Глава 16
Алексей. Картина седьмая
Август 2009 года, день смерти
Дни тянулись однообразные, скучные, похожие друг на друга, как серые капли осеннего дождя. Алексей Ранцов, которому не исполнилось еще и сорока трех лет, чувствовал себя глубоким стариком. Он не писал своих книг, не читал чужих и вообще не мог найти себе никакого занятия, которое хоть как-то развлекло его и заполнило пустоту в душе. На некоторое время он увлекся было Интернетом, лазил по сайтам, скачивал фильмы, даже вступил с кем-то в виртуальную переписку… Но и это все быстро наскучило. Проснувшись однажды, он вдруг понял, что у него вообще нет желания включать сегодня компьютер, – и с тех пор больше не подходил к нему. Он пытался было гулять – но даже природа, казалось, была настроена против него. Погода вдруг испортилась, неожиданно и слишком резко для конца августа похолодало, зарядили мелкие, скучные, уже по-осеннему долгие дожди.
С утра до ночи Алексей бродил по комнатам ставшего вдруг таким чужим и неприветливым дома или часами сидел в кресле у камина, который не было ни сил, ни желания разжечь, и снова и снова перебирал в памяти все события своей жизни, вспоминал, размышлял… И каждый раз приходил к выводу, что все это было напрасно.
Он редко выходил из дома и целыми сутками ни с кем не разговаривал. Бесполезный мобильный телефон, в котором давно села батарейка, валялся неизвестно где. Леша не то что не ставил его заряжаться, но даже не искал – зачем? Все равно никто не позвонит. Казалось, весь мир навсегда потерял интерес к когда-то популярному писателю Ранцову. Теперь у Алексея был только один постоянный спутник – глухая, отчаянная, беспросветная тоска. Ну и еще паук в камине.
То утро сначала ничем не отличалось от других. Разве что потом сквозь уже ставшие привычными серые тучи вдруг проглянуло солнце.
Оставив на кухонном столе недопитый чай, он прошел в кабинет, где в сделанном на заказ шкафу, на видном и почетном месте, стояли, занимая целую полку, книги, которые он написал. И хотя они выглядели все так же красиво и стильно, обложки сохранили свои яркие цвета, «собрание сочинений», как он в шутку называл их раньше, уже не казалось ему чем-то значительным и даже достойным внимания. Алеша спрашивал себя, кому будут нужны его книги через год, два года, через пять, через десять лет? Да никому. Они и сейчас-то мало кому нужны… Переиздавать их никто не будет. Перечитывать, скорее всего, тоже. Так, просмотрели один раз и забыли. В лучшем случае засунули в шкаф подальше. В худшем – оставили где-нибудь в подъезде, на скамейке в сквере или на сиденье в общественном транспорте. Сейчас модно так делать. На Западе даже придумали специальный термин – буккроссинг, который отечественные остряки тут же переименовали в буквыбросинг.
«И это итог моей жизни? – думал он. – Это и есть мой след? Неужели кто-то вспомнит обо мне, о моих книгах, потом?» Он окидывал печальным взглядом соседние полки – Диккенс, Трифонов, Толстой, Чехов, Мопассан, Гоголь, Лесков, Лондон… «Вот о них будут помнить всегда, – мрачнел он. – А я – песчинка, нет, пылинка на их фоне». От этих мыслей, как спичка о спичку, загорались другие, такие же неутешительные; они разрушали его мир, создавали угнетающее ощущение, что он потратил громадную часть своей жизни впустую и что книги его пустые, и слава дутая, а значит, и следа никакого от него не останется.
– Всю жизнь насмарку! – орал он в полный голос в пустом доме. – Зачем мне все это, эти книги, эта слава, заберите от меня этот груз, верните мне мое!
Но что такое было это мое, он и сам не знал.
Паук в мертвом камине уже привык к подобным сценам и, не обращая внимания на человека, нетвердо стоящего на ногах, продолжал плести паутину.
– И ведь писал-то всегда как из-под палки! Словно кто-то стоял надо мной и заставлял, заставлял, заставлял…
Раздался бой часов, пожалевших человека и вступивших с ним в короткий диалог.
– Ладно, пишут многие. Вот Борис… Но у него потребность, он делает это для себя и складывает свои рукописи стопками в стол. Значит, ему так надо. Он не может без этого. А мне, мне-то зачем? – Алеша вдруг отчетливо вспомнил Нику, радость в ее глазах, когда он сообщил, что по его книге известный режиссер хочет снимать кино.
– Не отсюда ли все началось? – застонал он. – Возомнил себя великим писателем. Вознесся…
Он постоянно истязал себя подобными воспоминаниями и находил в этом необъяснимое удовольствие.
Алексей вновь посмотрел на ряды книжных полок. Усмехнулся. Ему вдруг показалось, что все его сочинения живые. Книги с его именем на обложке стояли тихо-тихо, словно боялись заплакать от обиды. Они, возможно, и не согласились бы со своим автором – среди них были очень приличные повести и романы, недурны были и небольшие рассказы. И уж в каждой из книг можно было найти такие замечательные куски, такие яркие и живые образы, что даже классики, чьими именами пестрели соседние полки, позавидовали бы этим прекрасным художественным находкам. Но Алексею почему-то не было от этого легче, и он продолжал травить себя сомнениями.
Вялая муха, невесть откуда взявшаяся в доме, вылетела из какого-то угла и забилась о стекло. С негодованием оттолкнулась от оконной рамы и, перевернувшись в толчке на спину, упала на лист бумаги, белевший посередине стола. «Одиночество» – было выведено на листе. Две жирные линии под словом – вот и все. Муха взлетела и вернулась к окну, снова и снова пытаясь пробиться сквозь стеклянную преграду.
«Вот так и я, – подумал Алексей. – Не вырвусь никак из замкнутого круга». Он до отказа повернул шпингалет, распахнул во всю ширь окно. В комнату ворвалась волна прохладного воздуха. Муха то ли от усталости, то ли от страха никак не могла осознать, что путь свободен. Алеша попытался ей помочь, взял со стола газету и подтолкнул в нужную сторону, но попытка оказалась неудачной: от неловкого движения крылышко насекомого завернулось под каким-то неправильным углом и сломалось. Алексею стало ясно, что муха больше не сможет взлететь.
– Черт! – Он рассердился на себя и на муху.
А та сидела, притихшая, растерянная, не понимая, как же теперь, без крыла, ей жить дальше. «Хлоп!» – и удар газетой разом решил все сомнения мухи. И человека. Который спрятал лицо в ладонях и готов был разрыдаться от жалости – то ли к ней, то ли к себе. Несчастное насекомое, одиночество, неуют холодного дома, слишком большого для единственного человека, неумолимо приближающаяся осень, а следом за ней – холодная зима, угнетающе затяжной период творческого застоя – все это переплелось в большой клубок и представляло одно большое несчастье, которое жило в Алексее уже давно.
И снова понеслись по кругу воспоминания. Как давно он начал падать в пропасть? Может, это началось с уходом Риты и детей, когда большой дом враз опустел, угнетая пустыми и тихими комнатами? Может, несчастье случилось с ним раньше, когда он развелся с Никой? Когда предал Оленьку? А может, еще раньше?
Может, не нужно было уходить из бизнеса? Ведь ему так нравилось заниматься с машинами. У него все получалось. У него было Дело. Где все было понятно и четко: товар – деньги – товар, там он чувствовал себя в своей тарелке. А вот, поди ж ты, захотелось журавля в небе, да диковинного такого, – славы, известности. За этой птицей он когда-то бросился в незнакомый водоворот новой жизни. Алексей снова и снова спрашивал себя, зачем ему это было надо, и снова не мог ничего самому себе ответить.
Он пододвинул к себе бумагу, где под чернеющим заголовком «Одиночество» и двумя жирными чертами теперь серело пятно.
– Бедная, бедная муха, – как реквием протянул он.
Рядом лежало несколько исписанных листков. Вчера, повинуясь внезапному озарению, он заполнил их сентиментальной историей об оторвавшемся от ветки кленовом листе. Тогда процесс писания увлек его, и на душе вдруг стало так хорошо… Но вскоре это чудесное ощущение разбилось вдребезги – точно так же, как разбились купленные у деревенского предпринимателя банки. Лужи от меда и парного молока он кое-как вытер, пол вымыла приходящая из деревни прислуга – но вернуть хорошее настроение уже не удалось. Перед сном Алеша проглядел написанное за день и даже рассердился на себя – текст вышел не просто плохим, а даже ужасным. Какая-то слащавая сентиментальность, годная разве что в детскую книжку. Но Алексей Ранцов никогда не писал детских книг. Он даже хотел порвать страницы с историей о листочке, но в последний момент его точно что-то остановило.
Сегодня он снова перечитал написанное, но уже гораздо спокойнее. Да нет, не так уж плохо, как ему показалось вчера. А затем взял ручку и снова неожиданно для себя самого принялся писать – на том самом листе, где нашла свое последнее пристанище муха. И сегодня, как и вчера, Алексей испытывал давно забытое ощущение – вот так он когда-то очень давно исписывал целые тетради, а с появлением компьютера забыл, как выглядит собственный почерк.
Родившаяся вчера вечером забавная и трогательная миниатюра о кленовом листочке превратилась в целый сюжет. Он старательно выводил букву за буквой, словно выполнял школьное упражнение, прорисовывая все завитки, нажимы и тонкие линии. Он писал крупно, увеличивая размер букв раза в два по сравнению со своей прежней манерой. От такого письма строчки быстро заполняли пустое пространство; вот уже и серое пятно от бедной мухи осталось позади, и заголовок с двумя жирными линиями казался стремительно удаляющимся берегом, а он все писал, писал. Все дальше и дальше уплывая от этого берега к недостижимому горизонту.
«Когда за дверью раздался звонок, хозяин дома пошел открывать не сразу – ведь он никого сегодня не ждал. Вообще-то он и вчера никого не ждал, и позавчера… Он уже давно жил одиноко. Но звонок повторился, теперь уже настойчивей. Левая тапочка никак не хотела вылезать из-под кресла, и ему пришлось приложить усилия, чтобы ее оттуда достать. Пока он шел ко входу, звонок все не унимался.
– Кто? – спросил он срывающимся от долгого молчания голосом и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь.
На пороге стояли те, кого он совсем не ждал, но кого уже очень давно так хотел видеть…
– Господи! – задохнувшись от неожиданности, сказал человек. – Вы?!
– Мы, мы! – закричали у порога. – Ты не рад?!
– Я не рад? Да я так рад, что готов просто умереть от счастья!»
Закончив, Алеша отложил исписанный лист и, зябко поведя плечами, вышел из комнаты. Давно перевалило за полдень, а он еще до сих пор не завтракал.
Писатель, конечно, не заметил, да и не мог заметить, что по оставленному им на столе листу бумаги точно пробежал легкий ветерок – будто кто-то невидимый осторожно до него дотронулся, поднес к глазам, чтобы лучше видеть, и читал…
Алексей как раз стоял перед полупустым холодильником, раздумывая, что бы такое съесть, когда услышал шум подъезжающего автомобиля. Он выглянул в окно. У ворот его дома с шиком затормозила незнакомая серебристая «Тойота». Из нее вышел высокий, совсем молодой парень, и писатель вдруг уловил в этой стройной фигуре что-то очень близкое и родное…
«Сын!.. – он не поверил своим глазам. Внутри все задрожало. Они не виделись уже лет пять, а может, даже и больше, последний раз Вероника с Павлушей приезжали в Россию году в две тысячи третьем. – Пашка! Господи, как же повзрослел!»
Он не ошибся – из автомобиля действительно вышел Павлуша, сын от первого брака, тот самый малыш, который много лет назад так напугал всех своей внезапной болезнью. А кто это с ним? Это ведь не Ника?..
– Папа! – прокричал сын через забор. – Встречай будущую невестку!
Алеша спешно кинулся на поиски пульта, чтобы открыть калитку.
Павел привычно шагал по дорожке, следом за ним семенила хорошенькая пухленькая девушка.
– Здравствуйте! Заходите, – Алексей ободряюще улыбнулся и посторонился, пропуская гостей в дом. Избранница сына понравилась ему сразу. Симпатичная, застенчивая, очень похожая на молодую Веронику.
– Здравствуйте, меня зовут Ксюша. А это вам, – она, смущаясь, протянула большой торт в прозрачной коробке. Белоснежное суфле было украшено фруктами и посыпано шоколадной стружкой. – Павел много рассказывал, какой замечательный у него папа.
Но Алексей не успел ей ответить – рядом с «Тойотой» вдруг остановилась еще одна машина, новенький «Рено». Из него, громко хлопая дверцами, высыпали Лиза с Васяткой и наперегонки бросились к дому. А вот и Рита, все такая же, задорно-конопатая, идет по дорожке. Алеша не верил своим глазам.
– Ну, здравствуй, – улыбнулась бывшая жена. – Дети сильно по тебе соскучились, так что принимай гостей, мы надолго.
И Алексей широко распахнул руки, заранее обнимая всех-всех…
Через какой-то час дом было не узнать. Везде была суета, шум и веселье. По лестнице вверх и вниз с криком носились Вася и Лиза, из кухни доносились оживленные голоса, что-то рассказывала Рита, задорно хохотала Ксюша, гремела посуда, звенели бокалы, с удовольствием купаясь в мыльной воде. В гостиной весело трещал камин, согревая не только стены, но и души. Бедный паук, не ожидавший таких бурных перемен, еле-еле успел унести ноги.
«Бум! Бум! Бум!» – важно пробили старинные часы.
И тут же зазвонил телефон – оказывается, Рита его нашла и даже успела зарядить. Звонил Боря, старый друг, который когда-то выручил Лешу в трудную минуту и которого Алексей когда-то предал, уведя у того из-под самого носа жену с задорными веснушками. Но теперь все это было позади, Рита была снова с ним. И Борис беспокоился, как она доехала, – у жены почему-то не отвечал мобильный.
– У нее почему-то здесь сеть не ловится, – передал Леша ответ, который Рита выкрикнула из кухни. – Все в порядке.
– Знаешь, а ты мне сегодня приснился, – продолжал старый друг. – Такой, как в школе был, в десятом классе. Будто мы сидим у тебя дома, в этих стареньких креслах, помнишь? И говорим-говорим… И так захотелось с тобой встретиться… А тут еще Ритка с детьми к тебе собралась. Я чуть было с ними не увязался, но подумал – дай-ка я сначала позвоню…
– Так надо было приезжать! – чуть ли не выкрикнул Леша.
– Правда? Ну тогда в следующий раз – обязательно!
Алексей был счастлив. После этого звонка с его души словно сняли тяжкий груз. Только сейчас он понял, насколько сильно не хватало ему все эти годы единственного настоящего друга.
Не успел он нажать кнопку отбоя, как телефон снова запиликал. На этот раз звонила из своей Швейцарии Вероника, и ее голос был точно таким же, как много лет назад, – бархатным и нежным. Она сказала, что очень рада его слышать, обсудила с ним Павлушу и его невесту Ксюшу, которые, оказывается, познакомились через Интернет и собираются после свадьбы жить в России, помечтала о будущих (лет через пять, не раньше) внуках. Под конец первая жена спросила о его книгах, посочувствовала, услышав про кризис, и приободрила, как умела только она одна, сказав, что трудности бывают у всех, что это временно и она, несмотря ни на что, в него верит.
Беседа перед камином не умолкала. Никто не спешил вставать из-за стола и расходиться по другим комнатам, так им было хорошо вместе. Казалось, время остановилось, только иногда напольные часы, как им и положено, напоминали о себе ритмичным боем. Телефон звонил еще не раз, приглашая к приятному разговору с хорошими, незаслуженно забытыми когда-то знакомыми. Давненько Алексей за один день не разговаривал со столькими людьми… Но этот вихрь, вдруг поселившийся в его доме, совсем не утомлял. Наоборот, писатель наконец-то ощутил, что вместе с любовью близких и родных людей к нему снова возвращается жизнь.
Он не помнил, зачем пошел в кабинет и почему сел за стол. Поглядел на исписанный лист бумаги и сказал аккуратно выведенным на нем буквам: «Дня, счастливее этого, в моей жизни уже не будет!» Посмотрел в окно и увидел небо бархатно-синего цвета, все усыпанное звездами. Большие и маленькие, яркие и не очень, безжизненные и, возможно, обитаемые, смотрели на него со своей неприступной высоты. Неужели уже настал поздний вечер, успело стемнеть? Как же он этого не заметил?
И вдруг громадное и бездонное небо качнулось и понеслось ему навстречу. Алексей ухватился за край стола, подавив в себе крик. В доме дети, только бы не напугать!.. Сине-черная сфера с белыми яркими точками кружилась вокруг него, беснуясь, пытаясь поглотить, он сопротивлялся из последних сил.
«Я просто много выпил. Сейчас пройдет», – утешал он себя, но кружение все убыстрялось, и вдруг сильно закололо сердце.
– Рита… – позвал он, постаравшись крикнуть так громко, как это возможно, но сам понял, что из горла вырвалось лишь сдавленное сипение. Боль в сердце становилась все сильнее, а одна из звезд вдруг стала расти и превратилась в лицо, но это была не его бывшая жена, а мама, скончавшаяся в позапрошлом году. Откуда здесь мама? И покойный отец? И много-много других лиц, кружившихся перед глазами, лиц людей, которые уже умерли, и тех, кто еще оставался жить. Оленька. Борис. Лиза. Вероника. Режиссер Миславский. Павлушка. Рита. Дама из редакции молодежного журнала. Васятка. Студентка Галя, в которую Леша был влюблен, когда учился на втором курсе… И самым ярким из всех было лицо девочки Жени, той самой, в розовых варежках, что двадцать лет назад утонула подо льдом…
Боль сделалась нестерпимой, лица кружились все быстрее и быстрее, и Леша уже не мог разобрать, кто есть кто. И тогда из этого кружения вдруг возникло еще одно, неизвестное, но отчего-то показавшееся очень знакомым лицо, чуть отдалилось, обрело фигуру, высокую, статную, с большими крыльями за спиной. Алексей не удивился. Он был уже не в состоянии удивляться или о чем-то думать, но знал только одно – он услышан. Теперь он не умрет один.
«Спасибо», – прошептал Алексей и сам шагнул в бездонную черную мглу.
