Глава 13
Ангел. История шестая

Признаюсь, тем, как прошла встреча Писателя и его бывшей возлюбленной, я был очень доволен. Никаких ненужных мыслей, порывов и желаний в его душе не родилось, ну, почти не родилось. Он сам сделал правильные выводы, и мне оставалось только в один-единственный миг, когда он заколебался, вовремя показать ему образ жены. И все сразу встало на свои места.

Конечно, я изначально отлично понимал, что Алексей просто не в силах будет постоянно хранить супружескую верность. Так уж устроен человек. Особенно мужчина, особенно такой, как мой Писатель. Творческим, увлекающимся натурам постоянно необходимы свежие впечатления, новые чувства – как источник вдохновения. И я совсем не был против того, чтобы мой подопечный иногда увлекался бы какой-нибудь красоткой – ярко и ненадолго, до завершения очередной книги. Но восстановление отношений с Оленькой в мои планы совершенно не входило. Я отлично понимал, что такая связь не может быть мимолетной, слишком уж сильно влекло их друг к другу… И когда в том мае, на кинофестивале, мне удалось не допустить их повторного сближения, я вздохнул с огромным облегчением.

На тот период наши с Алексеем дела шли просто отлично. К моему Писателю пришла слава, он стал знаменит и успешен, все эти редакторы и телевизионщики, журналисты и почитатели таланта, критики и киношники были заняты им уже совершенно самостоятельно, без всякого моего участия. Прошли те времена, когда мне приходилось тратить столько сил на то, чтобы книгу моего подопечного экранизировали или перевели на зарубежный язык. Все это уже происходило само собой, и мы с Алексеем наконец-то получили возможность заняться тем, о чем я всегда мечтал, – творчеством. Я упивался процессом сочинительства, часто диктуя Писателю новые произведения целыми страницами, даже целыми главами. А издатели и читатели не уставали восхищаться плодовитостью автора и неослабевающей силой его таланта.

Словом, те годы были, бесспорно, счастливейшими во всей моей жизни. И я мог бы бесконечно и очень подробно рассказывать о них, вспоминать каждую созданную нами книгу, а их появилось немало и, скажу без ложной скромности, одна лучше другой. Однако сейчас я вновь вынужден вернуться к прерванному повествованию о собственной судьбе и поведать вам историю о своей предпоследней душе, которую мне довелось охранять перед тем, как я выбрал себе Писателя.

Как я уже говорил, у нас, ангелов, принято считать, что нет плохих или хороших душ: каждая чем-то ценна и каждая достойна того, чтобы ее как следует охраняли. Также нас учат тому, что не бывает неудачных времен или мест. Но это, как сказали бы на Земле, официальная позиция. В действительности же каждый опытный ангел имеет свое мнение о том, какую душу охранять проще, а какую труднее. У всех нас есть свои пристрастия и антипатии, и это касается не только людей, но и стран, где они живут, и эпох. Взять, к примеру, век двадцатый – слух о том, что это столетие будет еще более страшным и кровавым, чем все предыдущие, передавался моими собратьями из уст в уста задолго до того, как оно наступило. Мне поведал об этом ангел юной певуньи, дочери коллекционера и жены художника Карла – помните мой рассказ об этом талантливом гордеце? Ему же, ангелу (по большому секрету, разумеется), сообщил об этом его давний приятель, который, в свою очередь, подслушал беседу двух архангелов. Уж кто-кто, а они-то знают, какую чашу суждено испить тому или иному народу в те или иные времена. Тот разговор друг моего приятеля запомнил наизусть и долгое время пребывал после него в печали, потому что ничего хорошего он не сулил.

– Бедный, бедный наш мир! – сокрушался он. – Бедные люди! Как я не люблю страдания! Очень надеюсь, что следующую душу мне доведется охранять уже после двухтысячного года, когда все войны и революции канут в Лету.

У меня наивность собрата вызвала лишь ироническую улыбку. Меня эти мрачные прогнозы не пугали. Во-первых, как я уже говорил, не люблю рутины, а во-вторых, мне всегда казалось, что именно в смутные и тяжелые времена рождается много творческих людей. Ну, представьте себе – если все сыты и довольны, все живут в мире и покое и уверены в завтрашнем дне, то кто будет страдать, гореть, искать? Откуда в таком болоте возьмутся творчество и вдохновение?

Вы, конечно, можете мне возразить. Сказать, что даже в сытой и благополучной жизни всегда есть место безответной любви, внезапной смерти, ярким подвигам и отталкивающей жестокости. Чем не темы для искусства? Так-то оно так, но поверьте мне, проведшему рядом с людьми несколько веков: путь к раскаянию, к развитию и, конечно, к творчеству лежит только через лишения и страдания. Тогда как благополучие рано или поздно вызывает у смертных сильнейшую скуку. И чем спокойнее и безопаснее жизнь, тем, как ни странно, больше в ней и той самой бессмысленной жестокости, и безумства, и непонятной, ничем не объяснимой печали в сердцах… Однако я опять философствую и ухожу в сторону от основного сюжета. Видимо, это лишнее подтверждение тому, что автор вышел из меня не такой уж удачный, как мне это представлялось. Четко выдержать линию повествования мне никак не удается, приходится то и дело самому себя прерывать и заставлять возвращаться к изложению хода основных событий.

Итак, выбор новой подшефной души у меня как раз совпал с наступлением на Земле нового века. «Эх, заполучить бы в подопечные писателя, который проживет сто лет и отразит в своих книгах целую эпоху!» – мечтал я.

На сей раз мне досталась девочка. Надо ли говорить, как я расстроился? Во-первых, охранять женщину – двойная забота. Женщины взбалмошны, и никогда не знаешь, что взбредет им в голову в следующий момент. Их настроения, желания и взгляды меняются, как ветер в море. Нужно все время быть начеку, следить, как бы женщина не сделала какую-нибудь глупость. Во-вторых, глубокие и интересные мысли, которые наполняют разум писателей, большинству женщин просто недоступны. Сначала их интересуют куклы, потом кавалеры, затем пеленки, и всю жизнь – наряды и шляпки. Волей-неволей и мне придется думать о том же. Так уж мы, ангелы, устроены. Заботы людей – наши заботы.

Ну и главная причина, по которой я расстроился: в то время в мире почти что не было женщин-писателей! Вернее, я неправильно выразился. Марать бумагу барышни как раз очень были горазды. Сочинительниц стихов о горящих взорах, томных вздохах и полной луне на мрачном небосклоне или историй о бедных княжнах, в младенчестве покинутых родителями и вынужденных терпеть голод и лишения, пока счастливый случай не соединит их с богатым и благородным избранником, который узнает об их происхождении лишь на последней странице, уже в те времена было предостаточно. Но это, как вы понимаете, было не совсем то…

И я твердо решил для себя: моя малютка станет одной из первых женщин в мире, кто будет создавать настоящую, серьезную литературу. Уж я приложу к этому все усилия!

Увы, я снова ошибся…

Впрочем, начиналось все просто чудесно. Семья у моей девочки оказалась удивительной: любящей, благополучной, обеспеченной и образованной. И близкой к искусству, что очень и очень важно. Матушка была одаренной артисткой известного театра, а отец… О, это меня очень порадовало! Основным его занятием была медицина, но для души этот человек постоянно занимался сочинительством, писал недурные стихи и юмористические рассказы, некоторые из которых печатали в журналах, и даже состоял в одном литературном обществе. Представьте, как я был счастлив! Разумеется, с такими родственниками моей малышке была обеспечена прямая дорога в писатели. И я всеми силами пытался развивать в ней творческие наклонности и любовь к литературе.

Сначала все шло более чем гладко. В три года девочка уже наизусть декламировала стихи, в четыре ее водили в картинную галерею, где она, смешно наморщив носик, рассматривала картину с косолапыми мишками, с пяти ей начали преподавать музыку и рисование, а в шесть она уже болтала не только на родном, но еще и на английском и французском языках. Моей девочке все было интересно и все давалось играючи. Нрав у нее был легкий, веселый. Ну прямо не нарадуешься!

В девять лет крестная подарила ей тетрадь в красивом тисненом переплете, запиравшемся на маленький замочек. Моя подопечная тут же заявила, что будет вести в ней дневник, и я возликовал. Каждому, кто хоть что-то понимает в творческом процессе, ясно, что дневник – это не что иное, как первый шаг к литературе. Я был абсолютно уверен – на моих глазах рождается будущая писательница или поэтесса. Думаю, что так решил бы каждый, увидев, какое сосредоточенное и одухотворенное личико было у моей девочки, когда она старательно, высунув от усердия кончик языка, макала перо в чернильницу и потом водила им по тонкой цветной бумаге… Но увы! Когда я оторвался от созерцания ее прелестного личика в обрамлении крупных локонов и заглянул через ее плечо, меня ждало горькое разочарование.

Толстая тетрадь в кожаной обложке не хранила на своих страницах ни забавных девичьих мыслей, ни восторженных описаний природы, ни впечатлений от пережитого дня, ни робких трогательных попыток сочинить стихи. Никаких грез, никаких воспоминаний, никаких поэтических образов!.. Моя подопечная вносила в дневник свои нехитрые доходы и траты – все до последнего гроша.

«26 марта, – писала она. – Получено от бабушки и дедушки в честь Светлого праздника Благовещенья – рубль бумажный. 29 марта. Потрачено: пятачок на два грешника по дороге из гимназии и семишник за аршин атласной ленточки кукле на чепчик».

Признаюсь, мне не понравилась подобная практичность в столь нежном возрасте. Мне казалось, что прелестная девочка, растущая в такой чудесной семье, должна доверять своему дневнику совсем другие мысли. С того дня я решил более тщательно прислушиваться к тому, что творится у нее в голове, и сделал очень неприятное для себя открытие.

Однажды после обеда будущая поэтесса (ах, как мне все-таки хотелось в это верить!) взяла со стола вазочку с орехами, уселась на широкий диван, подобрав под себя ножки в кружевных панталонах, и раскрыла «Мифы Древней Греции». Проведя около получаса за чтением, она закрыла книгу, заложив нужную страницу пальцем, и о чем-то задумалась, уставив мечтательный взгляд в окно, за которым облетали последние листья с вязов и тополей. Я встал рядом, положил руку на ее русую головку и стал слушать ее мысли. Девочка только что прочла миф о Данае, и мне было очень любопытно, что произвело в нем на нее особенное впечатление. О чем же она думала? О любви? О коварстве? О том, что предсказанное непременно сбывается? Нет, нет и нет.

«Хороший способ выбрал Зевс, чтобы встретиться с Данаей! Золото – вот единственная вещь на свете, способная обойти любые препятствия. Единственная сила, перед которой никто не способен устоять. Богатство – вот главное в жизни!» – так думала девятилетняя девочка с шелковыми локонами и трогательными ямочками на пухлых щечках. Любимица семьи, моя мечта и надежда. Воистину, странный вывод из красивого мифа! Я словно прозрел. Картины далеких дней и совсем недавние события предстали передо мной в новом свете. Пришлось признать – моя Даная (а с этого момента я стал называть ее именно так и настолько привык к этому имени, что уже забыл, как ее звали на самом деле) непомерно корыстолюбива. Почему я не замечал этого раньше? Видимо, просто не хотел замечать. Я был сильно привязан к своим ожиданиям, такое весьма часто встречается у людей, но для ангела это непростительно. Однако я действительно раньше не обращал внимания на то, что из игрушек и нарядов моя подопечная предпочитает самые дорогие, а подруг себе выбирает только из очень богатых семей. Деньги и все, что можно на них купить, уже в отрочестве стали для нее самым главным в жизни.

Почему-то я сразу понял, что моим мечтам опекать писателя в этот раз опять не суждено сбыться. Человек, который может разглядеть красоту только в золоте и обработанных драгоценных камнях, сам не способен создать ничего прекрасного. Увы, вместо великого дарования я вновь охранял обыкновенного обывателя…

Но, как бы я ни был разочарован, а заботиться о вверенной тебе душе надо. И я делал это, хотя, быть может, и не слишком старательно. Но моя Даная, очевидно, родилась под счастливой звездой. Шло время, она подрастала, успешно минуя те трудности, с которыми сталкивались ее сверстники. В семье царили мир, покой и благополучие. Ей всегда хватало денег на красивые платья и воскресные развлечения. Что еще надо молодой барышне? Будущее казалось чудесным. Но это, как сказали бы люди, внешняя сторона медали. А внутреннюю видел только я.

Иногда мне даже не верилось, что она – это та самая девочка, которую я берег с младенчества. Куда подевалась ее смешливость, интерес к искусству, любовь к близким? Нет, в поведении она по-прежнему была мила и очаровательна, но ее мысли… Она ложилась спать, думая о деньгах, и просыпалась, мечтая о дорогих украшениях.

«Откуда это в ней? – гадал я. – Ладно бы недоедала в детстве, но ведь ее семья всегда была очень обеспеченной!»

Впрочем, у людей это бывает довольно часто: из жизнерадостного, добродушного и наивного ребенка получается хмурый, нудный и расчетливый взрослый. Наверное, это все оттого, что их земная жизнь коротка и мысль о скором переходе в другой мир мешает им видеть в каждом новом дне то, что называется счастьем. Встанут с утра, и начинаются охи да ахи, ссоры по пустякам, обиды. Зачем? Все пройдет, год сменится годом, народятся новые дети, старики уйдут на покой, и их души обретут новые пристанища. Смешно такой короткий период земной жизни превращать в выяснение, кому достанется наследство, или, еще смешнее – рядиться, кто последний раз возился с грязными тарелками. Не знаю, конечно, может, на их месте и я вел бы себя подобным образом: не все ведь верят в другую жизнь, вот и нервничают. То-то для многих бывает сюрпризом переход в мир иных ценностей, где они, оглядываясь на прошлую жизнь, недоумевают, сколько времени было потрачено впустую, на суету и бессмысленные переживания, какими мелкими заботами и пустыми хлопотами наполняли они земную жизнь…

Но я снова отвлекся. А моя подопечная тем временем росла, радуя родных и пугая меня. В декабре тысяча девятьсот шестнадцатого года ей исполнилось пятнадцать лет. У людей это называется «круглая дата». Не знаю, почему круглая, но день рождения человека в такие годы отчего-то празднуется особенно пышно. Так было и в семье Данаи. В то время страна, где она жила, уже участвовала в войне, но семейному празднику это не помешало, ведь бои были далеко, а именинница – вот она. Не лишать же ее удовольствия. Праздник удался на славу. Какое там подавали угощение, сколько позвали нарядных гостей, какие устроили веселые игры и задорные танцы! Конечно, не обошлось и без подарков. Каждый гость вручил имениннице какую-нибудь премилую вещицу, но самый лучший презент она получила от своих родителей. Я даже онемел на миг, когда увидел такое великолепие.

В прямоугольной коробочке, обитой зеленым бархатом, аккуратно покоились шахматные фигуры. Но какие!

Тридцать две миниатюрные статуэтки величиной с женскую ладонь, каждая из которых была когда-то искусно выточена из кости неизвестным мастером. Если взять фигурку в руки и поднести к солнцу, отполированная поверхность начинала играть, блестеть, переливаться. Даже я, повидавший райские красоты, был в неописуемом восторге. Да и без солнца фигурками можно было любоваться бесконечно – настолько тонко, продуманно и изящно была проработана каждая деталь. Ладьи напоминали башни старинных замков, ферзи и короли выглядели как царственные особы, коней изображали вооруженные всадники, роль пешек играли фигурки воинов. И при этом в башнях был намечен каждый камень, короны были украшены драгоценными камнями, одежды высоких особ ниспадали легкими складками, гривы и хвосты лошадей точно развевались по ветру. Каждая человеческая фигурка застыла в особой позе, живой и естественной, и ни одна не повторяла другую. Даже лица и те были как настоящие. Особенные, ни на кого больше не похожие, у одной фигурки лицо выражало задумчивость, у другой коварство, у третьей растерянность, у какой-то отчаянную решимость биться до конца. Словом, передо мной и Данаей появилось настоящее произведение искусства.

– Это очень старая семейная реликвия, – поведал Данае отец. – Моей бабушке эти шахматы подарила ее прабабушка в день свадьбы, а ей…

Моя подопечная вежливо улыбалась, но совсем не слушала. Ей не были интересны семейные предания, она прикидывала, сколько стоит чудо, которым она теперь обладает. И сколько оно будет стоить через десять лет, а сколько через двадцать…

– Береги эти шахматы, дорогая, – продолжал отец, не замечая алчного взгляда единственной дочки. – Время сейчас неспокойное, идет война, не знаешь, что будет завтра… Но я надеюсь, твои внуки и правнуки тоже увидят эту красоту.

– Ах, папа! – Даная бросилась к нему на шею и звонко расцеловала. – Спасибо тебе большое! Какие дивные шахматы!

Да, подарок пришелся кстати, но совсем не потому, что был семейной реликвией. Даная быстро поняла, что набор фигурок многолетней давности стоил целое состояние.

С того вечера девочка словно заболела своими шахматами. Могла весь вечер просидеть, рассматривая фигурки, гладить их, даже разговаривать с королями и ферзями. Тридцать две статуэтки стали для нее символом небывалого, фантастического богатства.

«Я ведь могу их продать, – размышляла она, – и купить на эти деньги…»

Далее следовал целый список. Но Всевышний, какими же приземленными и скучными были ее фантазии! Наряды, дача, драгоценности, велосипед, автомобиль… Последний ей особенно хотелось, хотя, на мой взгляд, это совсем не дамская игрушка. Мне даже кажется, Даная не слишком хорошо представляла себе, как с ним обходиться. Однако она не раз слышала рассказы отца, который за три года до ее рождения побывал на какой-то необыкновенной выставке в Париже, длившейся аж три недели. (Я тоже слышал этот рассказ не раз и не два, и, признаться, мне он порядком надоел. Но что же делать, если от какой-то выставки у человека столько впечатлений? Впрочем, история запомнилась и потом пригодилась – я рассказал ее маленькому Алеше. Он сохранил ее в памяти и так полюбил, что несколько раз использовал ее в своих статьях в автомобильном журнале, а позже в одном из романов.) Так вот, на этой самой выставке отец Данаи впервые увидел удивительный автомобиль, управляемый не рычагом, а рулевым колесом. Даная даже запомнила название марки. «Панар-Левассор» или что-то в этом роде. С тех пор прошло много лет, сейчас все автомобили были с этими самыми колесами, но ей хотелось иметь тот – первый. Наверняка он стоит безумных денег. Еще лет через двадцать его можно будет продать с аукциона. И купить… Мысли начинали течь по второму кругу. Этот автомобиль был для нее таким же символом богатства и удачи, как подаренные шахматы. И таким же источником будущего дохода.

Кто-то наслаждается, слушая музыку, кто-то – делая научное открытие, а кто-то посвящает свою жизнь другому человеку и этим счастлив. Ну а моя Даная находила необъяснимое удовольствие, пересчитывая деньги и прикидывая стоимость тех вещей, которые можно на них купить. Набор старинных шахмат был пропуском в желанную жизнь. Почему, спросите вы, она не относилась так же, например, к картинам, висевшим на стенах в гостиной (а среди них были очень неплохие, уж я-то разбираюсь в живописи после лет, проведенных рядом с талантливым художником), или к саксонскому сервизу на двенадцать персон, занимавшему почетное место в горке? Я этого не знал. Могу только предположить, что для людей, чьей страстью являются деньги, очень важно назвать какие-либо ценности коротким словом «мое». И не когда-нибудь, когда родители покинут этот мир и богатая обстановка достанется в наследство, а сейчас же, немедленно. Что толку ходить по дому, трогая, например, антикварный туалетный столик или великолепную диадему из маминой шкатулки, если не можешь всем этим распоряжаться? А шахматный набор – вот он. Лежит перед Данаей, изумляя красотой тончайшей работы. И принадлежит ей.

Она не спешила продавать шахматы, но совсем не потому, что дорожила семейной реликвией. Ни разу в ее хорошенькую головку не пришла мысль, что ее предки много лет передавали эти шахматы из поколения в поколение, даже не представляя себе возможности расстаться с ними. Впрочем, Даная тоже думала о продаже не всерьез. Но по другой причине. По какой? По той же, по какой скупой человек умирает оборванным и голодным на сундуке с золотом – он просто не в силах выпустить из рук свое богатство.

Все эти наблюдения были очень печальны для меня. Мало того, что с надеждой заняться творчеством в этот визит на Землю мне пришлось распрощаться, но это было еще не самое страшное. Всем сердцем я чувствовал, что человека, у которого на уме только одни корыстные помыслы, вряд ли ожидает счастливая судьба. Время подтвердило, что я был прав.

Совсем скоро жизнь моей подопечной коренным образом изменилась. В стране, где и до того было не слишком спокойно, начались совсем уж бурные волнения. Не люблю вспоминать то время, стрельбу на улицах, грубых и мрачных людей с оружием, ненависть, страх и отчаяние, поселившиеся в сердцах… Многие родные и знакомые Данаи спешно уезжали, бросая дома, вещи, драгоценности. Признаться, я надеялся, что ее семья тоже покинет родные края и отправится на поиски лучшей жизни. Хотел я этого не потому, что боялся предстоящих трудностей, а потому, что мне неприятно и больно было смотреть на происходящее. Я люблю яркие краски, неспешные разговоры, возвышенные переживания – а это все вдруг исчезло, сменившись какой-то мрачной пустыней, где вообще не было места прекрасному. Казалось, весь воздух в стране был пропитан чем-то очень тяжелым, настолько тяжелым, что даже мне, ангелу, трудно стало дышать.

К счастью, сначала семье моей Данаи повезло больше, чем многим другим. Их не выселили из дома, не отобрали у них ценности. Отец Данаи, как вы помните, был врачом, а на услуги докторов есть спрос в любые времена. Благодаря этому семья выжила в самые тяжелые моменты. И как-то даже приспособилась ко всему происходящему. Так уж устроен человек: сначала что-то кажется ему невыносимым, он уверен, что не выдержит этого и нескольких минут, часов, дней… А потом ничего, привыкает.

Жизнь продолжалась, пусть она уже была не такой спокойной и благополучной, как раньше. Но Даная была молода, а в молодости все воспринимается и переносится легче. Это старость остро переживает любой дискомфорт, а молодость занята совсем другими вещами.

В двадцать два года моя девочка вышла замуж. Она утверждала, что сделала это по большой любви – но я-то видел, что пылкое чувство поселилось в ее груди лишь после того, как она узнала, что ее будущий жених владеет несколькими ресторанами. Ее избранник мне не понравился, слишком уж он был расторопен и вспыльчив, слишком груб и азартен. Вообще-то я люблю азартных людей. Несколько раз мне попадались такие, когда я, случалось, подменял своих собратьев. И я всегда старался помочь: где отведу от проигрышной игры, уложив его с высокой температурой дома, где, наоборот, силой усажу с мелкой монетой в кармане за ломберный стол да полюбуюсь через полчаса блеском, появившимся в его глазах после крупного выигрыша. Как я уже говорил, обожаю этот блеск! Что за сила скрывается за ним! Тоскую при взгляде на флегматичных, скучных…

Этот человек тоже смотрел на мир с задором, но его задор был каким-то чрезмерным. Для жениха моей подопечной буквально не существовало ничего святого, как любят говорить люди. Да и не пара он был ей, совсем не пара! Он, казалось, был вытесан топором, тогда как мою Данаю словно выточили изящным ножичком с тончайшим лезвием.

Но что мне понравилось, так это то, как начали меняться мысли моей девочки. «Я так его люблю, что готова отдать за его счастье все, что угодно!» – думала она, и мои крылья трепетали от радости.

Впрочем, новоиспеченный муж не нуждался в подобных жертвах. Он и без них был здоров, успешен и полон сил. Молодая семья поселилась в собственной квартире, занимавшей целый этаж в особняке. Моя подопечная получила то, о чем мечтала с детства, – много денег и свободу их тратить. Драгоценности, роскошные наряды, бурные шумные вечеринки со вкусной едой и танцами, поездки на автомобиле, синематограф и кафешантан – все это вскружило ей голову. Новобрачная была счастлива и довольна. А вот у родителей Данаи, наоборот, началась черная полоса.

Сначала в их просторное шестикомнатное жилище подселили хмурую семейную пару в черных кожаных тужурках, с каменными лицами и странной речью. Всего за один месяц дом изменился до неузнаваемости. В нем стало грязно и неуютно. К странной паре постоянно приходили такие же грубоватые друзья, мужчины, женщины – не разберешь, все на одно лицо, в одинаковой одежде. Они беспрестанно курили, сплевывали на пол и ни в какую не желали переобуваться в домашние туфли или хотя бы вытирать ноги о специально постеленный у входа половичок. За несколько дней пропали семь серебряных ложек, включая крестильные, два медальона с драгоценными камнями и поминальник в позолоченном переплете. На попытки как-то вразумить и приструнить их жильцы отвечали очень грубо, сыпля оскорбительными словами и угрозами вроде «буржуи недобитые», «интеллигенция вшивая» и «вешать вас всех надо».

Первой не выдержала бабушка Данаи. Она умерла тихо, во сне, как умирают только чистые душой люди. Ее ангел так плакал, так убивался, словно ему пришлось провожать в мир иной душу шестнадцати лет от роду. Меж тем старой даме уже было восемьдесят с лишним, пора и на покой. Правда, меня ее уход тоже расстроил. Я чувствовал – эта смерть не от старости, а от тоски и от… От чего-то, чему я не знаю названия.

Это было первым настоящим горем в семье. Следующей скончалась мать. У нее не ладилось что-то с работой. В театре, где она играла много лет, тоже поменялись порядки, начались трудности. Актриса словно ушла в себя, целыми днями молчала, вытянуть из нее хоть слово становилось все труднее. Я видел, что она недолюбливает мужа своей дочери. Могу даже сказать, она его боялась, но почему, не знаю. Тогда я был слишком занят своей подопечной, чтобы разбираться еще и в чувствах ее родительницы.

На тот момент в новой семье Данаи уже все переменилось. Деньги, которым ее супруг первое время не знал счета, как-то очень быстро разлетелись в пух и прах. А заработать их вновь уже не было возможности – законы в стране, где они жили, менялись с молниеносной быстротой. Держать рестораны и иметь другую собственность, которая могла бы приносить доход, стало уже запрещено. Однако супруг моей девочки был весьма предприимчивым человеком. Он быстро сориентировался, как следует вести себя в новых обстоятельствах, устроился на государственную службу и вскоре уже занимал большие должности.

К тому времени, как моей подопечной исполнилось двадцать восемь, из родных у нее остался один отец. Даная горевала по покойным, но как-то не всерьез, неглубоко, скорее напоказ. Я не могу сказать, что моя девочка не любила своих родных или друзей. Дело было не в этом. Просто она никогда о них не думала. Вообще ни о чем не думала, кроме денег.

Меж тем у ее мужа все складывалось просто чудесно – он неуклонно двигался вверх. Люди называют это «делать карьеру». Жену он не баловал, но и не обижал. Детей у них не было, и оба не слишком-то из-за этого переживали.

Так прошло еще года три. Коробка с чудесными шахматами оставалась в родительском доме, в нише под подоконником. Даная не могла любоваться фигурками каждый вечер, но в ее мыслях они занимали столько же места, сколько и раньше. Каждый раз перед сном, лежа в широкой супружеской постели, она мечтала о вещах, которые сможет себе купить, продав семейную реликвию. Кому продать? Кто купит столь дорогую вещь в это смутное, нищее время, когда в почете совсем другие ценности? Этого она не знала. И не задумывалась об этом. Как я уже упоминал, для моей Данаи важнее всего на свете было знать, что она обладает сокровищем. Однажды она не выдержала и рассказала мужу свою давнюю тайну. Кто бы мог подумать, что ее грубоватый супруг вообще знает, что такое шахматы? Однако он заинтересовался, даже очень. И предложил жене перевезти сокровище поближе. Та, недолго думая, согласилась. Очень уж заманчивой казалась ей идея постоянно, как тогда, в далекие времена ее юности, любоваться фигурками.

Открыв крышку зеленого футляра, муж Данаи обомлел. Как ни странно, он тоже был сражен красотой творения искусного мастера. Увидев его взгляд, я сразу все понял, но было поздно. Я знал, что теперь он пойдет на все, чтобы завладеть этим восхитительным и очень ценным набором. На подлость, на преступление, на обман… Поверьте, мы, ангелы, очень хорошо умеем читать такие взгляды. Но моя дурочка Даная этого не поняла.

К сожалению, и на этот раз я оказался прав. Через какое-то время по стране прокатилась волна арестов. Отец моей подопечной попал под нее. У него нашли какие-то запрещенные книги или что-то в этом роде, точно уже и не упомню. Оправдываться он и не пытался. Человек он был немолодой, в последнее время сильно болел, и когда на горизонте замаячила ссылка, стало ясно – обратно он, скорее всего, не вернется. На мою девочку жалко было смотреть, ее словно подменили, так она убивалась. Наверное, поняла наконец, что вот-вот безвозвратно потеряет самого близкого человека в своей жизни. Я смотрел на нее и не верил, что за такое короткое время можно так перемениться. Она вдруг стала такой же, как в раннем детстве, – беззащитной и совсем не расчетливой. Как важны, как ценны были для меня ее сомнения, терзания, страхи! Впервые за долгие годы я обнаружил в ее голове мысли, не относящиеся к деньгам.

Муж Данаи к тому времени занимал достаточно высокий пост и, видимо, мог поспособствовать тому, чтобы у плохой истории получился хороший конец. Он не был против, но предупредил, что дело это будет непростое.

– Я отдам за это все, что угодно, – плакала несчастная дочь.

– И шахматы? – искушал супруг.

– И шахматы, – твердо обещала женщина.

Я и радовался, и огорчался одновременно. С одной стороны, я точно знал, что он подло обманывал ее, собирался взять себе семейную реликвию, сказать, что удачно ее продал и отдал эти деньги как взятку за свободу тестя. А сам хотел спрятать сокровище в тайник, известный только ему одному. Моей девочке грозило быть обманутой и обкраденной, реликвия могла уйти из семьи, где ее так берегли много лет. И это было ужасно. А с другой стороны – даже самая прекрасная вещь не ценнее человеческой души. И такой порыв моей подопечной стоил дорого и значил, что я охраняю ее жизнь не напрасно – душа ее, несмотря ни на что, может быть спасена.

Еще через неделю ушлый супруг объяснял заплаканной жене, что сделал все возможное, но даже самые великие усилия не всегда оправдываются. Ее отец неизбежно отправится в ссылку. Но! Ссылки бывают разные. Или это снежная пустыня, где валят лес и спят вповалку, или это совсем маленький, но уютный домик со всем необходимым в тихой сельской глуши. Из одних мест возвращаются, а где-то остаются навеки. Но более удачный вариант тоже стоит немалых денег. Картины, мебель и прочие остатки прежней роскоши сейчас никому не нужны, да и хлопот с ними много, а вот шахматы – совсем другое дело. На такую вещь в определенных кругах есть покупатели. Знающие люди. Все это, разумеется, совершенно секретно.

И тут меня ждал удар. Страшный, неожиданный удар. Моя Даная, так безутешно горевавшая последние недели, так искренне предлагавшая все, что у нее есть, в обмен на свободу отца, предпочла просто не услышать слова мужа.

Нет, она не передумала. Просто, как все алчные люди, привыкла четко представлять, что она купит на свои деньги. Она готова была купить отцу свободу, но платить такую высокую цену за его комфорт показалось ей чрезмерным. Если с человека снимаются обвинения и он остается на воле, тут все понятно, а во сколько оценить мелочи, которые превращают жизнь из невыносимой в сносную? Не могла она расстаться со своими обожаемыми шахматами за какую-то абстракцию даже ради единственного дорогого человека. Меня это убило. Понимаете, именно это! В этот момент, рядом с ней, я по-настоящему понял, что такое жадность.

Отец ее из ссылки не вернулся, а скоро она отправилась туда и сама. Могу поклясться, не без помощи обожаемого супруга. И там-то уж Даная поняла, насколько важны для человека эти «мелочи», по крайней мере, пока он пребывает в бренном теле. Ей пришлось на собственном опыте осознать, в чем разница между домиком с печкой и неотапливаемым бараком, чем отличается гнилая картофелина от просто невкусной и насколько грязная солома хуже самой грубой простыни. Но было уже поздно.

Сослали ее очень далеко от столицы, как сказали бы люди, «в Богом забытую деревеньку». Но это выражение неправильно. Для Всевышнего забытых мест не бывает. Есть лишь места, забытые самими людьми… Людей в тех краях действительно было совсем немного, однако неподалеку от поселений был женский монастырь. Там-то, спустя два десятка лет, уже после своего освобождения, и стала монахиней моя несчастная сребролюбка. И даже дослужилась до настоятельницы.

Правда, хорошей матушки из нее так и не вышло. По ночам, не смыкая глаз в тесной убогой келье, она вспоминала. Вспоминала не дом, не родных, не горячо любимого когда-то мужа. Она вспоминала старинные шахматы и так же размышляла о том, как хорошо было бы их продать. Нет, она больше не мечтала истратить деньги на свои нужды. Даная думала о вложении денег в церковь, о том, что на них можно было бы отремонтировать старенькую колокольню или заказать новые иконы. Благие мысли были в ее голове, но я огорчался. Потому что не было смирения в ее сердце, нет-нет да проскальзывали прежние желания. Глубоко-глубоко, совсем мимолетом, но я успевал их услышать. И до конца ее жизни не знал покоя. Все опасался – вдруг заложит моя монахиня свою бессмертную душу тому, чье имя не произносят? С жадными ведь всегда так: всю жизнь они боятся продешевить, а в итоге получают сомнительное благополучие, заплатив за это чем-то очень ценным…

Но все обошлось. Она умерла в возрасте шестидесяти двух лет, и в конце жизни, как мне казалось, обрела душевный покой. Во всяком случае, про злосчастные шахматы она больше не вспоминала.