Жив, жив остался наш герой! И его возлюбленная жива. И девочка Лиза. А иначе кому поднимать из руин N-ский комбинат? Кто родит ему сыновей — продолжателей рода Степанковых? И кто-то же должен удивлять мир волшебной музыкой, рожденной из занудных гамм…

Спустя несколько месяцев после описываемых событий, в горах Швейцарии, в частной клинике, где лечат за большие деньги все — от прыща на носу до раковых опухолей, — в приемной знаменитого доктора сидел Степанков. Он похудел, побледнел и все же был на ногах, его ранение оказалось не очень тяжелым. Хуже было у Милы. Ей делали операцию за операцией, по косточкам, по хрящичкам собирали запястья рук. Повреждения оказались серьезными, дело едва не кончилось ампутацией. Но все обошлось. А Лизоньке назавтра обещали снять повязку. Врачи уверены, что зрение у нее будет хорошее. Как ни странно, именно нервное потрясение мобилизовало ресурсы организма, сделало сложную операцию эффективной.

— Вы хотели со мной встретиться, господин Степанков? — доктор стремительно проследовал через приемную в кабинет, кивком головы приглашая Володю за собой. Говорил он на чистейшем русском.

От такой неожиданности Степанков потерял дар речи, запутался в заготовленных заранее немецких и французских словах благодарности. Доктор весело улыбнулся:

— Да русский я, русский. От братков и вымогателей, которые в служебных креслах сидят, сбежал… Излагаю быстро и коротко: жену еще долго собирать будем, но восстановим полностью, даже на пианино играть будет. Дочь почти наверняка будет видеть нормально (кстати, девочка очень похожа на вас), но нужны будут кое-какие процедуры, упражнения… Все. Какие еще вопросы?

— Можно, я Лизу к себе в номер возьму?

— Можно. Это же здесь, только на другом этаже? Хорошо, там и снимем повязку. Прошу прощения, я должен идти к другому пациенту…

— Завтра утром снимут повязку, и ты будешь видеть, как все.

— Без очков?

— Без очков.

— А это что? Знаю, знаю… Это Зохина шаль…

— Нет, это шаль другой твоей бабушки. Это моя мама. Ее уже давно нет. А Зохина шаль тоже здесь. Они совершенно одинаковые. Пощупай.

— Одинаковые…

— Одну я накину тебе на плечи, другую себе. Мы откроем дверь на балкон и будем дышать свежим воздухом.

— А мама где?

— У мамы тоже все в порядке. Завтра последняя операция.

— А где мы теперь будем жить?

— Есть на земле один прекрасный город. Мне теперь он кажется самым прекрасным, хотя раньше я так не считал… Возможно, ты решишь иначе, но в любом случае я хочу, чтобы ты его увидела. Там жил я в детстве. Старые развалившиеся пустые дома снесли, территорию выровняли, на этом участке теперь строят новый дом, даже несколько домов. Знаешь, такой большой, из красного кирпича, с причудливыми решетками, беседками и детской площадкой. А еще там будет настоящий пруд.

— Пруд! — Лиза восторженно захлопала в ладоши. — Я так люблю купаться! Но мама мне редко разрешает…

— Думаю, теперь она будет разрешать тебе многое. Ведь ты выздоровела. Ты будешь ходить в школу, вдобавок наймем тебе учителей.

— И буду играть на пианино? — недовольно пробурчала Лиза.

— Ну, это уж как ты сама решишь. Неволить тебя никто не будет.

— А вы можете сесть рядом и взять меня за руку?

— Конечно. Тебе тепло?

— Мне хорошо, мне тепло… А вам?

— И мне. У нас же одинаковые шали.

— А что за окном?

— Горы. Красивые горы. Ты их завтра увидишь. Хочешь, я тебе спою?

— Как маленькой? Колыбельную? Конечно, хочу. Мне мама когда-то давно пела… И я засыпала, укутавшись в бабушкину шаль.

— Ишь хитрый… Это для мальчика колыбельная. Мы в музыкальной школе пели… Сами уснете, а я потом майся до утра… Давайте лучше я спою.

— Ну, пой… — согласился он.

— Вот эта песня для девочек:

«Господи, когда же и у нас будет так, чтоб можно было жить спокойно, работать… Когда мы научимся быть счастливыми?»

«Надо начинать все со своего дома. Сейчас его строят в N-ске. Не дом, целый поселок. Не домик окнами в сад, а много домиков окнами в сад…»

Уставшая от впечатлений и новостей Лиза уже давно тихонько посапывала во сне, а Степанков все сидел у ее кровати и смотрел вдаль.

Его мысли были полны и светлой печали, и тихой умиротворенной радости. Как же так вышло, что судьбы таких разных людей связались в запутанный узел?

В дверь тихо постучали. Вошла горничная с запиской в руке. Увидела девочку в кровати, а мужчину в кресле, посмотрела на открытую балконную дверь, осуждающе покачала головой. Положила записку на журнальный столик. Прошла на цыпочках, прикрыла дверь. Поправила шали на спящих. Пальцы ощутили необыкновенную мягкость козьего пуха, который и в самые лютые морозы умеет хранить тепло. «Да, у нас такого нет», — подумала она по-немецки… Или по-французски… Кто знает. У них там, в Швейцарии, четыре государственных языка. Но общий язык они всегда находят. В России — один государственный язык, а мира и покоя себе никак не обрящем.

Володе снится сон, как живут они всей семьей в N-ске, в восстановленном родительском доме. Вокруг такие же красивые дома, утопающие в цветущих садах. Из открытых окон дома слышатся звуки рояля: приехала на каникулы Лиза. Она учится в консерватории и уже приглашена в турне по странам Азии. Почему Азии? Непонятно, но во сне все бывает. Во дворе бегают двойняшки — мальчик и девочка — в белых костюмчиках, Мила со своими родителями варит на летней печке малиновое варенье. Или клубничное? На соседнем участке стоит раздумчиво у мольберта Мишка. Его жена Лариса, ладно уж, пусть будет, у калитки разговаривает с делегацией рабочих комбината, которые просят ее баллотироваться на должность главы администрации N-ска. Потом рабочие придут к нему, Владимиру Ивановичу Степанкову, и скажут, что пришла очередь поднимать из руин и другие города. А без него, Степанкова, делать это некому. Нет, Степанков все-таки неисправим, даже во сне!

Лизе снится сон, что она наконец-то разучилась играть на этой каторге — рояле, вышла замуж за толстого мальчишку Петьку Лукина, а потом бросила его страдать, одинокого и влюбленного, а сама сбежала с английским принцем на Гавайи. Там нарожала кучу принцессиков и поет им русские колыбельные песенки…

Миле снился дом в Муроме, отец с матерью. Они вырастили огромный баклажан. Баклажан уже больше самого огромного дирижабля, в нем разместился необъятный концертный зал, где зрители — семечки, а они с Лизонькой, обе почему-то одного возраста, в белых платьицах играют для международного жюри собачий вальс…

Снятся свои сны, которые мы из-за дальности расстояния не можем рассмотреть как следует, и художнику Михаилу, и его жене Ларисе, и серьезным охранникам бизнесмена Владимира Ивановича Степанкова, и мэру города N-ска, и заместителю бизнесмена Владимира Ивановича Степанкова, и… Редко можно встретить человека, которому бы не снились какие-то сны.

Не будут теперь они сниться только Арсению Овсянникову и его маме Зое Павловне. Давно не снятся деду с бабушкой, родителям Степанкова, всем его предкам, многих из которых он не знал и знать не будет. Теперь они превращаются, а иные уже превратились, в своих могилах в землю. Пройдет много-много лет, многого не станет в этом мире. А Земля, пожалуй, останется. Если мы не постараемся ее уничтожить…