Глава 15
Ангел. История шестая

Все чаще и чаще меня раздражало настроение Алексея. Я не мог понять, почему мой подопечный не желал работать? Чего ему не хватало? Жил в таком красивом доме, точь-в-точь в таком, какой описан в одной из его первых книг (тогда-то он мог только мечтать о подобном, но я подарил ему все это). Какой дивный сад вокруг, какой сказочный лес! Не каждому дано поселиться в доме своей мечты. Но его уже не впечатляли ни эти укромные уголки тенистого сада, ни солнечные поляны леса, до которых рукой подать. А как же он радовался раньше, что дом с садом, его мечта, символ счастливой жизни, достались ему, тогда еще молодому человеку, в полное владение: переделывай, перепланируй, досаживай, достраивай – все твое. Это тебе не просто сад-огород, это рай для души.

А заросший пруд со склоненной к воде огромной старой ивой, а лес, стоящий стеной почти за домом, – что может быть лучше для глаза художника, творца, особенно осенью, когда листва буквально горит чудесными красками, когда запахи особенно будоражат воображение – такие яркие, терпкие, как хорошее вино. Любуясь акуловскими пейзажами, я каждый раз восхищался тем, как же талантлив Создатель, как же талантлив!.. Вот уж поистине велик Творец, создавший такую красоту. Однако Алексей вообще не замечал ничего вокруг.

Но и это еще не все. Мой подопечный, как ему и было суждено, стал Писателем. Пусть пока не великим, но достаточно известным. Его книги не залеживались на полках магазинов, их быстро расхватывали, по образному выражению людей, как горячие пирожки.

Его везде рады были видеть, женщины просто окутывали нежными взглядами, стоило ему где-нибудь появиться. Слава бежала впереди него, его имя было ценной монетой, на которую он мог купить все, о чем простые люди только мечтают.

Кстати, о монетах. Нужды он не знал – наши с ним книги часто переиздавались, выходили в других странах, да еще экранизации неплохо кормили. Увы, они, люди, быстро привыкают к хорошему, перестают радоваться. А мне ведь не так-то легко далось это его благополучие. Приходилось то одно правило нарушать, то другое: как еще меня за руку не схватили, не пойму…

Конечно, в том, что на Земле называется личной жизнью, у Писателя все было не так уж гладко. Веснушчатая Маргарита ушла от него, забрала детей и вернулась к первому мужу. Правда, это я предвидел еще тогда, да и хранительница Бориса меня предупреждала, и хранитель Маргариты – похоже, им с Борисом на роду было написано быть вместе. В этом случае развести людей ой как трудно. Все равно воссоединятся, даже спустя много лет, и ничто их не остановит – ни приемные дети, ни прошлые ссоры, ни проживание на разных материках.

Писателя моего, конечно, было жалко. Переживал он страшно, но все, как известно, проходит, и я надеялся, что, оплакав развод, он с новыми силами возьмется за работу.

Ведь казалось бы: живет один, никто не мешает, не отвлекает – сиди, твори. Хочешь вдохновиться – влюбись! И пиши. Но с этим у него как отрезало. С женщинами стал сходиться без любви, а так, от тоски.

День за днем я видел одну и ту же картину: мой Алексей часами сидит в кресле или стоит у окна. Смотрит, как дождь стучит по пожелтевшей траве, как опадают листья, как идет снег. Хмурится. Да, с таким настроением нечего и надеяться написать шедевр.

Я говорю «написать», но, наверное, точнее будет сказать: «настучать по клавишам», потому что теперь на Земле, видите ли, технический прогресс и бездушные машины, названные компьютерами, заменили творцу перо и лист бумаги. Это, смею вас уверить, никуда не годится. И если я с неохотой, но смог примириться с шариковыми ручками и печатными машинками, то этого электронного монстра я не признаю никогда. Ужасное изобретение. Берешь в руки страницу, вышедшую из принтера (так вроде называется этот ящик), и ничего не чувствуешь. Текст молчит, в нем нет души. Не то что в рукописных страницах – они дышат, живут, смеются и плачут…

То же и с книгами. Для меня как нож по сердцу изобретение, называемое электронными книгами, эти ровные ряды мертвых букв на экране. Разве может тут быть хоть какое-то сравнение с настоящими книгами, с их запахом, с тем волшебным ощущением, которое дарят рукам переворачиваемые страницы? На мой взгляд, лучшие времена литература переживала тогда, когда не было еще изобретено книгопечатание, когда книги писали от руки и каждый переписчик долго и старательно выводил буквы и рисунки, превращая каждую страницу в произведение искусства – подобно тому, как была истинным произведением искусства каждая костяная фигурка из шахмат Данаи. Я говорил об этом со многими ангелами, и мне приятно, что большинство из них согласны со мной. Да и Алексей полностью разделял мою неприязнь к электронным книгам, старался читать только бумажные. Но что касается процесса создания романов, то тут он был так избалован прогрессом, что уже и не помнил, как это – писать от руки. Но я готов был простить ему и это. Только бы сочинял уж хоть что-нибудь, хоть как-нибудь. Пусть на этом своем, ненавистном мне, компьютере. Но…

С вдохновением у моего подопечного стало совсем плохо. Он почти не выходил из дома и перестал с кем-либо встречаться. Раньше-то он частенько убегал от семейной суеты в суету города, а там всегда этого вдохновения пруд пруди. Он с удовольствием выступал на телевидении, встречался с читателями, ездил по разным городам, ходил на презентации, принимал приглашения на вечеринки. С новыми впечатлениями, с ярким огнем, горящим в груди и во взоре, он с удовольствием садился за работу – а я уже тут как тут со своими идеями, помощью, нередко уже готовыми кусками текста. Но так было раньше. Теперь, сколько я ни уговаривал его, сколько ни нашептывал ему фраз, сколько ни навевал образов и сюжетов, он упорно не желал работать. Я негодовал – у меня столько уже накопилось в душе, и так хотелось все это выплеснуть на бумагу, освободиться от сладкого груза… Но он меня не слышал. Стал нервным, спал очень плохо, беспокойно – куда уж тут мне со своими красочными снами. Очень я был им тогда недоволен. Понятно – разочарования, переживания, тоска, даже страдания. Но все это ведь не повод бегать от своей судьбы. Раз тебе на роду написано быть сочинителем – будь добр, не гневи Бога. Люди отчего-то наивно полагают, что будут отчитываться перед Всевышним лишь за то плохое и просто нехорошее, что они сделали. Им невдомек, что ответ придется держать и за несделанное. Как в смысле дурных планов и намерений, так и в смысле нереализованного предназначения и зарытых в землю талантов. Ведь талант – это дар Божий, а разбрасываться подарками – значит, проявить неуважение к тому, кто тебе его вручил. Размышляя об этом, я вдруг понял, что мой Алексей всю жизнь очень неохотно выполнял свое главное предназначение. То самое предназначение, о котором нам, ангелам, вообще-то знать не положено… Но я нарушил правила, тайком проник в Святая Святых – и все узнал о нем заранее.

Сейчас я подхожу к самому важному месту в своем повествовании. Как вы помните, после почти случайной встречи с поэтом Сумароковым я окончательно осознал, что хочу охранять писателя, хочу творить вместе с ним, воплощать свои наблюдения, чувства, мысли и знания в литературе. Но понять – это одно, а осуществить мечту не так-то просто. До того счастливого дня, когда мне это наконец удалось, оставалось еще два долгих столетия. Еще целых двести человеческих лет мне предстояло опекать ничем не примечательных смертных, ну вы уже прочли все эти истории. Разве что художник был исключением… Но с живописью, как вы опять же помните, у меня ничего не получилось.

Проводив в последний путь корыстолюбивую монахиню Данаю, я воспользовался отдыхом и потратил его на то, чтобы как следует поразмыслить о своем будущем. Мысль о том, что и дальше мне предстоит такая же скучная и нетворческая работа, просто угнетала меня. Но почему, почему нас вынуждают выбирать себе подопечную душу «втемную», как говорят люди, покупать «кота в мешке»? В школе нам объясняли, что не разрешается знать судьбу человека, которого им предстоит охранять, поскольку это помешает им выполнять свою работу. Но я не считал это справедливым. Как и не был согласен с тем, что гении нередко достаются в подшефные тем ангелам, которые просто не могут как следует справиться с такой ответственной задачей.

Тем хранителям, у кого под крылом яркие, талантливые люди, легко соглашаться, что дело ангела – оберегать любого, даже самого обычного человека. Им-то самим улыбнулось счастье – на них, счастливчиков, падает свет от славы их подопечных. Между нами скажу: не все из моих коллег достойны такого отличия. Многим просто жутко везет. И, удивительное дело, среди нас, ангелов, их тоже начинают считать талантливыми, одаренными. А за что? За то, что под их крылами побывали великие?

Один из таких ангелов поведал мне, что охранять человека с печатью Бога очень и очень хлопотно, тут, мол, надо смотреть в оба: одаренные несут особую миссию, заложенную в них Господом, и надо ограждать их от нелепых случайностей, которые могут в один миг перечеркнуть великую задумку Создателя. С талантливыми и одаренными всегда надо держать ухо востро: они так непредсказуемы, у них много завистников и врагов. Как правило, и характер трудный, да и судьба обычно очень несчастлива…

«Поэтому, – подытожил свой рассказ тот ангел, – простые люди – это отдых для нас».

Думаю, он лукавил. У самого-то под крылом сколько великих перебывало?! А если тебе все время попадаются одни простые, а у тебя в душе огонь горит?

Меня даже одно время посещали сомнения: так ли уж у нас все гладко с этим распределением душ, нет ли здесь какой-то отработанной схемы, по которой одним – по высшему разряду, а другим – что останется? Да-да, конечно, никто не будет спорить, что любой человек достоин хорошего хранителя и что негоже нам, ангелам, пренебрегать простыми людьми. Но я столько времени и не пренебрегал…

Сорок лет назад, при последнем распределении душ, я, признаюсь, немного схитрил. Каюсь, было дело. Но поймите, как я рассуждал.

«Кому я сделаю плохо? – думал я. – Никому. Мой грех только в том, что я немного нарушу правила, ну совсем немного. Выберу себе именно ту душу, которая мне будет интересна, которой я столько времени жду. Разумеется, я так же, как и положено, собираюсь переживать за своего подопечного, охранять его как зеницу ока. Скорее всего, я даже буду делать это более тщательно, буду еще сильнее, чем это обычно бывает, привязан к нему – ведь я сам его выберу. Но при этом я наконец воплощу в жизнь то, о чем так давно мечтаю. Мы станем вместе творить, я помогу ему создать замечательные шедевры, сделаться великим и прославиться. Ну что в этом может быть плохого?»

Когда я сказал себе все это, у меня отпали последние сомнения в правильности решения. «Сейчас или никогда» – это стало моим девизом в то утро. Но буду рассказывать все по порядку. А вышло это так…

После истории с владелицей старинных шахмат у меня совсем опустились крылья. Когда я вернулся из зала Суда, где был вынесен приговор Данае, Иволга только ахнула:

– На тебя жалко смотреть! Как же я ненавижу эту твою работу на Земле, этих твоих подопечных, в которых ты вкладываешь всю душу, а они платят тебе черной неблагодарностью!

– Не надо так говорить, – запротестовал я, но подруга и слушать не хотела.

– Люди – воплощение зла, они сотканы из одних грехов! – продолжала она. – Посмотри: у тебя было только пять подопечных, а ты уже успел встретиться почти со всеми смертными грехами – и с обжорством, и с похотью, и с завистью, и с гневом, и с гордыней, и с корыстолюбием!

Оглянувшись на свой прошлый опыт, я понял, что устами Иволги, как говорится в известной поговорке, в данном случае глаголет истина. Действительно, я уже успел понаблюдать в своих подопечных все существующие смертные грехи, кроме одного – лени. Обжорство и похоть, гордыня и гнев, зависть и алчность – со всем этим мне уже довелось иметь дело. И я всерьез забеспокоился, как бы в следующем подопечном мне не пришлось столкнуться с последним пороком из этого ряда…

– Да, тут ты права, – вынужден был признать я. – Боюсь, как бы в душе следующего подопечного я не увидел бы последний грех из этого перечня – лень. Вместо того, о чем я мечтаю…

Во взгляде Иволги появилась заинтересованность.

– А о чем ты мечтаешь? – спросила она. – Ты никогда не делился со мной этим.

И я рассказал ей обо всем – о случайной встрече с поэтом Сумароковым, о своей жажде творчества, которая не давала мне покоя, о неудачных попытках творить, создавая судьбы обычных людей, и о том, как отчаянно хотелось мне охранять душу писателя.

Слушая мой пылкий монолог, Иволга была полна сочувствия.

– Бедный, как ты страдаешь… – нежно произнесла она. – Что же ты раньше ни о чем мне не говорил? Ведь я бы давно могла тебе помочь.

– Что ты сказала? – в первую минуту я даже не понял ее. – Ты можешь мне помочь? Как?

Теперь настал ее черед говорить, а мой – слушать. Сначала я удивился, потом возмутился… а потом крепко задумался.

Как я уже говорил, моя подруга работала в Канцелярии – черное крыло, с которым она родилась, изначально и навсегда закрыло ей дорогу в хранители душ. Но по делам службы Иволга всегда могла попасть в Комнату Судеб – огромный зал, где хранятся многочисленные толстые тома, на страницах которых записаны судьбы людей – и тех, кто уже умер, и тех, кто еще живет на Земле, и тех, кому еще только предстоит появиться на свет. Ангелам-хранителям вход в Комнату Судеб обычно заказан – мы заходим туда лишь перед очередной отправкой на Землю, когда выбираем, под присмотром архангела, душу, которую будем опекать. Делается это так: Иволга и другие служители Канцелярии отслеживают по Книге души людей, которым предстоит вскоре родиться, и записывают краткие данные о них на специальных свитках, а ангелы, не зная содержания, тянут свитки вслепую, как студенты билеты на экзамене, и, развернув свитки, узнают имя будущего подопечного, его пол, дату и место рождения. Вся остальная его жизнь остается для нас загадкой до самого Суда над душой – заглядывать в многочисленные тома Книги Судеб нам строжайше запрещено, чтобы не было соблазна так или иначе подкорректировать жизнь подопечного. Сами понимаете, что если ангел будет знать, что его подопечному суждено, скажем, нелепо погибнуть в девять лет, провалившись под лед и утонув, как это случилось с девочкой в розовых варежках, то хранитель, весьма возможно, заранее попытается сделать все, чтобы этому помешать. И тогда ход Судьбы будет нарушен, что может привести к величайшей неразберихе. Так-то, в общем и целом, со справедливостью такого закона я был согласен. Но одно дело знать всю судьбу своего подопечного, и совсем другое – узнать лишь его предназначение. Только профессию, будущее занятие – и ничего больше. Это выглядело очень, очень соблазнительно…

Словом, Иволга предлагала мне нарушить одно из правил для ангелов… Точнее, не нарушить, а обойти. Она говорила, что могла бы отыскать в Книге Судеб запись о новорожденном, которому предстоит стать писателем, запомнить его имя и аккуратно надорвать уголок свитка, соответствующего его душе. А мне потом оставалось бы только найти в ворохе других судеб свиток с надорванным уголком.

Не буду утомлять вас описаниями борьбы, которая происходила в моей душе. Скажу только, что колебания были долгими и мучительными, но в итоге я все-таки согласился с ее планом. Я понимал, что, раз познав прелесть творчества, уже не могу жить иначе…

Время выбора новой подопечной души уже приближалось, а Иволга все никак не могла найти в Книге Судеб ничего подходящего. Каждый раз, когда она возвращалась со службы, я с нетерпением ожидал ее и даже выходил встречать. Однако она лишь грустно качала головой. Но наконец в один прекрасный день Иволга появилась с сияющими глазами и сообщила, что ей все удалось.

«Смотри внимательно, я надорвала уголок совсем чуть-чуть, чтобы никто не догадался…» – Она помахала свитком у меня перед носом. Никогда еще за все время своей ангельской жизни я не отправлялся в Комнату Судеб с таким волнением.

Мне почему-то показалось, что в этот раз моих собратьев, выбирающих души перед отправкой на Землю, было особенно много. Едва архангел сделал знак, я первым, только что не отталкивая других, бросился к легкому облаку, которое составляли парящие в воздухе белоснежные свитки. Все они выглядели абсолютно одинаково. В поисках нужного я стал перебирать их, от волнения то и дело выпуская из рук.

«Не волнуйся так, мой дорогой, – улыбнулся архангел. – Души у нас сегодня в основном чудесные, светлые… Бери любую – не пожалеешь!»

Но мне не нужны были светлые и чудесные, мне нужна была моя! Однако она все не попадалась и не попадалась. Я продолжал перебирать свиток за свитком, стараясь найти тот, что с надорванным уголком. Все собравшиеся смотрели на меня подозрительно, не понимая, зачем я так долго ворошу облако с судьбами. Кто-то из ангелов за моей спиной тихонько проговорил: «Наверное, подбирает себе душу по весу».

Кажется, я еще не успел рассказать вам об этом нашем поверье. Многие хранители верят в то, что души уже при рождении бывают большими и маленькими и можно по весу определить, которая легкая, а которая нет. Все мы знаем, что, скорее всего, это заблуждение, однако приятно думать, что ты хоть как-то можешь влиять на случайный выбор. Ведь кто-то из наших любит людей с душой широкой, как целый мир, а кто-то предпочитает маленькие, нехлопотные, предсказуемые.

– Ой, довыбирается на свою голову, – услышал я шепот за спиной, и в этот миг у меня в руках оказался мой свиток с надорванным уголком. От счастья я закружился на месте.

– Осторожно! – заволновался архангел. – У тебя почти под ногами чья-то судьба, не наступи.

Я нагнулся было, чтобы поднять то облачко, и обмер: уголок у опустившегося вниз свитка тоже был надорван. Точь-в-точь как у моего, уже согревавшего руку. Я поднял его и замер с двумя свитками в руках, не зная, что теперь и думать.

– Нет-нет, так дело не пойдет, – заулыбался архангел. – Зачем тебе две души сразу? Неужели так соскучился по людям?

Все вокруг засмеялись, глядя на меня, и от этого неожиданного внимания я совсем растерялся.

«Как же мне теперь быть? – стучало в голове. – Которая из этих двух судеб принадлежит моему Писателю?»

Я еще раз посмотрел на оторванные уголки, внимательно изучил оба свитка – они были похожи как две капли воды. Делать было нечего, надо было решаться на выбор. Я попробовал по весу определить, какой свиток тяжелее, – показалось, тот, что в левой руке.

– Ты выбираешь душу по тяжести? – Архангел не скрывал иронии. – И что тебя больше интересует: та, что тяжелее, или другая?

– Та, что тяжелее, – улыбнулся я, окончательно решив для себя вопрос. У Писателя никак не могла быть легковесная душа.