если проснусь в темноте и надо будет посмотреть на часы. Дремота, однако, не шла; и когда я прервал ход своих размышлений, то с тревогой обнаружил, что подсознательно вслушиваюсь в нечто — нечто такое, что ужасает меня и чему я не могу подобрать названия. Видно, история того инспектора затронула мое воображение гораздо сильнее, чем я думал. Я опять попытался читать, но вскоре убедился, что не воспринимаю прочитанное.

Через какое-то время мне показалось, что на лестницах и в коридоре раздаются отдельные скрипы, похожие на шаги, — возможно, в отеле появились новые постояльцы. Не слышалось, однако, ни одного голоса, а сам скрип был каким-то уж очень осторожным. Все это мне не понравилось, и я засомневался: стоит ли вообще ложиться спать? Город населен довольно странными людьми, и здесь уже несколько раз пропадали приезжие. Не одна ли это из тех гостиниц, где путешественников лишают жизни из-за кошелька? Правда, я не выглядел богачом. А может, городские жители действительно так ненавидят любопытствующих визитеров? Не мой ли слишком пристальный осмотр достопримечательностей с поминутным заглядыванием в карту возбудил столь недружелюбное внимание? Или я просто слишком перенервничал, если позволяю случайным скрипам ввергнуть себя в подобного рода размышления. Как бы то ни было, я пожалел, что не имею при себе оружия.

Наконец, испытывая усталость, в которой, однако, не было и намека на сонливость, я запер дверь на ключ, закрыл задвижку, выключил свет и как был — в пиджаке, воротничке и ботинках — бросился на жесткое неровное ложе. Любой слабый ночной шорох в темноте казался преувеличенным, и меня захлестнуло течение вдвойне неприятных мыслей. Я уже корил себя, что погасил свет, однако слишком устал, чтобы подниматься и снова включать его. Затем, после долгой, порождающей страх паузы и возобновившегося поскрипывания на лестнице и в коридоре, прозвучал этот тихий звук, в происхождении которого невозможно было ошибиться, — звук, явившийся пагубным подтверждением всех моих мрачных предчувствий. Ни малейшей тени сомнения, к замку моей двери — осторожно, воровато, неуверенно — примерялись ключом.

Уловив этот сигнал опасности, я, как ни странно, почувствовал себя гораздо спокойнее по сравнению с предыдущими неопределенными страхами. Хоть и без веских причин, но я заранее был начеку, и в ситуации реальной угрозы, чем бы она ни обернулась, это стало моим преимуществом. Тем не менее переход от смутных предположений к тревожной реальности был шокирующим. Теперь выяснилось, что происходящее — не плод моего воображения. Зловещая угроза стала единственным, о чем я мог думать, и я замер в полной неподвижности, ожидая следующих действий незваного гостя.

После первой попытки осторожный скребущий звук прекратился, и я услышал, как кто-то вошел в номер севернее моего, отперев его ключом и затем тихонько попробовав смежную дверь. Задвижка с моей стороны была закрыта, и я услышал скрип пола, когда крадущийся покидал номер. Спустя немного времени послышался другой тихий характерный звук, и я понял, что номер южнее моего тоже посетили. Опять осторожная попытка открыть смежную дверь, и опять скрип пола при отступлении. На этот раз шаги удалились по холлу и вниз по лестнице: очевидно, вор понял, что задвижки на дверях в порядке, и оставил свои попытки — по крайней мере, на время.

Быстрота, с которой я приступил к планированию своих дальнейших действий, показывала, что подсознательно я, должно быть, уже давно нащупывал возможные варианты спасения. С самого начала было понятно, что попытки проникновения в номер означали опасность, с которой лучше не встречаться лицом к лицу; поэтому оставалось лишь уносить ноги, и чем быстрее, тем лучше. Мне надо было не мешкая бежать из этого отеля какими угодно путями, но только не по коридору и не по лестнице.

Бесшумно поднявшись, я зажег, фонарик и щелкнул выключателем над кроватью, намереваясь отобрать и распихать по карманам кое-какие вещи, поскольку саквояж решил бросить. Свет, однако, не зажегся — похоже, электричество было отключено. Очевидно, загадочный заговор против меня осуществлялся с размахом. Пока я стоял в раздумье, все еще держа руку на бесполезном теперь выключателе, до слуха моего донесся приглушенный скрип на нижнем этаже, и мне показалось, что я различаю тихий разговор. Минуту спустя я уже усомнился, что звуки внизу были голосами, ибо хриплые взлаивания и неопределенно-односложные кваканья мало походили на обычную человеческую речь. Затем я подумал, что именно такие звуки, вероятно, слышал фабричный инспектор, ночуя в этом омерзительном ветхом здании.

Распихав при свете фонарика все необходимое по карманам, я надел шляпу и на цыпочках подошел к окнам, чтобы исследовать возможности спуска. В нарушение штатных правил безопасности, пожарной лестницы на этой стороне отеля не оказалось; окна моего номера выходили во двор, от булыжной мостовой которого меня отделяли еще три этажа. Однако справа и слева к отелю примыкали древние кирпичные постройки; их наклонные кровли подходили вплотную к гостиничной стене, поднимаясь почти до уровня моего четвертого этажа. Чтобы достичь одной из этих крыш, я должен был оказаться в двух номерах от своего — в одном случае севернее, в другом южнее, — и я прикинул мои шансы на подобное перемещение. Не следовало рисковать, появляясь в коридоре, где мои шаги определенно будут услышаны и где трудности с попаданием в нужный мне номер могут оказаться непреодолимыми. Мое продвижение, если оно вообще возможно, должно было происходить через менее прочные внутренние двери между номерами, замки и задвижки которых я мог сорвать, тараня дверь плечом, — в том случае, конечно, если она открывается от меня. Я решил, что это возможно, благодаря рахитичной природе дома и устройству его замков и запоров; но было ясно одно — бесшумно этого сделать не удастся. Вся надежда была на быстроту моих действий: надо было выбраться в окно прежде, чем преследователи разберутся в происходящем и войдут из коридора в ту комнату, из которой я собирался совершить прыжок. Свою наружную дверь я забаррикадировал шкафом, стараясь производить как можно меньше шума при его перемещении.

Я понимал, что мои шансы весьма незначительны, и был готов к любой неожиданности. Даже попадание на соседнюю крышу не гарантировало успеха, ибо нужно было еще спуститься на землю и выбраться из города. Одно благоволило мне — ветхость строительных конструкций и множество слуховых окон, зияющих чернотой на каждой из соседних крыш. Сообразив с помощью карты юного бакалейщика, что наилучшим маршрутом бегства из города будет южное направление, я осмотрел дверь в номер, расположенный южнее. Она открывалась на меня. Открыв задвижку и обнаружив, что с той стороны дверь заперта, я понял, что это препятствие мне не одолеть. Отказавшись от южного направления, я осторожно придвинул к этой двери кровать для сдерживания атаки, которую позже могли предпринять из соседнего номера. Дверь на север открывалась от меня, и, хотя проверка показала, что с другой стороны она заперта на замок или задвижку, я понял: уходить надо через нее. Если удастся достичь кровли корпуса, выходящего другой стороной на Пейн-стрит, и успешно спуститься на землю, я, вероятно, смогу дворами добраться до Вашингтон- или Бэйтс-стрит — или же выйду на Пейн-стрит и, повернув на юг, вскоре окажусь на той же Вашингтон-стрит. В любом случае я должен был попасть на Вашингтон-стрит и как можно быстрее покинуть район Таун-сквер. При этом желательно избегать Пейн-стрит, поскольку пожарное депо там могло быть открыто всю ночь.

Размышляя обо всем этом, я смотрел на простирающееся передо мной неопрятное море разрушенных кровель, залитое светом уже пошедшей на убыль луны. Справа панораму рассекало черное устье реки, зажатое с двух сторон заброшенными фабричными корпусами и железнодорожной станцией. Далее в той стороне тянулись полотно ржавой железной дороги и шоссе на Ровлей, проходившие по плоской болотистой местности с островками кустарника и сухой высокой травы. Слева и немного ближе, на изрезанной рукавами реки пригородной местности, белела в лунном свете узкая дорога на Ипсвич. Единственное, чего я не мог видеть со своей стороны отеля, так это южный маршрут на Аркхем, который был предпочтительнее всех прочих. Пока меня одолевали сомнения и раздумья, неясные шумы внизу уступили место новым и более тяжелым скрипам на лестнице. Дрожащее мерцание света появилось во фрамуге над дверью, а доски коридорного пола застонали под непомерной тяжестью. Послышались неопределенные бормочущие звуки, которые сменил резкий стук в наружную дверь моего номера.

С минуту я простоял, затаив дыхание. Казалось, прошла вечность, и как-то вдруг и сразу тошнотворная рыбья вонь проникла в атмосферу моего номера. Затем стук повторился еще громче и настойчивее. Я понял, что время действий настало, и, открыв задвижку северной внутренней двери, приготовился ее протаранить. Стук усилился, и я надеялся, что этот грохот перекроет шум от моих действий. Начав приступ, я наносил левым плечом все новые и новые удары в дверную филенку, не чувствуя боли. Дверь сопротивлялась упорнее, чем я ожидал, но и я не сдавался. А шум возле внешней двери все нарастал.

Наконец дверь поддалась, но с таким треском, что я понял: неприятель мог это слышать. Тотчас стук снаружи перерос в безумный грохот, а в холле возле дверей номеров по обе стороны от моего зловеще загремели ключи. Ворвавшись в только что открытый смежный номер, я успел, прежде чем замок внешней двери отперли, закрыть ее на задвижку; но, едва сделав это, услышал, что к наружной двери следующего номера — того, из чьих окон я надеялся спрыгнуть на нижнюю кровлю, — тоже примерялись ключом.

В какой-то момент я почувствовал полное отчаяние: номер, в котором я находился, уподобился ловушке, ибо его окна не подходили для моей задачи. Волна ужаса окатила меня, когда в луче фонарика я мельком увидел следы, оставленные на пыльном полу незваным гостем, пытавшимся недавно открыть мою дверь из этого номера. Затем с отчаянием обреченного я бросился к двери нужного мне номера, чтобы прорваться туда и запереть задвижку внешней двери, пока ее не открыли из коридора.

Тут мне повезло, ибо намеченная к атаке дверь была не только не заперта, но даже приоткрыта. Войдя в номер, я сразу метнулся к наружной двери и прижал ее коленом и плечом как раз в тот момент, когда она начала отворяться внутрь. Действие это оказалось весьма своевременным, ибо мне удалось захлопнуть дверь и закрыть плотно подогнанную задвижку, потом я сделал это и с дверью, в которую только что вошел. Не успев толком перевести дыхание, я услышал, что удары в две другие двери ослабли, зато началась усиленная возня за той боковой дверью моего номерa, которую я ранее подпер кроватью. Очевидно, большая часть преследователей вошла в южный номер и предприняла массированную фланговую атаку. В тот же миг скрежет ключа в замке донесся от внешней двери северного номера, и я понял, что главная опасность теперь исходит оттуда.

Северная внутренняя дверь была широко открыта, но времени на то, чтобы добраться до отпираемой из коридора двери следующего номера, уже не оставалось. Все, что я мог сделать, это закрыть и запереть на задвижку внутреннюю дверь, так же как и дверь напротив: одну забаррикадировав кроватью, другую комодом, — а к наружной двери перетащить умывальник. Понимая всю ненадежность этих укреплений, я все же надеялся с их помощью выиграть время, чтобы успеть вылезти из окна и спрыгнуть на крышу корпуса, выходящего на Пейн-стрит. Но даже в этот напряженнейший момент более всего ужасался я не очевидной слабости своих оборонительных сооружений. Самым пугающим было то, что мои преследователи, кроме каких-то отвратительных пыхтений, хрюканий и приглушенных, со странными интервалами, взлаиваний, за все время не издали ни единого членораздельного звука.

Когда, покончив с передвижкой мебели, я бросился к окнам, из коридора донесся ужасающий топот в сторону номера, находившегося севернее меня, а шум в южном номере стих. Видно, большинство моих преследователей решили сконцентрировать силы против слабой внутренней двери, которую, как они думали, им легче будет выломать. Лунный свет играл внизу, на коньке крыши, и я увидел, что из-за крутизны ската, на который мне нужно было попасть, прыжок предстоит весьма рискованный.

Оценив ситуацию, я выбрал более южное из двух окон, планируя приземлиться на скате кровли поближе к слуховому окошку. Внутри этого обветшалого кирпичного корпуса тоже могли оказаться преследователи; но я надеялся на удачный спуск, а там, прокравшись затененным двором, я смогу добраться до Вашингтон-стрит и выскользнуть из города в южном направлении. Стук во внутреннюю дверь северного номера стал теперь просто ужасающим, и я видел, что слабые дверные панели начинают растрескиваться. Осаждавшие, очевидно, принесли какой-то тяжелый предмет и использовали его как таран. Кровать, однако, пока держалась, так что мой шанс еще не был потерян. Открывая окно, я обратил внимание на тяжелые бархатные портьеры, укрепленные на перекладине с помощью медных колец, а также на большой крюк для ставен, торчавший с внешней стороны. Увидев средство избежать опасного прыжка, я дернул что есть силы и сорвал шторы со всей крепежной арматурой, а затем быстро зацепил пару колец за крюк и перекинул портьеру наружу. Тяжелые складки достигли крыши, примыкающей к стене отеля, а кольца и крюк казались достаточно прочными, чтобы выдержать вес моего тела. Таким вот образом, выбравшись из окна и спустившись по импровизированной веревке на крышу, я навсегда оставил позади кишащее ужасами здание «Гилмэн-хаус».

Я приземлился на расхлябанный шифер крутой кровли и благополучно достиг черного проема слухового окна, умудрившись при этом не поскользнуться. Взглянув вверх, на покинутое мною окно, я убедился, что в нем все еще темно, тогда как севернее, за полуобвалившимися башнями и кровлями, зловеще светились огни в резиденции Ордена Дагона, а также в бывших баптистской и конгрегационалистской церквях — воспоминание о последней заставило меня содрогнуться. Внизу, во дворе, как будто никого не было, и я понадеялся, что успею сбежать до того, как поднимется общая тревога. Посветив фонариком в слуховое окно, лестницы я не увидел, но там было невысоко, так что я повис на руках и спрыгнул на пыльный пол чердачного помещения, загроможденного ящиками и бочками.

Место выглядело омерзительно, но об этом я уже не задумывался, а быстро взглянул на часы — времени было два часа пополуночи — и при свете фонарика отыскал лестницу. Ступени скрипели, но звук не казался слишком громким, и, миновав захламленный второй этаж, я спустился вниз. Первый этаж был пуст, и лишь эхо отвечало моим шагам. Наконец я увидел в конце холла слабо светящийся прямоугольник дверного проема — выход на Пейн-стрит. Избрав другой путь, я обнаружил заднюю дверь, тоже открытую, и, мигом преодолев пять каменных ступеней, выбежал на поросшую травой булыжную мостовую двора.

Лунный свет сюда не проникал, но я и без фонарика различал свой путь. Некоторые окна в «Гилмэн-хаус» были слабо освещены; оттуда едва доносился какой-то шум. Крадучись я пробрался к той стороне, что выходила на Вашингтон-стрит, заметил несколько открытых дверей и выбрал ближайшую. Добравшись по темному коридору до противоположного конца здания, я увидел, что дверь на улицу здесь заколочена. Решив проверить другой выход, я на ощупь двинулся назад, в сторону двора, но вскоре, приблизившись к дверному проему, остановился.

Из открытой двери «Гилмэн-хаус» изливалась огромная толпа, состоявшая из существ очень странных очертаний; фонари качались во мраке, и мерзкие квакающие голоса обменивались восклицаниями, в которых не было ничего похожего на английскую речь. Фигуры двигались неуверенно, и я, к своему облегчению, понял, что они не знают, где меня искать; но сам вид этих тварей и их неуклюжая шаркающая походка вызвали во мне содрогание. Более всего меня потрясло появление одного из этих существ, облаченного в какую-то хламиду и увенчанного хорошо мне знакомой высокой тиарой. Твари разбрелись по всему двору, и я начал тихо паниковать. Что, если я так и не найду безопасного выхода на улицу? Рыбий запах был столь тошнотворен, что я боялся лишиться чувств. Вернувшись в холл, я оттуда проник в пустое помещение с окнами, плотно закрытыми ставнями, но без оконных переплетов. Посветив фонариком, я увидел, что ставни можно открыть, и уже в следующую минуту выбрался наружу, осторожно притворив их за собой.

Теперь я находился на Вашингтон-стрит и в данную минуту не видел ни живого существа, ни света, за исключением лунного. Однако в отдалении раздавались звуки хриплых голосов и своеобразного, непохожего на человеческие шаги, топота. Нельзя было терять ни секунды. Я примерно знал направление, а уличные фонари, по счастью, не горели, что лунными ночами не редкость в экономящих на всем провинциальных городишках. С юга исходили какие-то звуки, но я не изменил намерения бежать в ту сторону. Множество зияющих мраком дверных проемов могли приютить меня на тот случай, если я встречу кого-то из преследователей.

Прижимаясь к стенам домов, я шел быстро и бесшумно. К тому же, без шляпы и сильно растрепанный после побега, я не должен был привлечь особого внимания какого-нибудь случайного прохожего. На Бэйтс-стрит я нырнул в зияющую дыру подъезда и переждал, пока его минуют две неуклюже волочащие ноги фигуры, после чего возобновил движение и скоро достиг места, где Элиот-стрит наискось пересекала Вашингтон- и Саут-стрит. Я не бывал здесь прежде, но перекресток представлялся весьма опасным, будучи ярко освещен луной. Впрочем, любой окольный путь мог оказаться еще более гибельным. Единственное, что оставалось предпринять, — это открыто пересечь площадь, притворяясь типичным волочащим ноги инсмутским жителем и надеясь, что никого — или хотя бы никого из моих преследователей — здесь не окажется.

Я не знал, каким образом организовано преследование и какова его настоящая цель. Ощущение было такое, что взбаламучен весь город, но я рассудил, что вести о моем бегстве из «Гилмэна» еще не успели распространиться повсеместно. Несомненно одно — мне надо поскорее перейти с Вашингтон-стрит на какую-то другую улицу, идущую в южном направлении, ибо здесь эта банда из отеля почти наверняка могла меня выследить. В том старом корпусе остались, должно быть, мои следы, показавшие им, в каком месте я выбрался на улицу.

Площадь на перекрестке озаряла луна; передо мной предстали останки сквера, в центре украшенного клумбой в низкой железной ограде. По счастью, никого вокруг не было, хотя со стороны Таун-сквер нарастал какой-то жужжаще-ревущий звук. Широкая Саут-стрит шла к побережью слегка наклонно, открывая вид на море; я понадеялся, что никто не вздумает полюбоваться этим видом в то время, когда я буду пересекать ее в свете луны.

Мое продвижение пока шло беспрепятственно; не слышалось никаких новых звуков, говорящих о том, что я обнаружен. Я невольно замедлил шаг и бросил взгляд в конец улицы, на море, великолепное в ярком лунном сиянии. Вдали, за береговой линией, неясно маячили темные очертания Чертова рифа, и, глядя на него, я не мог не вспомнить о всех тех омерзительных легендах, которых наслушался за последние тридцать четыре часа, — легендах, изображающих эту зазубренную скалу как истинные врата в мир непостижимого и бездонного ужаса. Вдруг, совершенно для меня неожиданно, риф оживился прерывистыми вспышками света. Вне всяких сомнений, это были сигнальные огни, пробудившие во мне слепой иррациональный страх. Мышцы мои напряглись в панической жажде бегства, но я оставался недвижим благодаря подсознательной осторожности и какой-то гипнотической зачарованности. Тут, вдобавок ко всему, на куполе «Гилмэн-хаус», находящегося севернее, я заметил серию похожих световых вспышек, которые не могли быть ничем иным, как ответным сигналом.

Контролируя свои движения и отчетливо понимая, как хорошо меня отовсюду видно, я возобновил путь, подражая шаткой походке инсмутца, хотя все время, пока открытая Саут-стрит дозволяла мне видеть море, не сводил глаз с этого адского рифа. Что сие означало — экзотический ритуал, приписываемый молвой Чертову рифу, или же на мрачную скалу сошла команда какого-то судна? Свернув налево и обогнув разоренный газон, я все еще то и дело оглядывался на полыхающий в призрачном свете летней луны океан с его таинственными вспышками сигнальных огней.

Тогда-то я и увидел нечто такое, что лишило меня последнего самообладания и обратило в паническое бегство на юг, мимо зияющих мраком дверных проемов и подозрительно глазеющих оконниц этой кошмарно безлюдной улицы. Ибо, всмотревшись пристальнее, я обнаружил, что освещенные луною воды между рифом и берегом далеко не пустынны. Они буквально кишели существами, плывущими в сторону города; и, несмотря на свою отдаленность от моря и страшно взвинченное состояние, я разглядел в плывущих головах и молотящих по воде руках нечто столь чужеродное и ненормальное, что едва ли можно сформулировать и вразумительно пересказать.

Мое паническое бегство пресеклось прежде, чем я успел миновать квартал, ибо впереди слева раздался недвусмысленный шум погони. Я услышал топот, гортанные крики и кашляющий рокот мотора, и все эти звуки доносились с южного конца Федерал-стрит. Мои планы тотчас переменились, ибо, если южное направление было блокировано, мне следовало найти другой способ выбраться из Инсмута. Нырнув в ближайший дверной проем, я порадовался тому, что успел пройти залитую лунным светом площадь прежде, чем мои преследователи появились на параллельной улице.

Следующая мысль уже не доставила мне такого удовольствия. Если погоня двигалась по соседней улице, это еще не значило, что часть преследователей не пошла в мою сторону. Я не мог это проверить, но все было явно подчинено общему плану, направленному на пресечение моего бегства. Исходить в любом случае следовало из того, что все дороги, ведущие из Инсмута, взяты под контроль, ибо точного моего маршрута они все-таки не знают. А если это так, то неужели я обречен выбираться из города, минуя все дороги и продвигаясь по заболоченной и изрезанной речными протоками местности? На какой-то момент у меня закружилась голова — и от полнейшей безнадежности, и от быстро распространявшейся, всепроникающей рыбьей вони. Но тут я вспомнил о заброшенной железнодорожной ветке на Ровлей, поросшая вереском земляная насыпь которой тянулась к северу от разрушенной станции. Похоже, это был единственный шанс: местным жителям вряд ли придет в голову, что беглец, если он не помешанный, изберет наиболее труднопроходимый из всех маршрутов. Я припомнил вид из гостиничного окна и понял, как мне надо продвигаться. Дорога на Ровлей в самом ее начале хорошо просматривалась с высоких мест в городе; но этот участок можно было преодолеть ползком, через заросли кустарника. В любом случае, это был мой единственный шанс на спасение, так что приходилось рискнуть.

Зайдя вглубь здания, я еще раз при свете фонарика сверился с картой-схемой юного бакалейщика. Первоочередная задача заключалась в том, чтобы достичь старой железной дороги; и я определил, что безопаснее всего двигаться туда через Бэбсон-стрит, затем на запад, к Лафайет-стрит, огибая открытые места, вроде той площади, что я пересек ранее. Далее надо было двигаться сначала в северном, потом в западном направлении, зигзагообразно — через Лафайет-, Бэйтс-, Адамс- и Бэнк-стрит, — а затем по краю речной теснины выйти к железнодорожной станции, которую я видел из окна. Причина, по которой я решил продвигаться к Бэбсон-стрит подобным образом, состояла в том, что необходимо было избегать не только открытых мест, но и широких улиц вроде Саут-стрит.

В соответствии с новым маршрутом я перешел на правую сторону улицы, чтобы кружным путем незаметно прокрасться на Бэбсон-стрит. Шум на Федерал-стрит все еще продолжался, и, когда я оглянулся, мне показалось, что возле здания, в котором я только что прятался, мерцает свет. В страхе удалившись от Вашингтон-стрит и перейдя на тихую рысцу, я надеялся, что не наткнусь на чей-нибудь слишком внимательный взгляд. На одном из перекрестков Бэбсон-стрит я встревожился, увидев, что один из домов все еще обитаем, о чем свидетельствовали занавески на окнах; но в окнах этих не было света, и я прошел мимо без приключений. На пересечении Бэбсон- и Федерал-стрит, где мои преследователи вполне могли меня обнаружить, я старался как можно ближе прижиматься к перекошенным стенам и дважды прятался в дверных проемах, стоило только появиться какому-то подозрительному шуму. Открытое место впереди, обширное и ярко освещенное луной, в мой маршрут не входило, так что не было нужды его пересекать. Во время своей второй остановки я вновь услышал неопределенные звуки и, осторожно выглянув из укрытия, увидел автомобиль, промчавшийся через площадь в сторону Элиот-стрит, сходившуюся здесь с Бэбсон- и Лафайет-стрит.

Когда я остановился, задохнувшись от рыбьей вони, вновь нахлынувшей после короткой передышки, то увидел целую банду неуклюжих, припадающих к земле существ, толкущихся и с трудом волочащих ноги. Это, скорее всего, была группа, следящая за дорогой на Ипсвич, так как эта трасса являлась продолжением Элиот-стрит. Двое из тех, кого я мельком увидел, были облачены в широкие мантии, а один увенчан тиарой, бледно сиявшей в лунном свете. Отвращение вызывал не только вид, но и сама походка этого существа — мне показалось, что оно не то чтобы шагало, а как-то нелепо, по-лягушачьи подпрыгивало.

Наконец преследователи проволоклись мимо, и я продолжил свой путь, свернув на Лафайет-стрит и быстро перейдя Элиот-стрит в страхе, что кто-нибудь из хвоста нелепой процессии, которая все еще тащилась по тротуару, оглянется. Со стороны Таун-сквер доносились отдаленные скрипящие и стукающие звуки, но мой очередной рывок обошелся без приключений. Теперь надо было пересечь широкую и залитую лунным светом Саут-стрит с ее треклятым видом на море. Здесь я буду весь на виду, и отставшие от процессии на Элиот-стрит могут невзначай обернуться и заметить меня. В последний момент я решил, что лучше замедлиться и пойти, как прежде, изображая обычного инсмутского жителя, приволакивающего ноги.

Когда опять открылся вид на водное пространство — на этот раз справа от меня, — я колебался, стоит ли вообще смотреть в ту сторону. Устоять, однако, я не смог и, старательно шаркая на ту сторону улицы, где было потемнее, искоса бросил взгляд в сторону моря. Никакого судна, против моего ожидания, там не оказалось. Зато я увидел небольшую весельную лодку, плывшую в сторону заброшенного причала и нагруженную чем-то громоздким, накрытым брезентом. Ее гребцы, хотя и смутно различимые на расстоянии, имели особенно отталкивающий вид. В воде все еще можно было различить нескольких пловцов, в то время как на самом черном рифе я заметил слабое постоянное свечение того же не вполне определимого цвета, что и мигающие сигнальные огни, виденные мной прежде. Впереди, по правую сторону, над разрушенными кровлями неясно вырисовывался высокий купол «Гилмэн-хаус», но там было совершенно темно. Рыбий запах, рассеянный на какое-то время милосердным бризом, вновь усиливался.

Я спокойно перешел улицу, поскольку слышал, где находится бормочущая банда, продвигавшаяся по Вашингтон-стрит с севера. Когда они достигли широкой открытой площади, откуда я впервые бросил взгляд на залитую лунным светом воду, я хорошо разглядел их — нас разделял всего один квартал — и содрогнулся при виде животного уродства их лиц и чего-то нечеловеческого в вихляющейся походке. Один шел совершенно по-обезьяньи, длинными руками доставая до земли, в то время как другая фигура — в мантии и тиаре — продвигалась в какой-то нелепой пританцовывающей манере. Я рассудил, что это та самая партия, которая преследовала меня со двора «Гилмэна», и она была ближе всего к маршруту моего бегства. Когда несколько этих созданий обернулись и посмотрели в мою сторону, я оцепенел от страха, однако ухитрился сохранить шаткую, вихляющуюся походку, которую изображал. До сего дня не знаю, заметили они меня или нет. Если заметили, значит, моя стратегия сработала, обманув их, ибо они прошли перекресток, освещенный луной, не изменяя курса и сопровождая движение гортанно квакающим и тараторящим местным говором.

Стараясь не покидать тени и перейдя на прежнюю рысцу, я двигался мимо покосившихся ветхих домов, безучастно глядевших в ночь. Потом перешел на западный тротуар и, свернув за ближайший угол Бэйтс-стрит, пробирался по южной стороне, держась ближе к зданиям. Два дома выказывали признаки обитания, в одном из них слабо светились окна нижнего этажа, однако я миновал их беспрепятственно. Свернув на Адамс-стрит, я почувствовал безмерное облегчение, но тотчас дико перепугался человека, который неожиданно возник в черном дверном проеме и пошел прямо на меня. К счастью, он оказался слишком пьяным, чтобы нести угрозу; так что я благополучно достиг мрачных развалин пакгаузов на Бэнк-стрит.

Ни одного движения не заметил я на этой мертвой улице, соседствующей с устьем реки, а рокот морских волн полностью заглушал звук моих шагов. До разрушенной станции было еще далеко, а кирпичные громады пакгаузов вокруг меня казались даже более опасными, чем фасады жилых домов. Наконец я увидел сводчатое здание станции — вернее, то, что от него осталось, — и направился к его дальнему концу, откуда начинались пути.

Рельсы были ржавые, но большей частью неповрежденные; почти половина шпал сгнила. Идти или бежать по такой поверхности было весьма затруднительно, но я справился с этим и в целом показал неплохое время. Часть пути рельсы шли вдоль края речной теснины, но вот наконец я приблизился к длинному крытому мосту, нависшему над глубоким ущельем. Мои дальнейшие действия зависели от кондиций этого сооружения: если это в человеческих силах, я перейду по нему; если же нет, придется идти на большой риск, пробираясь по улицам к ближайшему автодорожному мосту.

Похожая на длинный сарай громадина крытого моста призрачно поблескивала в лунном свете; шпалы показались мне достаточно надежными, так что можно было особенно не тревожиться. Войдя в мостовой туннель, я включил фонарик, и меня едва не сбила с ног взметнувшаяся прямо передо мной стая летучих мышей. Примерно на середине моста чернел опасный пролом в шпалах, который поначалу испугал меня, заставив остановиться; но в конце концов я решился на отчаянный прыжок, и он мне удался.

С облегчением увидел я вновь лунный свет и вышел наконец из этого мрачного туннеля. Старые пути наискось пересекали Ривер-стрит и сразу сворачивали в зону пригорода, куда уже в меньшей степени доходила отвратительная инсмутская рыбья вонь. Густая поросль репейника и вереска мешала идти, цепляясь колючками за одежду, но я тем не менее радовался этим зарослям — ведь в случае опасности они представляли собой надежное укрытие. Я не забывал, что большая часть моего маршрута прекрасно видна с дороги на Ровлей.

Вскоре началась болотистая местность с единственной тропой на низкой травянистой насыпи, где сорняки росли не так густо. Затем возникло нечто вроде острова, возвышавшегося над болотом; рельсовый путь прорезал его в выемке, заросшей кустарником и ежевикой. Я рад был и этому жалкому приюту, ибо здесь шоссе на Ровлей, если верить виду из моего гостиничного окна, подходило к железной дороге почти вплотную. В конце этого участка оно пересекало пути и затем уже удалялось от города на безопасное расстояние; но до тех пор надо было сохранять предельную осторожность. Я благодарил судьбу за то, что сама железная дорога никем не патрулировалась.

Прежде чем ступить на этот участок пути, я еще раз оглянулся, но признаков преследования не обнаружил. Древние шпили и кровли гиблого Инсмута тускло поблескивали и мерцали в магическом желтом свете луны, и я представил, как выглядел город в прежние дни, до своего помрачения. Когда же взгляд вновь обратился к предместьям, что-то привлекло мое внимание и заставило тотчас замереть на месте.

То, что я увидел — или мне померещилось, что увидел, — южнее, было тревожным намеком на волнообразное движение; намеком, заставившим меня заключить, что огромная толпа выдвигается из города на ровную Ипсвичскую дорогу. На столь большом расстоянии я не мог различить никаких деталей, но меня особенно встревожил сам характер их движения — как-то уж очень странно колыхалась и слишком ярко блестела под луной эта масса. Доносились и далекие звуки, хотя ветерок дул в другую сторону, — нечто вроде резкого скрипа вперемешку с мычанием, что в целом производило еще более мерзкое впечатление, чем звуки существ, попадавшихся мне прежде.

Множество неприятных предположений пронеслось в моем мозгу. Я вспомнил о тех, чей «инсмутский вид» выражен настолько сильно, что они якобы вынуждены скрываться в каких-то трущобах, в тайных убежищах близ береговой линии. Еще я подумал о неведомых пловцах, которых видел сегодня у Чертова рифа. Считая с этой огромной толпой, шевелящейся вдали, а также с теми, что гонялись за мной по улицам города, число преследователей показалось мне чрезмерно большим для такого малонаселенного города, как Инсмут. Откуда могла появиться столь плотная колонна, за которой я сейчас наблюдал? Исходила ли она из древних, незримых и перенаселенных трущоб, что кишели нигде не учтенной и невесть откуда взявшейся жизнью? Или в самом деле имелся некий невидимый корабль, доставивший легион неведомых чужеродцев на этот адский риф? Кто они? Почему они здесь? И если целая свора этих тварей рыщет на Ипсвичской дороге, не разрослись ли подобным же образом патрули и на других дорогах?

Я ступил на участок пути, поросший низким кустарником, сквозь который продирался с трудом и вскоре замедлил шаг, ибо окаянный рыбий дух опять быстро заполонил воздух. Ветер ли, внезапно сменив направление, подул на запад, или еще что, но только вонь прорвалась от моря и накрыла город. Кажется, это началось с той минуты, когда с южной стороны, где до того царило безмолвие, донесся жуткий гортанный клич. Появились и другие звуки, хлюпающие и топочущие, и все это вызывало образы самого отвратительного свойства, мешая отслеживать движение колонны, неприятно колышущейся на отдаленной Ипсвичской дороге.

А затем все — и зловоние и звуки — настолько возросло, что я остановился, дрожа от страха и благодаря судьбу за то, что меня в тот момент скрывал откос. Я вспомнил, что именно здесь дорога на Ровлей ближе всего подходит к старой железной дороге, перед тем как уйти на запад. Нечто двигалось и по этой дороге, и мне оставалось только лечь на землю и ждать, пока это нечто не пройдет мимо и не исчезнет в отдалении. Хвала небесам, эти создания не используют для выслеживания псов — хотя, вероятно, это невозможно из-за вездесущего местного запаха. Лежа на дне песчаной расселины, прикрытой кустарником, я чувствовал себя в относительной безопасности, хотя понимал, что преследователи должны пересечь пути почти возле меня, самое большее — в сотне ярдов. Я видел их, но они меня увидеть не могли, разве что по какой-нибудь злосчастной случайности.

Я страшился даже украдкой взглянуть в ту сторону. Прямо передо мной было освещенное луной место, где они должны были пройти, и меня посетила мысль, что эта местность будет непоправимо загажена уже самим их присутствием. Может статься, они будут ужаснее всех прочих инсмутских типов — чем-то таким, что лучше вообще не впускать в свое сознание и память.

Возросшее зловоние подавило меня, а шумы разрастались, становясь вавилонским смешением кваканья, лая и тявканья без малейшего намека на человеческую речь. Действительно ли это голоса моих преследователей? Может, они все же раздобыли собак? Но до сих пор я не видел в Инсмуте никаких домашних животных. Нет, это хлюпанье и топотанье явно принадлежало монстрам — и мне не следовало открывать глаза, пока все эти звуки не минуют меня, удаляясь на запад. Толпа подошла теперь очень близко — воздух осквернился их хриплым ворчанием, а почва сотрясалась от их чужеродно-ритмичных шагов. Дыхание мое почти пресеклось, и я направил все силы на то, чтобы держать веки опущенными. Я решительно не хотел видеть ничего из того, что проходило мимо, неважно — страшная ли это реальность или всего лишь кошмарная галлюцинация.

Последовавшие вскоре действия властей, вызванные моими неистовыми призывами, подтвердили, что все это чудовищная правда, разве только галлюцинацией был сам этот дряхлый призрачный город с его квазигипнотическими чарами. Сама атмосфера подобных мест обладает уникальными свойствами, а наследие безумной легенды способно потрясти воображение любого человека, оказавшегося среди этих мертвых, отвратительно зловонных улиц с беспорядочной грудой гниющих крыш и обвалившихся колоколен. Быть может, темный морок безумия проник в самое сердце и душу этого злосчастного Инсмута? Кто бы поверил в реальность историй, подобных тем, что рассказывал старый Зейдок Аллен? Правительственные агенты беднягу Зейдока нигде не нашли и не смогли выяснить, что с ним в конце концов сталось. Где вообще кончается безумие и начинается реальность? Неужели и мои последние, самые жуткие впечатления были всего лишь кошмарной иллюзией?

Но я попытаюсь рассказать, о чем думал той ночью под издевательски желтой луной, наблюдая волнующуюся и пританцовывающую процессию, что шествовала из города по дороге на Ровлей и отчетливо предстала моему взгляду, когда я лежал среди диких зарослей ежевики на заброшенной железнодорожной ветке. Своего намерения не открывать глаз я, конечно, не выполнил. Эта попытка была обречена на неудачу — ибо кто смог бы слепо уткнуться в землю, в то время как чуть не в сотне ярдов от него зловонно шлепал мимо легион квакающих, взлаивающих существ неведомого происхождения?

Я полагал, что готов к худшему, и эта готовность неудивительна, принимая во внимание то, что я видел до этого. Прежние мои преследователи были отвратительно ненормальны — так мог ли я особенно удивляться, встретившись лицом к лицу с еще более отвратительной ненормальностью, глядя на тварей, в которых вообще нет ни малейшей примеси нормального? Я не открывал глаз до тех пор, пока хриплые крики не стали громче, исходя из того места, что было прямо передо мной. В тот момент я понял, что большая их часть должна быть хорошо видна там, где шоссе пересекается с путями, — и я не мог больше сдержать любопытства, какое бы ужасное зрелище ни явилось под желтой луной моему взору.

Это было концом, концом всего, в чем убеждала меня прежде жизнь на поверхности этой земли, утратой душевного равновесия и веры в целостность природы и человеческого разума. Ничего подобного я не мог и вообразить, даже поверь я безумной сказке старого Зейдока в самом буквальном смысле. Ничто не сравнится с дьявольской реальностью, которую я видел — или верил, что вижу. Хочу предупредить: вряд ли в описании мне удастся передать весь ужас этого зрелища. Возможно ли, чтобы наша планета действительно расплодила подобных тварей; что человеческие глаза действительно, как объективную реальность, видели то, что человек до сих пор знал только по древним легендам и порождениям лихорадочных фантазий?

И однако я видел их несметный поток — хлюпающий, топочущий, квакающий, блеющий, — не по-человечески волнообразно двигавшийся сквозь призрачный лунный свет в гротесковой, зловещей сарабанде фантастического кошмара. Иные были в высоких тиарах из того же безымянного белесовато-золотого металла… Иные весьма странно одеты… А один, который возглавлял процессию, был в отвратительно бугрящемся на нем черном пиджаке, полосатых брюках и человеческой фетровой шляпе, нахлобученной на нечто, заменявшее ему голову…

Помнится, в их раскраске доминировал зеленовато-серый цвет, исключая лишь белые животы. В большинстве своем они лоснились и казались скользкими, но гребни их спин покрывала чешуя. В очертаниях тел явно присутствовало нечто антропоидное, в то время как головы были рыбьими, с громадными, выпуклыми, немигающими глазами. По сторонам шей у них пульсировали жабры, а длинные лапы имели перепонки. Они двигались по-всякому — иногда на двух ногах, иногда на четырех, и я мог радоваться уже хотя бы тому, что у них не более четырех конечностей. Их квакающие, взлаивающие голоса издавали нечто похожее на артикулированную речь, в которой содержались все мрачно-выразительные оттенки, которых так недоставало пучеглазым лицам.

Но при всей их чудовищности они не казались мне чем-то совсем уж незнакомым. Я слишком хорошо знал, что они собой представляют, — ибо разве утратило свежесть воспоминание о тиаре, виденной мною в Ньюберипорте? Это были те самые богомерзкие рыбьи лягвы с безымянных узоров — ожившие и чудовищные; и, глядя на них, я понял, какая смутная ассоциация ужаснула меня в том сгорбленном, увенчанном тиарой священнике, которого я мельком заметил в темном проеме церковного полуподвала. Об их количестве можно было только догадываться. Мне казалось, что здесь их неисчислимое множество, — за короткое время я смог разглядеть лишь небольшую часть процессии. Уже в следующую минуту все исчезло благодаря тому, что сознание милосердно покинуло меня, и это был первый обморок в моей жизни.