Валерий Панюшкин
Серебряные нити
Любила ли Надя Веника? Да нет. Скорее, просто жалела, потому что у него были испуганные глаза. Любил ли Веник музыку? Да нет. Просто его мама-неудачница решила взять у судьбы реванш и превратить сына в великого пианиста.
У Нади рано умерли родители, и до 16 лет она жила с бабушкой в Смоленске. А потом Надю позвала к себе дальняя московская родственница, профессор консерватории. Ее звали Ирина Сергеевна. Она была тяжело больна, и Надя приглашалась в качестве домработницы. А платой за помощь по хозяйству должна была стать квартира в центре Москвы. Когда хозяйка умрет. Так что Надя стала жить как бедная родственница, которую за любой проступок могут лишить наследства.
Ирина Сергеевна была одинокой строгой женщиной высокого роста, с мучнистым лицом и собранными в пучок белыми волосами. Она носила длинные коричневые платья с кружевным воротничком, как у старинных школьниц. А Надя была красивая, взрослая и модно, в смоленском вкусе, одетая девочка.
«Вы что это, юная леди, на панели приехали работать?» – говорила Ирина Сергеевна, когда Надя надевала платье. Или: «Вы что это, коров приехали пасти?» – когда она надевала джинсы.
Однажды Надя поставила в магнитофон группу «Metallica». Через минуту в Надину комнату вступила Ирина Сергеевна:
– Прошу, чтоб этой примитивной мерзости в моем доме не было.
Надя возразила, что, дескать, «Metallica» на этом диске играет с симфоническим оркестром, и этот аргумент Ирину Сергеевну тронул:
– Ты слышала когда-нибудь симфоническую музыку?
– Видишь ли, – Ирина Сергеевна привела Надю в гостиную, где стоял стэйнвеевский кабинетный рояль, и куда Наде строго запрещено было заходить одной. – Эти несчастные оркестранты, играющие с твоей «Metallica», вынуждены пилить все вместе одну тему, глупую и ворованную. А вот смотри, симфония Малера. Скрипки играют так, – Ирина Сергеевна открыла рояль и проиграла тему скрипок, – а медные играют так…
Она перечисляла инструменты, внешний вид и звучание которых Надя с трудом себе представляла, и показывала, как переплетаются их партии в оркестре, как они спорят или соглашаются друг с другом.
– Получается, – сказала Надя, – будто бы много людей в комнате собрались вместе и говорят о разных вещах.
– Ах ты умница! – Ирина Сергеевна впервые за месяц жизни под одной крышей взглянула на девочку благосклонно. – Умница! Только это не люди говорят о разных вещах. Это ангелы на небесах говорят о том, как устроено время.
Веник приходил через день. Он играл хорошо, только Наде было совершенно неинтересно слушать его игру из-за двери. Куда интереснее было следить в щелку за Ириной Сергеевной. Сначала она слушала спокойно. Потом заглядывала под рояль, где стоял таз с водой (чтобы инструмент не рассыхался). Потом щупала воду в тазу, словно чтоб убедиться, что вода мокрая. Потом начинала тихо ходить по комнате. Потом говорила Венику:
– Подожди, детка. – И выходила за дверь. – Наденька, накапай мне валокордину. Это ж надо, такой талантливый мальчик, и так у него совершенно ничего не получается.
Почти каждый раз в день занятий у Ирины Сергеевны начинался ужасный приступ аллергии на Веника. Лицо у нее становилось красное и шершавое, она вся опухала и начинала задыхаться. Надя вызывала «Скорую», и, когда уколы начинали действовать, больная говорила:
– Господи, он не может сыграть даже Моцарта.
На другое утро Ирина Сергеевна ехала гулять в Коломенское. Она брала с собой Надю в качестве сопровождающей, и Надя очень полюбила эти прогулки. Ирина Сергеевна шла, опираясь на Надину руку, смотрела на шатровую церковь и плакала. Каждый раз.
– Почему вы плачете?
– Послушай, это ведь шедевр. Представь себе, что Земля подвешена в пустоте на миллиардах серебряных нитей. И как раз над этим холмом нити переплетаются так, что складываются в шатер. А человек, который строил здесь церковь, эти нити видел и сложил по ним купол, как каменщики выкладывают стену по веревочке, чтоб получилась ровной. Ну не смотри на меня так, я не сумасшедшая.
– А зачем вы учите Веника, если вам от него так плохо?
– Он очень талантливый. Представь себе, что концерт Рахманинова – это такое кружево, которое накладывается сверху на клавиши. И исполнитель, словно бы пальцами, должен это кружево сплести. Тогда получится хорошее звукоизвлечение. Так вот, у Веника пальцы сами собой движутся по нитям. Но только он этого не видит. Он даже не подозревает, что нити существуют, он как слепой.
– А вы скажите ему.
– Человек сам должен увидеть. Для этого с ним должно произойти несчастье или радость. Он должен ощутить себя висящим в пустоте. И тогда он увидит нити, которые его удерживают. И потом всю жизнь людям, приходящим на концерт, он будет про эти нити рассказывать. Чтобы люди чувствовали, будто кто-то добрый держит их на ладонях. Ты знаешь, Леонардо да Винчи в конце жизни не писал картин, а рисовал только драпировки, переплетение нитей.
На следующий день, когда Веник пришел на урок, Надя ждала его у лифта на лестнице.
– Веник! Поди сюда!
– Здравствуйте, Надя. Вы тут что, гуляете?
Веник был длинный, худой, бледный и с испуганными глазами. На нем был бархатный пиджак, белая рубашка и бархатный бант на шее. Он подошел к Наде и не выдержал ее взгляда. А Надя смеялась:
– Веник, поцелуй меня. Ведь ты всегда хотел меня поцеловать?
– Я не хотел.
– Ах, ты не хотел меня поцеловать? Я тебе противна. Я для тебя грубая провинциальная девка, что-то вроде прислуги?
– Нет, я не это имел в виду. – Веник густо покраснел.
Надя взяла его за лацканы пиджака и поцеловала в губы. От Веника пахло молоком, а не одеколоном и алкоголем, как от тех мужчин, с которыми Надя целовалась раньше.
– Раскрой губы.
– Не надо… – простонал Веник, и этого было достаточно, чтобы Надин язык проскользнул ему в рот и нащупал там не совсем выветрившийся еще вкус детской зубной пасты «Кря-кря».
Потом Веник упал в обморок. Он просто рухнул, и, если бы Надя не поддержала его, ударился бы головой о ступеньку.
– Веничек, глупенький… Давай мы сейчас пойдем есть мороженое, кататься на роликах, у меня есть деньги.
– А как же урок? – Веника трясло. Его глаза сияли, как две масляные лампы, но его трясло. – А как же мама?
– Я позвоню твоей маме, она поймет. Каждому человеку нужно немножко гулять. И Ирине Сергеевне я позвоню.
Надя усадила Веника в скверике у телефонной будки:
– Ирина Сергевночка, милая, можно, у вас урок сегодня отменится? Можно, я погуляю с Веником? Мы с ним целовались.
В трубке сначала была пауза, потом смешок, потом улыбающийся голос:
– Да-с, жены декабристов не переводятся на Руси. Ты маленькая идиотка. Ладно, гуляйте.
Про маму Надя сказала Венику, что та тоже погулять разрешила до двенадцати ночи, хотя на самом деле мама вундеркинда обозвала Надю проституткой, готовой на все ради московской прописки.
В этот день Веник впервые в жизни съел гамбургер в закусочной «Макдоналдс». Он только очень боялся, что у Нади не хватит денег на гамбургеры и девушка в кепке как-нибудь их накажет. Потом Веник начал потихоньку привыкать к счастью. Когда они гуляли по Тверской, ели мороженое и держались за руки, в голове Веника начала играть тихая музыка. Так, отрывки из Моцарта, из Шопена.
Потом, когда Надя привезла Веника на роллердром, натянула ему на ноги коньки и потащила по тартановой дорожке, и когда стало немного получаться, и когда можно было сделать вид, что падаешь, оказаться в Надиных объятиях, и вдохнуть запах ее духов, и прижаться к ней, и потом побежать дальше, сжимая в руке ее тоненькую, но крепкую ладонь, – тогда у Веника к голове заиграло несколько музык сразу. «Ода к радости», «Марш пожарников», что-то еще вперехлест. Веник был очень собой доволен и только немного беспокоился, что, в случае чего, понятия не имеет, как расстегивается лифчик, и по картинкам, которые он видел, не совсем понятно, как конкретно устроены девочки, и где взять, если понадобится, презерватив, и куда конкретно его надеть. «Да может, еще и не будет ничего», – успокаивал себя Веник. И тут Надя решила повести Веника в бар «Голодная утка».
Охрана немножко поартачилась в том смысле, что Наде и Венику нет восемнадцати лет, но потом Надя как-то договорилась, и они прошли в зал.
Там было темно и потная толпа.
Какой-то большой человек вместо «здрасьте» схватил Надю за сиську. Веник хотел вступиться, но не стал. На залитом пивом деревянном столе танцевала совершенно голая и совершенно пьяная девушка. Она время от времени поскальзывалась, падала и вставала, вся в грязных подтеках. Веника опять стало трясти. Он не мог отвести от голой девушки глаз. Тут она снова поскользнулась и на этот раз упала со стола на пол. А Веник, пока она падала, успел разглядеть, как там конкретно все устроено у девочек. А потом черный бармен, про которого Надя сказала, что его зовут Джонни, взвалил это голое грязное тело на плечо, как куль, и унес. А еще один человек прижимал к барной стойке тоже девушку, только довольно толстую. И расстегивал ей на груди блузку, а толстая девушка держала руку у этого человека в штанах. И Веник случайно толкнул этого человека. Тот развернулся и беззлобно, но сильно двинул Венику в рожу. И Веник извинился.
Развернулся и пошел к выходу, а в груди у него клокотала уязвленная гордость. Когда Надя догнала его, Веник сказал:
– Вот что, значит, тебе нравится, – и обозвал ее дурным словом, которое произнес первый раз в жизни.
Надя вернулась домой. Было тихо, и лампа на кухне горела тусклым светом. Ирина Сергеевна поила Надю китайским чаем и слушала. А потом сказала:
– Милая моя девочка, что ж ты думаешь – кто такой гений? Гений – это трус. Смелый человек умирает молча.
И только гений перед лицом смерти поет от страха.
