Глава 21

У Леонида Петровича Воронцова этот день с самого утра сложился удачно, так удачно, будто сам черт ему ворожил. Еще накануне, раздраженно перебирая все свои записи и вспоминая шаги, предпринятые им для установления личности странного бомжа, он с пессимизмом думал о том, что поиски, похоже, зашли в тупик. Тех обрывков воспоминаний, тех смутных описаний приснившихся видений и фантастических по своей сути предположений, тех запомнившихся подробностей катастрофы, которыми поделился с ним бывший бомж, оказалось достаточно для того, чтобы Воронцов сообразил: искать надо среди тех, кто когда-либо попадал в поле зрения правоохранительных органов и был искусно «выведен» заинтересованными службами из обычного социального оборота. Однако, даже предполагая, где именно можно искать, подполковник не смог пока нащупать верное направление поисков — ни один из совершенных им ходов не принес своих плодов, ни одна акция не увенчалась успехом… Зато буквально на следующее утро ему совершенно неожиданно позвонил его старый приятель, коллега по милицейским делам. И с ходу, не успев даже поздороваться, огорошил вопросом:

— Слушай, это не ты случайно интересовался московскими уголовными делами, фигуранты которых значатся на сегодняшний день в отсутствии: либо сбежали, либо померли, либо по какой-то причине до места заключения не добрались?… Вот вспоминаю, что был вроде у меня похожий разговор, а с тобой или нет, не помню.

— Ну, было такое, — осторожно признался Воронцов. — У меня, видишь ли, в производстве есть одно незакрытое дело, связанное как раз с таким случаем. Вот и ищу концы.

— Тогда с тебя бутылка! — радостно заявил приятель. — Меня тут по старой памяти к статистической работе привлекли, кое-какие справки для смежного министерства делаем. Наткнулся на соответствующие цифры, поэтому и вспомнил про твои расспросы.

— И что? — оживился Воронцов. — Есть что-нибудь интересное, стоящее?

— Ну, это тебе решать, я-то твоего дела не знаю, — засмеялся его собеседник. — Записывать будешь? По факсу переслать не могу, сведения разглашению не подлежат, это уж только для тебя, по старой дружбе…

— Буду, буду! — и подполковник судорожно зашарил по столу в поисках ручки. — Диктуй.

— Учти, их тут немало, таких фигурантов, — предупредил коллега. — Тебя за какие годы сведения интересуют?

— За последние лет восемь давай. Можно?

— Можно. Пиши: Абрамов Юрий Викторович, семьдесят третьего года рождения…

Диктовка действительно заняла немало времени. Потом еще несколько часов Воронцову понадобилось для того, чтобы «почистить» список, убрав из него явно «неперспективные» по возрасту, полу или иным параметрам кандидатуры. В результате всех расчетов, запросов, телефонных звонков и прочих манипуляций на столе перед Леонидом Петровичем уже к двум часам дня лежали выписанные в ровный столбик двенадцать мужских фамилий. И рядом с ними — начертанные небрежным почерком подполковника биографические данные каждого, причем первым пунктом в ряду этих данных стоял номер школы, которую закончили в свое время эти люди.

В ту из них, где учились некогда братья Сорокины (фамилии этой, заметим, он все еще не знал и о том, что ищет именно ее, не догадывался), подполковник Воронцов пришел, побывав до этого уже в четырех подобных учебных заведениях. Немолодая секретарша внимательно выслушала его легенду — не совсем убедительную, но в то же время достаточную для личной встречи с директором — и спокойным жестом указала ему на дверь в кабинет. Седенький директор поднял голову при появлении незнакомца и, щурясь от снопа солнечного света, ворвавшегося вместе с ним в затемненный кабинет из светлой приемной, приветливо произнес:

— Здравствуйте. Чем могу служить?

Леониду Петровичу понадобилось всего несколько минут, чтобы объяснить, зачем он здесь. И директор, бесконечно довольный тем, что милиция наконец-то, как в старые добрые времена, начала проявлять повышенное внимание к правонарушениям среди молодежи, торопливо закивал в ответ на высказанную посетителем просьбу:

— Конечно, конечно. Я обязательно расскажу вам обо всех подобных случаях. Но, знаете, их у нас было не так много: наша школа — одна из лучших в районе, и мы обычно стараемся не упускать старшеклассников из виду, не позволять им доводить дело до греха… А все-таки, что греха таить, бывает, случается…

Он принялся нудно и словоохотливо перечислять подполковнику все мелкие ЧП, приключившиеся во вверенном ему учебном заведении за последние несколько лет, и Воронцов уже зевал потихоньку, не обнаруживая в его рассказах ничего интересного для себя и считая поход и в эту школу «холостым», как вдруг ему пришлось насторожиться.

— Конечно, — говорил в это время директор, — это все пустяки, мелочи. По-настоящему серьезные трагедии у нас в школе случались лишь дважды. И как ни странно, связано это было с одной и той же семьей. Можете себе представить? Два брата, два чудесных мальчика — я вел занятия в классах у каждого из них и превосходно помню обоих. Андрей и Павел, да… Оба талантливые, умные, своеобразные, особенно старший — словно не от мира сего. Но и младший тоже казался вполне нестандартным ребенком… И надо же — оба невольные убийцы. Вот и не верь после этого в рок, в семейное проклятие, в родовые предначертания…

Петр Николаевич говорил еще что-то, рассказывал какие-то подробности, но Воронцов уже почти не слышал его. Мысль его заметалась, уцепившись за две характерные детали: старший, Андрей, — «совершенно особенный, не похожий на других, умный, своеобразный, не от мира сего», и младший брат, Павел… Неужели тот самый Павлик, которого вспомнил его загадочный подопечный?! Неужели наконец-то «тепло»?

— Скажите, — внезапно прервал он уютное журчание седенького директора, — а у вас сохранились какие-нибудь сведения о братьях Сорокиных? Ведомости, по которым они сдавали экзамены, выпускные работы… фотографии, наконец?

Именно фотографии и интересовали его больше всего. И когда подполковник, затаив дыхание в предвкушении близкой и несомненной удачи, бросил взгляд на выпускные альбомы, предупредительно развернутые перед ним Петром Николаевичем, он едва удержался, чтобы не прищелкнуть пальцами с веселым возгласом «Эврика!». Среди множества юношеских лиц — доверчивых и безусых, наивных и снисходительных — на него глянуло одно, несомненно знакомое ему, такое своеобразное, что его не смогли полностью изменить ни беды, ни потери, ни физические страдания. Разумеется, он знал этого мальчика. Это был он, его таинственный бомж, покорный и странный сторож маленького московского особнячка, обладатель чудесного дара, провидец чужих тайн и чужих сердец… Это был он, Андрей Сорокин. И его историю — во всяком случае, ту ее часть, которая была известна старому директору школы, — подполковник Воронцов знал теперь так же хорошо, как и свою собственную биографию.

Сразу же после беседы с директором школы, повернув было в сторону особнячка, он вдруг по какому-то внутреннему наитию круто поменял маршрут и направился все же не к своему подопечному, а в родное отделение. Ему требовалось время, чтобы осмыслить все произошедшее, разложить «по полочкам» полученную информацию. Воронцов долго сидел в кабинете, привычно выстукивая пальцами на столешнице забавную дробь и время от времени принимаясь рисовать на листке бумаги всякие плюсики, стрелочки и знаки вопроса. Собираясь с мыслями перед встречей с Андреем, он пытался как можно более тщательно спланировать грядущий разговор и самое главное — понять для самого себя, какова может быть его собственная последующая роль во всех этих событиях.

Предстать перед бывшим бомжем благородным спасителем, великодушно назвать ему позабытый адрес его детства, его родного дома — и исчезнуть с его горизонта, ничего не требуя для себя в дальнейшем и не намечая на будущее никаких специальных контактов… Или все же оставить эти игры в великодушие, попытаться разумно использовать и самого ясновидящего, и его дар себе, любимому, во благо? Выложить мгновенно всю информацию — о брате Павлике, убившем в случайной трагической драке девушку и отбывающем сейчас заслуженное наказание, о спивающейся матери, о преждевременно постаревшем отце, — или же подождать, выдавая эти драгоценные для бывшего бомжа сведения дозированными порциями? Предоставить Сорокина его собственной судьбе, отпустить его на все четыре стороны — или придержать его на коротком поводке благодарной зависимости от своего благодетеля?… Он не знал еще, как поступить, но ясным для Воронцова было одно: от того, как он проведет этот разговор, многое зависит не только в будущем Андрея Сорокина, но и в его, воронцовском, будущем тоже.

Он допоздна засиделся в отделении, аккуратно расписывая всю собранную за месяцы поисков информацию на особой, удобной для него схеме. И именно поэтому (впервые за минувшие полгода) подполковник не появился в особнячке у своего молодого друга днем: он приехал туда поздним вечером. Приехал — и понял, что ему снова неслыханно, несказанно повезло; дверь в служебную комнатку оказалась прикрытой неплотно, и он услышал и увидел много важного и много весьма интересного для себя.

Позже подполковник Воронцов не раз еще возблагодарит судьбу за то, что именно в этот вечер он случайно, незваным и неожиданным гостем появился в особнячке. Ведь только благодаря этому он оказался причастен к волнующей, дорогостоящей тайне, которая в любом ином случае оказалась бы сокрыта от него за семью печатями. Однако в эти минуты он не задумывался над своим фантастическим везением — он просто улыбался, наслаждаясь замешательством бывшего бомжа, спасенного им от неминуемой гибели на улицах города, и растерянностью его юной, русоволосой незнакомой подполковнику подруги.

— Так ты познакомишь меня со своей гостьей, Андрей? — проговорил он, галантно кланяясь девушке и буквально лучась доброжелательством.

— Для начала, наверное, вам придется познакомить меня с самим собой, — хмуро ответил бывший бомж, на редкость быстро справившийся с первой минутой удивления. — Если вы называете меня по имени, то, значит, оно вам уже известно… Вы ничего не хотите рассказать мне, Леонид Петрович?

— Хочу. Я поздравляю тебя, Андрюша, твое инкогнито раскрыто. Но, может быть, для начала ты предложишь мне сесть, нальешь чаю?…

Незнакомый человек в милицейской форме так откровенно рисовался перед ними, так явно пользовался преимуществами своего внезапного появления и их растерянности, что Варю даже слегка передернуло. Но если их новый гость и заметил этот ее невольный жест, то не подал никакого виду. Напротив, он небрежно и радостно, почти по-хозяйски, уселся за стол, придвинул к себе чашку чаю, налитую Андреем, и, не торопясь, принялся отхлебывать.

Подполковник Воронцов не был злым человеком. Не испытывал он обычно и радости при виде унижения или конфуза своего ближнего. Но в этот раз он чувствовал такую эйфорию по поводу удачно (и притом случайно!) завершенного расследования, так изумлен был тем, что у скромного сторожа, оказывается, есть тайная, тщательно скрываемая от единственного друга жизнь, и так, наконец, приятно был поражен вдруг открывшимися перед ним, Воронцовым, перспективами, что ему хотелось немножко помучить теперь своего подопечного. Помучить — и отплатить ему за все его тайны, всю его необычность, одаренность судьбою, за его скрытность и его сегодняшнее везение. И еще за то, что этого юношу, Андрея Сорокина, бывшего бомжа и нынешнего нищего сторожа, любит так явно и не скрываясь такая красавица — кареглазая, русоволосая, стройная, да еще, выходит, и очень богатая…

— Так что, — допивая чай в полном, окружающем его непробиваемой стеной молчании и отодвигая чашку далеко в сторону, спокойно проговорил подполковник, — хотите послушать московскую сагу? Жила-была в столице девочка, которую звали Наташа Нестерова, и больше всего на свете она любила химию. А потом она встретила мужчину, которого полюбила больше, гораздо больше, чем главное дело своей жизни. Она стала его невестой, вышла за него замуж. I/! родился у них мальчик, которого назвали Андреем…

Конечно, это был хотя и очень подробный, но весьма приблизительный и зачастую далекий от истины рассказ. Леонид Петрович Воронцов не мог раскрыть бывшему бомжу ни тайны его рождения, ни тайны его дара, ни тайны участия в его судьбе Василия Котова — он ведь рассказывал ему главным образом то, что узнал из беседы с директором школы. Но, напряженно слушая неторопливый говорок подполковника и впервые знакомясь с собственной биографией «со стороны», мучительно нащупывая в памяти давно забытые, а теперь встающие перед ним подробности его же личной судьбы, Андрей Сорокин и не нуждался ни в чьих детальных толкованиях давно минувших событий. Его дар, его мощная способность незаметно для себя самого проникать в прошлое, «считывать» из космоса содержание чужих мыслей, помогали ему теперь совершать откровение за откровением. И, погружаясь в глубины воронцовского рассказа и собственного сознания, он многое вспомнил сам, о многом догадался, а многое просто интуитивно прозрел сквозь пелену расстояний и лет, сквозь паутину чужой лжи, сквозь злую волю и слабость других людей.

Он слушал рассказ Воронцова о внешних событиях в жизни молодой семьи Сорокиных, о детстве маленького Андрюши и его необычных особенностях, — а в памяти вставала бабушка Алла Михайловна, редкие встречи со странным маминым начальником, ведущим какие-то химические эксперименты, и все те недомолвки и затянувшиеся паузы, которые использовала его мама в разговорах с этими людьми. И тайное становилось явным, вечная холодноватая сдержанность его отца получала для него свое гипотетическое объяснение, а собственная непохожесть на других детей — вероятную причину.

Он, затаив дыхание, узнавал о рождении Павлика и о той великой дружбе, которая связывала двух братьев, — а сам видел внутренним зрением Олю Котову, слышал ее милый голос и внезапно замечал силуэт ее отца, незримо присутствующего при той роковой драке… И несомненным откровением вдруг являлось перед ним сходство этого военного с другим человеком, тоже носившим погоны, — с врачом, который руководил когда-то работой «номера четырнадцатого» в маленькой научной лаборатории. Той самой лаборатории, что была не известна никому из непосвященных, нарочито затеряна на берегу синего моря и погублена однажды своим жестоким, потерявшим рассудок, возомнившим себя самим Господом Богом начальником.

Он потрясенно и испуганно внимал подробностям о судьбе любимого младшего брата (ведь он ничего не знал ни об этой новой, второй драке, ни об Олиной смерти, ни об осуждении Павлика), а сам холодел от ужаса, начиная понимать наконец причины безумия, настигшего Котова. И смысл того, что произошло однажды в лаборатории, становился для него открытой книгой, а случайность приобретала черты заслуженного возмездия. И одновременно пусть не прощенным, но все же понятным делался для него весь тот кошмар, который пришлось ему пережить, и тот ад из огня и дыма, что настиг однажды его любимых дельфинов…

Слишком многое, неизреченное и непонятое прежде, становилось для него теперь ясным. Концы сходились с концами, у следствий находились причины, события обретали скрытую логику, а кусочки мозаики, устав от своих метаний, наконец-то послушно ложились в отведенное для них место… И так мало-помалу картина того, что люди именуют личной судьбой, зримо возникла перед Андреем Сорокиным. И он склонил голову перед ней, впервые представшей во всей своей сложности, четкости и незримой обычному глазу, но все же стройной прорисованности запутанных линий.

Подполковник Воронцов давно уже замолчал. Андрей и Варя сидели, застыв, глядя в пространство и не произнося ни слова. Пауза настолько затянулась, что самый старший и самый прагматичный из этой троицы человек решил вновь взять инициативу в свои руки и легко произнес, глядя попеременно то на одного, то на другого своего слушателя:

— Ну, кажется, я выполнил все взятые на себя обязательства. Загадка раскрыта, имя названо, родители обнаружены. И работа на первое время есть, и самые необходимые документы в порядке… А остальное приложится. Верно я говорю, Андрюша?

Бывший бомж поднял на него огромные, тоскливые глаза и молча кивнул. А его благодетель все напирал:

— Можно считать, я тебе больше ничего не должен, мы квиты. Я прав?

Снова кивок, и снова тоскующий взгляд. Андрей смотрел на Леонида Петровича, так долго бывшего единственным человеком, которому он мог довериться, единственным другом, защищавшим и спасавшим его, и не хотел, не осмеливался даже мысленно признать очевидного: этот друг и его любимая девушка действительно оказались двумя полюсами, противоположными в своих интересах и своих устремлениях. Могут ли помириться люди, один из которых мечтает найти свой клад, а другой, судя по всему, будет претендовать на этот клад без всяких на то оснований? Вправе ли сойтись север и юг? И может ли магнитная стрелка, дрожащая между ними и склоняющаяся то в одну, то в другую сторону, выбрать, какой полюс ей важнее, какой дороже? Разве это возможно?!

А Воронцов продолжал тем временем, ничуть не тушуясь под возмущенными взорами, которые метала на него Варя, и под потухшим взглядом сторожа:

— Теперь ваша очередь делиться откровениями, ребята. Ничего не хотите мне рассказать?

Девушка нервно повела плечом, поправила волосы, совсем не нуждавшиеся сейчас в ее внимании, и промолвила с беззаботностью, которая вряд ли могла кого-нибудь обмануть:

— А рассказывать-то нечего, Леонид Петрович. Так ведь, кажется, вас зовут?…

Настала очередь подполковника согласно кивать головой. А девушка говорила, глядя на него почти с вызовом:

— Все, что мы знаем об интересующем вас деле, знаете и вы. Вы ведь подслушивали, правда? Не могу сказать, что я этому рада, но выбора у нас все равно нет, так что берем вас в долю. Правда, прежде чем делиться, неплохо было бы для начала что-нибудь найти…

Воронцов усмехнулся. Голос его, когда он заговорил с Варей, был мягок и уступчив, но под этой обманчивой мягкостью бездушным холодным металлом отсверкивала стальная логика.

— А у вас в любом случае не было бы выбора, дети мои. Кому еще вы сможете довериться, когда найдете ваши побрякушки? У вас-то самих опыта обращения с антиквариатом и драгметаллами, как я понимаю, маловато…

Молодые люди растерянно переглянулись, а Воронцов все с той же холодноватой вкрадчивостью продолжал:

— Где бы вы стали хранить свои сокровища? Барышня уже продала квартиру, а у тебя, Андрей, за душой не только ни гроша, но даже и ни квадратного метра. Не под этой же койкой вы бы прятали свою ненаглядную шкатулку?… А оценить имущество? А продать что-то из драгоценностей, если бы вдруг вам это понадобилось? А вывезти за границу, если, не дай бог, придется куда-нибудь бежать? А, наконец, столковаться с законом — ведь прикарманивать найденные клады, если вы не можете доказать свое право на их наследование, государством не рекомендуется…

Он остановился, довольный эффектом, произведенным его словами, и после непродолжительного молчания закончил:

— Так что как хотите, ребята, а без подполковника Воронцова вам никуда. Право слово, берите действительно в долю!.. Вам же лучше будет.

Секундное замешательство — и милиционер уловил не только нерешительный взгляд, брошенный девушкой на ее возлюбленного, но и пожатие плеч, которым ответил на этот взгляд Андрей. В самом деле: решать здесь должна была только Варя. Сторож маленького особнячка, охранявший в нем, как выяснилось, не только чужое имущество, но и свое счастье, не смел, да и не вправе был вмешиваться в ее решения. Однако бравого подполковника не устраивал расклад, при котором его материальное будущее зависело не столько от обязанного ему бывшего бомжа, сколько от молчаливой незнакомки, такой юной и такой, похоже, прагматичной. А потому он произнес уже вполне сердито, всем своим видом показывая, что оскорблен в лучших чувствах.

— Ну, как хотите, я вам не навязываюсь. Только смотрите, не пожалейте потом… И учтите: не стоит делать из меня киношного злодея и смотреть на меня укоризненными глазами невинных жертв. Я ведь на многое не претендую, надувать вас не собираюсь и большой доли не попрошу. Просто разумный процент за помощь и посредничество в улаживании всяких щекотливых вопросов…

Варин голос, прервавший эту многословную тираду, показался обоим мужчинам выкованным из железа:

— Я все поняла. Я согласна. Только я не пойму: вы действительно собираетесь честно зарабатывать свой «разумный процент»?

Воронцов, не ожидавший ни такого быстрого успеха своей миссии, ни внезапного перехода девушки в нападение, захлопал глазами:

— Да, разумеется. Конечно, конечно…

— Тогда почему мы все еще здесь? За окном светает, а мы еще даже не начали поисков. Не пора ли взяться за работу, господа хорошие?

И «господа» покорно поднялись с места, без всякого сожаления передавая бразды правления делом в хрупкие руки этой девушки. Ведь она не только была когда-то младшей хозяйкой этого маленького особнячка — она и сейчас оставалась единственной поверенной всех тайн спящего, тихого и загадочного дома. И именно Варя — несмотря ни на что — оставалась в глазах этих двух мужчин единственной законной владелицей любых находок, которые могут обнаружиться за старым камином в большой гостиной…