Книга: Слэм
Назад: 5
Дальше: 7

6

Мой день рождения — единственный день в году, когда моих маму и папу можно застать в одной комнате. Они утверждают, что остаются друзьями, а что было, то быльем поросло, но они никогда не видятся, если нет особого повода, относящегося ко мне. Если бы я был футбольной звездой, или, не знаю, скрипачом в школьном оркестре, или кем-то еще в этом роде, они бы, может, ходили посмотреть на меня. Но, к счастью для них, у меня нет и не было ничего, кроме дней рождения. Я участвовал в нескольких скейтинговых соревнованиях, но маме с папой я о них не сообщал. Такие состязания и так достаточно трудны — без забот о том, не поругаются ли они, вспомнив, кто кому что говорил пятнадцать лет назад.
Как вы можете заметить, я был в подходящем настроении, когда пришло время пить мой именинный чай. Родители, казалось, говорили только, каким я был маленьким, на что это было похоже, хотя старались не упоминать о том, как это было трудно. Всегда всплывала история о том, как мама сдавала экзамены в школе, а бабушка тем временем убаюкивала меня и носила взад-вперед по коридору. (Мама завалила математику, потому что в середине экзамена ей пришлось покормить меня грудью — все равно я не успокоился.) Когда все эти воспоминания заканчивались, один из них вечно говорил: «Хорошо, что теперь мы можем над этим посмеяться». Если подумать, это означает, что прежде все было не очень-то весело. Именно на этом дне рождения я смог впервые почувствовать, насколько несмешно это было. А когда они не говорили о том, как тяжело было, когда я был маленький, они начинали рассказывать о том, как я подрос, и не могли поверить тому, как быстро идет время, и бла-бла-бла. И это тоже не помогало. Я не чувствовал себя взрослым — я по-прежнему хотел на ручки к маме, — и время шло очень медленно. Они расписывали мою жизнь, которая, как казалось мне, длилась целую вечность. А если Алисия беременна, это значит... Я не хотел думать об этом, не хотел думать о том, что будет завтра, или послезавтра, не говоря уж о следующих шестнадцати годах.
Я не мог, конечно, есть торт. Я сказал всем, что у меня что-то с желудком, и мама вспомнила, как я ходил в туалет во время завтрака, когда на самом деле посылал сообщение Алисии. Так что я просто сидел и ковырялся в еде, и выслушивал их истории, и вертел в руках мобильник. У меня, правда, даже не было искушения включить его. Я хотел еще на один день продлить мою прежнюю жизнь.
Все-таки я задул свечи.
— Речь! — воскликнул папа.
— Нет.
— А можно тогда я скажу?
— Шестнадцать лет назад в этот день, — сказал папа, — твоя мама лежала в Виттингтонской больнице и издавала ужасный вой...
— Спасибо, — сказала мама.
— Я опоздал, потому что работал с Фрэнком, царствие ему небесное, а мобильников тогда не было, и, пока меня разыскали, прошла целая вечность.
— Что, Фрэнк умер? — спросила мама.
— Нет, но я же его больше никогда не видел, правда? Ну, так или иначе, сел я на автобус, который идет по Холлоуэй-роуд, сам знаешь, что это такое. По пути он сломался, так что мне пришлось припустить туда вприпрыжку. Когда добежал, я был никакой. Мне было семнадцать лет, а меня знобило и колбасило, как старика. И я смолил сигарету за сигаретой. Ну ладно. Сел я на клумбу рядом с больницей, чтобы отдышаться, и тут...
— Люблю эту историю, — сказала мама. — Мы выслушиваем ее каждый год. И каждый раз в ней нет места ни Сэму, ни его матери. У нас есть только один человек, который переживает: первенец у него родился, как же! И это человек, который бежал по Холлоуэйской дороге.
— Когда я последний раз смотрел на этот мир, — огрызнулся отец, — женщины в нем еще не захватили всю власть. Мужикам разрешалось словечко вставить. Может, на следующий твой день рождения, сынок, мы все будем уже за решеткой, с бандюгами. Так давай-ка в последний раз насладимся свободой.
Посмотришь сейчас на моих родителей и не поверишь, что они выросли в одном городке, в одном веке, не говоря уж о том, что были женаты. Не говоря уж... Нет, об этом не надо думать. Она пошла одной дорогой, он — другой, и... На самом деле это не совсем так. Мама осталась здесь, папа переехал в Барнет. Но мама прошла большой путь, а папа остался на том уровне, где был.
У них есть только одно общее, и это общее объясняется с вами сейчас. Они даже беседовать друг с другом не в силах ни о чем, кроме меня, и я не могу утверждать, что это вызывает во мне настоящую гордость. Просто некоторые люди не способны общаться наедине.
Вам может показаться, что я провел день в размышлениях о том, что произошло. Как будто это был не мой день рождения, а день рождения того, кто еще не родился. В этот день нас было трое. А сколько будет, когда мне исполнится семнадцать?
Вечером мы с мамой так никуда и не пошли. Я сказал, что еще неважно себя чувствую. Мы смотрели телевизор и ели тосты с яйцами, а потом я пошел к себе в комнату побеседовать с Тони.
— Алисия, возможно, беременна, — сказал я ему. — Я обосрался от страха.
— Она сказала мне, что сделала тест и что я должен готовиться к тому, что стану папашей, — ответил Тони.
— И что ты почувствовал? — спросил я его. Я знал ответ, но хотел поддержать разговор.
— Это было не совсем то, чего я ждал, но в то же время я был счастлив.
— Только вот тебе было двадцать четыре, когда родился Рили, — возразил я. — И ты успел скопить денег. Ты мог позволить себе быть счастливым.
И вот настало время для того, о чем я говорил раньше: то, о чем не могу точно сказать, в действительности ли это случилось.
— Трюки — это странная вещь, — сказал ТХ. — Я в высшей степени горд некоторыми из них, которые я изобрел, а другие кажутся смешными, когда я вспоминаю их, и я сам не знаю — что я себе думал в то время?
Я посмотрел на него. Я знал, о чем он — о скейтинговых трюках. Он пишет об этом в самом конце книги, перед тем как еще раз все эти трюки перечислить. Но к чему это сейчас? Я не хочу слышать о скейтинговых трюках.
— Да, спасибо, парень, — поблагодарил его я.
Я завязал с ним. О серьезных вещах с ним говорить было бесполезно, пусть даже он сам был папашей. Я пытался объяснить ему, что весь мой мир рушится, а он мне про мактвист или про флипы. Я решил сорвать этот плакат к черту — беременна Алисия или нет. Пора убрать его. Если он такой крутой, почему не поможет мне. Я к нему относился как к Богу, но он не Бог. Он никто. Просто скейтбордист.
— Как эти ребята в парке не побили меня, сам не знаю, — сказал ТХ. — Я иногда совсем становлюсь идиотом.
— Ты упоминал уже об этом, — ответил я.
А потом ТХ вытворил со мной такое, будто он Бог и есть.
Я понимаю, это звучит глупо, но обычно вы в курсе того, что с вами нечто случается, правда? Ну а я — нет. Теперь нет. Большая часть этой истории, которую я вам рассказываю, реально случилась, но в ней есть небольшая часть — странная часть, в которой я не совсем уверен. Я почти убежден, что она мне не приснилась, но на книге Тони Хоука, а это моя библия, клясться все-таки не стал бы. И вот сейчас мы переходим именно к этой части, и все, что я могу сделать, — сказать об этом прямо. Приготовьтесь шевелить мозгами. Допустим, вас ночью похитил незнакомец, а перед завтраком вернул в вашу постель. Если это приключилось с вами — вы сидите, едите свои хлопья в молоке и думаете: на самом деле это было или померещилось? И озираетесь в поисках доказательств. Так и я. Улик я не нашел, но все еще ищу.
Вот что, думаю, случилось. Я не помню, как лег и уснул; помню только, как проснулся. Проснулся в середине ночи. Это была не моя постель, и в кровати был кто-то еще, кроме меня, и плакал ребенок.
— О черт!..
В постели со мной была Алисия.
— Твоя очередь, — сказала она.
Я промолчал. Я не знал, где я и что я, и не представлял себе, что значит «твоя очередь».
— Сэм, вставай! Он проснулся. Твоя очередь!
— Хорошо... — ответил я. — Для чего моя очередь?
— Он точно не голодный, — сказала Алисия. — Значит, его надо перепеленать или сменить подгузник. Мы не меняли ему подгузник с тех пор, как легли.
Следовательно, это мой ребенок, и это мальчик. У меня есть сын. Об этом бы я узнал, если бы не выключил свой мобильник.
— Не могу, — сказал я.
— Что значит — не можешь?
— Не знаю как...
Я понимал, что для нее это должно звучать странно. У меня была масса времени, чтобы всему этому научиться, но Алисия легла в постель с другим Сэмом, правда? Она легла с тем, кто по меньшей мере знал, что он отец. А если он знает, что он отец, то уж точно ему случалось и перепеленать ребенка, и поменять подгузник. Беда была в том, что я-то не тот Сэм. Я — Сэм, который выключил мобильник, чтобы не узнать, беременна или нет его бывшая девушка.
— Ты проснулся?
— Не совсем.
Она толкнула меня локтем. Удар пришелся как раз под ребра.
— Ой!
— А теперь?
— Не совсем.
Я знал, что она меня еще раз ударит, но это было лучше, чем вставать и делать что-то страшное с этим ребенком.
— Ой, ой! Больно же!
— Теперь проснулся?
— Не совсем.
Алисия включила ночник и посмотрела на меня. Выглядела она ужасно, честно говоря. Она прибавила в весе, так что лицо ее округлилось, глаза опухли от бессонницы, волосы были растрепаны. Я увидел, что мы в ее спальне, но выглядит она совсем по-другому. Например, мы спали в двуспальной кровати, а у нее была полуторная. И она сняла плакат с Донни Дарко, повесив на его место всякие детские штучки. Я разглядел ужасную розово-голубую азбуку с изображениями зверушек.
— Что с тобой? — спросила она.
— Не знаю, — ответил я. — Я как будто сплю, как бы ты меня сильно не била. Я и сейчас сплю. Говорю во сне.
Это, конечно, была ложь.
Ребенок заходился в крике.
— Да возьми ты этого чертового ребенка!
Я был смущен, конечно, но кое-что начал понимать. Например, я знал, что не должен спрашивать, сколько ребенку месяцев или как его зовут. Это могло вызвать у нее подозрения. И не имело большого смысла объяснять ей, что я не тот Сэм, про которого она думает, что кто-то типа Тони Хоук-скейтер, поместил меня в какую-то машину времени, что ли, чтобы я лучше в себе разобрался.

 

Я встал. На мне была футболка Алисии и трусы, которые я надел тем утром — или какое там было утро? Ребенок лежал в кроватке, стоявшей в ногах нашей постели. Лицо его было красным от крика.
— Понюхай его попку.
— Что?
— Понюхай его попку! Не надо ли сменить подгузник?
Я наклонился и приблизил лицо к ребенку. Я дышал ртом, чтобы ничего не унюхать.
— Думаю, все в порядке.
— Покачай его немного.
Я видел, как люди укачивают младенцев. Это было нетрудно. Я поднял его на руки, и головка его упала на сторону, как будто у него не было шеи. Он закричал еще сильнее.
— Что ты там делаешь? — спросила Алисия.
— Не знаю, — ответил я. Я действительно не знал. Понятия не имел.
— Ты что, с ума сошел?!
— Немного.
— Возьми его правильно!
Я, конечно, не особо представлял себе, что она имеет в виду, но предположение у меня было. Я подложил одну руку ребенку под голову, другую под спинку, прижал его к груди и стал помаленьку укачивать. Через какое-то время он перестал плакать.
— Ну и времечко, черт его подери!.. — выругалась Алисия.
— Что мне теперь делать? — спросил я.
— Сэм!
— Что?
— У тебя как будто болезнь Альцгеймера.
— Может, и так.
— Он спит?
Я взглянул на малыша. Как это можно определить?
— Не знаю.
— Так посмотри.
Я осторожно освободил руку, которой держал ребенка, и легонько шлепнул его. Он опять заплакал.
— Спал. Но больше не спит.
Я опять прижал его к груди и стал баюкать. Теперь я не останавливался и продолжал укачивать его, Алисия уснула, а я стоял один-одинешенек, прижимая к груди своего сына. Я не возражал. О многом надо было мне подумать. Например: я все еще здесь? Какой из меня вышел папаша? Как мы с Алисией стали жить вместе? Простили ли меня мама с папой? Что я делаю целыми днями? Вернусь ли я обратно в свое время? У меня, конечно, не было ответа на все эти вопросы. Но если я реально заброшен в будущее, утром пойму это. Через какое-то время я положил ребенка в кроватку и лег обратно в постель. Алисия обняла меня, и я немедленно уснул.

 

Когда проснулся, я решил, что это был вещий сон. Я пошевелил ногой под одеялом, чтобы посмотреть, не задену ли Алисию. Но там никого не было, и я открыл глаза. Первая вещь, которая бросилась в глаза, был детский розово-голубой алфавит на стене. Я осмотрелся и заметил пустую кроватку. Я все еще находился в комнате Алисии.
Я встал и натянул брюки, висевшие на стуле Алисии. Это были мои брюки, я их узнал, но трусы под ними были новыми. Это был, должно быть, чей-то рождественский подарок, петому как мне трудно было представить себе, что я мог такие трусы купить. Они были с пуговицами, а я никогда трусы на пуговицах не покупаю — с ними куча возни.
Я прошел на кухню, чтобы увидеть, есть ли там кто, и там были Алисия, ее мама и папа. Там же был и ребенок. Он лежал на руках Алисии, зажав в ручке маленькую пластмассовую ложку и глядя на лампочку, горящую на потолке.
— Привет, Спящая Красавица, — сказала мама Алисии.
— Привет, — ответил я. Я хотел сказать: «Привет, миссис Бёрнс», но не знал, обращаюсь ли и сейчас к ней таким же образом, и мне не хотелось начинать день с разговоров о болезни Альцгеймера.
— Ты так странно вел себя ночью, что я дала тебе отоспаться, — сказала Алисия. — Тебе уже лучше?
— Не знаю, — ответил я, — а который час?
— Почти восемь, — ответила Алисия, как будто восемь утра — это обеденное время. — Но Руф ведет себя хорошо.
Я понятия не имел, что это значит.
— Вот как?
«Вот как» — самое безопасное, что можно сказать.
— Да. Семь пятнадцать. Ты хороший мальчик, Руф, правда? Да, хороший.
И она приподняла младенца и сдула крошку, прилипшую к его животику.
Этого ребенка — моего ребенка, ребенка Алисии, нашего ребенка — звали Руф. Чья это была идея? Что это значило? Может, я плохо расслышал? Может, мальчика звали Рут? Я скорее мог представить себе, что его зовут Рут, чем Руф. Рут, по крайней мере, имя. Правда, женское.
— Что у нас сегодня? — спросил папа Алисии.
— Днем я иду в колледж, а Сэм присмотрит за Ру-том, — сказала Алисия.
Честно говоря, она опять сказала «Руф», но я решил до поры до времени держаться за Рута. Это имя не доставит ему неудобств, пока он не пойдет в школу. А там уж он отбросит это дерьмо к черту.
— Ты идешь в колледж сегодня утром, Сэм?
— Думаю, да, — сказал я.
Впрочем, я не был уверен, потому что вообще не знал, что хожу в колледж, и где этот колледж, и что я там изучаю.
— Твоя мама поможет нам сегодня днем, да?
— Она... Сегодня...
— Да. Ты говорил, что она сегодня днем свободна.
— А, да... Значит, я ухожу, а она приходит.
— Это ты уж сам с ней договорись. Лучше позвони ей.
— Да-да, сейчас.
Мама Алисии взяла в руки чашку чая.
— Завтракай, если хочешь успеть в колледж, — сказала она.
На столе стояла миска молока и хлопья, я взял того и другого, и никто не сказал ни слова. По крайней мере, что-то я сделал как надо. Выглядело все так, будто я играю в какую-то игру, правила которой знают все, кроме меня. В любой момент я могу сказать или сделать что-то не то — и проиграю. Я пытался все обдумать. Занятия в колледже начинаются, должно быть, в девять, и мне, вероятно, нужно полчаса, чтобы добраться туда. В Лондоне до большинства мест полчаса езды. Я решил выйти в полдевятого. А до тех пор попытаюсь узнать, где это.
Хоть мне и не нужно было туда, я спустился в туалет под лестницей, заперся и оставался там больше, чем обычно люди сидят в туалете.
— У тебя все в порядке? — спросила мама Алисии, когда я вышел.
— Чуть-чуть с кишечником не в порядке.
— В колледж-то пойти сможешь?
— Да-да.
— Так идти нельзя. Пойди и надень пальто!
Моя куртка висела в прихожей среди других пальто. Я сделал так, как мне сказали, взяв куртку с собой. Потом я прошел на кухню, надеясь, что кто-то скажет мне что-то вроде: «Поторопись, Сэм, а то опоздаешь на автобус номер 8, идущий до такого-то и такого-то колледжа, и не успеешь в аудиторию 19 на лекцию по живописи и дизайну». Но никто ничего такого не сказал, и потому я сказал всем «до свидания» и просто ушел.
Я не знал, куда идти, и потому пошел домой. Там никого не было, и у меня не было ключа, так что это была пустая трата времени, но моя задача в том и заключалась, чтобы как-то провести время, так что я не имел ничего против. Я немного походил вокруг да около. Ничего не изменилось. Никто на летящем мотороллере не просигналил на всю округу. Это было просто будущее, а не такое, знаете ли, Будущее с большой буквы.
Слоняясь туда-сюда, я размышлял. В основном я повторял, снова и снова, одну простую мысль: у меня есть ребенок, у меня есть ребенок, у меня есть ребенок. Или: у меня будет ребенок, у меня будет ребенок, у меня будет ребенок (видите ли, я даже не мог точно сказать, есть уже у меня ребенок или только будет — закончилась моя прежняя жизнь навсегда, или ТХ как-нибудь вернет меня назад). И я думал о том, как поселился в доме Алисии и сплю с ней в одной постели, и я мечтал узнать результаты последних скачек, чтобы поставить на этих лошадей, если я когда-нибудь вернусь в свое время.
И еще я размышлял над тем, как ТХ сделал это, если это он. Я это видел так: если бы он сделал это раньше, до того, как у меня был секс с Алисией, в этом был бы смысл. Он мог таким макаром преподать мне урок. Если бы меня волшебным образом перенесли в будущее тогда, я мог бы прикинуть, ну, знаете: «Ага! Я пока что не хочу ребенка. Лучше вообще обойтись без секса». Но сейчас для урока поздновато. Если вернуть меня в мое время, там у меня будет на мобильнике сообщение о том, что моя бывшая девушка беременна, — ну и чему я могу в такой ситуации научиться? Это примерно то же самое, как если бы ТХ сказал: «Ты, сосунок! Не надо было тебе сексом заниматься!» (Это подразумевает только меня, а не таких, как сам он. К нему это не относится.)
Я вновь отправился домой и увидел Кроля, сидящего на ступеньках перед дверью в свою квартиру. В ногах у него лежала его доска, и он курил, похоже, не простую сигарету.
— Эй, Сэмми! Ты куда подевался?
Сначала я не хотел с ним говорить, потому что не мог ни с кем общаться без того, чтобы не выглядеть идиотом. Но потом я понял, что Кроль — идеальный собеседник для такого случая. Нельзя выглядеть как идиот, если разговариваешь с Кролем, если только рядом нет кого-то еще. Кроль не заметит. Я скажу ему все равно что, и он: а) не заметит этого и б) все равно об этом забудет.
Например:
— Сэм, — сказал он, когда я к нему подошел, — я хотел тебя спросить. Сколько лет твоей маме?
— Мы уже это обсуждали, Кроль, — ответил я.
— Че, серьезно?
— Да.
Он пожал плечами. Он все еще не вспомнил, но был готов принять на веру мои слова.
— Когда ты меня в последний раз видел? — спросил я.
— Не знаю. Как будто целая вечность прошла.
— Я был с ребенком?
— Ой, Сэмми, Сэмми, — забормотал он. — Такое уж ты мог бы запомнить. Даже я бы и то этого не забыл.
Я не так был в этом уверен.
— Я не то что забыл, — пояснил я. — Но я не помню, говорил ли тебе или нет.
— А и говорить не надо было. Я же тебя сто раз с ним видел. Ты приносил его показать своей маме, да? Малыш... как бишь его?
— Рут, — ответил я.
— А! Рут... Нет. Не так...
— Руф?
— Да, вот оно! Руф. Забавное имя. Что оно значит?
— Не знаю. Это идея Алисии.
— Я вот думаю, это не оттуда ли, знаешь, где... Как это называется?
— Не понимаю.
— А бруклинского Бэкхема знаешь?
— Да.
— Было написано, что, где он был, там...
— Запутал ты меня, Кроль.
— Дэвид Бэкхем со своей бабой, которая «Спайс», занимались сексом в Бруклине. И через девять месяцев у них родился ребенок. Такое слово... Мальчика Бэкхема... это самое... в Бруклине.
— Зачали?
— Точно. Я и думаю, вы его на крыше зачали?
— Вот ты о чем! Нет.
— Это так, в голову пришло, — извинился Кроль.
— Так ты меня здесь видел много раз? — спросил я.
— Ага.
— Но я здесь больше не живу?
— Нет. Ты к девушке своей переехал и к ребенку вашему, говорят.
— Кто говорит?
— Ты и говорил. Что это ты выспрашиваешь? Сам про свою жизнь ничего не знаешь?
— Честно, Кроль? Что-то со мной случилось. Год жизни забыл — как корова языком слизнула.
— Ух ты!
— Да. Прямо сегодня. В голове моей сведения годичной давности. И я знать не знаю, что со мной случилось. Что у меня есть ребенок — и то не знаю. Хожу как чокнутый. Мне помощь нужна. Можешь кое-что рассказать? Кое-какую информацию...
— Хорошо. Ладно. Информация.
— Ага. Все, что может быть полезно, на твой взгляд.
— Кто победил в шоу «Большой Брат», перед тем как ты отрубился?
— Это не то, что я ищу, честно говоря, Кроль. Я пытаюсь выяснить, что со мной случилось, а не с целым миром.
— Это я знаю. У тебя родился ребенок, и ты переехал к своей девушке. А потом ты исчез.
И он издал звук, который должен был изобразить исчезновение: «Пффить!»
У меня холодок прошел по коже, будто я в самом деле перестал существовать.
— Приятно видеть, что это не так, — сказал Кроль, — потому что ты не первый человек в моей жизни, которого как корова языком слизала. Был парень по имени Мэтью, и я как-то ищу его, а он как раз...
— Спасибо, Кроль. До встречи!
Я был не в настроении выслушивать его истории.
— Ага. Ну да...
По дороге обратно к дому Алисии я нашел в кармане двухфунтовую монету и остановился у «Макдоналдса», чтобы купить чего-нибудь поесть. Я не помнил, сколько стоил чизбургер с картошкой фри, когда я в последний раз ел здесь, но не похоже было, что он сильно подорожал. Он не стоил тысячу фунтов или что-то в этом роде. Я еще колы смог купить, и осталась сдача. Усевшись за угловой столик в одиночестве, я начал есть свой бургер, но прежде чем откусил кусочек, меня громко стала приветствовать какая-то девчонка.
— О! Сэм, Сэм!
Я напрягся. Я никогда не видел эту девушку прежде. Она была негритянкой, лет семнадцати или около того, и с ней был ребенок. Она вынула ребенка из коляски, посадила к себе на колени и начала есть.
— Иди сюда! — позвала она меня за свой столик.
Мне не хотелось туда идти. Но откуда я знал, может, мы с ней лучшие друзья? Я снова сложил все на поднос и пошел к ней через весь зал.
— Как дела? — спросил я.
— Ну, ничего. Только полночи спать не могла.
— Ужас, правда?
Кажется, это то, что надо сказать. Молодые родители часто так жалуются друг другу.
— Как Руф? — спросила она.
Его определенно зовут Руф. Все его так называют.
— Спасибо, нормально.
— Видел кого-нибудь? — спросила она.
— Нет, — ответил я. И добавил: — Кого именно?
Я рассчитывал, что, узнав имена, пойму, что это за девушка и откуда я ее знаю.
— Ну, знаешь, Холли, например. Или Николь...
— Нет. — Я узнал целых два новых женских имени разом. — Целую вечность их не видел.
Внезапно она подняла ребенка и понюхала его попку. Если у тебя ребенок, ты, видимо, проводишь за этим занятием половину жизни.
— Фф-у. Пойдем-ка, юная леди...
— Можно с вами? — спросил я.
— Зачем? Сменить ей подгузник?
— Хочу посмотреть, как ты это делаешь.
— Зачем? У тебя же это хорошо получается.
Откуда она знает? С какой стати я сменял подгузники Руфу у нее на глазах?
— Да, но... Мне не нравится... Хочу попробовать немного иначе.
— Не так много способов снимать и надевать подгузники, — улыбнулась она.
Я решил держать язык за зубами, чтобы не сморозить новую чушь. Мы спустились по лестнице.
— Нам придется пойти в женский туалет, ты в курсе? — спросила она.
— Нормально, — ответил я.
Это не выглядело нормально, но меня реально беспокоило, как я буду менять подгузники. Судя по тому, что я видел ночью и утром, существовало не так много вещей, которым я не мог бы научиться сам. В основном все сводилось к тому, чтобы поднять ребенка и правильно взять его — это я могу. Правда, я даже не знаю, как раздевать ребенка. Я боюсь переломать при этом ему руки и ноги.
Слава богу, в женском туалете никого не было. Она открыла пристенный складной стол и положила на него ребенка.
— Я делаю это вот так... — сказала она.
Она как будто разорвала надвое то подобие комбинезончика, в котором находился ребенок (и когда она сделала это, я увидел множество кнопочек на штанишках и вокруг попки), потом потянула ножки ребенка на себя и ослабила тесемки по краям подгузника. Затем одной рукой задрала ножки, а другой взяла влажную салфетку и ею промокнула попку. Испражнения сами по себе были не так уж и ужасны. Их было немного, и они пахли скорее как молоко, чем как собачье дерьмо. Потому я и не хотел делать этого ночью. Я боялся, что это пахнет собачьим дерьмом, или человечьим, все равно, и меня вырвет. Моя новая знакомая сложила грязный подгузник, бросила его в синий мусорный мешок для влажных отбросов и за десять секунд натянула новый подгузник.
— Ну как? — спросила она.
— Восхитительно! — ответил я.
— Что? — спросила она.
— Просто блеск, как ты это проделываешь, — сказал я, и я в самом деле так думал. Это была самая невероятная вещь, какую я видел в жизни. Во всяком случае, это была самая невероятная вещь, какую я видел в женском туалете.
— Но ты умеешь это делать сам, — сказала она.
— Умею?
Я не мог этому поверить. Если я научился такому за считанные недели, значит, я умнее, чем сам о себе думал.

 

В кармане моей куртки оказалась связка ключей, так что я смог сам войти в дом Алисии, после того как минут двадцать тыкался не тем ключом не в то отверстие. Моя мама была уже здесь; она сидела за кухонным столом и держала на руках Руфа. Она выглядела старше, моя мама, и не на год старше, а больше, если понимаете, что я имею в виду, и я надеюсь, что морщины на ее лбу появились не из-за меня. И все-таки я был так рад увидеть ее! Я почти побежал к маме, но скорее всего я виделся с ней вчера, так что, если бы я бросился в ее объятия, это выглядело бы странно.
— Это папка, — сказала она, и я, разумеется, начал озираться, ища того, к кому относились эти слова, а потом рассмеялся, как будто это была шутка.
— Алисия впустила меня, но она решила пройтись, — сказала мама. — Вернее, я заставила ее выйти подышать воздухом. Мне показалось, она выглядит неважно. А больше никого нет дома.
— Ну и посидим втроем, — ответил я. — Это славно.
Я решил, что слов достаточно. Я, моя мама и ребенок — это мило, правда? Но я чувствовал себя по-прежнему неуютно, потому что не знал, о чем говорить. Может, я в этой жизни ненавижу маму, или она меня, или мама с Руфом терпеть не могут друг друга... Откуда я знаю?
— Как твой колледж?
— Все в порядке, — ответил я.
— Алисия говорила мне, что у тебя неприятности.
Это было что-то вроде компьютерной игры — пробираться по миру будущего. Надо было смотреть себе под ноги и не медлить. Ты идешь по прямой дороге, и вдруг что-то появляется прямо перед тобой, и надо сворачивать. Почему у меня должны быть неприятности. Я решил, что их не будет.
— А... — сказал я, — это. Это ничего.
Она посмотрела на меня.
— Точно?
— Да. Честно.
И я говорил честно, как ни посмотри.
— Как дела? — спросила она.
— Более или менее. А у тебя как?
Я не хотел разговоров о себе, потому что о себе я на самом деле ничего не знал.
— Да все нормально, — ответила она. — Очень устала.
— Ох, ну...
— Ну и парочка, да?
И она засмеялась. Или издала звук, который чем-то напоминал смех. Почему мы — парочка? Что она имела в виду? Я миллион раз слышал, как люди, похожие на мою маму, говорят: «Ну и парочка», но никогда не думал о том, что это может значить. Теперь я пытался вспомнить, когда и почему люди такое говорят. Внезапно мне удалось расслышать эти слова. В прошлом году или в позапрошлом, это зависит от того, какой сейчас год, мы оба получили пищевое отравление — нам подсунули какую-то гадость навынос. Мне было плохо, и ей было плохо, и мы по очереди бегали в ванную блевать. «Ну и парочка», — сказала она тогда. И другой раз... Мы с Кролем вернулись из Грайнд-Сити, оба все в синяках, у Кроля кровь из носу, у меня щека исцарапана. «Ну и парочка», — сказала она, когда увидела нас. Значит, это говорят, когда что-то идет не так, когда двое страдают или с ними не все в порядке и когда есть основания считать, что с ними это произошло по одной и той же причине.
— Мы пойдем погуляем с ним? — спросила мама.
— Да, хорошо бы, — ответил я.
— Тогда я схожу в туалет. В сотый раз сегодня.
Она подняла Руфа и передала его мне через стол. Мама сидела у окна, на кухонном стуле, и я не мог разглядеть ее как следует. Но когда она отодвинула стул и встала, я обнаружил, что у нее под джемпером — футбольный мяч.
— Мама! — воскликнул я. — Что это ты?..
И запнулся. Это был не футбольный мяч. Никакого мяча у мамы под джемпером не было. Моя мама была беременна.
Я издал звук:
— Упс!
— Знаю, — сказала она. — Я сегодня толстовато выгляжу.

 

Не помню, как я прожил остаток дня. Я, должно быть, выглядел рассеянным и странноватым, но мяч под маминым джемпером был для меня последней каплей. Если бы это будущее буквально наступило... Я имею в виду, что не так страшно, если бы это просто происходило день за днем. Но пропустить такой здоровый кусок времени... Это было скверно. У меня от этого голова шла кругом.
Мы положили ребенка в такой особый рюкзачок, который носишь спереди, а не сзади. Нес его я, потому что мама не могла, и, думаю, еще и потому, что это был мой ребенок, а не ее, и у меня от него вся грудь вспотела, а он спал себе. Мы пошли в парк и там ходили кругами вокруг маленького озерца, и я не пытался ничего сказать, так что по большей части мы молчали, но мама время от времени задавала мне вопрос. Например: «Как у вас сейчас с Алисией, ладите?», или «Нетрудно это — жить в чужом доме?», или «Ты уже думаешь о том, чем заниматься на следующем курсе?», а я отвечал на все «Нормально», «Не так уж и страшно» или «Не знаю». Мне представлялось, что это те слова, которые я могу сказать, зная ответ или нет. Мы зашли выпить по чашке чая, а потом я — извините, мы, если считать Руфа за отдельную личность, — провожал маму домой. Я не зашел с ней. А то бы захотел там остаться.
Назад я возвращался по берегу Нью-Ривер, а парень сидел на скамейке, в одной руке держа сигарету, а другой катая взад-вперед коляску.
— Привет, — сказал он.
— Привет.
— Я Жилль, — напомнил он. — Виделись на курсах по уходу за...
Никогда в жизни я его не встречал. Он был довольно крутого вида, в клевом прикиде, немного меня постарше.
— Ты больше туда не вернулся, правда?
— Думаю, нет.
Дурацкий ответ. Я понял это, как только произнес его. Уж я-то должен знать, вернулся я или не вернулся куда-то! Даже если я там еще ни разу не бывал...
— Кто у вас? — спросил он, кивнув в сторону Руфа.
— Мальчик.
— Как зовут?
— Ох, — сказал я. — Это сложно.
Этот ответ мне самому нравился не слишком, но вдаваться в весь этот кошмар с Руфом мне тоже не хотелось.
Он с удивлением посмотрел на меня, но решил не повторять вопроса.
— А у вас? — спросил я.
— Да, мальчик, Йошу. Ну и как?
— Сам знаешь.
— Да, — ответил он. — А можно спросить кое-что? Твоя-то... ну, подруга твоя — она счастлива?
— Да, — сказал я. — Выглядит отлично.
— Везет людям.
— Да.
— А моя — ужасно, — сказал он.
— Ох...
— Кричит все время. Пальцем к ней не притронься.
— Ох...
— Я не о сексе, — пояснил он. — Знаешь, я вообще не... После кое-чего.
— Нет?
— Она как будто не хочет, чтобы я ее обнимал. Как ледышка. Я даже не знаю, хочет ли она ребенка брать на руки, между нами говоря.
— Вот как, — ответил я.
— Сил моих нет, честно скажу. Сам не знаю, что делать.
— Ух ты!
Я не думал, что мог бы что-то ему по-настоящему посоветовать, даже если бы я не был так растерян. Вот если бы мне было лет пятьдесят, тогда я мог бы что-то дельное сказать этому парню о его проблемах.
— Напиши письмо в журнал, — предложил я.
— Чего-чего?
— Ну, знаешь, в женский журнал какой-нибудь.
Я иногда заглядывал на страницу писем читателей в женском журнале, который выписывала моя мама. Это было все равно что подсматривать за чужим сексом.
На него это не произвело впечатления.
— Мне нужно срочно...
— Такие журналы выходят раз в месяц. Сейчас середина месяца, и, если напишешь быстро, получишь ответ уже в следующем номере.
— Да. Спасибо.
— Все пучком. Нам пора, — сказал я. — До свидания.
Я видел, что он хочет еще поговорить, но я уже отошел.

 

Днем и вечером не случилось ничего важного. Мы ели все вместе, Алисия, ее родители и я. А потом смотрели телевизор, пока Руф спал. Я делал вид, что меня ужас как занимают передачи, но на самом деле я не имел представления о том, что смотрю. Я просто сидел, и тосковал по дому, и мне было грустно, и жалко себя. Даже если я вернусь к своей прежней жизни, она продлится недолго. Я включу мобильник, прочитаю сообщение о том, что меньше чем через год у меня родится ребенок, и мне придется жить с людьми, которых я и не знаю и не особенно хорошо к которым отношусь. Я хотел, чтобы меня вернули в то время, когда я знать не знал никакой Алисии и вообще не интересовался сексом. Если Тони Хоук сделает так, чтобы мне опять было одиннадцать, я больше ни во что такое не вляпаюсь. Я стану христианином или кем-нибудь в этом роде из тех, кто никогда ничего подобного не сделает. Я считал, что они сумасшедшие, но это ведь не так, правда? Они знают, что делают. Им не приходится смотреть телевизор с чужими мамой и папой. Они смотрят телевизор у себя дома, в своей комнате.
В десять мы пошли спать, но не выключили свет, потому что Алисии надо было покормить Руфа. Когда она закончила, она попросила меня переменить ему подгузник.
— Мне? Ему?
— Опять дурачишься?
— Нет, — сказал я. — Извини. Это было, знаешь... Теперь я понял, что ты права.
Подойдя к ребенку, я услышал звук, похожий на то, как йогурт вытекает из дырочки в упаковке.
— Блин, что это?
Алисия рассмеялась, но я действительно не понимал.
— Хорошо поработали, молодой человек!
Я не сразу, но понял, что скрывалось за ее словами. Звук выливающегося йогурта — это был музыкальный номер какающего Руфа.
Я взял его на руки и направился к ванной.
— Куда ты?
Я не знал, куда иду. Я просто шел. Шел и шел.
— Я просто...
Но достойный ответ не приходил мне в голову.
— Ты уверен, что с тобой все в порядке?
— Конечно.
Я был уверен, но это никак не объясняло, куда я иду. Я застыл на месте.
— У нас есть подгузники?
Внезапно я заметил, что в торце кровати Алисии стоит старый ящик с игрушками. Когда я в последний раз был в этой комнате, он был забит всякой всячиной, в которую она играла, когда была маленькой. Сейчас там лежало что-то вроде поролонового матрасика, рядом на полу валялись мешочки с подгузниками и коробочки с влажными салфетками вроде той, которой воспользовалась та негритянка в «Макдоналдсе».
Руф спал. Веки выглядели опухшими, будто он был горьким пьяницей. Я расстегнул кнопочки на комбинезоне, опустил ножки и ослабил тесемку по краям подгузника, как делала та девушка. А потом... Вас, наверное, достало объяснение, как меняют подгузники. А если так, я и не собираюсь вас учить. Суть в том, что я сделал это, ничего особенно не перепутав. Не могу вспомнить, когда в последний раз был так собой доволен. Может, когда впервые переспал с Алисией. Что забавно, если задуматься. В первый раз я был горд собой, переспав с ней. А второй раз — сделав кое-что с тем, кто получился вследствие того, что я переспал с ней.
Может, именно этого и хотел ТХ, забросив меня в будущее? Может, он хотел поучить меня менять подгузники? Трудный способ, согласитесь? Он мог просто направить меня на курсы.
— Ты любишь меня, Сэм, правда? — спросила Алисия, когда я уложил Руфа обратно в кроватку и мы легли в постель. Я просто примостился рядом с ней и притворился спящим. Я не знал, люблю я ее или нет. Откуда мне знать?
Я спал долго, долго, долго, но когда я проснулся, стояло утро. Я находился в собственной постели, хотя больше не ощущал ее своей собственной. Собственная постель — это место, где чувствуешь себя в безопасности, а я больше не чувствовал себя в безопасности. Я знал все, что со мной может случиться, и чувствовал, что моя жизнь кончена, сколько бы лет мне не довелось еще ходить по земле и дышать воздухом. Я был стопроцентно уверен, что Алисия беременна. И если я видел собственную жизнь, проживать ее так мне не хотелось. Я хотел, чтобы вернулась моя прежняя жизнь, хотел чьей-то чужой жизни. Только не этой!
Назад: 5
Дальше: 7