Глава 14
В которой у Леонида и Ксении появляется идея
В следующий раз они смогли встретиться только через пять дней. И в то утро Ксения показалась Голубеву какой-то иной – более задумчивой, что ли… Или, наоборот, взбудораженной. Во всяком случае, когда он вошел в кабинет, она несколько секунд молча и внимательно глядела на него, и только потом, спохватившись, указала на стул.
– Извините меня… Отвлеклась на свои мысли. Присаживайтесь, пожалуйста.
Торопливо нашла на столе какие-то бумаги и заговорила, не поднимая от них глаз и вертя в руках карандаш:
– Итак, как мы с вами уже решили в прошлый раз, операция вам пока не требуется. Думаю, что основным элементом лечения так и будет та вакцина, о которой я вам сказала. Хотя, разумеется, это не отменяет остальных процедур… Вы их уже начали, как я понимаю?
– Да, я был здесь, в вашей клинике, вчера и позавчера. Ксения… Борисовна, можно задать вам один вопрос?
– Конечно, пожалуйста. – Она по-прежнему не смотрела на него и играла карандашом. Ему живо вспомнилось, что она всегда так делала, когда волновалась.
– Вы хорошо помните Леню Голубева? Царя Леонида?
Он добился своего – в него уперся совершенно ошеломленный взгляд.
– Но откуда вы?..
Однако он не дал ей договорить.
– Вы познакомились с ним в восемьдесят восьмом, на дне рождения Люды Латария. Когда Жора представил вас друг другу, вы сказали, что у вашего нового знакомого царское имя – так звали полководца, возглавлявшего войско спартанцев в битве с персами. Потом эти несчастные триста спартанцев стали у вас с ним чем-то вроде пароля. И в ваших письмах…
Крак! Карандаш с треском переломился в ее пальцах.
– Какого черта?!! Вы настолько близки с Леонидом? Зачем он вам это рассказал?
– А помните отпуск в Пицунде? Купание в море, походы в горы за грибами, посиделки у костра? Помните ту ночь, когда все уже разошлись спать, а вы остались с ним вдвоем? Вы спели «Ты мое дыхание», а затем признались ему в любви? Сам бы он никогда на это не решился… Помните, что было потом?
– Как он мог? – Ксения в сердцах отшвырнула обломки карандаша. – Рассказывать такие вещи постороннему человеку…
– Однажды вы вместе с ним ходили за ежевикой… – тихо продолжал он. – Ну, конечно, ежевика была только предлогом, вам просто хотелось побыть вдвоем. Но ягод все-таки удалось набрать, вы принесли их в лагерь, и Людмила протерла их с сахаром. А Дашка с Димкой завозились и опрокинули банку прямо на вас. У вас был такой сарафан, до колен, белый в косую синюю полоску, а на плечах завязывались тесемочки… И он весь оказался в варенье…
– Да, точно, был такой сарафан, я сама его сшила… Но…
– …вы постирали одежду и повесили сушить на сосне. А ночью поднялся ветер, сарафан унесло в море, и вы так расстроились, что заплакали…
– Послушайте! Как! Как вы можете знать такие подробности?
– На следующий год, летом, вы и Леонид тоже мечтали поехать в Пицунду, – продолжал он, не обращая внимания на ее слова. – Но он не смог взять отпуск, и тогда вы сами приехали к нему, в уездный город N-ск, как вы, смеясь, называли его родину. Днем он работал, а вы без него хозяйничали и перемыли всю квартиру так, что она чуть не блестела. А питались вы исключительно картошкой, макаронами и яичницей, потому что ничего другого вы готовить не умели.
– Неправда! Я уже тогда прекрасно умела тушить мясо и жарить курицу на бутылке! Просто в те годы в провинции вообще невозможно было купить никаких продуктов. В Москве еще хоть что-то было, а там – вообще ничего!
– …вечерами вы с ним ходили гулять по городу. А однажды зашли в церковь, потому что вам захотелось посмотреть ее изнутри. И служившая там старуха долго и недовольно глядела на вас, а потом сказала, что батюшка все равно венчать вас не будет, потому что с завтрашнего дня начинается Успенский пост…
– Да, и такое было! А после этого мы пошли на рынок и купили у другой бабульки целое ведерко клубники. Пришли домой и вместе слопали его в один присест.
– Нет, Ксаня, ты что-то путаешь! – вырвалось у него. – Ты никогда не ела клубнику, у тебя на нее аллергия.
Она вскочила со стула и схватила его за руку:
– Кто вы такой? Откуда все это знаете? Вам рассказал Леонид? Даже про мою аллергию? Но зачем?
– Ксю, я не знаю, как смогу тебе это объяснить…
– Как вы меня назвали?
– Так, как двадцать лет назад… Конечно, ты можешь мне не поверить, да что я говорю, разумеется, не поверишь! Но это я, Леонид, Леонид Голубев!
– Вы? – Она обшарила его взглядом. – Это что же – пластическая операция? Да нет, не может быть… Некоторое сходство есть, но все равно… Встаньте! Да вы выше его сантиметров на восемь как минимум! И руки у вас совсем другие…
– Ты так хорошо меня помнишь?
– Ну, конечно, я отлично тебя… Тьфу, черт! А еще эти сны…
– Какие сны, Ксю? – вкрадчиво спросил он.
Она неохотно призналась:
– С тех пор как вы пришли сюда первый раз, вы мне снитесь каждую ночь… Вернее, не вы, а Леонид, только во сне получается, что он и вы – это один и тот же человек…
– Так получается не только во сне, Ксю, – тихо сказал Голубев. – Ну что мне еще сказать тебе, чтобы ты поверила? Помнишь ту песню о двух птицах, что ты мне спела второго мая девяностого, прежде чем прогнать меня из своей квартиры и из своей жизни? «Так мощен наших крыл разлет, что сблизиться нам не дает…» Я теперь знаю, чьи это слова. Это Александр Дольский.
Она отвернулась, прошлась по кабинету, встала у стены и долго смотрела на окно, точно пыталась разглядеть что-то сквозь наглухо закрытые жалюзи.
– Какой балет мы видели, когда Леонид приезжал в Москву в предпоследний раз? – глухо спросила она.
– Никакой, – с уверенностью отвечал Голубев. – Мы ни разу не были на балете. И в предпоследний раз, это было на 8 Марта, вообще ни в какой театр не ходили. В театре мы были только зимой, на Таганке, и смотрели «Федру» с Аллой Демидовой.
– А как звали мою кошку?
– Когда мы встречались, у тебя не было никакой кошки. И вообще, насколько я помню, у тебя никогда не было домашних животных. Хотя одно время ты, как все дети, очень просила у родителей собаку. Тебе нравились крупные породы – сенбернары или ньюфаундленды.
– Гм… А как мы отпраздновали встречу девяностого года?
– Девяностого? Да просто ужасно! Мы так мечтали с тобой, как встретим его вдвоем, такие планы в письмах строили… Тем более что на предыдущий Новый год я не смог приехать к тебе, у меня мама попала в больницу. А того Нового года мы с тобой ждали с таким нетерпением… Но, как ты сказала, «загад не бывает богат». Я то ли отравился в поезде, то ли инфекцию какую-то желудочную подхватил… Мне всю ночь плохо было, рвало и все такое… И ты меня выхаживала, как сестра милосердия, а потом вдруг сказала, что это был самый лучший Новый год в твоей жизни, потому что ты встретила его со мной.
– Я и до сих пор так считаю… – Она вновь повернулась к нему.
– Так ты мне веришь? Ксаня, Ксю… – Очень хотелось подойти к ней, обнять, но он не решался.
– Сама не знаю… Но, может, вы… ты… все-таки объяснишь, что произошло? Как можно так измениться, помолодеть на двадцать лет, приобрести совсем другую внешность? И, кстати, другое имя?
– Это длинная история. И совершенно фантастическая. В нее очень трудно поверить.
– Ничего, я благодаря своей работе научилась верить в чудеса. И не пожалею времени, чтобы послушать! Только сделаю пару звонков.
Неужели наконец-то нашелся кто-то, кому он может все это выплеснуть без риска быть принятым за помешанного! А тут еще слушателем оказался не «кто-нибудь», а Ксения, его Ксю… Леонид начал с самого начала и рассказал ей про то, как им вдруг овладела навязчивая идея помолодеть. Про мысли о самоубийстве и решении переехать в Москву, принятом перед зеркалом в ванной. Про то, как он надумал поселиться именно в этой квартире на Бульварном кольце, и про свое молодое отражение в зеркале. Про то, как вдруг его собственное отражение с ним заговорило, рассказало о зазеркальном мире и возможности обмена телами. Про то, как они «обработали» Кирилла и как произошел обмен. Про то, как он узнал, что болен, как Олеся от него отказалась, как он хотел покончить с собой и как отражение все объяснило. Последней части своего повествования, касающейся Глеба Серебряного и объясняющей все происходившее, он уделил особое внимание.
Ксения слушала очень внимательно, то и дело задавала вопросы.
– Ну что же, ты мне веришь? – с надеждой спросил он.
Она пожала плечами:
– Знаешь, если бы ты пришел ко мне в своем прежнем облике и выдал бы нечто подобное, я бы ни секунды не сомневалась в том, что у тебя шизофрения! Но поскольку передо мной совсем другой человек, то тут возможны четыре объяснения.
– Целых четыре? – насторожился он. – И какие же именно?
– Первое: ты Кирилл Рощин. Ну, или какой-то другой человек, неважно. Факт тот, что ты не Голубев, но вообразил себя им после того, как вы очень много и тесно общались. В психиатрии нередки такие случаи, когда больной вдруг объявляет себя какой-то известной личностью, Наполеоном, например. Тогда и рассказанная тобой история с зеркалами и масонами легко объясняется…
– Тем, что это бред сумасшедшего? – усмехнулся он.
– Вот именно! – она не стала с ним деликатничать. – Но я не склонна придерживаться этой версии. Да, ты мог перенять манеры Леонида, его жесты, интонации… Леня просто не мог столько тебе рассказать. Да и не стал бы он этого делать, не такой он человек.
– Тут ты совершенно права, – кивнул он. – О наших отношениях я так никому ничего и не говорил. Ни Жорке, ни Людмиле…
– Вариант второй, – увлеченно продолжила она. – Ты – самозванец. Тем или иным образом сумел очень хорошо узнать Леонида, научился отлично его копировать и теперь собираешься выдавать себя за него. Теоретически такое возможно. Но тоже отпадает.
– Слава тебе господи! А почему, можно узнать?
– Я не вижу смысла. Для чего разыгрывать этот фарс передо мной! Перед человеком, с которым Леонид Голубев вот уже восемнадцать лет не общается? Логичнее было бы объявиться в тех кругах, где он вращается, и, скажем, заявить свои права на активы холдинга… Но в этом случае твоя легенда явно была бы куда проще. Например, та же пластическая операция или что-то в этом духе…
– Стало быть, второй версии ты тоже не придерживаешься? Это радует.
– Ну, полностью я ее не отвергаю… Если тут какая-то сложная интрига, то со временем это станет ясно.
– Ладно, подождем. Какие еще у тебя будут объяснения?
– Третье – это то, что я сошла с ума. Все эти сны, и мое отражение… Последние дни мне тоже кажется, что, когда я смотрюсь в зеркало, со мной словно кто-то разговаривает. Заставляет вспоминать тебя, задумываться о прошлом… В общем, если честно, третий вариант мне тоже совсем не нравится. Нет никакого желания записываться в душевнобольные.
– Значит, остается последняя версия. И какая же она?
– Самая нелепая. Ты говоришь правду. И все эти невероятные события действительно с тобой произошли.
Он даже засмеялся от радости.
– И… Что ты мне на все это скажешь?
Она вдруг тоже улыбнулась:
– То, что я уже минут сорок просто умираю, как хочу курить. Но в здании это категорически запрещено. Пойдем в скверик, покурим?
– Пойдем. Только я больше не курю.
– Вот как? Давно бросил?
– Да уж лет двенадцать…
– Молодец какой! А я, видишь, до сих пор не могу… Кстати, а что я тогда курила?
– Болгарские сигареты. Больше всего любила «ВТ», но когда их не было, покупала Opal или Rodopi. Слушай, тебе не надоело меня проверять? А то ведь я спрошу, что курил я?
– А и спрашивай, я это прекрасно помню. Явскую «Яву» за сорок копеек.
– Точно, сразу блоками брал… Ну что, вопросы на сегодня закончились?
– Практически. Остался только один.
– И какой же именно?
– Как поживали все эти годы триста спартанцев?
– Ксю, милая… – Он все-таки осторожно приобнял ее, но тут же на всякий случай отстранился. Ее волосы, как прежде, пахли зелеными яблоками, он почувствовал это даже сквозь стойкий аромат французских духов.
– Знаешь что… – вдруг сказала она, когда они вышли из здания клиники и уселись на пригретую весенним солнцем скамейку в близлежащем сквере, – мне безумно хотелось бы увидеть Леонида. Вернее, конечно, не Леонида, а его… твое бывшее тело, в котором живет сейчас этот самый «серебряный масон». Как думаешь, такое в принципе возможно устроить?
Он взглянул на часы:
– Да, и не так сложно. Сейчас всего начало двенадцатого. Обычно он выходит из дома не раньше полудня. Я на всякий случай некоторое время наблюдал за ним и представляю себе его распорядок дня… Мы можем подъехать к особняку на Бульварном, припарковаться где-нибудь неподалеку и подождать в автомобиле. Если повезет, увидим его.
– Поехали! – решительно поднялась Ксения. – Моя машина вон там, на стоянке.
– Я предпочел бы ехать на своем Ferrari. Кирилл, то есть Глеб, все равно ее не знает.
– Узнаю царя Леонида, – улыбнулась в ответ Ксения. – Он всегда, во всех случаях, стремился быть у руля. Вроде бы мягко, деликатно, ненавязчиво – но все равно настаивал на своем.
– Ну уж это ты слишком… По-моему, никто никогда тебя в правах не ущемлял.
Дорога от Ксениной клиники, находившейся в Лефортове, до бывшего жилища Голубева на Бульварном кольце даже с учетом пробок заняла менее получаса.
– Неплохой особняк, – заметила Ксения, закуривая свою тонкую сигарету.
– Ты бы еще видела мою квартиру внутри!.. А дом этот, говорят, был когда-то выстроен князем Загоскиным, – щегольнул познаниями Леонид.
– Кем-кем?
– Загоскиным, был вроде такой писатель, хотя я о нем никогда в жизни не слышал.
– Очень стыдно. Школьную программу можно было бы и знать.
– Ты хочешь сказать, что мы проходили в школе Загоскина? – удивился Голубев.
– Нет, Гоголя, – парировала Ксю. – «Ревизора». Помнишь, Хлестаков хвастается дамочкам, что он еще и великий литератор и написал массу книг, в том числе и «Юрия Милославского»? А Марья Антоновна ему возражает: «Это ведь господина Загоскина сочинение»…
– Да, что-то припоминаю. «А есть еще другой «Юрий Милославский» – так это мой». Значит, тот самый Загоскин и построил этот дом?
– Боюсь, что нет, – усмехнулась она. – Загоскин и князем-то никогда не был. Он хоть и дворянин, но из небогатой семьи…
– Ты всегда была ходячей энциклопедией, Ксюшка.
– …так что твоя смазливенькая риелторша просто скормила тебе очередную байку для простодушных клиентов, а у тебя и повисла лапша на ушах!
– Да ты, я смотрю, ревнуешь? – ахнул Голубев.
– Я-а-а? – она возмущенно посмотрела на него и собиралась разразиться гневной тирадой, но он заставил ее замолчать, быстро схватив за руку.
– Тише, Ксю! Вон он, видишь? Выходит на крыльцо.
Ксения и Леонид во все глаза глядели, как лже-Голубев в сопровождении охраны спустился по мраморным ступеням и неторопливо прошествовал в сторону гаража.
– Он не выглядит счастливым, – удовлетворенно проговорил Леонид. – Лицо хмурое, взгляд потухший… И что за дурацкая прическа – он что, длинные волосы решил отращивать? Давно пора постричься.
Однако Ксения его, похоже, не слушала. На ее лице отразилась целая гамма чувств.
– Дурак ты! – проговорила она, наконец. – От такого тела отказался!
– А что, сейчас я тебе не нравлюсь? – обиделся он.
Она окинула его оценивающим взглядом:
– Нет, почему. Так, конечно, тоже ничего, хорошенький мальчик. Но тот мужчина мне нравится больше… Ой, ты что? Что с тобой?
Последние ее слова были вызваны тем, что Голубев вдруг резко пригнулся к рулю.
– Она прошла? – почему-то вполголоса спросил он.
– Кто?
– Ну, эта женщина? В коричневой куртке? Которая шла мимо и посмотрела прямо на нас?
– А-а! Да, конечно, давно прошла. А почему ты испугался? Ты что, ее знаешь?
– Ну да, конечно. Это Раиса Павловна, моя домработница. В смысле – бывшая домработница…
– В смысле – нынешняя домработница Глеба Серебряного. Она как раз вошла в ворота особняка. В руках у нее был пакет с эмблемой ближайшего супермаркета, а в пакете, если не ошибаюсь, сверху лежали бумажные полотенца. Значит, она, скорее всего, работает в особняке и только что сделала покупки.
– Ну, ты просто Шерлок Холмс! – восхитился он. – Впрочем, чего я удивляюсь, я же помню, что ты всегда обожала детективы…
– Я-то – да, а вот как быть с тобой? Чего ты спрятался-то? Или она знает Кирилла?
– Кирилла? Нет, конечно. Я не хотел, чтобы она увидела меня… Тьфу ты, черт! Совсем забыл, что я теперь выгляжу по-другому и она просто не сможет меня узнать.
– Ладно, – вздохнула Ксения. – Давай разбегаться. Не сердись, но мне надо побыть одной и все это переварить.
– Я отвезу тебя, – он взялся за руль. – Куда, в клинику?
– Нет, лучше домой. Ты еще помнишь, где я живу?
– Ну а как же! И дом, и подъезд, и этаж, и номер квартиры. И даже то, что окна твоей комнаты выходят на Москву-реку. А твоя машина?
– Ах да, я и забыла… Видишь, я тоже становлюсь рассеянная. Ладно, тогда поехали в Лефортово.
Ох, как не хотелось ему расставаться с ней! Но Ксения, конечно, была права – после того как на тебя вывалили такую информацию, побыть одной, конечно, необходимо.
От нее он заехал в ресторан и впервые за эти дни с большим аппетитом поел.
«Похоже, жизнь налаживается, – подумал он, расплачиваясь. – Ксю мне почти поверила, она теперь снова рядом, снова со мной… И чувствую я себя сегодня ну просто великолепно. А что, чем черт не шутит – вдруг вот возьму и выздоровлю, от положительных-то эмоций?»
Он вернулся к себе в отель и не успел еще открыть дверь номера, как в кармане зазвенел сотовый.
– Леня? – как же стало тепло на душе от этого слова, произнесенного этим голосом! – Знаешь, я тут вот о чем подумала… А никак нельзя обменять вас обратно? Тебя и этого Глеба?
– Обратно? – Он даже присел машинально в близлежащее кресло. Такая мысль вообще не приходила ему в голову. – Думаешь, это возможно?
– Если бы я знала! Но мне кажется, что это был бы идеальный выход. Ты разузнай там у своего отражения, – она сказала об этом так запросто, точно речь шла о приятеле или сослуживце, и засмеялась. – Хорошо, что меня никто не слышит. А то решили бы, что профессор Волжанская лишилась рассудка от переутомления.
– Ксю, когда я теперь смогу увидеть тебя?
– Тебе ведь сегодня в клинику больше ни за чем не надо? Тогда приезжай вечером ко мне. В восемь часов, хорошо? Нет, лучше в половине девятого, чтобы наверняка.
– Давно я не видел тебя таким сияющим! – констатировало отражение, глядевшее на Голубева из большого зеркала. – Правду у вас говорят – старая любовь не ржавеет…
– Ты мне лучше вот что скажи, – отмахнулся Леонид. – Ксюшина идея хоть как-то осуществима? Обратный обмен возможен?
– Увы… – Отражение горестно покачало головой. – Боюсь, что никак. Я много раз говорил тебе, что для такого действия необходимо согласие как самих людей, так и их отражений. Ну, мы-то с тобой, это ясно, «за» всеми руками и ногами. Насчет отражения Глеба я уже не уверен… А вот сам Серебряный уж точно не согласится ни на что подобное. Он что, похож на идиота?
– Да, ты прав… – вздохнул Леонид. – Ну что же, буду утешать себя тем, что даже если мне остался всего один год жизни, я все равно проведу его рядом с самой лучшей женщиной в мире.
Ему очень понравилось, что облик профессорской квартиры на Фрунзенской набережной почти не изменился. Та же добротная старая мебель, обои в том же стиле, те же оленьи рога в прихожей. Почти каждая вещь вызывала в нем воспоминания – и впервые за много лет они не причиняли ему боли.
– Вот так и живу, – говорила тем временем Ксюша, зажигая свет во всех комнатах. – После маминой смерти осталась тут одна. Сама не знаю, зачем мне такие хоромы? Убираться замучаешься. Иногда думаю продать квартиру и купить что-нибудь покомпактнее. Но жалко, так ко всему привыкла… Я ведь почти все оставила как прежде. Только родительскую спальню переделала, теперь у меня там комната для гостей. Постоянно кто-то приезжает на симпозиумы, семинары, конференции… Останавливаются у меня. Вот здесь у меня кабинет. Раньше он папиным кабинетом был… А до того, ты этого уже не застал, Санькиной комнатой. Санька последние годы отдельно жил, родители ему кооператив купили.
– Он ведь так и не женился, да? – Голубев рассматривал семейные фотографии в рамочках.
– Нет. Так любил детей, был педиатром от бога, а своих завести не успел… Хочешь чаю? Или кофе?
– Нет, спасибо… Ксю, а мы можем посидеть в твоей комнате? Как раньше?
И здесь все во многом осталось как прежде. Диван был другим, больше и современнее, но стоял он на том же месте. Так же, как и старинный платяной шкаф с зеркалом на двери, как письменный стол и книжные полки. Даже гитара висела на стене, и Голубев обрадовался:
– Твоя гитара… Та самая.
– Да, сохранилась еще со времен походной юности. – Ксения сдула с инструмента невидимую пыль.
– Я ее хорошо помню. Именно на ней ты играла, когда пела о двух птицах. А потом выгнала меня.
– Дура была, стыдно вспомнить, какая дура! – Она даже кулаки сжала от негодования. – Ты ведь не знаешь, Лень… А у меня был ребенок от тебя.
– Ребе… Но как же так? Почему я не?.. Почему ты ничего?..
Она замялась, и он испуганно переглянулся со своим отражением в дверце шкафа. Сейчас она скажет, что родила сына, и этот сын – Кирилл Рощин… Да нет, чушь собачья! Такое бывает только в индийских фильмах и латиноамериканских сериалах. Да и лет Кириллу намного больше…
– Да потому что кретинка! – с горечью выкрикнула вдруг Ксения. – Видно, слишком уж у нас с тобой все было хорошо, я и начала сама себе по глупости проблемы придумывать. Услышала красивую песню – и давай с ней носиться, точно дурень с писаной торбой! Ах, мы не даем друг другу развиваться, ах, я с тобой рядом ничего в жизни не добьюсь! Разыграла перед тобой сцену из греческой трагедии, ты уехал – а мне через несколько недель благая весть.
– И что же с ребенком? – тихо спросил он.
– Ну что – что? Аборт сделала… Только в больнице и поняла, что я натворила, – и тебя потеряла, и ребенка… Ты не представляешь, как хотелось тебя разыскать, написать, позвонить… – Она замолчала, в карих глазах стояли слезы.
– И что же ты этого не сделала?
– Гордость не позволила…
– Действительно, дура, – в сердцах сказал Леонид. – А я-то тебя так ждал…
– Если ждал, то почему не позвонил ни разу?
– После того как ты меня так бортанула?
Она молча поглядела на него, потом вздохнула и проговорила после паузы:
– Вот так люди сами себе, собственными руками калечат жизнь… Как сказал кто-то из великих, забыла, кто: «Нет в мире большего врага, чем сам себе ты враг»…
Он подошел к ней, притянул к себе, зарылся лицом во все еще мягкие и пахнущие яблоками волосы. Она не противилась, наоборот, развернулась к нему, поглядела снизу вверх, прижалась, положила руки на плечи. Их губы потянулись друг к другу, но едва они встретились, как Ксения вдруг вздрогнула и резко отпрянула.
– Что с тобой? – испуганно спросил он. – Ты боишься, что я заразен?
– Что? Ах, нет, что ты, дело совсем не в этом… Просто… Я сама не могу объяснить… Но я всем существом чувствую, что это – не ты. Организм сопротивляется. Точно попыталась поцеловаться с твоим сыном… Прости меня, ради бога.
– Да, конечно… – С большой неохотой он выпустил ее из объятий.
Ксения нашла сигареты, открыла форточку, закурила, забралась с ногами на диван – точно так же она любила сидеть и двадцать лет назад.
– Ксю, расскажи мне о себе, – попросил он, присаживаясь поодаль. – А то ты обо мне теперь почти все знаешь, а я о тебе – практически ничего.
– А что рассказывать? – Она пожала плечами. – Закончила ординатуру, написала кандидатскую, защитилась. Работаю, преподаю в институте, студентами руковожу, больных лечу. Теперь я, кстати, уже даже доктор наук.
– А также профессор и ведущий специалист в нашей стране по онкологическим заболеваниям, – добавил он. – Это я все как раз знаю от Жорки… Меня интересует другое. Как ты жила? Любила ли кого-нибудь? Была ли замужем?
– А никак не жила. – Крошка пепла упала ей на юбку, и она сердито ее стряхнула. – Работала. И замуж так и не сходила. Не потому что, как ты догадываешься, претендентов на мои руку и сердце не было… Просто сравнивала всех мужчин с одним – и всегда сравнение выходило не в их пользу.
– И кто же этот мужчина? – вкрадчиво поинтересовался он.
– Так я тебе и скажу! Еще чего! Это не обычный мужчина, это, если хочешь знать, великий полководец и царь Спарты!
Наверное, впервые за двадцать лет он почувствовал себя таким счастливым… Как уже вошло у него в привычку, Леонид бросил быстрый взгляд в зеркало. Его отражение также сидело на диване и с нежностью глядело на отражение Ксении.
– Ну а если серьезно? – спросил Голубев. – Неужели у тебя вообще никого не было? Это с твоим-то темпераментом? Да ни за что не поверю!
– Почему же, были, конечно. – Она щелчком сбила пепел с сигареты – как знакомо ему было это движение! – Один раз даже практически влюбилась… Но это было давно и неправда.
Он снова, в который раз, восхитился ею. Какое счастье, что она сумела сохранить, пронести сквозь годы свою замечательную непосредственность. Сорокалетняя женщина, доктор наук, ученый с мировым именем – и вдруг такое милое детское выражение. Давно и неправда. Студенты наверняка ее просто обожают…
– Ну-ка, ну-ка! Расскажи!
– Да ладно тебе, чего пристал… Мне и вспоминать об этом неохота.
– И все-таки? Когда это было?
– А ты знаешь, что допрашивать своего партнера об отношениях с другими – это скрытая форма мазохизма? – лукаво поглядела Ксю.
– Хорошо, согласен, пускай я буду скрытый мазохист.
– Ой, Ленька, ты все такой же зануда… Вцепишься, как бульдог, и не отстанешь, пока своего не добьешься… Ну, хорошо. Это было четыре года назад. Мне вдруг пришла в голову идея заняться спортом… Ну я и влюбилась в своего тренера по фитнесу. Чертовски умный парень, и при этом красив, как античный бог… Мы встречались некоторое время, но из этого, разумеется, ничего не вышло. Он моложе меня на одиннадцать лет, и вообще… Чудно, правда? Обычно мне всегда нравились мужчины, которые старше, а тут…
– Послушай, а что это был за клуб?
– Да тут у нас недалеко, на Воробьевых горах. Называется Well-being.
– Я так и думал… А твоего тренера случайно зовут не Артем?
– Откуда ты знаешь? Да, именно Артем, Артем Малышев. А ты что, знаком с ним?
– Знаком… Я тоже у него занимался, много разговаривал с ним. Мне всегда нравилась его теория о связи тела и разума. Будто бы все болезни и даже старость присутствуют прежде всего в сознании – а потом уже в организме.
– Ну да, – кивнула Ксения и затушила сигарету в пепельнице. – В медицине даже есть такой специальный термин – психосоматика. Человек думает, что у него радикулит, мигрень или язва желудка, а на самом деле это просто проявление невроза.
– Вот мне бы так, – усмехнулся Голубев. – Раз – и выяснилось бы, что никакого рака у меня нет. А опухоль в животе – это просто проявление моего невроза.
– Почему же твоего? – возразила она. – Тогда, скорее, это должен был бы быть невроз Кирилла Рощина. Или уже Глеба Серебряного. Он как давно в этом теле сидел?
– Не знаю, но, думаю, примерно лет десять…
– Да, тогда, значит, точно его.
– Эх, право, как жаль, что эта ваша замечательная теория работает не во всех случаях! – пожалел Голубев. – Представляешь, Ксю, как бы было хорошо – Серебряный переехал бы в мое тело и забрал с собой болезнь, а я остался бы живехонький и здо… – Он запнулся на полуслове, встретившись глазами со своим отражением.
– Лень, что такое? – испугалась Ксения.
– Послушай, а ведь это идея! Если нам удастся внушить Глебу, что причина болезни, гнездящаяся в его сознании, перекочевала вместе с ним и в новое тело, то, быть может, мы сумеем заставить его произвести обратный обмен! Только надо как следует все обдумать…
