Москва, июнь 1994-го
Дома у тети Наташи новость восприняли неоднозначно.
— Я к Арсению переезжаю, — краснея, объявила Мила.
Тетя Наташа поджала губы:
— Ну что ж, твой выбор. Что-то быстро ты начала шляться-то. Всего без году неделя в Москве. Мать-то знает?
— Мы поженимся, — глядя в пол, ответила Мила.
Тетя Наташа долго молчала, потом наконец произнесла:
— Ну и то ладно. Отхватила себе жениха, хвалю.
В тот же вечер Мила собрала вещи и перевезла их к Арсению.
Перед этим она зашла попрощаться к Люсе. Та со времени ухода в армию Антона даже немного изменилась, стала больше читать и сидеть дома. Впрочем, полагала Мила, это ненадолго.
— Ну вот, хорошо, ближе будешь. Завидую я тебе, Милка, сама на два года без мужика осталась. Ты там со своим Арсением осторожнее… Не думай, что я со зла, просто человек он непростой… — сказала она с грустной улыбкой.
— Да я знаю, — ответила Мила. Сестры обнялись, и девушка спустилась во двор, где ее ждало такси.
Они ехали почти через весь город. Арсений сидел на переднем сиденье рядом с таксистом и деловито обсуждал способы начисления тарифов и всякие уловки, позволяющие их увеличить, а Мила смотрела сквозь стекло на улицу. Шел сильный дождь, улицы и очертания домов причудливо расплывались и казались фоном к какому-то загадочному, чуть грустному фильму.
Что ждет ее в будущем, она не знала, и только где-то глубоко внутри теплилась надежда, что все теперь будет совсем иначе, в жизни началась светлая полоса, и этот город превратится из чужого и неприступного в родной…
Свадьбу справили быстро, через два с лишним месяца, у нее еще даже не начались занятия в институте.
— Беременная ты, что ли? — будущая свекровь, Зоя Павловна, тревожно вглядывалась в бледное лицо невестки с огромными светящимися глазами.
— Нет, Зоя Павловна, — безропотно отвечала она.
— Ему же в армию идти осенью?
— Что-нибудь придумаем, — беззаботно откликался Арсений.
— Как-то быстро у вас все, — только и сказала мать.
В решение сына она не вмешивалась и, хотя, видимо, не была в восторге от всего, Миле явно ничего не показывала.
В загс пришло множество гостей со стороны жениха. Поздравить же Милу приехали только родители, для которых новость о свадьбе была чем-то вроде разорвавшейся бомбы. А еще тетя Наташа, которую пригласила мать Милы, и Люся с Таней. Люся вообще в последнее время выглядела крайне загадочно и таинственно, время от времени подносила платочек к глазам, замирала при виде Милы в свадебном платье и при любом удобном случае принималась тискать и сжимать в объятиях подружку. Уже гораздо позже выяснилось, что Антон, отправляясь в армию, оставил ей не только воспоминания, но и нечто более материальное. Тетя Наташа, занятая своими мыслями, заметила это слишком поздно, чтобы можно было что-то изменить.
А пока Мила, обезумевшая от переживаний и забот свадебного переполоха, успела все-таки заметить в лице двоюродной сестры нечто необычное и утром в парикмахерской, пока остальным женщинам завивали кудри, отозвала ее в сторону и спросила:
— Ты чего какая-то не такая?
Люся как-то глупо заулыбалась, замотала головой, потом вытянула из пачки сигарету, затянулась и выдохнула:
— Задержка…
— Что? Сколько дней?
— Неделя.
Мила невольно присвистнула:
— Это точно… ну, того…
— Ага, — вздохнула Люся. — Вчера у врача была. Он не развеял мои подозрения. Осталось кое-какие анализы сделать, но скорее всего… Сама понимаешь…
— Матери не скажешь?
Глаза Люси округлились в неподдельном испуге и удивлении.
— Ты что? И не смей даже думать об этом. Я тогда не доживу до возвращения Антона. Она меня съест заживо и не подавится. У нас и так дома места нет. Будет кричать, что я образование еще не получила, работу…
— А ты не думала? Ну… Про другие варианты…
— Не знаю. — Простоватое лицо девушки, еще детское, с избытком косметики и аляповато раскрашенное, вдруг изменилось, улыбка куда-то сползла, глаза стали серьезными и очень грустными…
Сколько Мила ни сопротивлялась, но друзья и знакомые Арсения затеяли дурацкую церемонию с выкупом невесты. Арсений был уже нетрезв, как-то лихорадочно взвинчен, а друзья все подливали ему. Они подъехали к дому, где «прятали» Милу, усадив в самую дальнюю комнату. Жениха с компанией встречали Люся и тетя Наташа. Из прихожей доносился смех, споры, крики нетрезвых людей. Мила сидела на кровати и кусала губы, ей казалось несправедливым, что все веселятся, а она, главная героиня сегодняшнего праздника, кажется, никому не нужна… Наконец Арсений ввалился в комнату, не дождавшись согласия подружек невесты, и, вопреки всем обычаям, бесцеремонно схватил Милу за руку.
— Поехали, — сказал он.
Друзья его прошли вслед за ним и начали переговариваться, Миле казалось, что они в открытую насмехаются над ней.
Кто-то шепнул, да так громко, что она услышала:
— Не дорого берешь невестушку-то?..
Арсений замялся и покраснел.
Мила изо всех сил старалась не обращать внимания на скомканную церемонию и подначки друзей, списывая свое раздражение на нервы, но получалось не очень: настроение безнадежно испортилось. Наконец все расселись по машинами и поехали в загс.
Несмотря на недавнюю жару, день был прохладный, солнце светило, но уже не грело, сентябрьский колючий ветерок недвусмысленно намекал на вступление осени в свои права.
На Милу, вставшую в пять утра и уже изрядно измученную встречей родни, подготовкой к церемонии и переживаниями, к тому моменту, когда они приехали в загс, вдруг накатили усталость и опустошение. Она пыталась сосредоточиться, но лица и события мелькали перед ней как в тумане — женщина, зачитывавшая традиционный текст, Арсений, надевающий дешевенькое колечко ей на палец, слова поздравления и букеты цветов, которые дарили гости. Она только беспрестанно всем улыбалась и поворачивалась во все стороны, как китайский болванчик.
После загса гостей сразу повезли в ресторан, минуя традиционную прогулку по городу. Ушитое платье царапало и кололо в боку, и Мила сидела как на иголках.
Платье это достали в последний момент, взяли его у знакомой Зои Павловны, которая недавно выдавала свою дочь замуж. Миле оно оказалось велико, и его наскоро ушивали, искать другое не было времени.
— Подождали бы, куда спешить, — бурчала будущая свекровь, торопливо наметывая швы.
— Мать, ну ты даешь, если заявление подали, чего еще ждать? — возражал Арсений.
— Платье-то некрасивое. Как твоя невеста в нем будет смотреться? Оно на ней сидит куце.
— Платье — это не главное, — отвечал сын. — Правда, Милка?
Мила, все еще робевшая в присутствии матери Арсения и чувствовавшая себя неуютно, ничего не сказала.
— Ну, в конце концов, вам решать. — Зоя Павловна внимательно взглянула на будущую родственницу и тоже замолчала.
Все дальнейшее Мила почти не запомнила, виной ли тому шампанское или усталость, но впоследствии тот день всплывал в памяти лишь отрывочными кусками.
Она помнила, как в ресторане кому-то было плохо, как пили недорогое крепленое вино и водку, как на столе почему-то оказались не та закуска и горячее, которые заказывали, и брат Зои Павловны, Михаил Павлович — стареющий импозантный мужчина с командным голосом, ходил ругаться с администрацией.
Помнила, как Арсений танцевал с Танькой, и она почему-то жутко его ревновала.
И как стеснялась она отца и матери, их простых манер и натруженных рук со следами тяжелой работы, в царапинах от земли. Ей казалось, что всем это бросается в глаза. Потом она вспоминала эти свои переживания со жгучим стыдом.
Родители Милы сидели, смущенные роскошью, и, по-видимому, чувствовали себя не в своей тарелке посреди столичного размаха. Изредка они робко поглядывали на дочь. Отец все тянулся к бутылке, и Мила со страхом наблюдала за ним. Обычно он не пил, но по праздникам, когда все-таки принимал «на грудь», мог быть раздражительным и желчным.
Тетя Наташа старательно игнорировала сестру, будто подчеркивая пропасть между ними, и с интересом поглядывала на родственников жениха, особенно на дядю Арсения, надеясь обзавестись полезными связями и знакомствами.
Еще Мила помнила, как потом ее отец, бледный, нетрезвый, курил в вестибюле ресторана, привалившись к огромному зеркалу в пол, а она стояла в свадебном платье напротив. Вечер был еще более холодным, чем день, сквозняк свободно забирался под тюль, и она вся продрогла.
Отец не смотрел на нее и как-то нехотя спросил:
— И что же, ты так и не доучишься, дочка?
— У нас сейчас другие планы, Арсений хочет, чтобы мы вначале построили семью.
— Арсений хочет, — вдруг с непонятным раздражением буркнул отец и плюнул на пол.
— Пап, ты что? — в ужасе прошептала Мила и оглянулась.
— А что ты-то хочешь? Нашла своего Арсения и в рот ему смотришь. Так и будешь делать, что он тебе говорит, всю оставшуюся жизнь? Для этого мы тебя растили? Дело твое, конечно, но мне кажется, что ты совершаешь ошибку. А Арсений твой — напыщенный дурак, если не понимает, что делает тебе хуже. Кому ты без образования нужна будешь?
— Не говори так, — вспыхнула Мила, — ты его совсем не знаешь.
Он махнул рукой.
— Я окончу институт позже. Это никуда не денется, — продолжала Мила.
— Дело твое, — он вдруг как-то сразу сник и потерял задор, как будто из него выпустили воздух.
Неожиданно в дверях появился Арсений, Мила даже не поняла, как это он так тихо подошел. По всей видимости, он слышал их разговор. Она стремительно начала краснеть.
Арсений молча шагнул к ней и, взяв ее чуть выше локтя, подтолкнул в зал.
— Пошли, гости ждут. Надолго уходить невежливо, — сказал он сквозь зубы.
— Подслушивал? — хмуро поинтересовался отец. — Останься, дочка, мы еще не закончили, — при виде зятя он как будто сразу оживился, — а ты не понукай.
— Она теперь моя жена. Что хочу, то и делаю. И вы мне не указ.
— Купил ты ее, что ли? — едко спросил отец, но тут Мила схватила Арсения за руку и повела в зал.
Отец с трудом отлепился от стены и, грустно покачав головой, бросил им вслед:
— Ладно, не буду вас учить. Делайте, как знаете.
После этого Мила долго плакала в дамской комнате, и почему-то никто не пришел ее утешить.
Потом она привела себя в порядок и вышла к гостям.
В первую брачную ночь Арсений был пьян, и у молодых ничего не получилось. В середине ночи он, измученный, вскочил с кровати и убежал на кухню, где и заснул прямо на полу.
Сначала молодые жили у Зои Павловны, но вскоре переехали в собственную квартиру Арсения, которая досталась ему по наследству от бабушки. Мила с удовольствием окунулась в семейную жизнь, готовила еду, убирала квартиру, Арсений доучивался последний год в институте и параллельно, по совету дяди, устроился на заработки в солидную фирму.
Со свекровью Мила сдружилась, обе женщины легко смогли найти общий язык. У Зои Павловны очень быстро исчезло первоначальное недоверие к невестке, и она привязалась к девушке всей душой, полюбив ее за незлобивый мягкий характер и трудолюбие. Во всех спорных ситуациях она теперь принимала ее сторону, зная непростой характер сына.
Документы из института Мила забрала почти сразу же после свадьбы. Она пыталась было спорить с Арсением, говорила, что хочет учиться, но он категорически настаивал, и она уступила.
Мила сидела на кровати и лихорадочно потирала руки. Этот жест стал у нее признаком взвинченности и нервозности. А нервничать приходилось все больше и больше: в их семейной жизни далеко не все было гладко. Они с Арсением никак не могли наладить свою, как пишут в медицинских журналах, «интимную жизнь». У него нередко ничего не получалось, он злился и обвинял во всем Милу. Начались ссоры, скандалы. Арсений был не из тех, кто ищет причины неудач в себе. Досаду и раздражение он тут же обрушивал на жену. Она не понимала, в чем ее вина. Арсений избегал откровенного разговора, но как-то между делом предложил ей посетить доктора. Его волновало, что она не может забеременеть, несмотря на все усилия. Результаты обследования оказались неожиданными — со здоровьем у Милы все было в порядке, она готова к тому, чтобы вынашивать и рожать детей. После этого муж замкнулся в себе еще больше. И все чаще и чаще начинал изнуряющий и тяжелый для Милы разговор.
Сейчас он сидел, ссутулившись, на противоположном конце кровати и говорил тихим голосом, но было видно, что он на взводе и сдерживается из последних сил.
— Мила, ты знаешь, что семья без детей — не семья? Меня так учили, и я так воспитан.
— Ну, хорошо, давай я схожу к другому врачу. Может быть, мне неправильно поставили диагноз, точнее, не нашли болезнь. Или, может, сходишь ты?
— Я? Я-то тут при чем? — мгновенно взвился Арсений, вскочил и принялся быстро ходить по комнате, как загнанный зверь. — Пойми, у нас времени нет.
— Что значит — времени нет? — удивленно подняла брови девушка. — Я тебя не понимаю. Мы же, в конце концов, не на пожар спешим. Жизнь вся впереди.
Он остановился, задумчиво глянул на нее и прошептал:
— У нас ничего не получается… Может быть, я ошибался в тебе? И ты не та, кто мне нужен…
Мила уронила голову на руки и закрыла глаза. Зачем он так? За что бросает мимоходом такие жестокие, ранящие слова, которые не забываются потом никогда? В чем она провинилась?
Она сидела так довольно долго, потом взяла себя в руки и, уняв бушевавший внутри пожар, спокойно спросила:
— Ну, может, нам стоит подождать? А то мы торопимся, спешим, суетимся — вот ничего и не получается. Знаешь, так всегда бывает, когда чего-то очень хочешь… Люська мне говорила, что, может быть, виноват психологический барьер ожидания.
— Ждать чего? Какой еще барьер? Мила, это не так сложно — взять и зачать ребенка, и не надо тут городить неизвестно что! — он закричал и в ярости ударил кулаком по шкафу. — У нас все лето и половина осени ушли на это! Но почему-то не получается. Надо как-то менять ситуацию.
— И что мы будем делать? — спросила помертвевшая Мила.
— Я принял решение, — холодным тоном сказал Арсений, — я хочу взять ребенка в детдоме.
— Что? В детдоме? — эхом повторила ошарашенная Мила. — Как это? Почему?
— Потому что, — он посмотрел на нее в упор, и в его глазах она неожиданно увидела ненависть, — ты думаешь, что проблема во мне? А если и так, то что? Или ты свалить от меня от такого хочешь?
— Нет, Арсений, не хочу, — тихо, но твердо ответила девушка.
— Тогда давай возьмем ребенка. — Настроение его менялось каждую секунду, теперь он смотрел на нее умоляюще, и ей вдруг стало его жалко.
— Я подумаю, — покачала она головой.
— Милка, ты правда подумай. Подумай, — он вдруг схватил ее за руку, привлек к себе, обнял и рассмеялся, глаза его загорелись, — как было бы здорово: ты, я и малыш. Мы даже сделаем благородное дело, не побоюсь этого слова.
Мила сидела как оглушенная, еще не до конца понимая, о чем он говорит.
— Если ты согласишься, то я все устрою, у меня есть знакомые в этой сфере. И дядя мой обещал помочь, он, если скажет, они все быстро сделают. Я, собственно, уже обо всем договорился.
— Получается, ты все решил за нас двоих?
— Ну, Милка, не говори ерунды. Конечно, меня интересует твое мнение… Я просто не могу представить, чтобы ты хотела расстаться со мной, нам ведь так хорошо вместе…
— Я в последнее время уже начала сомневаться в этом… Но тогда получается, нам надо поехать, посмотреть ребенка…
— Не надо. Нам сообщат, когда все оформят.
— Подожди, но нужно же приглядеться, узнать его, прежде чем брать домой. А если он нам не подойдет, ну, по характеру…
— Вот о чем бабы думают! — вдруг неприятно оскалился Арсений. — Ты уже и губу раскатала, так тебе и выдадут самого красивого и симпатичного. Это или взятку надо давать, или ждать в очереди годами… Еще тебя проверять будут — способна или нет растить ребенка, благонадежная или нет… А у меня знакомый есть, он говорил, сейчас как раз часто девочек подходящего возраста отдают в детдома.
— Что значит подходящего?
— Ну, мы возьмем новорожденную и никому не будем говорить, что она не наша дочь. Скажем всем, что ты была уже беременна до свадьбы. Пусть все считают, что она наша.
— Но почему? Почему?
— Потому, — он сжал кулаки, — потому у нас так вот все — по-дурацки. Я не хочу, чтобы на нашу семью позор лег, чтобы потом на девочку и на нас, кстати, пальцем показывали.
— А как же наши родители? Что мы им скажем?
— Тут я уже тоже подумал. Надо будет увезти тебя на время ожидания ребенка, месяцев с пяти-шести, якобы на сохранение.
Тогда Мила только покачала головой. Но муж казался таким счастливым, когда говорил о ребенке, так хотел этого, что она в конце концов смирилась и согласилась. Она надеялась, что он наконец успокоится, будет чувствовать себя более уверенно, и в семье наступит покой.
Привыкнуть к этой мысли было не просто. Мила хотела детей, теперь уже стараниями Арсения, внушившего ей эту мысль; ей начало казаться, что это и ее желание тоже. Но в мечтах представлялось, как она будет нянчить своего ребенка, а не чужого.
Зое Павловне новость объявили тут же, объяснили молчание тем, что Мила не хотела раскрывать секрет поспешной свадьбы. И хотя девушке казалось все это странным и неправильным, спорить с болезненно реагировавшим на все мужем она не решалась. Скоро она стала подкладывать подушки под одежду, отчаянно надеясь, что свекрови не придет в голову прикоснуться к ее животу. Арсений позаботился об этом, попросив мать не травмировать жену, объяснив, что та боится родов и любых напоминаний о них.
Родителям она написала письмо, сообщила, что рожать будет в Москве. Те ответили холодно, поздравили с новостью, впрочем, не удержавшись от колкого вопроса, не слишком ли Мила поторопилась.
Ближе к сроку Арсений сказал Зое Павловне, что они поедут рожать в Муром, к родителям Милы, у которых там якобы есть хорошие знакомые врачи.
И вот, наконец, настал день, когда взволнованный Арсений пришел домой и сообщил:
— Документы готовы, завтра поедем забирать девочку. Попрошу друга, чтобы он отвез нас.
Ехать пришлось за город, в областной дом ребенка. Пока Арсений договаривался с персоналом, Мила стояла и ждала, когда вынесут малышку, и испытывала сложную гамму чувств. Она боялась, что девочка у них не приживется, не подойдет им по характеру, что сама она не сможет испытать сильных эмоций, не сможет полюбить маленькое существо, которому предстоит прожить с ними бок о бок много лет. Но когда ей подали плачущий сверток, все эти тяжелые мысли тут же вылетели из головы, и сердце наполнила абсолютная чистая радость.
Девочку звали Лиза, от нее отказались родители, так сообщили Миле и Арсению. Неблагополучная семья, отец и мать — наркоманы, ребенка растили через пень-колоду и в итоге отдали, надеясь, что на воспитании у государства ей будет лучше. Малышка с огромными глазами, наивно глядящими на мир, совершенно очаровала Милу, она влюбилась в нее сразу же, безоговорочно и навсегда.
Арсений увез жену и девочку в санаторий под Москвой, где они и провели две недели. Родителям было сказано, что девочка родилась недоношенной.
После появления малыша в доме забот у Милы прибавилось втрое. Хотя у Лизы характер был ангельский, она почти не плакала и не капризничала, но все равно почти все время уходило на ребенка: пеленание, кормление, купание, стирку пеленок. Арсений был доволен этим, но очень скоро Мила стала замечать, что он как-то равнодушен к девочке. «Вырастет Лизка — он привяжется, будет возиться с ней, воспитывать, а пока она слишком маленькая, он ее не понимает», — думала Мила.
Проблемы с армией решились сами собой, Арсений как-то вскользь сообщил, что ему дали отсрочку. Он говорил что-то еще, но занятая ребенком Мила его объяснения выслушала вполуха.
Их совместная жизнь все так и не налаживалась. После того как они удочерили Лизу, Арсений почти перестал приходить к ней по ночам. Тем более что спала она теперь в детской вместе с Лизой, готовая в любой момент вскочить и убаюкать проснувшуюся девочку, которая хоть и была ангельским, но все же новорожденным младенцем.
«Я сама виновата, — думала Мила, — все время посвящаю Лизке, себя запустила, хожу непричесанная, ему со мной скучно… Я и сама-то для себя стала скучная, никуда из дома не выхожу, ничего не вижу…»
Но она была не права, Арсений хотел ее как никого.
Однажды ночью он пришел в детскую, когда Лиза заснула, схватил Милу за руку и потащил в спальню, здорово напугав ее. А через полчаса в бессильной ярости оттолкнул ее от себя и, перекатываясь по скомканной простыне, заскрежетал зубами, посылая Миле проклятия и ругательства.
От страха она вжалась в стенку, потому что ей казалось, что он готов ее ударить, просто растерзать.
— Почему? Почему? — шипел он, вертясь волчком на кровати.
Когда он немного успокоился, она попыталась прижаться к нему и погладить по плечу, шепча:
— Ну, Арсюша, милый, — но он в ужасе отшатнулся от нее и завыл, как раненый зверь. Она в испуге сползла с кровати и вышла из комнаты.
Арсений замыслил свой план, как только понял, что от угрозы загреметь в армию ему не избавиться. Когда он узнал, что женатым призывникам, у которых есть маленькие дети или беременная жена, предоставляется отсрочка, то понял, что это его шанс. Никаких других причин, позволявших рассчитывать на отсрочку, у него, как он думал, не было.
Но план планом, а как его реализовать — большой вопрос.
Он искал себе девушку, но никого подходящего не встречал. Сокурсницы казались ему слишком капризными и высокомерными. Времени было в обрез: надо успеть жениться и завести ребенка до окончания института, чтобы не попасть под осенний призыв.
И когда у дверей призывного пункта он увидел Милу, мысль, что это та самая девушка, которая ему нужна, родилась сама собой. Ему даже показалось символичным то, что он встретил ее именно там, в месте, которое пугало его больше всего.
«Провинциальная — значит, послушная и неизбалованная, — говорил он тогда друзьям, — ее легко скрутить будет. Даже лучше, чтобы из какой-нибудь глухомани. Мне эти москвички даром не нужны, их перевоспитывать придется, норов ломать. Если что — к маме уедут, условия ставить будут. А мне нужна полностью управляемая жена. Жить все равно у меня будем. Если что — выгоню, и дело с концом».
Друзья только качали головой, его план казался им странным, а кому-то даже кощунственным. Но Арсений испытывал жуткий, почти панический страх перед армией. Его друг вернулся из армии с половиной желудка: отказался пресмыкаться перед «дедами», и его избили до полусмерти. Били всем отрядом, в том числе и его товарищи, такие же первогодки-«черпаки», как и он, пришедшие в этот же призыв. Потом они прятали глаза и неумело оправдывались. Весь следующий день он лежал на койке и не мог пошевелиться; только к вечеру вызвали врача — его командир долго не верил, что он не притворяется. Операцию делали в воинском госпитале, но было уже поздно, многочисленные повреждения внутренних органов, гематомы, и как результат — ампутация части желудка. Парень навсегда остался инвалидом.
Кроме того, еще свежи были воспоминания об афганской войне, еще много ветеранов-инвалидов встречалось на улицах с протянутой рукой. К тому же, зная свой характер, Арсений понимал, что в армии таких, как он, не любят, ему там будет очень тяжело. Поэтому служба представлялась чем-то вроде тюрьмы или концлагеря.
Мила оказалась симпатичной и смышленой девушкой, с легким и мягким характером. Дело оставалось за малым — уговорить ее выйти за него замуж. Но она сама влюбилась в Арсения, сильно облегчив ему задачу.
Однако через некоторое время выяснилось, что его задумка наткнулась на препятствия, неприятности продолжались. Сколько он ни старался, зачать ребенка у них не получалось. Кроме того, жить с молодой женой ему становилось все сложнее и сложнее — каждую следующую ночь он ждал со страхом. Но параллельно в голове ясно и монотонно тикали минуты уходящего времени, отведенного ему до призыва.
Надо усыновить ребенка, и проблема решится сама собой, пришло ему в голову. О том, что предстоит прожить с этим ребенком всю жизнь, он даже не думал. Он позвонил своему влиятельному дяде. Тот, услышав о его проблеме, пообещал помочь и свел Арсения с директором областного детдома, который пообещал за небольшое вознаграждение помочь удочерить девочку.
— Он же тебе мозг парит, а сам, — Люся быстрыми ловкими движениями гладила юбку, морщилась, когда очередная складка выскальзывала из-под утюга, и начинала заново, — а сам — налево и направо бегает. У него и до тебя была какая-то непутевая… Ты что, не знаешь?
Мила отрицательно помотала головой. Она сидела в гостях у двоюродной сестры, которая к этому времени успела родить ребенка, выйти замуж за Антона и была вполне довольна жизнью.
Люся вдруг приостановилась, тревожно заглядывая ей в глаза, спросила:
— Что, правда не знаешь? Ну, ты и блаженная…
— Почему ты раньше мне не сказала?
Люся дернула плечом, будто отмахиваясь от чего-то, и раздраженно ответила:
— Ну, во-первых, я свечку не держала. Это Антон болтает, а ты его знаешь… А во-вторых, вот сказала я тебе — и что? Зачем? Я и сейчас дура, что проболталась, просто думала, ты знаешь. Ведь я крайней и буду, если вы поскандалите, а потом помиритесь. А вы помиритесь, потому что он тебе нужен, как же — столица, прописка, ребенок. — И увидев, как перекосилось лицо Милы, быстро затараторила, повысив голос: — Ну, подумай сама, куда ты пойдешь? Что делать, многие мужики такие. А тебе надо думать о ребенке, а не о гордости своей, и ничего тут плохого нет, лично я тебя не осуждаю. Тебе что, в Муром свой, что ли, возвращаться с девкой?
Люся говорила что-то еще, но Мила этого уже не услышала, она, не проронив ни слова, быстро вышла.
В первый раз за все время жизни в Москве она не торопилась домой. Медленно шла по бульвару, пинала начавшие опадать листья — началась ранняя осень — и думала: а вдруг действительно в таких неожиданно обидных словах Люси есть правда? Вдруг только желание вырваться оттуда, из дремотной провинции, оказалось решающим, и с Арсением она сошлась из корысти. Нет, ерунда. Если все так, ей не было бы сейчас так невыносимо больно. Снимать волосы с его пиджака. Чувствовать запах чужих духов. Ждать до полуночи с работы. И убеждать себя, что показалось, что это в транспорте какая-то обладательница пышной шевелюры прислонилась к нему, что он работает на износ ради них с Лизкой…
Она чувствовала и свою вину, мучилась сомнениями, что что-то не так делает, недостаточно умела и искусна…
Все чаще и чаще стали повторяться такие одинокие вечера, когда она сидела одна в пустой квартире, слушала тиканье часов, урчание холодильника, вязала что-нибудь и втихомолку горько плакала.
Однажды в один из таких пустынных вечеров раздался телефонный звонок. Мила взглянула на часы, на поставленное кипятиться белье и вышла в комнату, где стоял телефон. Она вытерла мокрые руки о фартук и подняла трубку.
— Алло?
В трубке что-то зашуршало и смолкло, потом раздались короткие гудки. Ее как будто окатили холодной водой.
Она включила телевизор, уставилась невидящим взглядом на экран, но не поняла ни слова. В голове плавали обрывки каких-то мыслей, но ни на одной из них она не могла сосредоточиться… Не туда попали… Такое бывает. Намекают? Хотят, чтобы она отошла в сторону, подвинулась…Через десять минут она выключила телевизор и отправилась на кухню. Белье выкипало, вода с отбеливателем залила плиту. Она всплеснула руками и принялась устранять наводнение.
Снова раздался звонок, и Мила вздрогнула, потом, чуть помедлив, нерешительно сняла трубку.
— Алло, это я, — Арсений, казалось, куда-то торопился, — сегодня не жди, у нас налоговая проверка завтра, всю ночь будем колупаться. Спокойных снов! — и, не дожидаясь ответа, отключился.
Мила легла, но заснуть не смогла, глаза смотрели в потолок, но видели там совсем другое.
Арсений уже давно перестал приходить домой раньше одиннадцати часов вечера, здесь он, по сути, только спал. А весь последний месяц и того пуще — появлялся после часа, двух, от него стало разить крепким алкоголем. Объяснял, что выпивал с деловыми партнерами, без этого никуда. Говорил, что у фирмы трудные времена, но если теперь постараться, то в будущем можно рассчитывать на повышение. Его фирма занималась поставками каких-то продуктов, он был уже заместителем генерального директора, или кем-то в этом роде.
Мила подозревала, что не всегда их деятельность вполне законна, иногда приходилось обходить различные барьеры с помощью взяток или того круче… Он начал поговаривать о своем деле. У него появились какие-то, мягко говоря, «странные» знакомые, которых Мила просто побаивалась. Эти люди явно были не в ладах с законом. Но что такое вообще сейчас закон? Фикция? Никто не знает, как жить правильно и что делать. Страна развалилась, и на ее руинах каждый сам строит свое благополучие, выплывает по собственному наитию и совести. Она не вправе его осуждать и вмешиваться. Ее задача — вырастить Лизу и обеспечить всем необходимым. В этой ответственности и собственной нужности она и находила главное удовольствие своей жизни.
А повышение — это хорошо. Только что ей это повышение, если она Арсения почти не видит. Деньги на Лизку он пока дает исправно, вот и все. Но страшно, что он каждый день противостоит миру соблазнов и вдруг когда-нибудь не справится с этим. Но что будет тогда, она предпочитала не думать…
— Слушай, Арсений, — вечером Мила вымыла посуду, вошла в гостиную и присела на подлокотник кресла, в котором он сидел перед телевизором.
— Да? — он поднял уставшие, чуть воспаленные глаза.
— Ты будешь ужинать?
— Нет, я перекусил на работе, — он едва взглянул на нее и опять уткнулся в телевизор. Ей вдруг показалось, что она снова почувствовала этот сладковатый запах женских духов, он был каким-то знакомым…
— Ты в последнее время даже не ешь дома, не разговариваешь со мной, пропадаешь где-то, от тебя пахнет духами. Что происходит? — Мила планировала вести разговор спокойно и без эмоций, но неожиданно выпалила все сразу, и на глаза почему-то начали наворачиваться слезы, хотя она дала себе строгое обещание — ни в коем случае не плакать.
— Ой, ну только не надо истерик. Ты ведь взрослая женщина и уже сама должна все понимать.
— Что понимать?
— То, что происходит между нами, — это неправильно, и я ищу ответы, экспериментирую. Ну не получается у меня с тобой, что я могу сделать? С другими получается, а с тобой нет, — неожиданно признался он.
Мила вдруг успокоилась, слезы ее высохли, и она спокойно спросила:
— И долго ты будешь искать ответы?
— Как получится, — он с любопытством и каким-то непонятным интересом взглянул на нее.
— И много было других, с которыми ты экспериментировал?
— Хватало, — с вызовом ответил он.
Она медленно кивнула и вышла из комнаты, осторожно прикрыв дверь, как будто та была стеклянной.
В тот вечер она собрала чемодан, взяла девочку и, вызвав такси, уехала к свекрови. Полночи они проговорили и проплакали.
— Он ранимый мальчик, — говорила Зоя Павловна, — и обидчивый. Дай ему шанс, только об одном прошу, не руби сплеча.
Через пару дней позвонила Люся. Она извинилась и тут же деловито поинтересовалась:
— Мириться-то будешь?
— Не знаю, — вздохнула Мила, — только дальше так жить нельзя.
— Сам не искал?
— Нет. Думаю, Зоя ему сказала, что я тут. Чего ему волноваться… Знает, куда я с маленьким ребенком… Или сюда, или домой. Ты все верно сказала тогда.
— Все еще злишься?
— Да чего тут злиться, — вздохнула Мила.
— Я к тебе заходила, — добавила вдруг Люся.
— Зачем? — удивленно спросила Мила.
— Тебя искала. Такой он тихий, смирный сидел, все прибрано, чисто. Сказал, что ты уехала в гости. Ты особо не стремись мириться, надо же и гордость иметь. Сам прибежит, поджав хвост.
— Угу, — только и смогла выдавить Мила.
Через неделю он позвонил сам.
— Ну и что это значит? Почему ты прячешься? — спросил Арсений. — Я же сказал тебе правду. Что, врать лучше?
— Я не прячусь от тебя. Я думаю, что нам делать дальше.
— Ну и что ты надумала? — ехидно поинтересовался Арсений. — На развод подаешь?
— Я сегодня возвращаюсь, — ответила Мила и повесила трубку.
И действительно, вечером, когда он пришел с работы, она уже была дома, ждала его на кухне, какая-то неестественно прямая и решительная.
— Послушаем-послушаем, — улыбаясь, сказал он, усаживаясь на стул и потягиваясь, — а с девочкой все в порядке? Ты вообще-то ее похитила. Надо бы мне было в милицию заявить.
— Все в порядке, — сухо ответила она, проигнорировав последнюю его реплику. — Арсений, теперь мы будем жить по другим правилам. Ты можешь встречаться с девушками, если тебе так хочется, я не скажу ни слова. Еще советую тебе сходить к врачу.
— Я больной, по-твоему?
— Я не знаю, — устало сказала Мила, — но скорее всего так и есть. То, что ты себе позволял порой, — она запнулась, — знаешь… не совсем укладывается в рамки…
Арсений только фыркнул.
— Мое условие — ты будешь обеспечивать ребенка всем необходимым. Я буду учиться и пойду на работу, чтобы в будущем у нас имелись средства. Ты не будешь вмешиваться в мою жизнь, а я в твою. Если ты не примешь мои условия, я сегодня же уеду к моим родителям.
Он долго молчал, уронив голову на руки, потом встал и согласно кивнул:
— Я согласен, давай попробуем так. А сейчас пора спать.
С тех пор они жили рядом, но как будто параллельными жизнями. Теперь он часто вообще не приходил ночевать домой, но Миле уже было все равно.
