Разминка. Душ. Завтрак. Посуда — в мойку. Володя нашел в шкафу старые джинсы, свитер и, натянув все это, направился в лоджию. Начал с самого большого ящика, где хранились бабушкины вещи.

Сверху лежала старая бархатная скатерть. Красные с зеленым узоры заиграли в слабом свете пасмурного утра. Это была тяжелая парадная скатерть, не столовая. Одно время она даже висела как коврик на стенке у бабушкиной кровати.

Дальше шли книги. Все они неплохо сохранились. Черно-оранжево-красный Шекспир, серые томики Мопассана — полный огоньковский комплект, мушкетеры Дюма, много-много Золя, собрания сочинений Чехова, Бунина, Льва Толстого. Отдельные издания советских классиков: «Далеко от Москвы» Ажаева, «Брестская крепость» Смирнова, «Волоколамское шоссе» А. Бека… А вот и томики серии «Пламенные революционеры». Это то, что он читал в детстве, приходя к дедушке. Странным казалось то, что книги, которые он брал у деда, и те, которые изучались в школе, вроде бы были одинаковые, но все же чем-то отличались друг от друга. Хорошо было то, что уже знал содержание «Войны и мира», ее героев — прочел еще до того, как начали «проходить» в школе. Но в школьной программе это были какие-то другие герои. Имена те же, и говорят и делают то же, но все равно — другие люди. Объяснения учителей, пояснения в учебниках — одно, а его понимание содержания этих книг — другое.

Куда же теперь все это девать? По первоначальному замыслу, библиотеки в квартире не предполагалось. Это квартира для интернета, в котором все уже есть. Все необходимые книжки благополучно перекачаны в сеть, а новые все прибывают.

Бумажным изданиям здесь места не было. Степанков разложил книги стопочками у камина в гостиной. Провел пылесосом по корешкам, приятно запахло книжной пылью. Стало уютнее. Для книг придется заказать или купить шкаф. Стекло или дерево? Ладно, надо будет позвонить дизайнеру.

Во втором ящике — фотографии. Тяжелые альбомы из дома деда с бабушкой и родительский альбом. Самый старый — с лаковой китайской крышкой, а на ней — птичка из белой кости. Здесь — бабушкины предки. Ее дед, отец, дяди и тетки, братья, сестры. Со стороны деда — неизвестные родственники. Никаких кринолинов и кружевных зонтиков — все рабочие, мастеровые, которые пришли в город из села, с твердым взглядом и неестественно вытянувшиеся перед фотоаппаратом. Но было же в деде откуда-то врожденное благородство. Степанков хорошо это чувствовал и помнил.

Фотографии родителей в молодости. Вот улыбается беременная мама, отец держит ее за руку на фоне какого-то необычного памятника. Степанков такого не помнил. А вот отец в армии. Отец с друзьями. Маленькие фотографии «с уголком» для паспорта. Нет родных со стороны отца — матери, отца, деда… О родителях отец не говорил, как будто их никогда и не было. Ни сестер, ни братьев.

А что будет у него, у Владимира? Что он расскажет своим детям? Надо отобрать лучшие фотографии, самые близкие, дорогие, важные… Отсканировать, оцифровать, записать на диск, отпечатать, отдать в багетную мастерскую, чтобы сделали одинаковые рамки. И развесить на стенах. Пусть его близкие будут с ним. Пусть станут безмолвными, но участливыми спутниками его жизни. Решено.

Он продолжал рыться в ящиках. За окном темнело. Пора и перекусить. Степанков, путешествуя мыслями в прошлом, разогрел в микроволновке котлеты с гречкой, машинально жевал, думал о суете жизни и даже о вечности.

Вот что значит — разбирать архив, особенно своей семьи.

В следующем ящике он обнаружил потертый проигрыватель с набором старых пластинок, тут же перенес все это в гостиную, воткнул штепсель в розетку. Загорелся зеленый огонек. Первая попавшаяся пластинка — русские романсы в исполнении Бориса Штоколова. «Утро туманное, утро седое…» — запел, словно откуда-то издалека, густой бас. Голос заполнил комнату, заставил бросить работу, усадил в кресло. Надо было только слушать… слушать… Старенький проигрыватель работал прекрасно. Для него и для пластинок придется сделать отдельную тумбу. Пластинка не шипела, и низкий голос с приглушенным, спрятанным глубоко в душе рыданием сообщал слушателям о вечной тоске по милым и давно ушедшим людям. Федор Шаляпин да Борис Штоколов были самыми любимыми дедушкиными певцами. Бабушка с мамой любили Лемешева, Козловского, Кристалинскую, Новеллу Матвееву, Вертинского. Отец — Окуджаву и Высоцкого. Это были песни детства Володи Степанкова, и сейчас он был там, среди родных и близких. Песни из подворотни под три примитивных аккорда его никогда не пронимали.

Так, книги и пластинки пересмотрены. Самовар завтра начистит Неля, и он определит ему место. Завтра же к вечеру вызовет дизайнера Алешу. Конечно, в концепцию свободного пространства и аскетического минимализма живая жизнь не вписывается. А может, в минимализме и жить-то нельзя? Это все ведь уловки рынка, быстро преходящие веяния моды и шоу-бизнеса. Идем на поводу у общества потребления? Хотя «техно» — это, конечно, вещь.

Металл — красиво, удобно, функционально. Но куда при этом девать книги, пластинки, альбомы с фотографиями? Может, Мишка что-нибудь подскажет? Надо, в конце концов, позвонить ему, они же так толком до сих пор и не поговорили.

Все. Сил больше нет. Он провозился со всем этим «наследством» целый день. «И как только люди в архивах работают? Зачем я всем этим занимаюсь?» Он принял душ из тонкой лейки нагревателя, улегся в кровать. Согрелся под одеялом.

Не спалось…