Глава 12
Правда, черты лица оказались перекошены.
Голова у Кемпера была значительно меньше, чем у его убийцы, так что, прежде чем надевать новое лицо, монстру пришлось его растянуть, но ошибки быть не могло. Эрин разглядела даже остатки эспаньолки.
— Господи, Боже мой!
Значит, Кемпер мертв.
Ее парень. Ее любовник. Отец ее ребенка. Ее будущий муж. Мертв. И теперь этот урод, этот чертов ублюдок нацепил на себя его лицо! Он издевался над телом Кемпера. Прикасался к нему, резал его…
Тело, которое было теплым и нежным, тело, которое Эрин так любила, теперь превратилось в кучу безжизненного мяса. Отец ее ребенка превратился в новую маску для этого вонючего убийцы.
Эрин почувствовала, что сейчас сама смогла бы изрубить этого мерзавца на кусочки.
А Кожаное Лицо стоял в свете фар смотрел на нее и ухмылялся, — смотрел на нее из-под маски, сделанной из лица Кемпера. Последним, что Эрин увидит перед смертью, будет лицо ее парня.
Бензопила, вся перемазанная кровью Пеппер, снова зарычала и стала приближаться к окну.
Эрин взвизгнула и выкатилась из дверей фургона. О, если бы она только могла убить этого ублюдка! Если бы у нее хватило на это силы!
Ведь у этого урода нет ничего, кроме силы. Только сила, и ничто иное, давала ему власть на ней. Он не был представителем закона, как шериф Хойт, он не был умнее или мудрее ее, у него не имелось ни малейшего морального преимущества, у него даже денег не было. Просто сила, голая сила. Черт! Даже если бы Эрин была президентом, она бы сейчас точно так же кричала от страха за свою жизнь. Жестокость, способность к убийству дает ни с чем не сравнимые преимущества. Перед лицом грубой физической силы все люди равны.
Однако, несмотря на бесконечный ужас этого дня, Эрин все еще держалась: она и сама была удивлена тем, что у нее до сих пор оставались силы сопротивляться наступающему со всех сторон безумию.
Девушка была в состоянии смириться с мыслью о том, что имеет дело с психопатом. Она могла подавить в себе приступы тошноты, которые вызывал один его вид. Она могла забыть о том, что этот монстр режет на куски своих жертв. Ока могла заставить себя не вспоминать этот ужасный, дикий, безумный взгляд, направленный на нее из прорезей в лице Кемпера.
Но вот чего Эрин не могла вынести, так это звука бензопилы.
Всякий раз, когда чудовище включало ее, Эрин снова охватывал ужас от сознания безвыходности ситуации, в которой она оказалась. С каждым новым взвизгом бензопилы Эрин оказывалась все ближе и ближе к тому, чтобы сойти с ума.
Единственное, что она сейчас была в состоянии делать, — это бежать. Бежать прочь. Бежать без оглядки. Без какого-либо предварительного плана. Ни о чем не думая. Просто бежать. Подальше от этого ужасного звука. Прочь от бензопилы. Прочь!
Хотя было очень темно, Эрин все-таки совершенно инстинктивно бросилась в гущу деревьев, подальше от открытого пространства дороги. Если она останется на дороге, чудовищу не составит труда найти ее при свете луны. А в лесу можно, наверное, найти, где спрятаться. Или может быть, убийца сам выдохнется и отстанет. Может быть…
Бензопила, визжа и завывая, следовала за Эрин: она вычерчивала в воздухе невероятные зигзаги, разыскивая в темноте свою жертву.
Тут Эрин поняла, как чувствует себя олень, за которым гонятся свора собак и охотники с ружьями.
Девушка бежала через лес, продираясь сквозь засохшие ветки и колючий кустарник, спасаясь от жестокого охотника, для которого эта гонка, судя по всему, была не более чем азартной игрой. Пару раз Эрин едва не упала, зацепившись ногой за какие-то перепутавшиеся растения. Но она не сдавалась. Руки у нее были все в царапинах от колючего кустарника, а пальцы в крови после попыток без гаечного ключа открутить гайки с запаски, но Эрин не обращала внимания на боль. Разве это боль? Настоящая боль — это то, что почувствовали Пеппер, Энди и Кемпер. А эти жалкие царапины и кровоподтеки — просто ерунда. Чепуха, о которой не стоит даже и думать.
Бензопила была придумана для того, чтобы пилить деревья. Это у нее получалось просто прекрасно: деревья падали, как падает трава под косой. Бензопила работала великолепно, несмотря на кровь и осколки костей, которые в ней застряли. Так что девушке конец. Еще немного — и конец. О, какая жалкая, какая ужасная смерть!
Эрин слышала вой бензопилы прямо у себя за спиной. И тяжелые шаги чудовища… Это была поступь самой смерти. Некоторое время Эрин еще сможет бежать (хотя бежать ночью по лесу в туфлях на высокой платформе — это не самое легкое дело), но рано или поздно ей на пути попадется канава или непроходимый кустарник, что она тогда будет делать? Ляжет на землю и станет ждать своей смерти?
Ее волосы, одежда и кожа были все перепачканы в грязи. Девушка бежала через лес, вся в синяках, ушибах и царапинах, с круглыми от ужаса глазами, больше всего напоминая жертву автокатастрофы. Что, впрочем, было не так уж далеко от истины: этот урод разнес фургон на части. Он уничтожил и автомобиль, и его хозяина: была какая-то чудовищная ирония в том, что Кемпер в последний раз смотрел на свою любовь и гордость, уже превратившись в мертвую маску.
«Как же мы теперь без папочки?»
Пробравшись через бурелом, Эрин оказалась на краю рощи. Дальше начиналось расчищенное пространство. Девушка не могла решить, хорошо это или плохо. С одной стороны, она сможет бежать быстрее, с другой — убийца будет точно знать, где она находится. А он был уже близко: Эрин прекрасно слышала завывание бензопилы, выкрикивавшей ее имя.
Если она ляжет на землю и просто дождется убийцу, всем ее мучениям придет конец. Нужно просто сдаться и позволить монстру сделать то, чего ему так хочется. Ведь она же не может его остановить.
«Нет! Что за чертовщина лезет в голову?!»
Эрин побежала дальше. Выскочив из чащи, она поняла, что оказалась на старой автостоянке. Когда-то это была стоянка, теперь она превратилась просто в пустое грязное пространство. Ничего здесь не было. Ничего, кроме…
Кроме одного домика-прицепа.
На другой стороне пустынной стоянки, между засохшими, удушенными плющом деревьями, стоял один уцелевший прицеп. Выглядел он очень потрепанно, но внутри — горел свет! Эрин отчетливо различала свет через задернутые на окнах занавески. Кроме того, к одному из деревьев был прикручен фонарь: он освещал вход в фургон.
Эрин последний раз оглянулась назад и, что было сил, хромая от боли, бросилась к прицепу.
«Ну, хоть один нормальный человек должен жить в этом Богом забытом месте! Ведь не могут же все быть психами и идиотами!» Впрочем, Эрин было почти все равно, кого она найдет внутри.
Главное, чтобы там оказались телефон и хоть какое-нибудь оружие. Вполне вероятно, что у хозяина может иметься пистолет или даже ружье.
Подбежав поближе, Эрин увидела, что фургон стоит посреди настоящей помойки — использованные газовые баллоны, канистры из-под бензина, ящики, столы и другой типичный для таких стоянок мусор. Кто бы ни был хозяином фургона, но жил он здесь, судя по всему, довольно давно. Если хозяева ей не помогут, то и сами очень скоро погибнут.
Эрин не сомневалась в том, что убийца отправится вслед за ней и тоже заберется в этот одинокий фургон. Ему, судя по всему, было совершенно все равно, кого и в каком количестве убивать. Он нисколько не боится, что его кто-нибудь увидит, поймает, остановит. Да и кто мог бы его остановить? Он просто идет вперед и режет всех, кто попадается на его пути. Если убийца найдет этот фургон, он раскрошит его точно так же, как раскрошил фургон Кемпера. Кожаное Лицо будет размахивать своей бензопилой до тех пор, пока не разнесет все в щепки.
Но кажется, Эрин все-таки удалось хорошо оторваться от своего преследователя: он все еще прорывался сквозь лес, а она уже подбегала к фургону.
Задыхаясь, рыдая и дрожа от страха, Эрин подбежала к двери прицепа и стала стучаться в нее обеими руками. Девушка уже совсем выдохлась, но стучалась, что было сил, — не услышать ее было невозможно. По ее грязному лицу текли слезы, но она все случала. Эрин продолжала стучаться, но ноги уже не держали ее, и девушка бессильно опустилась на колени на ступеньках, ведущих к двери прицепа.
Звук бензопилы все приближался и приближался, но Эрин вдруг почувствовала, что больше не может не то что бежать, а просто двигаться. Внезапная остановка, прервавшая быстрый бег, подействовала на нее совершенно неожиданно: шок, который девушка испытала, дал о себе знать и поверг ее в совершенно безвольное, тупое и равнодушное ко всему состояние.
Внезапно дверь прицепа распахнулась, две сильные руки схватили Эрин за плечи и поставили ее на ноги. Девушка закричала. Она пыталась сопротивляться, но человек, схвативший ее, был намного сильнее. Эрин еще не успела толком осознать, что происходит, как уже оказалась внутри фургона.
Вернемся снова в дом Хьюитта, — в дом, где давным-давно поселились безумие, ужас и смерть.
Энди, Кемпер, Морган — все трое попали в это страшное место, чтобы остаться там навсегда, чтобы быть запертыми здесь и разрезанными на мелкие кусочки. Эти ребята, прежде чем умереть, были схвачены, связаны, заперты, унижены и осмеяны.
Второй этаж, первый этаж, подвал — весь дом сотрясался от дьявольского смеха. Ярость, злоба, ненависть и дикий восторг — вот что звучало в этом смехе. Он разносился по всему дому, разрезая воздух и стены, словно острая бритва. Бессмысленный, адский хохот, от которого у нормального человека мурашки бы забегали по коже.
«Надо дождаться, когда Кожаное Лицо притащит двух оставшихся девчонок, и можно будет садиться за ужин. Ну, повеселимся мы на этот раз!»
На белых простынях, которые сушились во дворе, были пятна крови.
Половицы гремели под тяжелыми шагами ходивших по дому людей; хлопали двери; раздавались низкие голоса, говорившие что-то с заметным техасским акцентом.
Кровь на белых простынях.
Безумие, слепой ужас и смерть.
Эрин отбивалась, как только могла, — и ногами и руками. Ей показалось, что она вырвалась, но на самом деле руки, которые втащили девушку в фургон, просто отпустили ее.
Перед Эрин стояла хозяйка фургона. На вид — лет сорок. И, мягко говоря, немаленькая женщина. На ней было простенькое платье без рукавов, которое сидело на ее слоновьем теле не лучше, чем если бы она просто-напросто нацепила ситцевый мешок. Волосы у женщины были густые и длинные, но на ее огромной голове они смотрелись как дешевый парик. Шея у хозяйки была такая толстая, что создавалось впечатление, будто подбородок сразу переходит в грудь.
Но, несмотря на толщину и чрезвычайное уродство, эта женщина следила за своей внешностью. У нее был хороший макияж, а очки, похожие по форме на кошачьи глаза, лет десять назад считались очень модными. Но даже если не касаться внешности хозяйки прицепа, между ее собственными габаритами и размерами ее жилища существовало настолько заметное противоречие, что смотрелась она в нем, как корабль в бутылке; непонятно как вообще умудрилась забраться внутрь.
Внезапно Эрин закричала. Она прекрасно знала, что будет, если немедленно чего-нибудь не предпринять. Но как, как это объяснить? На объяснения не было времени. Как вообще можно рассказать другому человеку о том, что за тобой гонится, размахивая бензопилой, псих в маске, сделанной из лица твоего парня. Как? КАК? Нельзя терять ни секунды: убийца все ближе и ближе.
Эрин вся тряслась. С ее губ срывались только стоны и бессвязные слова.
«Где он?»
Эрин подбежала к ближайшему окну и выглянула в щель между занавесками, но ничего не увидела, — только собственное отражение в стекле. Снаружи было слишком темно. Она отгородилась руками от света, пытаясь что-нибудь разглядеть. Бесполезно. Эрин быстро подбежала к другому окну, потом к следующему. Хозяйка фургона удивленно следила за действиями своей гостьи.
— Успокойся и присядь, — сказала она, указывая на старое кресло. — Меня зовут Генриетта.
Эрин внезапно остановилась и посмотрела на хозяйку с таким видом, словно только что ее заметила. Впрочем, внутреннее убранство прицепа она до сих пор тоже не замечала.
Довольно уютный домик, но весь забит каким-то хламом, какой-то ужасной безвкусицей. Гипсовая статуэтка, изображающая обнаженную женщину. Куча фотографий. Все в рамках. Часть фотографий висела ка стенах, часть стояла на столике, часть — на полках. Рамки были самые дешевые, но все эти мелочи делали фургон значительно уютнее. Кроме того, у Генриетты имелось несколько ваз, часы, посуда с простеньким орнаментом. Ничего необычного. И она…
«Дверь осталась открытой!»
Эрин подбежала к двери, быстро ее захлопнула и закрыла на замок. Затем девушка схватила кресло — то самое, которое ей предложила Генриетта, — и прижала им дверь так, чтобы нельзя было повернуть ее алюминиевую ручку. Эрин не была уверена, выдержит ли эта дверь напор сумасшедшего монстра, но зато точно знала, что сама приложит все усилия для того, чтобы не пустить убийцу внутрь.
Девушка снова прижалась лицом к одному из окон и стала всматриваться в темноту.
— Помогите мне, пожалуйста, — взмолилась она, наконец овладев своим голосом.
Внезапно раздался пронзительный свист, наполнивший собой весь прицеп. Эрин взвизгнула, не успев осознать, что это просто-напросто чайник со свистком.
— Выключите эту штуку! — закричала она. — Не то он нас услышит!
Генриетта не понимала, о чем говорит Эрин, но тем не менее быстро пошла в кухоньку, располагавшуюся в задней части прицепа, и выключила газ. Свист тут же замер и сменился гробовой тишиной.
Когда Генриетта вернулась, она увидела, что Эрин ходит из стороны в сторону, смотрит в окна и оглядывается на дверь. Гостья всматривалась в темноту, прислушивалась к тишине — она явно чего-то ждала. Женщина не могла понять, что здесь происходит. Эрин не представилась и ничего не объяснила, но было совершенно очевидно, что девочка в шоке. Генриетта знала, как с этим бороться. Она оставила девушку метаться по комнате и снова отправилась на кухню.
Эрин слышала, как Генриетта ходит там и что-то делает. Что-то гремело, стучало, звенело. Генриетта что-то переставляла на столе. Эрин хотелось, чтобы хозяйка перестала шуметь: нужно было прислушаться к тому, что происходит снаружи. Еще секунда — и на них обеих нападет это чудище.
Несколько секунд спустя Генриетта вернулась.
— Ничто так не помогает успокоиться, как чашка крепкого чая, — мягко сказала с сильным техасским акцентом.
В руках у женщины была чашка чая, она протягивала ее Эрин. Но девушка даже не обратила на это внимания. По-прежнему держа в руках чашку, Генриетта всей своей тяжестью села в кресло, — в то самое, которым Эрин приперла дверь. Старые пружины застонали. И кресло придвинулось еще ближе к двери.
— Успокойся, — мягко сказала хозяйка. — Никто теперь сюда не войдет.
Эрин понимала, что Генриетта хочет этим сказать. Женщина просто пытается ее успокоить. Впрочем, она действительно такая огромная, что ни один нормальный человек не смог бы открыть эту дверь, пока она сидит в кресле. Но что она будет делать, если к ней в дверь постучатся не кулаком, а бензопилой? Нет, Генриетте не удалось переубедить свою перепутанную гостью: она же не видела, от кого Эрин только что убегала.
Девушка еще раз окинула взглядом жалкий прицеп.
— Мне нужно позвонить!
Генриетта размешивала сахар и улыбалась.
— У меня нет телефона, — объявила она. — С техникой всегда столько хлопот.
Эрин ударила кулаком по столу.
— Нет?! — закричала она. — Нет?! Но он же убьет нас! Он убьет нас обеих!
Генриетта покачала головой:
— Нет. Не убьет. Он знает, что лучше держаться подальше от этого места. Поверь мне.
«Нет… не… убьет?
Он знает… что лучше… держаться подальше… от этого места?
ПОВЕРЬ МНЕ?
Эрин даже не сразу поняла, что значат только что сказанные слова. Сперва девушка просто не поверила в то, что она действительно это услышала. Этого просто не может быть. Как это возможно?
— Что? — переспросила Эрин. — Вы его знаете?
— Все, кто здесь живет, знают этого бедного мальчика.
Эрин показалось, что она сейчас или потеряет сознание, или сойдет с ума. Это было уже слишком. Прицеп, Генриетта. Просто безумие какое-то. Самое страшное — это то, каким тоном она говорит об этом… этом… этом…
«Они хоть об одном и том же человеке говорят?»
— Бедный… КТО?
После крика и бега, после всего этого кровавого месива, после воя бензопилы, от которого холодела кровь, это спокойствие, это одомашненное, уютное безумие. Похоже, эта женщина такая же сумасшедшая, как и все остальные здесь.
О какой надежде можно теперь говорить? О каком спасении? Может быть, это Эрин сошла с ума? И это ее пора отправлять в сумасшедший дом? Может быть… Может быть, все это ей просто снится?
Генриетта широко улыбнулась:
— Просто он выглядит… ну, не так, как все, после всего, что произошло.
«О чем она говорит?
О чем она — черт побери! — говорит?
НЕ ТАК, КАК ВСЕ?»
Эрин без сил опустилась на пол прямо там, где стояла, — перед креслом, в котором сидела Генриетта. Не с кем поговорить, некуда бежать, не у кого просить помощи, негде спрятаться. Нет никакой надежды!
Девушка прижалась подбородком к коленям и так и осталась сидеть, затравлено оглядываясь на окна прицепа: она ждала, что с минуты на минуту сюда вломится этот бедный мальчик и без малейшего содрогания раскрошит ее на мелкие кусочки своей бензопилой. Все кончено. Все, все кончено. Игра проиграна. У Эрин не оставалось сил — ни духовных, ни физических. Что бы она ни делала, куда бы ни бежала, все равно конец предрешен. У этой игры железные правила: ты бежишь вперед через ухабы, взбираешься вверх по склонам и лестницам. Как можно быстрее. Проигравшего зарежут, как скотину на скотобойне. Эрин уже проиграла — и теперь она сидела и ждала смерти.
Генриетта же продолжала болтать, как ни в чем не бывало. Она болтала и болтала, не обращая внимания на затравленный взгляд Эрин. Судя по всему, хозяйке было все равно, с кем говорить, лишь бы говорить, — особенность одиноких людей, привыкших большую часть времени разговаривать только с собой.
— Он совершенно безобидный, — продолжала бормотать хозяйка. — Совершенно безобидный и такой одинокий. Рак кожи. Представь только, какой ужас. Он был еще совсем маленьким, когда с ним приключилось это несчастье. Ты видела его лицо?
У Эрин даже рот раскрылся от удивления. Нет, еще немного и она сойдет с ума, нельзя в конце концов не поддаться царящему здесь всеобщему безумию.
— Нет, не видела, — ответила она. «И как, интересно, она могла бы его увидеть? Когда Эрин в последний раз стояла лицом к лицу с этим „бедным мальчиком", на нем была маска, сделанная из лица ее парня».
Генриетта задумалась. Конечно, девочка не могла увидеть его лицо, ведь он все время носит маску. Ну, не то чтобы совсем все время, но с тех пор, как с ним случилось это несчастье.
Генриетта прекрасно помнила тот день, когда родственники Томаса впервые заставили его надеть маску. И это было очень уместно и совершенно правильно: мальчик был страшен как смертный грех. Рак так изуродовал его, что никто не мог смотреть на этого ребенка без ужаса. Врачи сказали, что это неизлечимо и что его состояние будет только ухудшаться, но что болезнь не передается инфекционным путем, так что для окружающих ребенок совершенно безопасен. Отец заставил Томаса носить на голове мешок, и если мальчик забывал его надеть, то отец бил его. И как бил!
Разумеется, у мальчика не было друзей. И в школу он тоже не ходил. Единственной радостью в его жизни были поездки на скотобойню. Его туда брал отец. Мальчик играл с животными: животные не боятся и не презирают уродства. Несчастному Томасу это доставляло такое удовольствие! Бедный маленький Томас!
Первая его настоящая маска была сделана из головы свиньи. Это оказалось так смешно, что его отец чуть не описался тогда от восторга. Да-да, у старины Хьюитта вообще прекрасное чувство юмора. Прекрасное чувство юмора: он чуть не умер от хохота, когда увидел этого уродца-поросенка.
Монти как раз и пристроил его на скотобойню — еще до того, как все там было модернизировано. Когда начались все эти преобразования и усовершенствования, их обоих уволили. Примерно тогда маленький Томас и начал носить человеческую кожу. Это был героический шаг. Ему пришлось преодолеть столько трудностей, но он научился прикрывать свое лицо чужими лицами. Теперь он мог, не прибегая к помощи пластической хирургии и не тратя на это миллионы долларов, выглядеть так, как ему захочется.
Однажды он надел новую маску на работу, но с этим было столько неприятностей, что противно даже вспоминать. Примерно тогда же Старик Монти потерял свои ноги. Он вздумал драться с Томасом, а мальчик сам устроил ему такую взбучку, что папочка надолго запомнил, — взял и отрубил папаше ноги.
Смешно вспомнить, как Монти гордился в тот день своим сыном.
Мистер Монтегю Хьюитт очень заботился о том, чтобы его маленький уродливый щенок вырос настоящим мужчиной. Сколько сил он положил на воспитание своего сына! Это было очень важно, важно хотя бы потому, что нужно же было семье на что-то жить. Многие поколения Хьюиттов работали на скотобойне: нельзя ведь прерывать традицию только потому, что какой-то чиновник, который только и умеет, что возиться с бумажками, вздумал их уволить. Нужно было на что-то жить, а Монти старел, не мог же он до самой смерти убивать случайных прохожих. Старость, как известно, не радость: и руки не те, да и вообще… Нужно было, чтобы сын сменил его.
Именно поэтому Монти так беспокоился из-за болезни своего мальчика: мало ли, как это скажется на его психике. Будет думать только о коже своей, зеркало заведет… Что же с ним тогда делать? В цирк что ли отдавать? Но в тот день, когда мальчишка отрубил папаше ноги, Монти успокоился: все будет прекрасно, сын растет умницей. Томас вырастет таким же, каким был его отец.
Сегодня только на Томасе дом и держится. Конечно, мама с папой по-прежнему бьют и ругают его, но что ж из этого, они и ножом замахнуться могут. Это все ерунда. Теперь мальчишка стал настоящим главой семьи, только на нем и держится семейный бизнес. Без сомнения, все бы давным-давно загнулись, если бы не Томас.
Генриетта встала с кресла и положила ладонь на лоб Эрин. Не для того, чтобы измерить температуру, а для того, чтобы просто удержать ей голову. Еще секунда — и девочка упала бы и ударилась головой об угол кресла, а это опасная травма. Столько опасностей подстерегает человека в повседневной жизни, страшно рассказать. В другой руке Генриетта по-прежнему держала чашку с чаем.
Эрин ничего не отвечала. Ее мозг был не в состоянии вместить весь тот ужас, в который она окунулась. Да и покажите мне такого человека, который смог бы такое выдержать! Эрин не хотела больше ничего слышать. Ей было на все наплевать.
Генриетта посмотрела на пар, поднимающийся от чая.
— Нужно это выпить, — сказала она и поднесла чашку к губам Эрин. — Ну, давай, хотя бы глоточек.
Эрин послушалась. Чай оказался очень вкусным — крепким и сладким. Она сделала глоток, потом еще один, и еще.
Генриетта осторожно передала чашку в руки Эрин, а сама стояла и смотрела, как гостья пьет.
Вернее сказать, пытается пить. Эрин поднесла чашку к губам, но руки у нее так дрожали, что она рисковала вылить все содержимое чашки на пол. Несколько капель горячего напитка уже ошпарили Эрин руку.
— Пей, пока не остыло, — поторопила девушку Генриетта.
Честно говоря, Эрин даже не подозревала, насколько ей хотелось пить: горячий, сладкий чай — это было то, что надо. И все-таки Эрин было неприятно брать в рот то, что побывало в руках у этой странной женщины. Девушка не знала, в какой степени Генриетта замешана во всей этой истории. Но она начинала понимать, почему этот маньяк до сих пор не ворвался в фургон.
Генриетта заметила, что девушка замерла в нерешительности.
— Ну, давай же, — ободряюще начала она. — Ты, должно быть, очень хочешь пить. Уверяю тебя, от чая тебе станет легче.
Эрин поднесла чашку ко рту и сделала еще один глоток, а затем снова опустила чашку и вытерла губы тыльной стороной руки.
— Вы даже не представляете… — нерешительно начала она.
— Милая моя, — прервала ее хозяйка, снова садясь в свое кресло. — Я знаю, что ты испытала настоящий шок. Теперь тебе надо немного успокоиться.
Генриетта продолжала говорить такие же банальности, когда вдруг из-за стенки раздался крик. Плач маленького ребенка! Эрин была потрясена. Невозможно поверить, что в этом чудовищном месте можно услышать такой звук! Не крик ужаса, не крик боли, не крик отчаянья! Крик проснувшегося младенца!
— Вот смотри, что ты натворила! — заворчала Генриетта, снова встала с кресла и быстро пошла в кухоньку. В раковине лежала гора невымытой посуды, пластмассовое мусорное ведро было наполнено до верху — какие-то очистки уже падали на пол.
Генриетта открыла холодильник.
— Баю-бай, баю-бай, баю-бай, — напевала она в ответ на голодные крики ребенка.
«Еще немножко, и мама придет. Но сначала нужно приготовить для малыша еду».
Полки холодильника были забиты главным образом какими-то старыми, недоеденными огрызками. Эрин увидела несколько неоткрытых банок с консервами. Генриетта посмотрела на верхнюю полку, где были аккуратно расставлены баночки с бобами. Восемь баночек, — три, три и еще две. Она взяла одну из них и закрыла дверь холодильника.
Закрыла и принялась искать консервный нож. Это была непростая задача — найти хоть что-нибудь среди всего этого мусора и грязной посуды. Надо будет собраться и купить новый, такой, который можно приклеить к стене. О, как бы это облегчило ей жизнь, а то постоянно приходится искать ножик! Может, Кожаное Лицо ей что-нибудь подыщет. Люди возят с собой столько ненужного хлама, что могли бы прихватить и что-нибудь полезное.
Генриетта не помнила, кто первым назвал Томаса Кожаным Лицом. Она даже не помнила, когда это произошло. Единственное, что она точно знала: самому Томасу было все равно, как его называют.
— Да пей же, — окликнула ее Генриетта. — Это поможет тебе расслабиться.
Затем хозяйка снова принялась за свои поиски. Наконец консервный нож отыскался — он лежал под старой газетой. Что-то бормоча себе под нос и прислушиваясь к крику голодного ребенка, Генриетта привычным движением открыла консервную банку и отбросила в сторону крышку.
Жестяной диск с зазубренными краями упал на пол, к которому тут же и прилип, так как был весь перемазан в холодном томатном соусе.
Теперь нужно найти, чем кормить ребенка.
Генриетта положила консервный нож на маленький, портативный телевизор — здесь он не должен потеряться — и отправилась искать ложку. Ложка нашлась в раковине. Если не считать прилипшего к ней кусочка кошачьей еды, она была почти чистой.
Взяв банку и вооружившись ложкой, Генриетта снова направилась в комнату, где на полу сидела Эрин, и открыла дверь, ведущую в соседнюю комнату. Наверное, спальня.
— Я скоро вернусь, — весело объявила она, вошла в комнату и закрыла за собой дверь.
Эрин никак не могла понять, что же собственно здесь происходит. Это было словно затишье после бури. Неужели монстр гнал ее сюда только для того, чтобы в конце концов оставить в покое? Где он сейчас? Ждет снаружи? Сидит перед дверью и ждет, когда Эрин выйдет? Неужели эта сумасшедшая жирная тетка не лгала ей, говоря, что она здесь в полной безопасности? И кто такая эта Генриетта?
Все безумие этой ситуации заключалось в том, что Генриетта вела себя вполне обычно: занималась своими делами, заваривала чай, весело болтала, и все это с таким видом, словно Эрин ясным солнечным днем зашла к ней в гости. Не так должен себя вести нормальный человек в подобной ситуации. Эрин должна была кричать и просить о помощи, Генриетта должна была испугаться, а этот проклятый психопат — вломиться и убить их обеих. Или хотя бы напугать… Они бы в ужасе побежали прочь и встретили бы… Кого? Еще одного сумасшедшего?
Но как бы то ни было, Эрин должна была признать, что рада этой передышке. Да, вероятнее всего, она по-прежнему в опасности. Но в данный момент она сидит себе спокойно и никто за ней не гонится, а главное — можно наслаждаться тишиной. Бензопила смолкла! О, даже если это блаженство не продлится долго, сейчас им можно наслаждаться. Можно собраться с мыслями и перевести дыхание. А если это так и задумано? Если это продолжение игры? Если это такая садистская шутка? Если Эрин убьют, как только она выйдет наружу? Что она может сделать?
Ну, если тут все действительно настолько сумасшедшие, как это может показаться с первого взгляда, тогда есть надежда, что Эрин сможет их перехитрить, обыграть, выскользнуть из их сетей. Где-нибудь ведь обязательно найдется прореха. Нужно просто взять себя в руки, собраться с мыслями и ждать удобного случая. Трудно поверить, что еще несколько минут назад Эрин была готова сдаться. Теперь она чувствовала себя совершенно спокойной, она даже расслабилась. Даже как-то слишком расслабилась.
Девушка попыталась встать с пола, но ей это не удалось. У Эрин закружилась голова: наверное, она поднялась слишком быстро.
Она попробовала во второй раз — медленно и осторожно. Но голова закружилась снова. Тем не менее Эрин удалось подавить тошноту и все-таки подняться на ноги. Но с ней что-то определенно не так — голова такая тяжелая и продолжает кружиться.
«Любопытно бы знать, это от усталости или Генриетта…»
Эрин посмотрела на чашку, которую она по-прежнему держала в руках: она выпила пока еще не больше четверти.
Девушка потрогала свой лоб. Немного влажный, но температуры, кажется, нет. Но чтобы двигаться, приходится постоянно концентрировать свое внимание. Неуверенным шагом Эрин отправилась на грязную кухню. Пахло здесь топленым жиром: на нем, видимо, что-то жарили.
Дверь в спальню была по-прежнему закрыта, так что никто не видел, как Эрин, спотыкаясь, подошла к раковине и вылила туда остатки своего чая. Темный напиток стек вниз по грязным тарелкам (похоже на маленький венецианский фонтан) и исчез в трубе.
Эрин повернулась и принялась осматривать комнатку. Она была маленькой, очень маленькой, — маленькой и неприглядной. Свет от электрической лампы не делал вещи, стоявшие здесь, ярче и привлекательнее. Но кухня и не должна быть уютной и теплой: это же чисто утилитарное помещение. На кухне готовят еду, здесь режут на кусочки трупы миллионов ни в чем не повинных животных и делают из них пищу. Это происходит тут постоянно, каждый день, каждый час. Самое обычное дело.
На маленьком кухонном столике стояли прислоненные к стене фотографии. Эрин наклонилась, чтобы рассмотреть их получше. Три семейных фотографии. Судя по всему, очень старые.
На одной из них Генриетта на фоне рождественской елки с маленьким мальчиком на руках. Мальчику не больше четырех лет. Эрин не могла точно сказать, когда была сделана фотография, но Генриетта на ней выглядит значительно моложе. Впрочем, одевалась тогда она почти так же, как сейчас.
На второй фотографии тот же мальчик. Он на несколько лет старше, чем на предыдущей, сделанной на фоне елки. Здесь он сидит на деревянной лошадке-качалке. Эрин нахмурилась: все лицо у ребенка усеяно бардовыми нарывами.
И третья фотография… Господи милосердный!
Эрин выпрямилась и в ужасе отшатнулась. Ее снова стало тошнить. Голова опять закружилась.
Фотография!
На ней Генриетта обнимала того же самого мальчика, уже подростка. Но его лицо…
Эрин выпрямилась слишком быстро. Все закружилось у нее перед глазами — комната, мебель и этот мальчик с чудовищно изуродованным лицом, навсегда запечатленным каким-то безызвестным фотографом. Эрин настолько не ожидала увидеть то, что увидела, что девушку едва не стошнило от отвращения. Он выглядел так ужасно, так уродливо, так… Но это был тот же самый ребенок, что сидел под рождественской елкой и счастливо улыбался в объектив.
Эрин обхватила руками голову, пытаясь унять головокружение и собраться с силами, чтобы еще раз посмотреть на фотографию, и вдруг…
Вдруг раздался телефонный звонок.
Телефонный звонок?
Эрин подскочила на месте и, едва держась на ногах, пошла в гостиную. Это телефон. Точно телефон. Что еще это может быть?
Дверь, ведущая наружу, была по-прежнему закрыта: рядом с ней стояло кресло. Но Эрин сейчас это мало интересовало. Сейчас было не время уходить отсюда. Сейчас Эрин больше привлекала другая дверь — та, за которой скрылась Генриетта.
Девушка прижала свою мокрую от пота голову к тонкой, фанерной доске и стала прислушиваться, что происходит внутри. Из-за двери доносился приглушенный голос Генриетты.
Не могло быть никаких сомнений: Генриетта с кем-то говорила, и уж точно не со своим младенцем.
Эрин распахнула дверь и ворвалась в спальню. Девушка едва держалась на ногах, но, несмотря на свою слабость и головокружение, она четко увидела, что Генриетта говорит по телефону. По телефону — черт побери!
Эта жирная мерзавка сидела на своей кровати и говорила по телефону!
На коленях у нее была маленькая девочка, во рту — сигарета. Плечом прижимая трубку к уху, хозяйка кормила ребенка холодными консервированными бобами — прямо из банки.
Генриетта подняла глаза на Эрин: мертвенно бледное лицо девушки выражало гнев и замешательство.
— Ладно, мне некогда, — сказала Генриетта своему собеседнику и повесила трубку.
Эрин, не отрываясь, смотрела на ребенка. Это была очаровательная малышка: светлые волосы, гладкая белая кожа, красивые черты лица. Она прыгала на коленях у Генриетты, сама напоминая тех зайчиков, что были изображены на ее пижаме. Смотреть на этого ребенка было сплошным удовольствием. Но очарование и трогательность малышки были здесь совершенно неуместны. Они настолько противоречили всей обстановке, что даже вызывали чувство, близкое к ужасу. И было еще что-то… Эрин еще не поняла, что именно, но это «что-то» ее мучило, беспокоило и настоятельно требовало прояснения.
— Как самочувствие? — спросила Генриетта. Сияя от материнской гордости, она принялась покачивать на руках своего младенца. — Ты не очень-то хорошо выглядишь.
Внезапно Эрин, словно очнувшись, вспомнила, зачем она пришла сюда, — и направилась к телефону.
— Я думала… Вы сказали, что у вас его нет.
Генриетта затянулась, выпустила клуб табачного дыма прямо в лицо сидевшему у нее на коленях ребенку и бросила окурок в переполненную пепельницу, стоявшую прямо на кровати. Но ничего не ответила. Телефон был здесь. Эрин его видела. Он стоял на столике прямо рядом с кроватью.
— Что здесь происходит? — вскричала Эрин, но тут же почувствовала, что ее ноги подгибаются и она вот-вот упадет. Девушка пошире расставила ноги, пытаясь хоть как-нибудь удержать равновесие.
— Иди сюда и приляг, — сказала Генриетта, указывая на кровать. — А то ты, того гляди, в обморок упадешь.
Эрин схватилась за косяк открытой двери: она действительно уже едва держалась на ногах.
«Что с ней такое происходит? И где этот парень с бензопилой? Почему он до сих пор не вломился сюда и не искромсал всех в клочья? Фотографии…»
Эрин чувствовала, что еще немного — и она сойдет с ума от всех этих чудовищных загадок.
«На этих фотография Генриетта была снята вместе с ним. Это точно был он, этот маньяк, пока еще невинный ребенок. Нет, нет, дело не в этих фотографиях.
Эрин мучительно пыталась что-то вспомнить, но никак не могла: что-то важное, связанное с фотографиями.
«Другие фотографии. Другой ребенок. Вот этот — сидящий сейчас на коленях у Генриетты, а не тот — у рождественской елки. Ребенок на фотографии, снятой „Полароидом". РЕБЕНОК НА ТОЙ ФОТОГРАФИИ, КОТОРУЮ ОНИ НАШЛИ В РАЗБИТОМ АВТОМОБИЛЕ!»
Внезапно Эрин все-все поняла.
Вот что так мучило ее! Она уже видела эту малышку!
На ребенке Генриетты была надета та же самая пижама, что и на девочке, которую Эрин видела на фотографии, найденной на кладбище автомобилей. Морган достал эту банку из автомобиля с калифорнийскими номерами — в банке была какая-то желтая жидкость, а в жидкости плавали две фотографии. На одной была снята та самая застрелившаяся девушка, а на другой — ее семья. Та девочка, с фотографии, и эта, на коленях у Генриетты были чрезвычайно похожи. Да что там похожи! Это был один и тот же ребенок!
Значит… Значит, девочка Генриетты на самом деле — младшая сестра той несчастной самоубийцы.
Господи милосердный!
Эрин мучительно пыталась вспомнить, что же еще было на той фотографии. Нужно понять. Ведь там точно было еще что-то. Очень важное. Родители, сама девушка, младенец и еще кто-то.
Ах, да, еще там был маленький мальчик. В футболке с котом Феликсом. Точно такой же, как… О, Господи! Точно такой же, как у Иедидиа.
Это же семья! Целая семья!
Эрин разрыдалась: лицо ее исказилось от ярости, страха и отчаянья.
Прошедший день представлял собой непрерывную цепь ужасных событий. А теперь Эрин увидела, что их история была далеко не оригинальна: в сознании девушки стала выстраиваться чужая, но во многом сходная с ее собственной, история — история семьи, направлявшейся в Калифорнию, но заблудившейся в округе Тревис. История отца и матери, которых убил этот монстр с бензопилой. История их дочери, сошедшей с ума от ужаса, хотя и спасшейся от преследователей, но покончившей с собой из страха снова оказаться в руках этих маньяков.
История их сына, которому удалось выжить, спрятавшись на заброшенной фабрике, — выжить, приспособившись к тем условиям, в которые забросила его судьба, — выжить, но какой ценой! Ценой потери человеческого облика. История их младшей дочери, — младенца, которого теперь воспитывает эта жирная сумасшедшая, младенца, который никогда не узнает своей настоящей семьи.
Все начало становиться на свои места — вся эта безумная, чудовищная история стала проясняться в сознании Эрин. Это было как откровение — ужасное откровение: бывает знание, которым лучше не обладать.
Эрин поняла, почему Иедидиа так интересовался трупом этой девушки. Это не было извращенное любопытство, как Эрин показалось в первый момент. Мертвая девушка приходилась ему сестрой. Они приехали к фабрике Кроуфорда с трупом его сестры на заднем сиденье.
И…
О, Господи!
Та девушка запаниковала, потому что увидела вдруг полустершийся деревянный знак на обочине дороги:
ПОЕДЕШЬ МЕДЛЕННО, УВИДИШЬ НАШ ГОРОД!
ПОЕДЕШЬ БЫСТРО,
УВИДИШЬ НАШЕГО ШЕРИФА!
Незнакомка испугалась, потому что она уже видела прежде этот знак и знала, куда их приведет эта дорога. Именно поэтому она и бросилась к Кемперу — несчастная хотела, чтобы он повернул обратно. Но Энди оттащил ее от водителя, а Эрин попыталась успокоить девушку. И именно поэтому, именно из-за них она и застрелилась. Потому что они не стали ее слушать. Не стали слушать того, что она пыталась им объяснить. Девушка застрелилась потому, что не могла смириться с мыслью, что может снова попасться в лапы этого маньяка в маске из человеческой кожи.
Эрин до сих пор слышала звук того выстрела.
Они, это они сами убили ту девушку.
Они не стали ее слушать.
Но может быть — Господи, пожалуйста! — может быть, хоть что-нибудь еще можно исправить? Нельзя допустить, чтобы бедный маленький ребенок вырос среди всех этих ублюдков.
По-прежнему держась за косяк двери, Эрин подняла голову и посмотрела на Генриетту.
— Это… не… ваш… РЕБЕНОК!
В поросячьих, заплывших жиром, невыразительных, несмотря на яркий макияж, глазах Генриетты промелькнул страх.
— Она моя! — крикнула женщина, крепко прижимая к груди малышку.
Консервная банка с бобами полетела на пол, соус залил ковер.
— ВЫ УКРАЛИ ЕЕ! — крикнула в ответ Эрин.
Она сделала шаг вперед и протянула руки, чтобы выхватить младенца у Генриетты, но тут все закачалось. Пол наклонился и стал уходить из-под ног, стены закрутились, потолок занял место пола. Все смешалось.
— Я не… Я не… — Эрин упала на пол: наркотик, который Генриетта подмешала в чай, наконец подействовал.
Эрин подняла глаза.
Генриетта уже не так яростно прижимала ребенка к своей груди, однако она по-прежнему держала его на руках. Генриетта с сочувствием смотрела на распростертую на полу спальни Эрин.
— Скоро все будет хорошо, — сказала Генриетта сладчайшим голосом. — Я обещаю.
Затем она отошла в сторону, и Эрин увидела в окне, проделанном в крыше прицепа, ночное небо.
В комнате ярко светила лампа, но это нисколько не мешало смотреть девушке на небо — оно все было усеяно звездами. Теперь Эрин была абсолютно уверена в том, что ей что-то подмешали в чай: все звезды двигались.
Мгновение спустя Эрин уже спала как убитая.
Но звезды продолжали двигаться.
Фургон прицепили к грузовику и тащили куда-то по покрытой колдобинами, залитой лунным светом дороге.
