Глава 6
Герман и Виктория. Мы с тобой одной крови
Сначала мы долго говорили о делах. Виктория не переставала меня удивлять. Она очень серьезно подошла к вопросу, навела всевозможные справки и теперь последовательно, шаг за шагом, объясняла мне, что предстоит делать, какие документы собрать, как связаться с немецкими посольствами в Киеве и в Москве. Я только руками развел:
– Откуда ты все это знаешь?
– Ну, я же поездила немного по миру… Да и друзей у меня много, есть с кем посоветоваться.
Когда план ближайших действий стал мне более или менее ясен, разговор вновь вернулся к Светке. Сестра принялась горячо убеждать меня, что с дочкой все будет хорошо:
– Видишь, я же тебе говорила – у меня интуиция. А теперь мы получили документальное подтверждение, что она жива и здорова. Надо будет только изобрести какой-нибудь хитрый ход, ну, чтобы у нас были стопроцентные гарантии. Отдаем деньги только в обмен на нее и никак иначе. Но это мы придумаем, время еще есть…
Она уже так уверенно говорила «мы», что мне действительно становилось спокойнее. Теперь я не один боролся за Светку, у меня появился друг и союзник.
Виктория поднялась из-за стола, снова заглянула в холодильник, ловко нарезала колбасу и ветчину, красиво разложила по тарелочкам зелень и тещины маринованные огурцы, вынула из серванта две стопки и налила водки.
– Теперь можно и выпить…
– Давай. За Светку.
– За нее.
Дернули, потом еще по одной. Сестра хрустнула огурчиком и вздохнула:
– Да-а, не думала я, не гадала, что эта новость прибудет к тебе вот так. Хотела привезти тебе радость…
– …а привезла надежду на спасение дочки. Поверь, это намного важнее.
Она опять вздохнула.
– И еще одно, Герман… Тебе придется много ходить по инстанциям, собирать документы и все такое. Это, к сожалению, очень долго. Бюрократия процветает везде, и у нас, в России, и у вас, на Украине… Но существует один хороший способ, помогающий ускорить процесс.
– Деньги?
– Они, родимые… Видишь ли, братик, – чуть смущенно проговорила она, – у меня сейчас все в порядке с финансами, я продала кое-что из родительского наследства. А тебе понадобится немало – на взятки, на билеты, с собой надо иметь большую сумму, так принято… Хочешь, я дам тебе взаймы, а потом ты вернешь мне, когда получишь наследство?
Я был тронут ее участием.
– Спасибо, Виктория… Вика. Но у меня есть деньги. Я копил на новую машину и уже почти набрал, но теперь она, конечно, подождет, Светка важнее всего…
Мы помолчали, закурили и выпили третий раз – и снова за Светку.
Вика заговорила на другую тему – видно, решила отвлечь меня от грустных мыслей:
– Слушай, Герман, давно хотела тебя спросить: а как так вышло, что ты из Москвы попал сюда, на Украину? Бася почему-то не хочет об этом говорить…
– Ну еще бы, история была неприятная. Ты, наверное, не помнишь – меня же из института выгнали?
– Почему, прекрасно помню. Ты в Бауманском учился. И неплохо учился, между прочим. А потом, уже незадолго до окончания, в армию загремел.
– Ну да, так и было. Глупость вышла несусветная… Я с девчонкой встречался из иняза. Сначала у нас все хорошо было, а потом у нее другой кавалер завелся, будущий дипломат. Закрутила она с ним, а мне ничего не говорила – видно, держала про запас, на всякий случай, если с этим самым атташе что-нибудь не срастется. Ну, а я ведь молодой был, горячий… Стал разбираться, что к чему, караулил ее у дома, у института. Психовал, учебу совсем забросил, сессию завалил. Да еще с деканом поругался, нахамил ему, дурак… Ну, меня и турнули за хвосты и хронические непосещения, а ведь год-то всего и оставался!
– Ну да, помню я это все… Зимой тебя отчислили, а весной сразу в армию забрали. Ты в погранвойсках служил. На Дальнем Востоке. У Баси до сих пор твоя фотография на полке стоит – с собакой.
– С Альмой… – кивнул я. – Но ты меня просто поражаешь, Вика! Я думал, ты вообще меня не замечала, а ты, оказывается, все про меня знаешь и помнишь…
Сестра только улыбнулась:
– Ну, а дальше что было?
– Давай допьем, тут как раз по полрюмки осталось… Дальше? Вернулся, а что делать, не знаю. Ни образования, ни профессии. Наверное, можно было бы в институте восстановиться, но я же гордый был! Не стал. А тут дружбан мой, Сашка Семенов, был у меня такой приятель, предложил «бомбить», ну, частным извозом заняться. Я и согласился.
– И про это я помню, и Сашку знаю. Он, кстати, до сих пор в нашем доме живет. Бизнесменом стал, у него фирма своя, компьютерами, что ли, торгует… А вот что потом-то случилось?
– А то и случилось. Еду я как-то по Боровскому шоссе, это в Переделкине, тормозят меня два парня с большой сумкой. Ребята как ребята – в куртках, в лыжных шапках, тогда все так ходили. «Шеф, отвези в Медведково!» Ну, в Медведково так в Медведково. Бросили сумку в багажник, поехали. А тут гаишник с жезлом – ваши документики? Те парни, как форму увидели, тут же из машины выскочили и деру. А мент, естественно, пристал – что да как, да открой багажник. Ну, мне деваться некуда, открыл, достал их сумку, расстегнул – мама дорогая, а там два «калаша» и патронов на целый взвод!
– Прости, я не поняла, что было в сумке?
– «АК» – автоматы Калашникова. Я про них, естественно, и знать не знал, но разве это докажешь? Меня под белы ручки – и в казенный дом. А только выпустили под подписку, Бася меня тут же, от греха подальше, спровадила из Москвы сюда.
– Господи, ужас какой!
– Ну, это как посмотреть. Может, и ужас, а может, просто судьба мне тут жить. Я ведь во Львов еще школьником приехал и влюбился тогда в этот город, как в женщину.
– Судьба, говоришь? – задумчиво переспросила сестра. – А как по-твоему, что это такое? Расположение звезд на небе, да? Или линии на руке?
– Нет, – решительно возразил я. – Это не звезды и не линии. Это люди, которые окружают тебя и влияют так или иначе на твою жизнь. Причем ты можешь даже не знать о существовании этого человека, а он где-то рядом вершит твою судьбу. Ты наталкиваешься на человека или человек наталкивается на тебя – все равно кто, и в мире что-то происходит, меняется. Пересекутся в один прекрасный день две судьбы – и ты на новой линии, как шар в бильярде. Шар ведь сам не выбирает себе линию, ему надо для начала от кого-то оттолкнуться. Но тот, об кого он ударяется, тоже меняет линию движения.
– Интересная теория…
– Вот и сейчас, – продолжал я, – в мою жизнь ворвались какие-то подонки, которые круто перепахали все на моей линии. Но это им так не сойдет. Я их так толкну – мало не покажется!
– Не сомневаюсь, Герман! Но мы отвлеклись. Значит, ты так и прижился здесь, во Львове?
– Ну да. Басины друзья помогли с работой – пристроили в автопарк. Сначала был шофером, теперь вот вырос до начальника. Квартиру купил, женился…
– А с Юлькой своей ты как встретился?
Я нахмурился. Наше знакомство с Юлькой – еще одна причина, почему я не хотел отпускать жену на этот проклятый остров. Слишком хорошо помнил, что между первой нашей встречей и первыми горячими объятиями на обтянутой полиэтиленом кушетке в «клизменной» прошло чуть больше семидесяти двух часов – тех самых, что даются на отдых медсестрам, работающим «сутки через трое». И хотя Юлька всегда клялась-божилась, что у нее так не было больше никогда и ни с кем, а со мной вышло исключительно потому, что она влюбилась в меня с первого взгляда, в душе все-таки копошился червячок сомнения. Не то чтобы я не верил своему Дельфиненку… Просто побаивался, что она в любую минуту может с тем же успехом влюбиться в кого-нибудь другого. Вот так же, с первого взгляда.
Лично я, когда увидел ее четыре года назад, то просто голову потерял. А дело было так: из-за пустячного, в общем-то, повода – железная заноза в пальце, которая вдруг вздумала воспалиться, так что пришлось даже резать гнойный «карман», – я вдруг оказался в районной больнице. И на второй же день моего там пребывания утро началось с появления в палате прелестной медсестрички, которую я, за широко расставленные глаза и не сходящую с лица милую улыбку, сразу окрестил Дельфиненком. Юльке тогда только-только девятнадцать исполнилось, ох, и хороша же она была! Представьте себе – длинноногая, стройненькая, грудь четвертого размера, ничем, кроме белого халатика не прикрытая, а сам халатик нейлоновый, полупрозрачный такой, сквозь него все видно. Я еле-еле дождался ее нового дежурства…
Когда я выписался, мы с ней чуть не каждый день встречаться стали. А вскоре выяснилось, что Дельфиненок мой в белом халатике что-то там неправильно посчитала и теперь находится, как в старых книжках писали, «в интересном положении». И я, не раздумывая, потащил ее в загс и в тридцать шесть лет впервые в жизни сделался мужем, а затем и отцом.
Раньше я, как всякий неравнодушный к слабому полу мужик, не слишком-то торопился под венец. И всегда сторонился тех женщин, которые проявляли в этом вопросе излишнюю настойчивость. Как бы ни была хороша та или иная дивчина, но стоило ей начать демонстративно поглядывать на витрину магазина свадебных платьев, меня тут же как ветром сдувало.
С Юлькой же вышло совсем наоборот. Я женился на ней, даже толком не узнав, что она за человек. О том, например, что она у меня экстремалка, с парашютом прыгает и с маской ныряет, я первое время даже не догадывался. И что делать, пришлось принимать как должное. Вот только гонять на мотоцикле я, помня о маминой гибели, ей категорически запретил.
Излагать всю эту историю Вике я не стал и поспешил перевести разговор на другую тему:
– Ну что мы все обо мне да обо мне? Ты про себя расскажи! Как ты, что ты? Где работаешь, чем занимаешься?
– Официально работаю в оркестре радио и телевидения, но это так… неважно. Да не хочу я про свою работу говорить, неинтересно это совсем!
– Понимаю. Ты хотела бы рассказать про своего жениха, да?
Лицо Виктории так и осветилось, словно внутри нее зажгли лампочку:
– Если честно, то очень хотела бы, братик! Но понимаю, что тебе сейчас совсем не до этого. Ты ведь небось все это время не только не ел, но и не спал толком? Иди-ка ты ложись, завтра у нас с тобой трудный день…
* * *
Долго уговаривать Виктории не пришлось – брат, похоже, уже и правда с трудом держался на ногах. Объяснил, где ей лечь и где взять постельное белье, добрел до другой комнаты и через несколько минут уже спал глубоким сном. А привычная к полуночным бдениям Вика вымыла посуду и прибралась в кухне, наконец-то приняла душ и, не торопясь, стала устраиваться на ночлег. Ей предстояло спать в гостиной – у Германа оказалась довольно приличная трехкомнатная квартира в хорошем современном доме. Виктория раздвинула диван и стала застилать его чистым бельем, прислушиваясь к доносящемуся из спальни ровному дыханию брата. Господи, только бы все кончилось хорошо, только бы вся эта история завершилась благополучно!
Несмотря на удобное ложе – никакого сравнения с купейной полкой! – она никак не могла уснуть. Видимо, отоспалась в поезде еще на несколько суток вперед. Больше всего на свете хотелось позвонить Игорю, обсудить с ним столь обильные впечатления сегодняшнего дня, услышать любимый голос. Но сделать это было нельзя, хотя бы и потому, что ее наручные часы показывали десять минут третьего – а это значило, что в их краях уже четвертый час ночи, и мужчина ее мечты, конечно, давно спит. Виктория перевернулась на другой бок, закрыла глаза и ясно представила себе лицо возлюбленного, его волосы, глаза, фигуру, его голос, походку, характерное движение, которым он стряхивал пепел с сигареты, свойственную только ему манеру чуть приподнимать одну бровь – эта его привычка просто сводила ее с ума.
Только недавно, встретив Игоря и испытав всю гамму чувств, которые только может пережить женщина, обожающая мужчину, Вика вдруг сумела понять свою мать. Оказывается, разгадка тайны характера Марии Львовны была очень проста. Дело не в том, что у нее был скверный характер, что она получала удовольствие, доставляя неприятности другим. Просто она очень сильно любила своего мужа. И была с ним несчастлива, потому что он не отвечал ей тем же. Мария Львовна так страдала от измен любимого человека, что обозлилась на все человечество. И в особенности – на женщин.
Бася частенько рассказывала ей, что раньше Мария Львовна была совсем другой. И Вика сама могла убедиться в этом, увидеть свою совсем другую мать – правда, это продолжалось очень недолго, каких-нибудь несколько недель. Почти двадцать лет после смерти отца Мария Львовна была еще более невыносимой, чем при нем, но только сейчас Вика поняла, что она существовала все эти долгие годы словно по инерции, продолжая чисто внешне сохранять облик живого человека, хотя на самом деле душа ее уже была мертва. После смерти любимого мужа у нее уже не было ничего, что держало бы ее на этом свете. Трудно в таком состоянии не возненавидеть весь мир… И только смертельно заболев, Мария Львовна вдруг сильно изменилась, сделалась тихой, ласковой и какой-то словно виноватой, будто хотела попросить у них у всех прощения за свои грехи. Вика даже помнила, с чего это началось. Однажды, когда Марии Львовне в очередной раз стало нехорошо, Бася подала ей, вместе с лекарством, воду в хрустальном бокале. Таких бокалов у них когда-то было два, на одном был нарисован Адам, а на другом – Ева, но Адам давно разбился.
Мария Львовна запила лекарство, поставила полупустой бокал на край столика, но сделала это так неловко, что фужер соскользнул с лакированной поверхности и со звоном упал на пол.
– Боже! Разбился? – На лице матери отразился такой ужас, что Вике даже стало не по себе.
– Ну разбился, и бог с ним! Можно подумать, у нас посуды мало. Ты, мама, нашла из-за чего расстраиваться!
Но Мария Львовна, казалось, ее даже не слышала. Она со стоном опустилась в кресло и, закрыв лицо руками, забормотала еле слышно:
– Значит, все… Мне пора к нему… Это знак, знак свыше…
Тогда, восемь лет назад, Виктория ничего не поняла и только удивлялась резким переменам, происшедшим вдруг с ее матерью. А та вдруг начала гаснуть буквально на глазах, за несколько месяцев из энергичной и еще полной сил женщины превратилась в больную старуху, слегла в постель и уже не вставала. За несколько недель до смерти Мария Львовна настояла на том, чтобы Германа, о котором она почти не вспоминала все это время, срочно вызвали в Москву.
В то утро, когда его ждали, Мария Львовна проснулась ни свет ни заря, велела сменить постельное белье, переодеть ее в новый халат и села в кровати, тяжело опираясь на подушки.
– Виктория, – Мария Львовна говорила тихо, ее было еле слышно. – Мне осталось немного, – она перевела дух. – Я хочу, пока не поздно, со всеми проститься.
– Мама, пожалуйста, не надо… – привычно начала дочь.
– Я прошу тебя. – Мария Львовна закрыла глаза. – Мне трудно долго говорить, не мешай мне.
– Но тебе же стало лучше, да и врач сказал… – Виктория, как могла, пыталась ободрить мать.
Но та остановила ее движением руки.
– Послушай меня. Сегодня приедет Герман.
– Да, я знаю.
– Никуда не уходи, дождись его, вы мне нужны. Оба.
– Хорошо, мама, как скажешь.
– Где Бася?
– На кухне. Позвать ее?
– Да.
Часы в спальне глухо пробили два раза.
– Бася! – Генеральша с трудом повернула голову в сторону коридора, откуда послышались характерные прихрамывающие шаги домработницы.
– Да, Мария Львовна, я здесь. – Бездонные серые, почти прозрачные Басины глаза не изменились за пятьдесят лет жизни в генеральской семье; по густым, коротко стриженным волосам пробегала все та же морская рябь, только теперь они были не русыми, а пепельно-серыми.
– Во сколько поезд, я запамятовала…
– В шестнадцать десять. От вокзала ему полчаса езды. Значит, часов в пять он уже должен быть здесь, – Бася не скрывала своей радости.
– Господи, как долго, – вздохнула ее хозяйка. – Как бы не помереть раньше времени…
– Ну что вы, Мария Львовна, как можно, – улыбнулась Бася. – Хотите, я вам кагорчику в чай накапаю?
– А что, и накапай! Мне теперь здоровье беречь без надобности, могу себе позволить все, что хочу.
Вика вышла на балкон покурить.
«Что за блажь нашла на мать? – подумала она, щелкая зажигалкой. – Зачем ей вдруг понадобился Герман? Всегда шпыняла его, а теперь дождаться не может. Никак действительно решила со всеми проститься…»
Она, конечно, жалела свою мать. Но только потому, что та была теперь больной, старой и умирающей. Простить ей все те страдания, которые претерпела по ее вине, Виктория так и не смогла.
«Разве можно так воспитывать детей? – думала она. – Если бы у меня был ребенок, как бы я его баловала…»
Когда в передней раздался звонок, Бася, как молоденькая, бросилась к двери. Виктория поспешила следом. Ей тоже не терпелось увидеть соседа, шесть лет назад зачем-то внезапно уехавшего из Москвы на Украину. Шум открываемого замка, радостные возгласы – и вот появился Герман, возмужавший, уже совершенно взрослый мужчина. Вика чуть не ахнула – в какой-то момент ей показалось, что на пороге стоит отец. Но это, конечно, было обманом зрения.
Бася, вся светившаяся от счастья, прижималась щекой к плечу внука.
– Господи! – бормотала она. – Мальчик мой… Приехал… Дождалась… Увидела…
Вика тогда тоже обнялась с прибывшим – наверное, первый раз в жизни.
– Надо же, какой ты стал… – сказала она. – Такой… – И не смогла подобрать слова.
– А я звоню к нам, – сообщил Герман, – а там никто не открывает.
– Да я здесь почти все время, уж очень слаба Мария Львовна. – Бася не могла отвести от внука нежного и восхищенного взгляда.
– Пойдем туда? – вопросительно взглянул на нее Герман.
– Чуть позже, – вздохнула его бабушка. – Сначала нам надо к Марии Львовне. Она очень ждала тебя.
Весь вид Германа выражал крайнее удивление, но вслух он ничего не произнес. Впрочем, если бы молодой человек даже и задал свой вопрос, ни Бася, ни Виктория не смогли бы ничего ему ответить.
Герман вошел в спальню и застыл на пороге. Вика отлично его понимала. Узнать в полусидящей на постели высохшей старой женщине еще год назад здоровую и пышнотелую Марию Львовну было практически невозможно.
– Вот какой ты стал… – улыбнулась Мария Львовна. – И как похож… – она выразительно посмотрела на Басю, та согласно закивала головой. – Садись, Герман, не бойся, я не заразная. И вы обе садитесь, мне надо с вами со всеми поговорить.
Вика села в ногах широченной кровати, Герман опустился в стоящее около двери кресло, Бася примостилась на краешке стула.
Мария Львовна обвела собравшихся взглядом:
– Мы все как большая семья. Я так счастлива, что успею все сказать, пока не ушла туда… – она махнула рукой, изображая это «туда». – Ты знаешь, – обратилась Мария Львовна к дочке, – как я любила твоего отца…
В комнате повисла томительная пауза.
– Ну вот, – продолжала Мария Львовна, вздохнув, – так случилось, а в жизни всякое случается… – Она бросила взгляд на Басю, словно ища у той поддержки.
– Может, водички? – заботливо спросила Бася.
– Да, будь добра. – На лице Марии Львовны отразилось страдание.
Домработница поднесла к ее губам хрустальный стакан:
– Может, не сейчас?.. Давайте отложим разговор. Ведь вам нехорошо.
– Нет! – с неожиданной решительностью возразила Мария Львовна. – Откладывать нельзя, завтра может быть уже поздно. Сейчас или никогда!
– Хорошо, – Бася тихо ретировалась на свое место.
– Мне нужно сказать вам… Тебе, Вика… И особенно тебе, Герман… Очень важную вещь. Дело в том, что… – Мария Львовна замолчала, в ее все еще жгуче-черных глазах – пожалуй, единственном, что осталось от прежней генеральши Курнышовой, – заблестели слезы.
– Может, еще водички? Или лекарство? – участливо спросила Бася.
– Нет-нет, – всхлипнула Мария Львовна, – спасибо, Басенька, я сейчас… сейчас соберусь…
– Дело в том, что Валерий Андреевич… Твой отец, Вика… И… – она изможденно откинулась на подушки. – Нет, Бася, я не могу! Давай ты…
Бася как-то вся подобралась, посмотрела на Германа, потом на Викторию, потом снова на внука и, набрав побольше воздуха в легкие, выдала без всяких предисловий:
– У тебя, Виктория, и у тебя, Герман, один отец, Валерий Андреевич. Стало быть, вы брат с сестрой.
В первый момент Виктории показалось, что ее подвел слух.
– Что-что? – переспросила она.
– То, что ты слышала! – жестко сказала Мария Львовна.
– Но как же так? – растерялась Вика. – Не может быть, чтобы папа и Берта…
И тут же замолчала, поняв всю нелепость своих слов.
Герман сидел с открытым ртом и выглядел при этом довольно глупо.
– Бабушка, а как же альпинист? – вдруг спросил он. – Ну, который погиб на Эльбрусе?
– Господи, да не было никакого альпиниста и никакого Эльбруса! – отмахнулась Бася. – Ну не могла же я тебе тогда правду сказать? Вот и выдумала скалолаза. Все-таки не так банально, как полярник или летчик-испытатель.
– Ну, теперь я спокойна, – Мария Львовна устало опустилась в кровати. – Все это уже в прошлом, ни Валеры, ни Берты уже нет на этом свете. Скоро и я… Может, надо было сделать это раньше, но я не могла. Простите меня… Простите за все… Теперь я могу спокойно умереть. Ты, Виктория, не останешься одна: Герман хороший мальчик, он будет тебе заботливым братом, ведь правда, Герман?
* * *
Сквозь какой-то болезненный сон я услышал голос Светки. «Гелман!» – словно бы позвала она. Я резко подскочил на постели и прислушался, но в квартире, конечно, было тихо. Часы показывали пять двадцать три утра.
Я двинулся в ванную и по пути споткнулся обо что-то. Это была сумка Виктории. Да, ведь ко мне приехала сестра! Я вспомнил весь вчерашний день. Сегодня мы с Викторией должны ехать в Киев… А потом в Москву. Я сразу представил себе Басю, как она мне обрадуется, как начнет расспрашивать о Светке… Черт, придется как-то выкручиваться. Хотя тем для разговора у нас будет предостаточно, она ведь еще ничего не знает о завещании, о письме…
Я умылся, побрился и почистил зубы, не переставая размышлять. Мне было о чем подумать. Получалось, что мой дед и отец Берты, моей мамы, вовсе не погиб на фронте, как неохотно призналась мне как-то бабушка. Он прожил еще больше пятидесяти лет после войны, где-то в Зальцбурге… А Бася молчала, как партизан. Впрочем, в этом как раз не было ничего удивительного. Ведь она столько времени не говорила мне о том, что моим отцом был генерал Курнышов. А тут дед – немец… Ну да, ведь и у мамы, и у меня немецкие имена… Вся эта история очень может оказаться правдой.
Я уже одевался, когда услышал, как в гостиной одновременно зазвонил будильник и запиликал незнакомый голос сотового – очевидно, Викиного. А через некоторое время показалась и сама сестра – бледная, растрепанная, с широко раскрытыми невидящими глазами.
– Где у тебя ванная? – механическим, словно у автоответчика, голосом поинтересовалась она.
– Там, – показал я, и она, как сомнамбула, побрела в ту сторону.
– Вика, а кто завел будильник? – спросил я, когда сестра, наконец, вернулась.
– Я, конечно.
– Зачем?
– Как зачем? Ты что, забыл, сколько у нас сегодня дел? Нам нужно ехать в Киев.
– Ты хочешь сказать, что ради меня совершила такой подвиг и встала в шесть утра?
– Да, это было нелегко, – согласилась она. – Не думай, я до сих пор еще сплю. Но я же должна тебе помочь… Слушай, а кофе в этом доме есть? Иначе я так и не проснусь.
– Да-да, конечно! – кинулся я. Я готов был достать для нее не только кофе, но и звезду, да что там звезду, целую луну, целое солнце с неба. За одну ночь Виктория – Вика, сестра! – вдруг сделалась для меня самым близким человеком на свете.
