Глава 7
Холодный ветер перемен
07.12.2042. Город.
ЖК «Европа». Валентин
Для того чтобы быть счастливым, мало любить. Нужно, чтобы и тебя любили. Эта простая истина раньше почему-то даже не приходила мне в голову. Может, потому что в начале нашего с Вероникой брака я искренне считал, что она меня тоже любит. Но в какой момент я, похоже, потерял контроль над ситуацией. И сейчас уже невозможно восстановить, как, что и когда сломалось.
В последнее время мысль о том, что мы с Никой – чужие люди, посещала меня неоднократно. Я гнал ее от себя, как крамолу и ересь, но она раз за разом неотступно возвращалась, пока я наконец не смирился с этим сознанием. Точнее, смирился я только тогда, когда в нашем доме появилась Жанна. Ее тихая кротость, можно сказать, очаровала меня. Именно тогда начался процесс моего освобождения. Я посмотрел на себя со стороны. И увидел молодого, востребованного композитора, которого знают и уважают в мире музыки. И не только за профессиональные достоинства. Я, к слову сказать, еще и нормальный мужчина, вовсе даже не лишенный привлекательности, что бы там ни говорила моя жена. Определенно, я совершенно не заслуживал того обращения, какое демонстрировала по отношению ко мне Ника.
Когда она потеряла ребенка, я, конечно же, бросился к ней, горя страстным намерением утешить, и обнаружил, что никакого утешения не требуется. Совсем. Вероника была вполне спокойна, разве что стала холоднее и язвительнее, чем раньше.
И тогда моя душа встала на дыбы. Я не мог смириться с потерей ребенка. Точнее, не только ребенка, а самой надежды его иметь. Я буквально вынуждал Веронику принять участие в Программе, но она отказывалась категорически, почти злобно. Теперь, когда беременность больше не сковывала ее, она постоянно стала где-то пропадать. Все чаще в ее разговорах мелькало имя Эдит. И хотя Эдит занимала в Корпорации какой-то видный пост, нежелание Ники принимать участие в Программе она явно поддерживала. Что было по меньшей мере странно, учитывая какая массированная пропаганда данного – и единственного – способа продолжения рода обрушилась на людей.
Я настаивал.
Ника стала резкой, даже грубой. Я даже решил, что, возможно, она вообще мне изменяет, что у нее кто-то есть.
Тогда я и обратил свой взгляд на Жанну.
Поначалу это были просто разговоры по душам. Потому что, представьте, Жанна оказалась очень интересным собеседником, с широким кругом интересов. Для домработницы она была довольно начитана, да и ее суждения о музыке, хотя порой звучали весьма наивно, были свежи и непосредственны, а потому тоже весьма мне небезразличны. Наши беседы повторялись все чаще и чаще, пока вскоре мы не поняли, что нам хорошо вместе. К тому же Жанна тоже была в какой-то мере обижена на Нику. Во всяком случае, жаловалась мне на то, что та обходится с ней высокомерно и несправедливо. Да я и сам это видел. Однажды я решительно пресек эти снобистские замашки, и Вероника, как ни странно, отступила.
Я же почувствовал то, чего не чувствовал уже давным-давно, – уверенность в себе.
До чего же это восхитительное чувство!
Именно Жанна подсказала мне выход из тяжелой, практически тупиковой ситуации. Я же в практической жизни всегда был совершенно беспомощен. Во время бесед с Жанной это стало для меня особенно очевидно. У нее, бедняжки, была тяжелая, очень непростая жизнь, в которой можно было рассчитывать только на себя. В этой хрупкой незаметной женщине таились невероятные силы, она могла найти выход из самой безнадежной ситуации, а скорость, с которой она просчитывала и принимала решения, казалась мне чем-то вроде колдовства.
Зная, что Ника категорически не желает участвовать в Программе, Жанна напомнила мне, что по нынешним временам это вполне достаточное основание для развода.
В первую секунду само звучание слова «развод» заставило мое сердце застыть и ухнуть куда-то вниз. Но Жанна пояснила: быть может, моя решительность убедит Нику? Не она ли годами повторяла, что во мне не хватает мужской твердости? Почувствовав серьезность моих намерений, она, быть может, переменит свое решение?
Поразмыслив уже более спокойно, я констатировал: Ника скорее согласится на развод, чем на участие в Программе. Бесполезно. Этим ее не проймешь.
– А вы очень хотите сохранить ваши отношения? Любой ценой? – тихо спросила Жанна.
Я вспомнил то, как Ника обращалась со мной в последнее время…
– Вы ее очень любите? – со странной настойчивостью спрашивала Жанна.
Я серьезно задумался и над этим. Люблю ли я Веронику так, как раньше? Люблю ли я Веронику вообще? Я вспоминал ее колкости, ее язвительный, уничижительный тон, ее презрительное отношение ко мне. И тогда я с каким-то ледяным ужасом понял: нет, не люблю. То есть совершенно. Что же нас связывало? Что делало нас семьей? Общие интересы? Забота друг о друге? Секс? Что?! Боже мой, зачем мы с ней вместе?
Я так и не нашел убедительного ответа.
– Нет, – ответил я глухо.
– Так разведитесь, – с внезапным жаром проговорила Жанна. – Она вас недостойна, она не заслуживает такого человека, как вы. Может, она гениальная пианистка, но как человек… – Она помотала головой, вцепилась в мою руку, подняв ее чуть не к самому лицу, словно хотела поцеловать. – Вы заслуживаете лучшего, намного лучшего…
– Тебя? – спросил я неожиданно для самого себя.
Она отступила и опустила глаза:
– Нет, нет, что вы, нет… Кто я? – Мне показалось, что она сейчас заплачет. – Несчастная нищенка, простая домработница, тем более с сомнительным прошлым…
– Ну и что? – парировал я со спокойной решимостью, чувствуя, что мне по силам все, то есть буквально все. – Жанна, прошлое прошло. Нельзя ломать себе жизнь из-за того, что кто-то считает тебя хуже. Тем более что это неправда. А ты, по-моему, уверила себя, что да, ты хуже…
– Хуже Вероники? – Она подняла глаза, в которых стояли слезы. Я кивнул. А потом протянул руку и провел пальцами по ее щеке. Она тут же прижала мою ладонь к своим губам. – Вы не можете! – Слезы побежали по впалым бледным щекам. – Вы известный композитор, уважаемый человек, а я…
И тогда я взял ее лицо в свои ладони и, чувствуя сладкую, сладкую уверенность, сказал, наслаждаясь каждым произнесенным словом:
– Что – я? Я могу все, что я захочу, понимаешь? И если я сказал, что так будет, значит, так и будет.
Правда, в тот момент я еще ничего такого не сказал. За нас говорили больше руки и глаза.
Мы не возвращались к этой теме долго. Очень долго (хотя на самом деле прошло не так уж много времени – неделя, быть может, не больше). До самого моего разрыва с Никой. Я, собственно, рассчитал ее реакцию совершенно правильно: поставленная перед выбором – развод или Программа, – Вероника моментально фыркнула: ну, тогда развод, и иди лесом в свою Программу. Думала, должно быть, что я блефую, что у меня никогда не хватит духу от нее отказаться. Но я спокойно (чего мне это стоило!) заполнил форму на сайте госуслуг и, не успела Ника опомниться, кликнул на «отправить».
Она глядела на квадратик «ваше обращение принято» непонимающими глазами. Впрочем, дошло до нее через минуту или через пять, уже не имело значения: заявление было зарегистрировано и принято к рассмотрению. Жребий был брошен, Рубикон перейден.
– Ноги моей больше здесь не будет! – крикнула Ника, осознав наконец, что произошло, и кинулась собирать вещи. Черт возьми, я впервые слышал, чтобы она кричала.
– Бог в помощь, счастливого пути! – безмятежно пожелал я. – Можешь забрать «Форд». В качестве моральной компенсации. Боюсь, больше тебе в этом доме ничего не принадлежит.
Тем не менее, когда она выходила из парадного и шла на стоянку (вторая машина занимала один из подземных боксов), я глядел на нее сверху. Пристально и как будто удивляясь сам себе. И, кстати, Веронике – тоже. Шла она, понурившись, ноги переставляла как-то неуверенно. Но – не оглядывалась. Чего не было, того не было. Решительности моей супруге всегда было не занимать. И уходила налегке, даже вещи не собрала. Словно бы можно было еще вернуться. Но я знал, что своего решения она не изменит. А я не изменю своего.
На душе было тяжело. Но я решил побыстрее сжечь все мосты и немедленно позвонил Жанне:
– Приезжай ко мне. Срочно.
Все произошло так быстро, что я и опомниться не успел – никаких тебе бюрократических проволочек: в понедельник я был женат на Веронике, в среду холост, а к субботе уже стал супругом Жанны. Свадьбу мы отметили скромно, в маленьком уютном ресторанчике на набережной, без гостей (какие уж тут гости), только я и она.
И началась моя новая жизнь. Поначалу я никак не мог к этому привыкнуть, слишком внезапно и резко все переменилось. Особенно – в собственных чувствах. Я словно бы стал другим человеком. И, знаете, этот человек мне нравился. И нравилось, очень нравилось себя им ощущать. Жанна дала мне то, чего у нас никогда не было с Никой. Быть может, я даже не подозревал, что так бывает: в танце нашей с Жанной любви я был ведущим, а она следовала за мной. Но вовсе не бездумно покорно, нет, она с радостью принимала мою любовь и столь же радостно отвечала на нее.
Даже когда ей надели цилиндры АР (громоздкие овальные тубусы, охватывавшие всю конечность и фиксировавшиеся на груди или бедрах специальным каркасом), в наших отношениях мало что изменилось. Разве что я стал относиться к ней еще нежнее и заботливее. Как же иначе? Ведь теперь (уже третий день!) она не только моя любимая жена, но и мать моих будущих детей.
Да, детей. Я хоть и радовался самоотверженности Жанны, все же пытался ее отговорить от того, чтобы надевать два устройства одновременно. Нет, не потому что это дорого: чего-чего, а денег у меня хватало и на аренду (это называлось именно так) АР, и на киберпротезы (их сразу начали создавать по снятым с «оригинала» трехмерным «копиям» конечностей). Я боялся, что с двумя аппаратами сразу Жанне будет слишком трудно: все-таки «квазибеременность» – очень тяжелое испытание, в котором физический дискомфорт отнюдь не исчерпывается ограничением подвижности. Впрочем, естественная беременность тоже, говорят, не самое приятное состояние. А Жанна заверила меня, что сил, чтобы справиться с неудобствами, ей вполне хватит. Более того. Она не только не боится, она только рада отдать для меня часть себя, ее это, как она сказала, вдохновляет и возбуждает. И знаете, странно, но я тоже испытываю от происходящего какое-то возбуждение – несколько болезненное, даже постыдное, но я его чувствую. В этом есть что-то ненормальное, словно толика безумия, но, если это и так, меня это «сумасшествие» совершенно не стесняет.
Позавчера Жанне надели АР, а сегодня меня разбудил звонок по скайпу. Жанна еще спала, так что я сказал свое «алло», как мог, тихо.
На экране планшетника появился отец. В последнее время он как-то осунулся, в волосах прибавилось седины, да и на щеках едва заметно серебрилась щетина – раньше я никогда не видел его небритым. И взгляд стал как будто другим – более размытым, что ли, не таким острым и проницательным, как раньше. В глазах светилась… тоска?
– Привет, сынок, – ласково сказал он. – Ты один?
Ну да, камеру-то я включать не стал.
– Нет.
Отец словно бы слегка замялся:
– Мы можем поговорить наедине?
– Конечно, папа. – Я выдернул планшетник с зарядки и пошлепал на кухню.
Когда я поинтересовался, что, собственно, случилось, он ответил вопросом на вопрос:
– Ты знаешь, что Вероника живет теперь в моем доме?
Вот те на! Уж такого я от нее точно не ожидал. Интересно… И, кстати, еще интереснее: прочитал ли отец мое письмо, в котором я рассказал (несколько раз собирался позвонить, но так и не отважился: писать легче, чем говорить) о переменах в своей жизни?
– Нет, не знаю, – довольно холодно сообщил я, после нежной податливой Жанны даже вспоминать о высокомерной самодовольной Нике было неприятно. – С того момента, как ушла из дома, или только сейчас? Впрочем, это не имеет значения.
Отец, похоже, тоже считал, что это не имеет значения. По крайней мере, мой вопрос он проигнорировал:
– Что между вами вообще произошло? Ее версия мне известна, хотелось бы теперь послушать твою.
Значит, письмо он не прочитал. Придется рассказывать лично. Странно, кстати: у того «нового человека», которым я себя почувствовал, эта перспектива больше не вызывает страха. Так, легкий дискомфорт, не более. Это моя жизнь, в конце-то концов.
– Ничего не произошло. Я с ней развожусь. Точнее, уже развелся.
Я ожидал, что отец хотя бы удивится скоропалительности изменений, но он только спросил:
– Почему?
– Потому что мы слишком разные люди… Потому что я хочу быть хозяином своей жизни.
– И это означает, что ее можно просто вышвырнуть из дома? – в голосе отца зазвенел металл. – И что еще за история с домработницей?
– Вообще-то я тебе все подробно написал, – сухо ответил я, начиная злиться: что я, в самом деле, мальчик пятилетний, что ли. – Проверь почту, я там все объяснил. Жанна теперь моя жена… Официальная, – зачем-то уточнил я.
Вот тут он наконец удивился. Да что там, был буквально ошарашен:
– Что?! Жена?! Что за шутки?
– Очень просто. И никакие это не шутки. Сейчас брак можно зарегистрировать очень быстро, а отмечать это событие публично нам не хотелось. Кстати, раз уж ты не читаешь свою почту, скажу сам: ты все-таки станешь дедушкой.
Отведя взгляд, отец пробормотал что-то себе под нос. Я разобрал только «Ройзельман» и «сукин сын». Очень надеюсь, что это относилось к упомянутому Ройзельману, а не ко мне. Впрочем, наверняка. Отец слишком любил нашу мать, чтобы хоть так очернить ее память.
– Это реальность, папа, – все так же сухо констатировал я. – И хочешь не хочешь, с ней придется жить.
У него – даже на маленьком экране было заметно – потемнело лицо. Хотел, вероятно, сказать что-то резкое, но сдержался:
– И как же это у вас с этой… женщиной так скоропалительно все получилось?
– Потому что она – не Ника, – отрезал я, но, смягчившись, пояснил: – Потому что она любит меня. Можно сказать, благоговеет передо мной. И она не просто согласилась, она сама захотела участвовать в Программе.
Отец вздохнул:
– Поторопились вы… Хоть бы со мной посоветовался.
– О чем? – Я снова начинал злиться. – Ты можешь сделать так, чтобы Ника перестала быть стервой? Или знаешь, как вернуть женщинам способность рожать?
– Не знаю, – медленно ответил он. – Пока не знаю. Но надеюсь узнать.
– Надеешься? Пап, я не ученый, но и не дурак, прессу тоже читаю. Наука уже расписалась в своем бессилии. Ученые всего мира не знают – не знают! – что стало причиной столь радикальных изменений. Даже и близко не догадываются. А если бы и догадывались… Сколько им понадобится на догадку? Пусть это не «никогда», пусть десятилетия. А потом еще десятилетия, чтобы догадаться, как эту самую причину победить? Да мы все вымрем, пока вы догадываться будете!
Он машинально кивнул. Помолчал с полминуты, затем сказал:
– Поступай как знаешь. Вероника живет у меня. За своими вещами она кого-нибудь пришлет.
– Зачем она тебе? – удивился я. – Впрочем, дело твое. Просто хочу тебя предупредить – Ника очень плохой человек. Будь осторожнее.
– Не та собака страшна, что лает, а та, что молчит, – сказал отец. – Хорошо, живи как знаешь. И…
Он что-то хотел добавить, но потом просто попрощался со мной и отключил связь. Я закрыл планшетник, налил себе кофе и посидел на кухне еще минут десять, неспешно глотая ароматный напиток (честное слово, без Ники даже кофе как-то вкуснее).
А потом поспешил вернуться к жене.
07.12.2042. Город.
ЖК «Европа». Жанна
Проснулась я от страха. В последнее время мне страшно всегда, когда рядом нет Валентина. Что бы там ни твердили пропагандисты Долга Женщины, совсем не легко смириться с тем, что у тебя не будет руки или ноги. Да, врачи в Центре репродукции Ройзельмана уверяют, что киберпротезы обладают всеми свойствами живого органа, дают абсолютно такую же отдачу, как и природная конечность (то есть, говоря по-простому, я не замечу разницы между собственной рукой и протезом). Но я в это не верю. Совсем.
И потому мне страшно. Хотя именно страх подтолкнул меня к столь решительным шагам, но, когда я их сделала, он опять вернулся. Похоже, страх – вечный мой спутник. Он сам выбирает себе «причины» и, стоит их устранить, тут же находит новые. И мне кажется, что так дело обстоит не только со мной. Страх неистребим. Он сопровождает жизнь любого человека. А уж в наши-то времена…
Почему же я решилась на Программу? Потому что для меня это был единственный шанс зажить нормальной жизнью и обеспечить все возможное для Петра. Ну да, жизнь калеки трудно назвать нормальной, но зато теперь у меня есть не только Петр, но и Валентин. Я таки добилась своего, выпросила у судьбы счастливый билет. Цена его высока, но в жизни за все приходится платить. Валентин меня любит (или думает, что любит, это не суть важно). Он со мной, и я сделаю все, чтобы он продолжал верить в свою любовь ко мне, чтобы оставался рядом столько, сколько понадобится. Сколько? Я сама не знаю. И это – одна из причин моего страха.
А сама-то я что? Люблю ли я Валентина? Если бы я была честной, наверное, ответила бы отрицательно. Но я лгу с честными глазами, в том числе – в первую очередь даже – лгу сама себе, и уверяю себя, что я его люблю. С ним хорошо и надежно, он такой трогательно-нежный, и мне действительно хочется, чтобы ему было хорошо со мной. Возможно, это не любовь в том смысле, о котором пишут в книгах, но тогда получается, что на другую любовь я просто не способна. Слишком много у меня тяжелого прошлого, слишком много жизненного опыта. Помоечная кошка никогда не станет милой ласковой домашней киской, но вполне может притвориться такой, если увидит, что это обеспечит ей покой и сытную пищу. Ей и ее детенышу. Правда, рано или поздно в ней обязательно проснется дикий, озлобленный зверь. И я не знаю, как сделать так, чтобы этот зверь спал как можно дольше.
Ладно, с Валентином все пока более-менее понятно. Кроме него у меня есть о ком переживать – у меня есть Петр и те двое, которые растут в недрах моих АР. Они часть меня и зависят от меня, и, что самое смешное, они – моя страховка. Потому что дети – самая большая ценность в этом дивном новом мире. Без преувеличения, в самом буквальном смысле.
Проснувшись, я увидела, что Валентина рядом нет, и разбудивший меня страх разросся до ужаса. Так бывает, успокаивала я себя, тихо, тихо, все дело во временной физической ограниченности. Ограниченности! Мягко сказано. С аппаратами я практически беспомощна: еле-еле передвигаюсь по квартире, волоча за собой специальную тележку-транспортер, пугающе похожую на кронштейн капельницы (нынешние – легкие, небольшие, но древние железные треноги еще сохранились в больницах для бедных), всаженный в робота-пылесоса. Впрочем, с подвешенными ко мне громоздкими конструкциями я худо-бедно справляюсь, а вот с безотчетным страхом справиться куда труднее.
Я набрала номер Эдит (эту жутковатую женщину из Корпорации я называю своей покровительницей, и она действительно немало для меня делает, хотя, разумеется, не из сочувствия, а по своим, неизвестным мне надобностям), но та лишь прошипела – не сейчас, мол – и сбросила звонок. Значит, перезвонит позже. И тогда уже я, как мы договаривались, сброшу звонок, уединюсь, скажем, в туалете, откуда можно поговорить обстоятельно. Советы Эдит всегда оказываются для меня полезны. Помогают справиться с разными сложностями. Ее же интересует семья Кмоторовичей, причем в этом интересе нет ни капли дружелюбия. Еще бы! Александр Кмоторович – заклятый враг Корпорации, и Эдит полагает, что он способен изрядно навредить. Сама-то я ничего в этом не понимаю, но раз Эдит мне помогает, отчего же и мне не помочь ей?
И пусть иногда она меня удивляет и даже пугает. Не мне ее судить. Я почти ничего не знаю о ней, а то, что знаю, меня несколько шокирует. Во время одной из наших встреч, слишком много выпив, она в припадке пьяной откровенности рассказала, что в детстве спала со своим отчимом. Нет-нет, он вовсе ее не соблазнял, тем более не насиловал. Она сказала, что сама соблазнила его, чтобы отомстить матери – то ли та не купила ей какое-то сногсшибательное платье, то ли не пустила на какую-то вечеринку. И Эдит решила, что соблазнить отчима – это прекрасная месть. И знаете, когда она об этом рассказывала, она не огорчалась, не стыдилась. Ей это нравилось, она ничуть не сомневалась, что поступает правильно.
И еще Эдит со смехом рассказывала, что у нее была замечательная собака по кличке Мо, которая терпеть не могла нищих, хромых, вообще инвалидов. Она буквально набрасывалась на них. Эдит сказала, что эта собака научила ее правильному отношению к людям. Уродам, больным, слабым не надо сочувствовать, это ненужный балласт, они мешают нормальным людям. Они вообще не нужны. Я не стала ей возражать, только внутренне поежилась и незаметно перевела разговор на другую тему.
Странно, но эта не очень-то приятная женщина сыграла большую роль в моей жизни. Именно с ее помощью я заполучила себе мужа. Именно она порекомендовала меня (домработницу, не подумайте дурного!) Валентину. Дальше – дело техники. Измученный постоянными скандалами, Валентин быстро попался на мои нехитрые чары – совсем несложно ведь изобразить «тихую послушную овечку».
Нечестно? Ну-ну. Вам, с вашей высокомерной «моралью» никогда не понять тех, кто может рассчитывать только на себя. А у меня, между прочим, еще и сын растет. Ради него я не то что овечкой прикинусь, ради него я все сделаю. В общем, никогда не говорите помоечной кошке о честности: она вас не поймет и не оценит вашу, черт бы ее побрал, порядочность.
Валентин вернулся минут через десять, и я сразу же, хотя и довольно неловко, потянулась к нему, всем телом выражая одновременно испуг от его отсутствия и радость от его возвращения. Мое движение было неуклюжим из-за АР, но это и к лучшему. Мужчинам необходимо чувствовать, что женщина нуждается в их заботе, а для того, чтобы вызвать это чувство, нет ничего лучше позы беспомощности и уязвимости. А сейчас я выгляжу прямо-таки образцом беспомощности и уязвимости. Этакий несчастный, голодный, выброшенный на улицу котенок. Вы будете жалеть его, умиляться, сочувствовать – до тех пор, пока он не пронесет мимо вас крысу размером с него самого.
Валентин бережно помог мне лечь, обнимая и стараясь успокоить. Как ни странно, я действительно успокоилась. Не столько из-за его заботливой ласки, сколько просто от его присутствия рядом. Должно быть, в глубине души я до сих пор никак не осознаю, что он – мой, что он никуда не денется. Я гладила его свободной рукой, и он стал гладить и целовать меня, сперва нежно, затем – со страстью. Это, знаете ли, довольно странно – заниматься сексом, будучи прикованной к аппаратам, пожирающим твою плоть (именно этим АР и занимались, перерабатывая ткани материнского тела в тело будущего ребенка), но, в общем, ничего особенного. Если абстрагироваться. Конечно, Валентина нельзя назвать суперлюбовником, но все же он в этом отношении вполне на уровне. С ним бывает вполне хорошо. Не так, чтобы в исступлении взмывать в небеса и там парить, расталкивая звезды и все такое. Нет, никаких особых восторгов. Просто тепло и приятно. Комфортабельно хорошо, я бы сказала. И еще. Аппараты аппаратами, но в постели Валентин выкладывался полностью, словно стараясь что-то кому-то доказать – то ли мне, то ли себе самому. Мне-то плевать на такие «доказательства», тем более сейчас, но нельзя не радоваться, что после каждого нашего соития Валентин становится спокойнее и выглядит счастливым.
Больше всего я боялась, что моя покровительница позвонит в разгар нашей возни, но обошлось. Когда все закончилось, Валентин помог мне переложить АР на тележку (да-да, тот самый «робот-пылесос», приделанный к кронштейну капельницы), чтобы я могла добраться наконец до ванной. Там опять-таки с его помощью я опустилась в душистую воду. Мастера из центра Ройзельмана предусмотрели специальные приспособления для АР, заботясь, впрочем, не столько о самих АР (аппараты герметичны, в воду с ними можно погружаться безбоязненно), сколько о женщинах с сильно развитым чувством ответственности – таких, как я. Валентин предложил подождать, пока я приму ванну, чтобы помочь мне выбраться из нее, но я заметила, что он клюет носом, и отослала его обратно в спальню, заверив, что выберусь сама. Правда-правда, за два дня я освоилась с аппаратами вполне прилично и действительно была в состоянии это сделать.
Я просидела в ванне довольно долго и уже почти собралась вылезать, когда наконец позвонила моя покровительница:
– Что-то случилось?
– Нет, нет, все хорошо.
– А где благоверный? – К Валентину Эдит относилась без малейшего почтения.
– Потрахался и теперь спит без задних ног, – ответила я в тон ей. С каждым человеком нужно разговаривать по-разному. Эдит любит вот такой залихватски-циничный тон. – Мужчины и впрямь абсолютно примитивные создания.
– Так зачем же ты в таком случае звонила?
– Он проснулся раньше меня и ушел, а мне неожиданно стало очень страшно, – призналась я.
– Ничего, это нормально. Но постарайся быть спокойной. В конце концов, тебе-то нечего бояться – на твоей стороне закон. Все нынешние законы – на твоей стороне. Ну и я, если что, подтолкну куда надо.
– Да, конечно. Спасибо.
Выключив коммуникатор, я задумалась. Конечно, я Валентина беззастенчиво использую. Но ведь взамен я даю ему то, в чем он так остро нуждается – уверенность, покой, удовольствие. А скоро подарю и детей. Ведь он очень хочет детей. Я могу сделать его счастливым, да и мне рядом с ним… хорошо.
Ну и зачем тогда вообще нужна сумасшедшая любовь?
14.12.2042. Город.
ЖК «Уютный». Вера
Меня всегда радовали солнечные утра, тем более зимой. А сегодня – особенно. Ведь меня разбудил самый прекрасный звук на свете – требовательный голос моей малышки.
Моей звездочки. Моего сокровища. Моей Оленьки.
Ей всего три недели от роду, но развита она как… ну как полугодовалый ребенок. Во время беременности (если это можно так назвать) я перечитала уйму специальной литературы, поэтому знаю, что в этом возрасте младенцы совершенно беспомощны. А Оленька уже пытается держать головку и непрерывно (когда не ест и не спит) изучает все вокруг себя своими любопытными глазенками. Она даже кричит не так, как обычные младенцы – не бессмысленно громко, а уверенно и требовательно, как будто знает, что я непременно услышу и тут же приду к ней.
Едва проснувшись, я сразу же делаю себе укол, чтобы стимулировать процесс молокоотдачи. Мне в этом смысле легче, чем другим женщинам, ведь я совсем недавно была беременна, к тому же на большом сроке, поэтому мой организм уже был отчасти подготовлен к кормлению грудью. Другим участницам Программы приходится получать специальную гормональную терапию, а у меня все чики-пики: укололась, и вот уже Олечка с удовольствием кушает. Очень активно, пытаясь обхватить грудь своими крошечными ручонками – это ей пока не очень удается, только у меня вся кожа в царапинках. Но меня это совсем-совсем не беспокоит, наоборот, ужасно умиляет.
Для кормления я бережно устраиваю Оленьку на протезе. Он гораздо надежнее, чем своя, родная рука. Врачи меня не обманули. Вообще-то я чувствую протез немного хуже, чем свою руку, но в целом он почти не доставляет мне неудобств. Разве что когда чешется. Это очень странно: моя подкорка (или что там) сигнализирует, что у меня чешется рука, требуя, чтобы я ее почесала. Но если почесать протез, хотя я и чувствую это встроенными в покрытие рецепторами, подкорку обмануть не удается, она настаивает на своем. Приходится принимать успокоительные капли. Но врачи говорят, что для малышки это совершенно безопасно.
Глядя на жмурящуюся от удовольствия кушающую Олечку, я думаю: как странно, что я осталась прежней после всех своих испытаний. Это же ужас, через что мне пришлось пройти. Когда я узнала, что Масика больше нет со мной…
Ужас, ужас. Душу как будто сковало льдом, а внутри этого ледяного панциря колотилась обжигающая жестокая боль. И не унималась – никак. Мне хотелось кричать, рвать на себе волосы и одежду, кусать руки… Только слабость, которую я в тот момент проклинала, а теперь благословляю, меня уберегла. Ужас, что я могла бы с собой натворить. Наверное, изуродовала бы себя, если не хуже.
Герман устроил меня в клинику, где мне кололи антидепрессанты и снотворные, ни на минуту от меня не отходил, терпеливо выслушивая мои упреки, утешая, успокаивая…
Это так странно – жить без Германа. Особенно теперь, когда у меня есть Олечка. Не понимаю. Не могу понять – почему? Почему он так поступил? Ну да, он был не в восторге от моей беременности, но это ведь потому, что мужчины вообще странно это воспринимают. Если бы Масик не… если бы с Масиком было все в порядке, Герман привык бы, полюбил бы его. Конечно, полюбил бы! Но когда я пошла в Программу, Герман как будто с ума сошел! Вот как он может не понимать, что именно материнство – главное в жизни женщины? А все остальное – так, прилагается, пусть даже и балет.
От сцены, конечно, пришлось отказаться, теперь уже навсегда. С протезом не потанцуешь. Ну и что? Ведь у меня есть Оленька!
У нас есть Оленька. А он…
Я надеюсь, что Герман все-таки одумается. Не может же он быть таким жестоким! Ведь он всегда так заботился обо мне! Он никогда не оставался равнодушен ни к одной, даже самой малюсенькой моей проблеме, а теперь, когда у нас наконец может быть настоящая семья и мне больше всего хочется, чтобы он был рядом, – его нет. Дикость какая-то.
Но я, наверное, привыкну. Я уже почти смирилась с его отсутствием. Жалко, да, но ведь у меня есть Оленька! В WDC, где я теперь работаю, говорят, что мужчина женщине нужен, но отнюдь не необходим. И это чистая правда. Ну конечно же, мне хочется, чтобы Герман вернулся. Но жертвовать чем-то ради этого я не собираюсь – я и так много чем пожертвовала в этой жизни.
Но – и это главное – многое и обрела. Больше, чем потеряла.
Странно. Если бы полгода назад мне сказали, что балет – это пустяк, что и без него можно… Немыслимо! Танец, сцена были в моей жизни всегда-всегда-всегда, можно сказать, что они и были моей жизнью. А сейчас, когда я понимаю (да что там – знаю!), что больше никогда не смогу уже танцевать на сцене, – сейчас меня это совершенно не беспокоит. Может быть, я просто повзрослела и потому у меня поменялись ценности? Трудно сказать. Но одно совершенно ясно: главное – то, что со мной теперь моя Оленька, которая так уютно сопит, устроившись на моей… почти моей руке. Да без «почти». Я уже практически привыкла к этой искусственной конечности. Человек ко всему привыкает. И я тоже. Я оказалась гораздо сильнее, чем сама о себе думала.
Докормив свое сокровище, свою лапочку, я привела в порядок ее и себя, сменила ей памперс и уложила в кроватку, не одевая: в квартире тепло, а малышке, чтобы развиваться, нужно свободно двигаться, а ее кожа, чтобы быть здоровой, должна дышать.
Пришло время заняться работой. Именно работа дала мне возможность собраться, мобилизовала мои скрытые резервы, организовала меня. Прекрасная, нужная не только мне, но и всему человечеству работа.
Устроившись за компьютером, я быстренько прошлась по нерабочим делам (сделала хозяйственные заказы в интернет-магазинах и тому подобное) и переключилась на сайт WDC. Пообщавшись с другими операторами (таких, как я, немало), я отобрала три кандидатуры для сегодняшней работы. Три молодые женщины, потенциально способные исполнить Долг, но до сих пор не охваченные Программой.
Как я работаю?
Связываюсь с каждой из них, рассказываю о преимуществах Программы, отвечаю на вопросы. Веб-камеры позволяют отлично видеть и меня, и, главное, Оленьку, которая как раз сейчас вдумчиво исследует – умничка моя! – пальцы на своих ножках: а вдруг съедобно? Оленька – это главное. Но при необходимости (когда кандидатки интересуются) я демонстрирую и работу своего протеза. Показываю, как управляюсь с Оленькой или по хозяйству, иногда даже танцую. На сцену с протезом не выйдешь, его реакции все-таки немного отстают от «естественных», быстрые движения (то есть половина балетных па) выходят в исполнении искусственной руки не плавно текучими, как нужно, а рваными, механическими. Но в короткой демонстрационной программе это незаметно. Танцуя перед камерой, я вновь чувствую себя примой. Этуалью. Звездой в центре сцены. И даже более того. Общаюсь я с женщинами, поэтому одеждой себя не обременяю – пусть потенциальные клиентки центра Ройзельмана видят, что мое тело, как и прежде, совершенно.
Если не знать, что моя рука – ненастоящая, этого и не заметишь, тем более на экране. Она теплая, а покрывающий ее материал сайберскрин на ощупь неотличим от настоящей кожи. А для сомневающихся у меня есть специальный разрез на запястье. Обычно я прикрываю его серебряным браслетом, но если нужно, могу отогнуть слой сайберскрина и силиконовой подложки, чтобы показать элементы параскелета.
Я очень люблю свою новую работу, потому что знаю: я дарю людям радость, возвращаю надежду, помогаю женщинам вернуться к своему истинному предназначению, к своей сущности – материнству. Работа доставляет мне огромное удовольствие, но приходится следить за временем: сегодня через два часа после второго кормления придет сиделка. Как ни жаль оставлять Олечку, но нужно. В половине пятого у меня назначена встреча с моим куратором.
Дело есть дело.
14.12.2042. Город.
Кафе «Болонья». Ойген
Как говорилось в одном старом анекдоте, «и тут мне поперло». Собственно, не только мне.
Прав, ох как прав был мой учитель: такого колоссального прорыва я не ожидал. Не мог ожидать. Да и никто, наверное, не мог.
Кроме него. Иногда мне кажется, что у Ройзельмана какая-то магическая власть над временем, словно он умеет заглядывать в будущее.
После дня «Д», как теперь именуют день явления Ее Величества Кометы, все в мире переменилось. Корпорация Фишера и раньше была крупной и уважаемой фирмой, весьма заметной среди производителей медицинского оборудования и фармацевтики. Но все-таки всего лишь одной из многих. Ну ладно, пусть одной из немногих. А теперь, словно по мановению волшебной палочки, она превратилась в единственную. В монополиста, единолично властвующего на самом важном в мире рынке. Волшебная вещь, называемая просто – АР – аппараты репродуцирования, стала нашим ключом не просто к богатству – к власти. Огромной, практически безграничной власти. Неслыханные перспективы открылись для всех сотрудников компании, и для меня в частности!
Я еще раз подивился способностями Ройзельмана. Мало того что он гениальный ученый, он еще и незаурядный менеджер. После дня «Д» выяснилось, что Корпорации принадлежали акции многих предприятий: от сталелитейных холдингов до фармацевтических комбинатов. И теперь вся промышленность работала на нас. Заводы изготавливали сверхпрочные корпуса АР, фармацевты в промышленных объемах производили наполняющий их питательный раствор, препараты для сопроводительной терапии, да черт знает что еще. Вот что значит стратегический расчет, умение видеть на несколько ходов вперед и, конечно, уверенность в своей победе! И на то, чтобы все это как следует заработало, ушло всего около двух месяцев!
Правда, должен заметить, что я-то свои перспективы использовал далеко не в полной мере. Ведь какое-то время я был координационным директором Корпорации, именно в моих руках соединялись нити всех направлений нашей работы. Потом направления были разделены – выделена функция управления, производства АР, выпуска протезов, фармацевтическая, транспортная, маркетинговая, а мне достались только «специальные операции».
Направление, конечно, очень важное и конфиденциальное, но я-то хотел большего.
– Не переживай, мальчик мой. – Как я ни старался скрыть свое разочарование, но Ройзельман его все равно заметил. – И не думай, что это понижение. Тебе доверено самое сложное и самое ответственное направление, и никому другому я это доверить не могу. По ряду вопросов, касающихся первой половины списка твоих задач, ты подотчетен только мне. Это говорит само за себя.
Вроде бы приятно – такое доверие, личные отношения и все такое… Но вот по другим вопросам я теперь отчитывался перед новым координационным директором, и это мне не нравилось. Совсем не нравилось.
Вот сижу сейчас в кафе над чашкой кофе, которого я даже не пригубил, а мысли буквально сочатся иронией и сарказмом. Я мог ожидать от Ройзельмана всего, чего угодно. Но чтобы он начал продвигать по службе свою любовницу?!
Нет, я, разумеется, никогда не думал, что у Ройзельмана не может быть любовницы. В конце концов, он – живой человек (хотя иногда, глядя на него, в этом можно усомниться), и ничто, так сказать, человеческое не должно быть ему чуждо. К тому же нельзя не признать, что Эдит очень красива, так что Ройзельмана можно понять. Но чтобы заниматься таким… вульгарным протекционизмом. Как-то это с ним не вязалось. Мне всегда казалось, что он выше человеческих страстей.
Хотя Эдит, никуда не денешься, баба с головой и вполне достойна поста координационного директора. Я это понимаю, но обидно, это одна из причин, даже основная причина моей к ней нелюбви. Кроме этого поста (и, замечу в скобках, расположения шефа), нам делить нечего. Между нами никогда не было ничего, кроме деловых отношений. Эдит красива – и одновременно смертельно опасна. Как тропическая змея. Боюсь, и эмоциональность у нее тоже на уровне анаконды. Что называется, человек без комплексов, под стать Ройзельману. Впрочем, надеюсь, и мне самому.
Несмотря на заверения шефа, мои «специальные операции» на деле оказались занятием не столь уж заманчивым. Наверное, в самой глубине человеческого естества скрыт акулий инстинкт – сколько ни дай, все мало. Три месяца назад я и мечтать не мог о том, что имею сейчас: практически ничем не ограниченное финансирование, власть, подкрепленная косвенным контролем над Корпоративной полицией (а у нас появилась и такая) и прямым – над глубоко зашифрованным «корпоративным спецназом», небольшой, но очень эффективной группой профессионалов, способных на все.
Передо мной открылись все двери… но этого мне было мало. Мало, мало, мало…
Ведь в глубине души я надеялся, что Ройзельман видит во мне не только своего преданного последователя, но и достойного преемника. А он взял – и отодвинул меня, чтобы поудобнее устроить свою шлюшку. И пусть его пассия была хоть трижды из породы победителей, дела это отнюдь не меняло. Я мог даже искренне восхищаться ей, но я жестоко ревновал, причем сильнее и мучительнее, чем мужчина может ревновать женщину. Только сейчас до меня дошло, что внимание Ройзельмана было необходимо мне гораздо больше, чем я сам считал.
– Добрый день. – Грациозная молодая женщина в новеньком собольем полушубке без лишних расшаркиваний присела напротив меня. Отлично. Пунктуальность – выше всяких похвал.
И – хороша. Очень хороша. Глядя со стороны, никто бы не догадался, что ее левая рука – киберпротез. Правда, из самых дорогих, полная имитация конечности, вплоть до мельчайших кожных волосков. Еще бы, она могла себе такое позволить. И кстати, вполне могла себе позволить и не работать. Но… Вот ведь как интересно в жизни бывает. Знаменитая, богатая Вера Лабудова, пожалуй, одна из самых ценных наших сотрудниц. Наших, в смысле WDC, организации, объединяющей участвующих в Программе женщин, которую Корпорация, разумеется, финансировала более чем щедро.
Вера – одна из тех искренних энтузиасток, кто способен вовлечь в Программу еще не охваченных ею женщин, убедить их самим своим примером. Особую пикантность всему этому придает то, что Вера – дочь Александра Кмоторовича. Да-да, одного из самых выдающихся ученых современности и, так сказать, попутно – идейного врага Ройзельмана. Кстати, Кмоторович еще и учитель этого ботана Феликса. Дикие они все-таки люди. Как можно сохранять их идеи в наши-то времена!
Но Вера ко всему этому касательства не имела. Она жила в своем мире и, похоже, особо не вникала ни в какие споры. Она была одержима детьми и только детьми.
– Вы, как всегда, прекрасны, – сказал я вполне искренне, – и, что еще важнее, как всегда, пунктуальны.
– Спасибо. – Она раскраснелась, как школьница после первого комплимента. – Я и должна быть пунктуальной, ведь я оставила Оленьку с нянечкой и поспешила к вам. Надеюсь, много времени это не займет, я бы хотела еще поехать с ней погулять в парк возле Старой площади. Там собираются женщины с детьми из Университетского квартала, и иногда…
Ох уж мне эти зацикленные мамочки. А Вера – чуть не самая яркая представительница этой породы. Если ее не остановить, она может трещать часами. Конечно же, о детях. О детях вообще и ее расчудесной малютке в частности. Впрочем, такие агитаторши нам и нужны. И мне, к счастью, терпеть весь этот розовый сироп совершенно не обязательно.
– Тогда давайте сразу к делу, и разбежимся. Чем вас угостить? – вежливо спросил я. – Быть может, кофе глясе?
Я знал, что Вера его любит, и она действительно кивнула еще до того, как с губ ее сорвалось «ах, что вы, ничего не нужно». Заранее предупрежденный мной кельнер принес кофе мгновенно.
– Мне вообще-то нельзя… – сказала она, с удовольствием пригубив. – Кофеин в молоко попадет, Оленька может перевозбудиться…
– Ну что вы, не волнуйтесь, – сказал я с максимальной заботой, которую был в состоянии вложить в свой голос. – Дети-R не предрасположены ни к каким пищевым аллергиям. Хотя, конечно, злоупотреблять все-таки не стоит, – поспешно добавил я.
Разумеется, я вовсе не боялся, что она начнет злоупотреблять кофе или еще чем-нибудь: Вера не из таких. Просто нужно было сказать что-нибудь, что показало бы ей, как серьезно отношусь к ее пустопорожним (если по правде) проблемам.
Она еще полакомилась кофе, а затем сообщила:
– Эта неделя была довольно удачной, отказались участвовать в Программе всего две женщины.
Я бы не назвал эту неделю «удачной», но совсем по другим причинам. Тем не менее ободряюще улыбнулся:
– А сколько же согласились?
– Четырнадцать, – радостно отрапортовала она. – Из них восемь согласны безусловно, остальные рассчитывают на программу господдержки.
– Ого, – теперь уже с искренним восхищением сказал я. – У вас прекрасные результаты!
И правда, Вера с ее балетным прошлым и абсолютно детской непосредственностью творила чудеса. Как говорит Ройзельман, критические ситуации раскрывают в людях новые таланты.
– Я старалась, – вновь зарделась Вера.
– Отлично, – похвалил я ее. – А кто же отказался?
– Одна – жена владельца сети магазинов автокосметики и запчастей. Сеть небольшая, но их семью можно отнести к вполне зажиточной. Информацию о ней я сбросила вам в облако. А вторая, – задумалась Вера, подбирая слова, – та, похоже, просто чайлд-фри, старая дева. Хотя, знаете, из богемных, мнящих о себе, но явно незажиточная.
– Чем она занимается?
– Фотомодель, натурщица и еще сама вроде бы тоже рисует. Не голодает, но и по дорогим курортам не ездит.
– Отлично. В любом случае откуда у нее деньги на Программу, – сказал я, мысленно делая пометочку. – Их данные?
Вера с готовностью доложила, что всю информацию уже сбросила мне в облако. Что ж, будем работать. У нас свои разнообразные и, надо сказать, иногда весьма изощренные методы.
– Отлично, отлично… А по тем, что рассчитывают на господдержку, вы загрузили информацию?
– Кроме последних двух. Сегодня вечером сброшу.
– Хорошо, – похвалил я, – но не медлите. Вы же знаете, что сейчас происходит? Девушку репродуктивного возраста запросто могут похитить и использовать как донора. Корпорация должна охранять своих потенциальных клиентов.
– А тех, кто отказывается? – спросила Вера, потупившись. – Разве их не надо охранять? Вдруг они подумают и согласятся.
Ох уж эта мне педантичность!
– А с этими женщинами, – терпеливо пояснил я, – еще поработают наши специальные психологи. Но я для того и запрашиваю у вас полную информацию по ним, чтобы мы могли за ними… Чтобы мы их тоже могли защитить. – Я притворно вздохнул. – Хотя не всегда получается. Вы же понимаете, у Корпорации еще не так много людей и возможностей, а криминалитет существует давно и быстро приспосабливается к новым условиям.
– Я понимаю. – Вера мельком посмотрела на часы и одним большим глотком допила кофе, явно потеряв всякий интерес к разговору (н-да, кругозор не шире куриного: цыпленок и добыча крошек, чтобы его и себя прокормить). – У вас есть еще что-то ко мне?
– Нет, что вы, больше ничего. Спасибо вам огромное. Бегите к маленькой Оленьке. Ой, погодите.
Я порылся в кармане и достал забавного китайского тигренка с качающейся головкой. Милый и мягкий тигренок при этом, несмотря на качающуюся головку, был практически неразрушим. Такого не поломать самыми пытливыми детским ручонками. – Это ей. Знаю, что она еще маленькая, но…
– Ой, да что вы! – Вера вновь слегка покраснела. – Оленьке очень понравится ваш котик. Спасибо!
– Не за что, – вежливо улыбнулся я. – А теперь ступайте и берегите себя.
Я проводил ее взглядом. Сразу видно, что балерина, хоть и бывшая, не идет, а словно парит над землей.
Интересно, неужели она никогда не видела тигров? Котик, ну надо же. Или для нее тигр – не грозный хищник, а прежде всего «котик»? Феноменальная курица.
