Книга: Слэм
Назад: 16
Дальше: 18

17

Через пару дней после драки в колледже и ссоры с Алисией позвонил мой папа и предложил мне посидеть с ним в ресторане. Он уже звонил мне в тот день, когда родился Руф, но не удосужился прийти в гости посмотреть на ребенка. Он ссылался на то, что у него куча работы.
— Можешь взять с собой ребенка, если хочешь, — сказал он.
— В ресторан?
— Сын, — сказал он, — ты меня знаешь, я на своем опыте почти ничему не научился, так что посоветовать ничегошеньки не могу. Но одну вещь я помню: если ты молодой папаша, тебя обслужат в любом пабе.
— А почему тебя не обслужат в пабе?
— Не меня, дурень, тебя. Ты ж у нас несовершеннолетний. Но если у тебя с собой ребенок, никто тебя ни о чем не спросит.
Я не стал тратить время, объясняя ему, что я и сам могу выпить в ресторане, если со мной взрослый. Мама всегда заставляет меня выпить бокал вина за обедом, чтобы приучить пить в меру. Если это единственный совет, который он в состоянии мне дать, я разобью его сердце, если признаюсь, что и этот совет бестолковый.
Я дождался, пока рядом не оказалось никого, достал Тони Хоука из-под кровати и присобачил его на стену с помощью старых кусочков клейкой ленты, остававшихся на нем. Он немного помялся, но оставался достаточно живописным, чтобы объяснить мне, что на уме у моего папы.
— Это было естественно для моего отца — стремиться сделать что-то для своего ребенка, но он превзошел себя, основав Национальную Ассоциацию Скейтинга, — сказал Тони.
Тони часто шутил, а это была меткая шутка. Я имею в виду, это не было шуткой в книге. Его отец действительно организовал Национальную Ассоциацию Скейтбординга просто потому, что его сын был скейтером. Мой-то папа костер бы не развел, если бы я замерзал.
— Да ладно уж, — сказал я. — Мой папа не такой, он...
Я не знал, что сказать. Признаться, что он ненавидит всех европейцев, мне было стыдно.
— Фрэнку и Нэнси Хоукам — в благодарность за неиссякаемую поддержку, — сказал Тони.

 

Это было написано на титуле книги «Хоук. Профессия: скейтбордист». Папа ТХ умер, а «неиссякаемая поддержка» — это значит, что ТХ все еще о нем думает.
— Если я напишу книгу, я не буду упоминать в ней отца, даже если это будет автобиография, — сказал я. — Родила-то меня мама.
— Я родился случайно, — ответил Тони. — Моей маме было сорок три, а папе сорок пять, когда я был зачат.
Он знал, что я тоже родился случайно. Он был в курсе того, что мои мама и папа были совсем наоборот...
— Моему папе будет сорок пять, когда мне... — я стал считать, — когда мне исполнится двадцать восемь.
— Поскольку мои родители были достаточно взрослыми людьми, когда я родился, они переросли обычные страхи мам и пап и относились ко мне скорее как дедушка с бабушкой.
— Мой папа был недостаточно взрослым, чтобы быть отцом, не то что дедом, — сказал я.
— Мы развеяли его прах над океаном, но немного я сохранил, — сказал Том. — Недавно мы с братом рассыпали его в гараже.
Отец Тони умер от рака. Это была самая грустная часть книги. Но я не понимал, зачем он говорит мне эти вещи, когда речь идет о том, что от моего папаши нет никакого толку.
— Извини, — сказал я. Я не знал, что еще можно сказать, поэтому снял плакат со стены, свернул его и положил снова под кровать.
И вот папа пришел, поздоровался с Алисией, сказал всем, кто хотел это выслушать, что ребенок — вылитый я, а потом положил Руфа в коляску и повез его в итальянский ресторан в Хайбери-Парк. Там был кабинетик с длинными кожаными диванчиками, и мы поставили туда, подальше от дороги, коляску. Многие засматривались на нее.
— Они небось думают, что мы — пара пидоров, которые усыновили ребеночка, — усмехнулся папа.
Он этим хотел сказать, что мы смотримся на один возраст (что было неправдой — да и теперь неправда).
Он заказал два пива и подмигнул мне.
— Ну, — сказал он, когда принесли заказ, — я пью пиво с моим сыном и его сыном. С сыном и внуком, черт его подери!
— Ну и каково это? — спросил я.
— Не так плохо, как я думал. Может, потому, что мне нет тридцати пяти.
Он взглянул на другой столик, где две девушки ели пиццу и смеялись. Я оценил, почему мой папа рассматривает их.
— Видел этих? — спросил он. — Я бы с удовольствием опрокинул бы такую вот, любую из них, чтобы за тобой угнаться...
Если бы вы прилетели в гости на Землю с другой планеты, вы бы по большей части не поняли, о чем мой папа толкует, даже если бы выучили язык. Хотя довольно быстро бы разобрались, когда он жалуется, что на мели, или на кого-нибудь глаз положил, или ругает европейцев. Для всех этих вещей у него миллион выражений, а для всего остального почти нет слов.
— Ой, — сказал он, — вот это второй мой совет. Нет ничего лучше, чем ребеночек, если хочешь познакомиться с бабенкой.
— Ага, — сказал я. — Здорово.
Ни одна из девушек не проявляла ни малейшего интереса ни к нам, ни к Руфу.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — продолжил папа. — Ты думаешь: глупый старый пройдоха, зачем это мне? У меня есть девушка! Но в один прекрасный день это может тебе пригодиться.
— К тому времени Руф успеет вырасти.
Он засмеялся:
— Думаешь?
— Спасибо, — обиделся я.
— Не пойми меня неправильно. Она славная девушка, эта Алисия. И семья у них ничего себе, в конце-то концов. Но...
— Но что?
Он начал меня доставать.
— Но ты же не хочешь попасть в капкан на всю жизнь, а?
Я в смущении опрокинул пиво на скатерть, и одна из женщин, которую я задел локтем — с большими карими глазами и вьющимися темными волосами, — обернулась.
— Ты позвал меня, чтобы сказать мне это? — спросил я. — Мне и без того тяжело.
— Это не просто тяжело, сынок. Это невозможно.
— Ты-то откуда знаешь?
— Да так, догадываюсь. Со мной-то, конечно, ничего такого не было...
— Но про нас с Алисией ты откуда знаешь? Мы совсем другие люди.
— Неважно, какие. Вы живете в комнате с ребенком и даже не можете поцеловаться как следует.
Я не знал, что сказать. Как раз сегодня днем мы после долгого перерыва целовались.
— Мы с твоей мамой жили в конце как брат с сестрой. И по-плохому. Без всякого инцеста.
Я скорчил рожу. Шутки у него были мерзкие, по большей части. Голубые, усыновившие ребенка, инцест — ему все равно.
— Извини. Но ты понимаешь, о чем я. Мы с него глаз не сводили. С тебя, в смысле. Знаешь, каждую минуту: «Он дышит? Он покакал? Ему не надо сменить подгузник?» Только это мы и говорили. Друг на друга и не взглянем никогда. Когда ты постарше, все ничего, потому что у тебя что-то было до этого и ты надеешься на что-то потом. Но когда тебе шестнадцать... Я маму-то твою знал тогда всего с гулькин нос. Это все было одно воображение.
— Где вы жили?
Я прежде их об этом не спрашивал. Я знал, что мы не всегда жили в нашей нынешней квартире, но никогда не интересовался тем, что было до того, как я оказался в состоянии что-либо запомнить. Теперь мне показалось, что об этом времени стоит кое-что узнать.
— С ее мамой. Твоей бабушкой. Мы ее чуть не убили. Сплошные крики...
— Мама говорила, что я был тихим ребенком, как Руф.
— Ты-то был золотце. Нет, это она все время кричала. Мы поженились, как только выяснили, что мама ждет тебя, так что все было иначе. Больше давили на меня, что ли. И потом тесно там было, у твоей бабушки. Помнишь ее квартиру?
Я кивнул. Она умерла, когда мне было четыре года.
— Но знаешь... На самом-то деле это не так уж сильно отличалось. Комната есть комната, правда? Все, что я хочу сказать, — никто не ждет от тебя, что ты будешь мертвой хваткой держаться за это. Будь хорошим отцом — не то я сам с тебя шкуру спущу... — (Тут я засмеялся. Мой непутевый папаша учит меня быть хорошим отцом!) — Но, с другой стороны... не позволяй этому убить тебя. В твоем возрасте любые отношения — на пять минут. А если у вас еще и ребенок — вообще на три минуты. Не пытайся сделать так, чтобы они были последними в твоей жизни. Ты же не знаешь, что случится сегодня до ужина.
Мой папа, может быть, самый бестолковый взрослый человек, которого я знаю. Вероятно, он вообще самый бестолковый, не считая Кроля, но того и за человека считать нельзя. Как же так вышло, что именно он сказал мне единственную осмысленную вещь за целый год? Внезапно я понял, почему ТХ рассказывал мне истории про пепел своего отца. Он пытался объяснить мне, что я должен воспринимать своего так, будто он настоящий отец, тот, кто может сказать мне что-то ценное, что-то по-настоящему полезное. Если бы ТХ попытался сделать это в любой другой день моей жизни, это была бы пустая трата времени. Но это значит, ТХ — гений, правда?
Но, с другой стороны, может, если бы мой папаша не сказал мне этого, у нас с Алисией не возникло бы спора, когда я пришел домой. Она спросила, куда мы положили Руфа в машине, а я ответил, что мы поставили его переноску на заднее сиденье и ехали очень медленно, а она рассердилась. Она сказала про моего папу кое-что, на что я в другой день возражать бы не стал, но поскольку его советы оказались небесполезны, я за него заступился. А защитить его — означало наговорить про родителей Алисии кучу вещей, которых говорить не стоило бы.
Я не думаю, что та ссора, которая случилась у нас с Алисией через пару дней, как-то связана с моим папой. Речь шла о том, что я уселся на телевизионный пульт, и каналы все время прыгали. Не помню, почему я сделал это. Может, просто чтобы позлить ее. И мой папа не имел вроде бы отношения к другой ссоре, которая состоялась на следующий день — из-за футболки, валявшейся на полу целую неделю. Во всем этом была моя вина. И футболка тоже. Это была футболка Алисии, но я по ошибке взял ее — и бросил на пол. Я не подумал: «Ох, это не моя футболка», и я не вредничал: «Нет, я не буду поднимать ее, пусть даже я раньше носил ее, потому что это не моя футболка». Я просто не видел ее, как не помните вы магазины, которые вам не нужны, как не замечаете уборщиков и почтальонов, и так далее. Я не зарегистрировал ее в своем сознании. На мой взгляд, однако, не надо было доводить это до той стадии, не то скоро вообще любая вещь окажется на полу и по ней будут топтаться ногами.
Все валилось из рук. Я напоминал учителя, который не может удержать внимания класса. Какое-то время все было нормально, потом случилось одно, другое, затем каждый день стало что-то происходить, потому что ничто этим вещам не мешало проистекать. Все это было суета.
Когда я решил вернуться домой, с ссорами было уже ничего не поделать. Так или иначе — вот что мы высказали друг другу. Я пришел ужасно простуженный, и ночью кашлял и чихал, и будил Алисию, которая пыталась поспать хоть немного. И ей не нравилось, что я касаюсь Руфа и передаю ему своих микробов, хотя ее мама и говорила, что это хорошо для его иммунной системы.
— Я могу, если хочешь, спать в гостиной на диване, — предложил я.
— Не надо.
— Да все нормально, мне там будет хорошо.
— Почему бы тебе не спать в кровати? Например, в комнате Рича?
— Да, — ответил я без особого энтузиазма, — можно и так. Но это же соседняя комната, правда?
— Ага. Ты имеешь в виду, что я все равно тебя буду слышать.
— Может быть.
Мы оба делали вид, что всерьез задумались. У кого первого хватит смелости?
— Ты, конечно, можешь вернуться к себе домой... — сказала Алисия и рассмеялась, как будто желая показать, какая безумная это идея.
Я тоже рассмеялся, а потом сделал вид, что мне пришло в голову нечто, о чем она не думала.
— Ну, одна-то ночь врозь нас не убьет.
— Понимаю, к чему ты клонишь.
— Пока я не перестану кашлять ночами.
— Ты уверен, не сомневаешься?
— Думаю, это имеет смысл.
В этот день я переехал домой и назад уже не вернулся. Каждый раз, когда я приходил навестить Руфа, вся семья спрашивала меня, как моя простуда. До сих пор спрашивает. Помните, как я второй раз был заброшен в будущее? Когда я водил Руфа на прививку? Алисия сказала: «Я в самом деле простудилась» — и рассмеялась. Так вот над этим она и смеялась.
В первую ночь, проведенную дома, мне было грустно. Я не мог уснуть, потому что в комнате было слишком тихо. Мне нужно было слышать сопение Руфа. И это было неправильно, что его здесь нет — то есть в моей комнате, в которой я спал почти каждую ночь моей жизни. Я был дома, и я хотел вернуться домой. Но у меня был дом и в каком-то другом месте, и я не мог быть в обоих местах одновременно. Я был с мамой, но не с моим сыном. Это было необычное чувство. До сих пор оно не перестало быть странным.
— Твой отец говорил тебе что-нибудь, когда вы ходили с ним есть пиццу? — спросила меня мама через пару дней.
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю. Мне кажется, здесь есть какая-то связь. Ты встречался с ним — потом вдруг вернулся домой.
— У нас был разговор.
— О господи! — воскликнула она.
— Что?
— Не хочу я, чтобы ты слушал его.
— Он правильно говорил. Говорил, что я не должен жить там, если не хочу.
— Он и должен был так сказать, правда? Посмотри на его послужной список.
— Но ведь ты говоришь мне то же самое.
Она помолчала.
— Я говорю с точки зрения матери.
Я взглянул на нее, чтобы удостовериться, что она шутит, но она не шутила.
— А он с какой точки зрения говорил?
— Не с точки зрения матери — это точно. Я думаю, и так понятно. Но и не с точки зрения отца. Подозреваю — с точки зрения мужика.
Я внезапно представил себе Руфа и Алисию, так же разговаривающих обо мне в один прекрасный день. Может, это единственное недоразумение, которое останется на всю жизнь. Может, Алисия всегда будет сердиться на меня за мою простуду, даже если мы помиримся и достигнем согласия — как помирились мама и папа сейчас — она никогда не согласится с тем, что мы достигли единодушия.
— В любом случае, — сказала мама, — ты здесь только потому, что простудился.
— Знаю.
— Ничего общего с тем, о чем говорил твой папа.
— Знаю.
— Значит...
— Да.
Когда я, простуженный, пришел домой, то направился прямо к себе — поговорить с Тони Хоуком. Я знаю, что это звучит глупо, но я скучал по нему почти так же, как по маме. Моя мама любила меня, беспокоилась обо мне и все такое, но Тони больше, чем мама, он заставлял меня думать, потому что стоило больших усилий понять, о чем он на самом деле говорит.
— Я просто простудился, — сказал я, — поэтому я на несколько дней переехал домой.
— Я знал, что хотя еще любил Синди, мы живем в двух отдельных мирах, которые не соединить, — сказал Тони. — В сентябре 1994 года мы расстались. К несчастью, потребовалось одно событие, чтобы заставить нас осознать, как это важно — быть родителями.
Я взглянул на него. Он смотрел в одну точку, не обращая внимания на все мои разговоры о простуде. Но на самом деле мне не хотелось услышать от него то, как важно быть отцом. Что у меня еще было в жизни, кроме Руфа? Я ходил в колледж раз в месяц, черт его дери, у меня никогда не было времени для скейтинга, и я постоянно говорил только о ребенке. Я в Тони разочаровался. Он не дал мне ничего, над чем стоило подумать.
— Это не был уродливый развод, — добавил Тони. — Мы оба старались обеспечить как можно лучшую жизнь для Рили.
— Спасибо, хотя и не за что, — буркнул я.
Но с ТХ всегда так: он говорит больше, чем ты в состоянии воспринять в первый момент.
Назад: 16
Дальше: 18